Текст книги "Инструкция на конец света (ЛП)"

Автор книги: Джейми Каейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Я не знаю, почему я думаю о такой возможности, но это так.

В конверте только листок в линейку, сложенный втрое. Я достаю его и

различаю нечёткие синие буквы даже сквозь бумагу. Я разворачиваю

письмо и вижу слова «Дорогие Николь и Изабель» вверху страницы.

Рядом на опушке поваленное дерево, так что я сажусь в его тень,

укрываясь от солнца, и читаю.

Я не знаю, получите ли вы это письмо. Может быть, ваш папа увидит

его в ящике и спрячет от вас. Я надеюсь, этого не случится. Я хочу,

чтобы вы обе знали, что я и не думала вас покидать. Просто мне

кажется, что прямо сейчас вам с папой будет лучше, а я пока разберусь

с некоторыми вещами. Я считаю, что мне надо сказать вам, если папа

ещё не сказал, что я не вернусь жить с вами снова. Я бы сказала вам

это лично, что я не хочу, чтобы вы питали надежды, что произойдёт

какое-то чудо, а потом ещё одно. Я приеду забрать что-то из своих

вещей может быть, но я не намерена жить в том доме.

Всё же дело не только в доме. У нас с папой более серьёзные проблемы,

и мы собираемся разводиться. Я надеюсь, что вы не впервые об этом

слышите или хотя бы думали, что такое возможно. Всё будет хорошо.

Папа вас любит и позаботится о вас, в любом случае, вы уедете из

этого дома через несколько лет. Когда я устроюсь где-нибудь, то

узнаю, когда и где мы можем встретиться. Пока что помните, что я

вас люблю, и всё это никак не связано с вами. Это моя и папина

проблема.

С любовью, мама.

Я смотрю на письмо невидящим взглядом. Всего лишь одна страничка,

написанная так прозаично, будто она рассказывает мне о походе в

бакалею. Я, конечно, допускала мысль о разводе, но я не могла

представить, что это действительно случится. До этого письма я верила,

что все наладится. Я никогда не думала, что это может случиться

всерьёз. Я пытаюсь представить, как я запросто передам письмо Иззи,

как она отреагирует, и что я буду с этим делать.

Она придёт в ярость. Может быть, убежит. И тогда я не выполню самое

важное задание, которое поручил мне папа. Я даже вообразить не могу,

как Иззи может сама о себе позаботиться на улице. Она умрёт или ещё

хуже.

Я бережно складываю письмо и кладу обратно в конверт. Встаю,

отряхиваюсь и иду по грунтовой дороге домой, в животе такой тяжёлый

ком, что его почти невозможно вынести.

Если Иззи увидит письмо, то что произойдёт? Это единственная моя

мысль. Как ответить на более сложный вопрос о маме и папе, о будущем

нашей семьи, я не могу сейчас даже предположить.

Глава 10

Николь

На девятый день рождения один друг подарил мне блокнот, и с того дня

я бережно его храню. Ещё давным-давно я назвала его дневником. Он

был фиолетового цвета с надписью «Мой дневник» на обложке и

запирался на такой золотой замочек, к которому идеально подходил

крошечный золотой ключик. Я любила этот подарок больше всех

остальных, которые я когда-либо получала, в основном благодаря замку

и ключу. Я прятала его в разных местах, чтобы никто не совал в него нос

без спроса, и писала там каждую ночь, а когда заканчивались листы, мне

приходилось тратить накопленные деньги на ещё один, и ещё один, и

ещё.

Мне нравилось, что мне не надо было записывать, что говорит мне папа.

Я могла писать всё, что захочу. Я могла думать обо всём, что захочу.

Меня охватывало дразнящее чувство свободы.

Забавно, но, оглядываясь в прошлое, я понимаю теперь, что в замке я

видела символ свободы. Именно он давал мне уверенность в мыслях и

словах, которые я писала и которые никто не мог прочитать.

Которые папа не мог прочитать.

Во время первых попыток, я чувствовала себя неловко, не зная, что

стоит записать, а что нет, сомневалась, заслуживают ли мои собственные

мысли и чувства записей, но где-то в середине первого дневника, я

нашла свой стиль. В четвёртом классе мы ездили с одноклассниками

смотреть пьесу, посвящённую Хелен Келлер, и я помню, что её история

меня так взволновала, что, когда я приехала домой, я пошла прямо в

свою комнату и приклеила корешок театрального билета на следующую

пустую страницу дневника. Потом я сделала то, что никогда раньше не

делала. Я стала писать письмо Хелен Келлер.

Я написала, чему я научилась у неё, и это письмо не было последним.

После этого письма я писала постоянно. Письма учителям, письма

друзьям, письма президенту, родителям, сестре, бабушкам и дедушкам,

которых я никогда не видела.

Обычные заметки я тоже делала, но письма давали мне ни с чем не

сравнимое чувство. Благодаря им я чувствовала свои огромные

возможности. В них я могла говорить что угодно и кому угодно, и все

переживания, накопившиеся во мне, исчезали на страницах дневника.

Потом я чувствовала себя лёгкой, словно пёрышко.

Так что пока я одна, погружённая в слишком глубокую тишину дома и

растерянная после маминого письма, я беру в кабинете папы пустой

блокнот в гладкой чёрной обложке и начинаю писать.

Но то, что происходит на этот раз, не похоже на то, что было раньше. Я

понимаю это, потому что теперь я пишу письмо папе. Я хочу, чтобы он

прочитал то, что я пишу, тогда, когда он сюда возвратится. В конце

концов, чем он может мне ответить, если ему не по душе то, что я хочу

сказать? Разве может он сделать что-то хуже, чем оставить нас одних в

разваливающемся доме?

3 августа, 2002

Когда ты вернешься, возможно, наступит конец.

Конец, как в апокалипсисе, или новый ледниковый период, или Второе

пришествие, или…

* * *

Чем дольше не было родителей, тем больше я о них волновалась.

Прошло две недели, а мы ни слова не получили от папы. Я начала

представлять себе худшие варианты событий.

Того, что я не знаю о родителях, хватит несколько томов. Я открываю

черный блокнот и записываю вопросы, которые приходят мне на ум:

Куда поехала мама?

Почему она уехала?

Почему она не взяла нас?

Почему она не сказала нам, что уезжает?

Почему она решила сбежать?

Как она познакомилась с папой?

Любила ли она его?

Почему папа ушёл в отставку?

Возможно, эти вопросы взаимосвязаны, но я не знаю, как именно. Я

знаю только, что хочу найти ответы. Я начала обыскивать вещи

родителей. Кроме банальных мест, вроде днища комода и задней стенки

гардероба, ничего нет. Проверяя эти места, я не надеялась там что-то

обнаружить. Я копала глубже, в нераспакованных коробках в гараже,

хотя папа не из тех, кто хранит ненужные вещи. А у мамы где-то была

коробочка с памятными мелочами. Я наткнулась на неё как-то много лет

назад, но уже давно её не видела. Интересно, взяла ли она её с собой,

когда уезжала. И всё же собирал ли её вещи папа, так куда бы он её

положил, если совсем выбросил?

Я выхожу из гардероба родителей и натыкаюсь в дверном проёме на

Иззи.

– Что ты делаешь? – спрашивает она.

– Кое-что ищу.

– Ты что-то вынюхиваешь, – она осматривает комнату, отмечая открытые

гардероб и комод, которые мне не удалось закрыть полностью. – Я

расскажу папе, когда он вернётся.

Я молчу. Если она заподозрит, что я хочу скрыть что-то от папы, она

точно расскажет ему при первой же возможности. Вместо возражений я

закрываю гардероб и расставляю всё в комнате по местам.

Заскучав, Иззи уходит, но из коридора до меня доносится её крик:

«Держись подальше от моих вещей!»

Я думаю, что, если где-то и есть информация о папе, то, может быть, в

комнате под лестницей, где папа устроил кабинет. Документы он прячет

в картотеке, но я не знаю, где ключ. За стационарным компьютером,

которым пользуется вся семья, он не работает, а свой ноутбук он,

наверно, взял с собой, когда уезжал.

На мгновение я ощутила укол совести от своего шпионажа. Но, когда я

подумала о том времени, что мы провели тут одни без телефона и других

средств связи, чувство вины рассеялось.

Вряд ли у папы были важные документы на нашем общем компьютере,

так что самое лучшее, что мне пришло в голову на данный момент – это

попробовать открыть замок картотеки. Я слышу, как Иззи слушает

музыку в своей комнате, поэтому я прокрадываюсь мимо её двери на

кухню, быстро беру из ящика нужные инструменты и иду обратно в

кабинет. Я запираю за собой дверь на замок, потому что не хочу, чтобы

Иззи застала меня за взломом.

Сомневаюсь, что папа хранил бы что-то важное здесь. У него есть

огнеупорный сейф, в котором он хранит вещи, вроде наших свидетельств

о рождении, револьвера и кто его знает чего ещё. Он сказал мне, что

револьвер нужен на крайний случай, только если всё остальное оружие

украдут, он обещал, что даст мне код к замку, но так и не сказал.

Папина картотека – настоящий антиквариат, папа унаследовал её от

своего отца. Она выстругана из массивного дуба, а замок, кажется, не так

сложно открыть. Я открываю ящик с инструментами и достаю тот,

который, скорее всего, подойдёт к скважине. Не подошёл. Я проверяю

остальные инструменты, но все они слишком большие, так что я

открываю ящик стола и роюсь в поисках скрепки.

Я разгибаю ее, чтобы конец вошел в скважину, и после нескольких

попыток я ощущаю всплеск ликования – замок открылся.

Я выдвигаю три верхних ящика и пробегаю глазами по заголовкам

карточек, все до одной тщательно выведенные папиным почерком и

расположенные в алфавитном порядке. Я даже не знаю, что именно ищу.

Верхний ящик начинается с «Авто», заканчивается карточкой

«Имущество» и не содержит ничего многообещающего.

Наугад я вытаскиваю папку «Военное оборудование» и открываю.

Внутри лежат несколько руководств по эксплуатации пистолетов, пара

распечатанных статей из интернета о моделях ружей и все папины

лицензии на оружие. Оружия у него много, но не всё зарегистрировано.

Я кладу папку обратно и закрываю ящик, потом открываю следующий,

который начинается с заголовка «Информация по доходам» и

заканчивается папкой «Отставка». Названия папок ассоциируются с

занудными документами внутри, и я чувствую себя по-дурацки,

воображая, что точно найду здесь что-то, что прольёт больше света на

жизнь родителей. Я достаю наобум документы с названием «Домашнее

хозяйство», потому что обложка на них потёртая, а ещё заголовок

выбивается из алфавитного порядка.

Положив папку на колено, я открываю её. Сверху лежит чек от

холодильника марки GE, ниже – статья о том, как чистить ковёр от

камней. Я пролистываю страницы, все с подобным содержанием. Очень

занимательно.

После того, как я кладу папку на место, я открываю нижний ящик и

снова ищу заголовки, которые подтолкнули бы к чему-то полезному.

Меня привлекла надпись «Паспорта», потому что я вообще-то не

сомневалась, что папа хранит наши паспорта в несгораемом сейфе. Когда

я открыла папку, прямо передо мной оказалась копия свидетельства

родителей о регистрации брака. Я беру её и разглядываю вблизи. Тут

есть их полные имена, даты рождения, они поженились в военном городе

Форт Льюис, штат Вашингтон, который находится рядом с маминым

колледжем.

Я делаю расчёты и впервые узнаю, в каком возрасте мама вышла замуж

за папу. Ей было двадцать один, а ему – тридцать четыре. Тринадцать

лет разницы?

Я пытаюсь представить, как я через пять лет выхожу замуж за

тридцатичетырёхлетнего мужчину, и живот неприятно сводит.

На фотографии они молодожёны, стоят на фоне церкви, мама одета в

простой белый сарафан, на папе – армейские джинсы. Они улыбаются,

будто им от этого больно. Мама кажется такой юной, я могла бы дружить

с ней сейчас.

Я никогда прежде не удивлялась разнице в возрасте родителей. Когда я

была младше, меня не смущало то, что у папы седые волосы, а у мамы

нет.

Я не сомневаюсь, что даже через миллиард лет папа не разрешил бы нам

выйти замуж за того, кто намного старше нас, даже если нам уже будет

по восемнадцать-девятнадцать лет. Он с ума сойдёт, это точно.

Тогда почему он женился на маме?

Я добавлю этот вопрос к остальным в блокноте.

Я достаю лист из-под свидетельства о браке, это мамино письмо к папе,

написанное всё тем же аккуратным почерком синими чернилами на

тонкой белой бумаге в линию.

Милый Джеймс,

я скучаю по тебе. Как у тебя дела в Боснии? Я знаю, что прошёл всего

месяц с твоего распределения, но всё же не могу не сказать, что я как

жена военного, отрезана от всего мира. Мне одиноко. Если бы я только

знала, как мне будет одиноко, вряд ли я бы согласилась идти на танцы в

офицерский клуб год назад, или согласилась бы потанцевать с тобой,

или дала бы тебе потом свой номер телефона, или согласилась бы с

тобой пообедать. Я не жалею о нашей встрече и том, что влюбилась в

тебя, но лучше бы я поняла ещё тогда – как это тяжело.

Я стараюсь держаться и думать о школе, но произошло то, о чём ты

должен знать. Я беременна, на восьмой неделе, если быть точной. Я

регулярно принимала противозачаточные таблетки и не знаю, как

такое произошло. Я хотела бы сказать тебе лично или хотя бы по

телефону, но каждый раз, когда нам удаётся поговорить, я просто не

могу выдавить из себя ни слова.

Я хочу, чтобы ты знал, что, хотя я понимаю твоё желание иметь

детей – я к этому не готова, и я не знаю, когда буду готова и буду ли

готова вообще. Я не могу завести ребёнка прямо сейчас, когда я только-

только встала на ноги, стала работать учителем. Это первый год,

когда я чувствую, что знаю, чем занимаюсь, и я радуюсь успехам

учеников и своим собственным навыкам. Я не могу бросить всё это

сейчас. Я просто не могу.

Писать это так же тяжело, как говорить вслух. Мне жаль, но я

решила прервать беременность. Иногда я думаю, что я должна просто

сделать это и не говорить тебе, и ты бы никогда не узнал об этом, но

если что-то пойдёт не так, я хочу, чтобы ты знал причины моих

поступков.

Я надеюсь, что ты простишь меня. Я знаю, что, когда мы говорили о

детях, ты надеялся разубедить меня. Ты думал, что наша любовь друг к

другу – разрушит мои сомнения. Я очень сильно тебя люблю, и я

надеюсь, что ты достаточно сильно меня любишь, чтобы понять и

принять мои чувства. Я верю в то, что ты поймешь и примешь это.

Навеки твоя,

Мали

Мама не хотела иметь детей? Я смотрю на дату вверху страницы, письмо

написано за пять лет до моего рождения. Я была ошарашена.

У меня был бы старший брат или сестра. Меня вообще могло бы не

быть. Может, мама изменила своё мнение насчёт детей, а, может, папа

настоял и заставил её. Судя по письму, на маму всё же нелегко было

надавить.

Кто-то затряс дверную ручку, потом постучал.

– Открывай! Что ты там делаешь? – говорит Иззи с другой стороны

двери. Я закидываю бумаги обратно в картотеку, закрываю и иду к

двери.

Прежде чем Иззи бы что-то сказала, я пулей проношусь мимо неё и

выбегаю по лестнице, через двор прямо к лесу. Я бегу, пока не

оказываюсь достаточно далеко, чтобы она не погналась за мной. Потом я

сажусь на землю и плачу.

* * *

Мне не стоило разнюхивать что-то, если не смогу держать то, что я

нашла в тайне. Я понимаю это только теперь, на день позже. Я не могу

заснуть, лежу, пытаясь прогнать из своих мыслей маму, папу и их

запутанную ситуацию.

Как только я слышу старую песню группы REM «Настал конец света,

как мы его представляем» ( прим.: англ. «It’s the End of the World as We

Know It and I Feel Fine – Я в порядке»), слова оседают в моей голове и не

покидают меня больше. Когда я была маленькой, я слышала эту песню

по радио, которое любила слушать мама, когда мы ехали на машине, и я

помню, как папа постоянно говорил, что мы должны быть готовы к

концу света, каким мы его представляем, что только самый хитрый и

подготовленный выживет. Я бы задумалась, почему эти парни поют о

том, что с ними всё в порядке, когда наступает конец света, который они

знают? Разве их это не пугает?

Теперь смысл песни, слова которой навсегда выжжены в моей памяти

постоянными повторениями, раскрывается мне полностью. В мире –

который я знаю – я никогда не смогла бы почувствовать себя в

безопасности.

Лёжа в кровати, я слушаю, как скребутся на чердаке грызуны, и мне

кажется, что потолок вот-вот рухнет на меня. Так жарко, что я мокрая от

пота, а веер только дует горячим воздухом и не приносит прохлады, но

этим вечером нельзя открывать окна, чтобы не дышать едким

коричневым дымом лесных пожаров на соседних холмах.

В одном из углов падают кусочки потолка, крошки белой штукатурки,

как капли из слабоватого душа, сыплются и образуют кучку на полу

возле моей кровати. От этого сильнее всего мне хочется кричать, или

разбить что-то, или поступить, как мама – убежать от всего этого.

Только я не могу убежать.

Я в западне со своевольной сестрой и не от кого ждать помощи. Я могла

бы пересчитать по пальцам родственников, которых мы видели лично,

людей, которых мы могли бы позвать, если бы были нормальной семьёй.

Но мы не нормальная семья.

Я немного знакома с двоюродными братьями и сёстрами во Фресно,

потому что они единственные поддерживают с нами связь. Мамина

родня никогда не любила папу, поэтому мы держались на расстоянии.

Возможно, они помогут, если я им позвоню, но в глубине души я знаю,

что не готова принять отказ.

Я хочу доказать себе – если только не папе – что я могу справиться.

Но могу ли я справиться?

У меня нет выбора.

Глава 11

Вольф

Во второй половине XIX века люди пришли в эту часть страны в поисках

золота. Если вы читали что-то об истории Золотой лихорадки, то знаете,

что там, в основном, про то, как люди боролись с трудностями, умирали

и отчаянно искали удачу. Раньше я думал, что всеми ими правила

корысть. Но потом я понял, какие отважные люди были среди них, если

они, покинув родные края, пересекли страну, когда ещё не было машин,

автострад, самолётов, даже многих дорог, а потом годы надрывались

ради золота, которого хватило бы на то, чтобы выжить.

Возможно, если бы я жил тогда, я тоже стал бы золотоискателем.

Чем старше я становлюсь, тем сильнее ощущаю себя одиноким

исследователем в странном новом мире, о котором я почти ничего не

знаю, и не уверен, хватит ли мне экипировки для выживания. Я думаю о

Николь и её охотничьем ружье, как легко и уверенно её палец

переместился на курок, готовый поразить любое живое существо, в

которое она целится.

Так что я не могу проигнорировать нравоучения Махеша о мире и

вселенской любви, и неважно, что я хорошо понимаю, что нам всем

необходимо выживать и мы все знаем, каким образом.

В глубине моих мыслей маячит темнота. Она была там всё время, что я

себя помню, но, по крайней мере, то, чему я научился у Махеша,

помогает мне держать её под контролем.

Именно эта темнота убила моего отца, по словам мамы. Подтолкнула его

всадить пулю в голову, такая внезапная и жестокая смерть, что я не могу

представить, как он приставляет дуло к виску, мой нежный папа, пусть

земля тебе будет пухом. Уже то, что он прикоснулся к пистолету, для

меня непостижимо, не говоря о том, что он наставил на себя дуло и

потянул за курок. Как он пришёл к тому, чтобы обладать предметом,

несущим такие разрушения?

Как он мог уничтожить свою жизнь, оставив мне только свои

каштановые волосы, карие глаза и тёмные закоулки души?

Хорошо, что я ни разу не видел Николь с ружьём после первого дня

знакомства. Я не уверен, что смог бы называть её другом, зная, что она

тепло относится к этим вещам.

Я пригласил её посмотреть на реку Юба. Она всего в полутора часах

ходьбы от деревни, но лучше выйти пораньше и захватить воды.

Обнаружить прохладную воду и нырнуть в неё – вот, что кажется

единственной стоящей вещью.

Мы идём по тропинке в реке, постепенно спускаясь, и на какое-то

мгновение между нами повисла тишина.

Она кажется слегка подавленной с нашей прошлой встречи, под

уставшими глазами пролегли тени, но она не говорила, что её что-то

беспокоит, а я не спрашивал. Если она захочет мне рассказать, она сама

расскажет.

Звук шумящего потока заглушает теперь щебетанье птиц над головой. Я

не устаю благодарить природу за то, что вода каким-то чудом ещё здесь,

несмотря на засуху. Она течет с ледников холодная, плавать в ней

тяжело, а кое-где подстерегают предательские течения, но здесь скалы

образуют полузакрытую бухту с бассейном, прекрасно подходящим для

плавания.

Когда мы проходим сквозь просвет в скалах, я слышу, как Николь что-то

восклицает. Обернувшись, я вижу на её лице восторг.

– Ух ты, настоящая река.

– Ага. Великая Юба во всём великолепии.

Она улыбается, и я вижу, что долгая прогулка пошла на пользу. Она

могла бы весь день выполнять задания из бесконечного списка своего

папы, а вместо этого она здесь со мной.

– Раньше птиц вокруг было больше, – говорю я, смущаясь, будто бы я

хвастаюсь перед ней своей наблюдательностью. – Всех животных было

больше, но последние несколько лет, они всё исчезают и исчезают.

– Откуда ты знаешь?

– Засуха. Сама Юба сильно уменьшилась. Я думаю, что большинство

животных умерли или переселились туда, где воды больше.

Она всматривается в темноту леса за рекой, будто бы общаясь с ним.

– Что из того, что ты видел там, самое красивое?

«Ты», – почти сказал я. Вместо этого я рассказываю ей о другой

прекрасной встрече.

– Однажды я гулял и немного заблудился, так что домой пришлось

возвращаться в потёмках. Я шёл по грунтовой дороге, как вдруг увидел,

как молодая пума перебегает дорогу в погоне за зайцем. Вышла луна, и я

мог их отчётливо видеть, я чуть штаны не намочил.

Напряжение на её лице сменяется улыбкой.

– Потрясающе. Я бы до смерти перепугалась.

– Она всего килограммов двадцать весила, но страшновато. Я какое-то

время потом не гулял по темноте.

Я наблюдаю, как она приближается к воде, потом наслоняется, чтобы

прикоснуться к ней, подойдя к берегу реки. Целовал ли её кто-то или

обнимал ли когда-то?

Подпустит ли она меня?

Я не для этого её сюда привёл или сделал это неосознанно, но я хочу,

чтобы она сняла футболку и шорты, представ в сплошном синем

купальнике, я знаю, что, в конце концов, мне захочется, чтобы между

нами было что-то большее, чем дружба.

Я хочу познать её непостижимым для самого себя образом, и это

влечение так сильно, что я чувствую, как вся энергия, накопленная

человечеством в прошлом и настоящем, подталкивает меня к этому.

Николь

Многие люди не понимают, что то, что я умею обращаться с оружием, не

означает, что люблю его применять.

Но с шести лет папа пытался меня переубедить. В целом, я с этим

смирилась. Сначала я тренировалась с пневматической винтовкой. Папа

приводил меня на задний двор и говорил целиться в банки,

расставленные на заборе, или самодельные бумажные мишени.

Однажды, когда мне было восемь, и я так наловчилась стрелять по

мишеням, банкам и теннисным мячикам, которые папа подбрасывал в

воздух, папа уговорил меня выстрелить в белку. Когда я действительно

подстрелила её, я увидела, как дёрнулось и упало с ветки маленькое

бурое тельце, глухо ударившись о землю – я поняла, что только что

совершила убийство.

Тогда я была уверена, что я убийца.

В то мгновение, когда я осознала, какую ужасную вещь совершила, я

бросила ружьё на землю и заплакала. Папа попытался меня успокоить,

сказать, как здорово у меня получилось, что белка не пропадёт – чёрт

возьми, мы на ужин её съедим, сказал он – но меня это не утешило. Я

только сильнее заплакала, а мама пришла посмотреть, в чём дело. Я

бросилась мимо неё в дом и заперлась в своей комнате на всю ночь.

Я забралась под одеяла, рыдая, мучаясь от картин голодных бельчат в

каком-то дупле, которые ждут, когда их мама или папа вернётся к ним.

Это было не то прекрасное начало моей охотничьей карьеры, на которое

надеялся папа.

Много лет подряд мне снились кошмары о белке и осиротевших

бельчатах. Во всех снах, я радостно стреляла из ружья, пока белка не

падала на землю, и тогда меня охватывало такое чувство вины, что,

холодея, я могла бы сжаться до точки, обессиленная я смотрела на

предсмертные конвульсии бедного животного. У меня было такое

чувство, будто мне хватит сил только, чтобы заставить себя двигаться,

подойти к белке и взять её, занести в дом и перебинтовать, что я могла

бы её вылечить. Но я вновь просыпалась с чувством вины за однажды

совершённое убийство.

После этого долгие годы я пыталась всеми способами прекратить

тренировки по стрельбе, но папа в этих вопросах так легко не сдавался.

В конце концов, я опять стала учиться стрелять, даже получила

настоящее ружьё на десятый день рождения, а когда я повзрослела, я

начала понимать, что убивать свой ужин, по крайней мере, гуманнее, чем

то, что делают с животными на фермах.

Стать вегетарианкой в нашем доме не стоило и пытаться – с отцом,

заядлым охотником, и мамой, которая испытала страшный голод в

детстве, а сама я не была так привередлива в еде – так что, пока я

питаюсь мясом, я должна мириться с тем, что животных надо убивать.

Но удовольствия мне это не доставляет, к великому разочарованию отца.

Иногда я думаю, что жизнь папы не такая уж плохая, не считая пары

разочарований, но я – самое крупное из всех.

Есть его воображаемая семья (целая футбольная команда из одних

только мальчиков, дополненная парой симпатичных девочек, которые

помогают маме на кухне), а есть его реальная семья (я и моя упрямая

сестра).

Теперь я совсем не беспокоюсь о папиных разочарованиях. Мама

исчезла, и папа ушёл с концами вслед за ней. Сейчас всё, что я знаю о

них, кажется ложью, и единственный способ пережить это сумасшедшее

лето – это перестать следовать их правилам и создавать свои.

Иззи развалилась на диване в гостиной и машет веером в вытянутой руке

перед лицом, поставив босую ступню на кофейный столик, чего бы мы

никогда не сделали, если бы родители были рядом.

Я думаю о глупом списке домашних дел и том, что папа сказал

подготовить дом к приезду мамы, но она явно не собирается обратно, и

больше я не буду делать никаких изматывающих заданий. Папа может

всё это сделать сам, когда вернётся. Если вернётся.

Я иду к холодильнику и наливаю Иззи стакан воды. Она в полном

недоумении смотрит на меня. Я знаю, что она лелеет надежду на то, что

мама придёт и спасёт её, но с каждым днём она унывает всё больше, всё

чётче осознаёт, как маловероятно спасение. Мы в плачевном состоянии,

но это не раскрывает всей трагедии. Будь сейчас настоящий

апокалипсис, мы бы умерли первыми.

– Выпей это, – говорю я, возвращаясь в гостиную.

– Где ты была? – спрашивает она обвиняющим тоном. – Я тут взаперти

целый день, с ума схожу от скуки.

– Не ожидала, что моё присутствие тебя развлекает.

– Я не так уж скучаю, презренная. Я просто думаю, что, если ты одна

должна за всем присматривать, ты не могла сбежать со своим странным

парнем.

– Он не мой парень, – говорю я и иду на кухню, чтобы избежать споров.

– А мама с папой так не скажут, когда вернутся. А вдруг они придут

домой, пока тебя нет? Думаешь, я им буду рассказывать, как ты только

что ушла в лес за ягодами?

Я думаю о письме, которое я всё ещё не показала Иззи. Я ни в коем

случае не должна доставать его сейчас, когда у неё и так настроение ни к

чёрту. Но как же соблазнительно воспользоваться этим оружием, чтобы

ранить её.

– Что бы ни происходило сейчас в жизни мамы, это нас не касается.

Может быть, она встретила парня или что-то ещё.

– Бред!

– Пусть так, но, возможно, что мы её не знаем по-настоящему. Может, у

неё кризис среднего возраста или что-то другое. Может быть, она

решила поступить в аспирантуру и это интереснее, чем ухаживать за

семьёй.

Я вспоминаю о втором письме из папиных документов, про нежеланного

ребёнка, и мой живот сжимается. Я пытаюсь представить, что я его тоже

показываю Иззи, но это выше моих возможностей. Это слишком не

только для её чувств, но и для моих. Притворюсь, что никто больше не

знает о том письме, может, оно вообще фальшивое.

Я пожимаю плечами:

– Так бывает.

– Мама и папа женаты! – кричит Иззи, и я замолкаю.

Я бы так же говорила до того, как узнала о предстоящем разводе или,

прежде всего, о том, что мама никогда не хотела детей.

Если я не могу защитить себя от худших ошибок своих родителей, может

быть, у меня получится уберечь хотя бы Иззи. Я не знаю, каким образом

и даже почему мне это необходимо, но прямо сейчас она – это всё, что у

меня осталось от семьи. Наверно, дело в этом. Мы должны держаться

друг за друга, потому что в последнее время помощи ждать не от кого.

Я сажусь на диван рядом с Иззи и тоже закидываю ноги на столик. Я

устала от долгой прогулки и проголодалась, но я не хочу снова есть бобы

с обеда на ужин.

– Как насчет взять немного денег, которые оставил папа, прогуляться до

города и купить что-нибудь пожевать вроде пиццы? – предлагаю я.

– Пешком до самого города? – Она смотрит на меня, как на

сумасшедшую. – Мы могли бы поймать попутку.

Я прикусываю губу. Это прямо противоположно моим представлениям о

том, что мы должны были сделать, но я не хочу очередную бессонную

ночь провести здесь.

Так что я пожимаю плечами:

– Ладно, почему бы и нет.

Иззи с сомнением смотрит на меня, но потом по её губам медленно

растекается улыбка.

– Папа будет в ярости, если узнает, – говорит она.

– Знаю. Но его же здесь нет, так?

Она изучает свои ногти, покрытые свежим ярко-розовым лаком.

– Как ты думаешь, почему папа так странно себя вёл перед отъездом?

Вопрос звучит так, будто она знает ответ, а я нет.

– Нервничал… – предполагаю я. – Он плохо представляет свою жизнь

без армии.

– Ты, правда, думаешь, что он хочет, чтобы мы жили здесь? То есть,

жили здесь всегда?

Именно так я и думаю, но прямо сейчас мне не хочется этого говорить.

– Я думаю, он просто хочет, чтобы наша жизнь была похожа на

приключение. Таким мужчинам как папа необходимо чувствовать, что

судьба всего мира держится на их плечах. Им надо чувствовать, что

происходящее важнее, чем оно есть на самом деле. Они днём и ночью

мечтают об апокалипсисе, о том, как они снова станут героями,

повергнут негодяев и защитят своё имущество от мародёров.

Она удивлённо вздыхает.

– Пошли, – говорю я. – Поймаем попутку и в пиццерию.

Глава 12

Изабель

Когда я слышу, как хрустит гравий под колёсами, у меня сердце

подпрыгивает от радости. Я выглядываю из-за банки куриного супа с

макаронами, который разогреваю на плите перед окном, но мне отсюда

не видно дороги. Я ожидаю увидеть мамину машину, или папину, или…

Мне вообще не важно, кто это. Я бросаю деревянную ложку в кастрюлю

и кидаюсь к окну, перегибаясь через раковину в надежде увидеть, кто

едет.

В этом старом сером минивене мог бы жить какой-нибудь бродяга. Я тут

же узнаю машину Паули.

– Ники! – восклицаю я, глупо радуясь.

Я даже не знаю, дома ли она. Меня слишком переполняют эмоции,

чтобы сохранять хладнокровие, потому что в этот дом никакое веселье

ещё никогда не приезжало.

Я вспоминаю, что надо выключить плиту, я же суперответственная

девушка, и мчусь в коридор, снова зовя Николь. Но дом отвечает лишь

тишиной. Потом я вспоминаю, что она собиралась в сарай за чем-то.

Когда я подбегаю к входной двери, автобус уже остановился. Словами не

описать радость, когда я увидела, как Паули выходит через переднюю