Текст книги "Отель на перекрестке радости и горечи"

Автор книги: Джейми Форд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

26
Лучше их, чем нас 1942

Генри ворвался в крохотную квартирку, где жил с родителями. Отец сидел в кресле и читал «Хуа Пао», местную китайскую газету. Мама резала овощи – из кухни неслось мерное постукивание ножа.

Запыхавшийся Генри сунул отцу листовку. В боку кололо: он пробежал десять кварталов. Отец бегло просмотрел листовку, и по его взгляду Генри понял, что он ждет объяснений – «по-американски». Нет, только не сейчас. Давай просто поговорим. Так Генри и сказал, по-китайски.

Отец оборвал его, сурово тряхнув головой.

– Нет! Хватит от меня отмахиваться. Довольно, – сказал Генри по-английски и вновь сорвался на китайский: – Всех высылают. Всех японцев. Армия высылает!

Отец вернул ему листовку.

– Лучше их, чем нас.

Вышла из кухни мама, заговорила по-китайски, требуя объяснений.

– Генри, что тебе до этого? Идет война. У нас своя община. Ты все понимаешь не хуже прочих.

Генри не знал, что ответить и на каком языке. Он посмотрел на родителей, и слова сами сорвались с языка.

– Мне не все равно, – сказал он по-китайски. И добавил по-английски: – Потому что она японка.

Генри бросился к себе в комнату, хлопнув дверью. Перед глазами стояли изумленные лица родителей.

Из-за двери неслись их возбужденные голоса.

Удрученный, Генри открыл окно, вылез на пожарную лестницу, прислонился к железным перилам. Вдалеке громыхали армейские грузовики. На улицах китайского квартала неспешно текла обычная жизнь; некоторые прохожие оживленно беседовали, указывали в сторону Нихонмати, но большинство спешили по своим делам.

К черному ходу ресторана «Кхау Кхау» подкатила машина, ржавый зеленый седан, доверху нагруженный коробками. К удивлению Генри, оттуда вышла молодая японская пара, а навстречу из ресторана выбежали люди и стали заносить в ресторан коробку за коробкой – личные вещи, судя по тому, что осталось неупакованным. Торшер. Свернутый в рулон ковер. Все занесли внутрь, кроме четырех тяжелых чемоданов. А потом – объятия: японская пара прощалась с друзьями-китайцами.

Японская пара, с чемоданами в руках, двинулась прочь переулком, затем – улицей, ведшей к вокзалу, будто их тащили туда силком. Генри думал о Кейко и ее родных. Вспомнил, как они ушли из ресторана «Американский сад» – готовиться к отъезду.

Генри вернулся к себе и растянулся на кровати; там и застала его мама. Генри перебирал стопку комиксов и наткнулся на тридцатый выпуск «Марвел», самый свежий. На обложке Человек-факел громил японскую подлодку. «И здесь война», – буркнул под нос Генри и сунул комиксы под кровать. Мать поставила на тумбочку тарелку с миндальным печеньем.

– Может, поговорим, Генри? Если тебе нужно, поговори со мной, – сказала она по-кантонски, устремив на сына взгляд, полный тревоги.

Генри повернулся к раскрытому окну. Тяжелые шторы почти не колыхались. С улицы долетали голоса, но слов Генри не разбирал. Он вслушивался, силясь понять, что творится вокруг.

– Почему он со мной не разговаривает? – спросил по-кантонски Генри, глядя в окно.

– Кто? Твой отец?

Генри долго молчал, потом обернулся и кивнул.

– Он с тобой каждый день разговаривает. Что значит – не разговаривает?

– Разговаривает, но не слушает.

Мать села на кровать, притянула к себе Генри.

– Как бы тебе объяснить… Ты здесь родился. Ты американец. А твой отец на родине ничего другого не видел, кроме войны. Войны с Японией. Японцы захватили Северный Китай, убивали людей. Не солдат, а женщин и детей, стариков и больных. Твой отец это видел с детства. Пострадала и его семья. – Мама достала из рукава носовой платок, вытерла сухие глаза. Наверное, слез больше нет, подумал Генри, а привычка осталась. – Твой отец приехал сюда сиротой, но никогда не забывал своих корней. Всегда помнил о доме.

– Но его дом теперь здесь, – возразил Генри.

Мать встала, закрыла окно.

– Здесь он живет, но это не дом. Посмотри, что творится в японском квартале. Твой отец боится, что и нам грозит то же самое. Вот почему, хоть он и любит Китай, он хочет, чтобы твой дом был здесь. Чтобы тебя принимали как своего.

– Но в других семьях…

– Знаю. Есть такие семьи. Китайцы. Американцы. Те, кто прячет у себя японцев, их вещи. Это очень опасно. Ты, я – мы все рискуем попасть в тюрьму, если возьмемся им помогать. Знаю, у тебя есть подружка. Та, что звонит по телефону. Из Рейнир? Она японка?

Генри было уже все равно, что Кейко японка.

– Она просто мой друг, – сказал Генри по-английски. – И я по ней скучаю.

– Что?

Генри вновь перешел на кантонский, раздумывая, что сказать, какую часть правды открыть. Он заглянул маме в глаза.

– Она мой лучший друг.

Мать тяжко вздохнула. Так вздыхают, смиряясь с несчастьем. К примеру, если умер родственник: что ж, он прожил долгую жизнь. Или сгорел дом: ладно, зато все целы. Вздох смирения, покорности судьбе. Так вздыхают, потерпев поражение. Ничего не добившись, зря потратив время, когда тщетны все усилия, все впустую.

До конца недели отец упорно молчал о событиях в японском квартале. Генри пытался затеять с ним спор, но отец и слушать не желал, стоило Генри обратиться к нему по-китайски. Мама смягчилась, видимо желая утешить его. Даже, раз в кои-то веки, поспорила с отцом о подруге Генри, но нельзя одно и то же обсуждать до бесконечности. Слова по-кантонски: «Вырастешь – поймешь» – лишь привели Генри в ярость. Оставалось ворчать по-английски себе под нос.

Генри даже позвонил Кейко в воскресенье, ни свет ни заря, когда родители еще спали, но трубку никто не взял. Телефонистка сообщила: аппарат отключен.

В понедельник утром Генри побежал не в школу, а на вокзал Юнион-Стейшн, где был назначен сбор жителей Нихонмати. Несясь по Саут-Джексон, Генри еще издали заметил вереницы пульмановских вагонов. А рядом – автобусы, скрипучие, рычащие, набитые вооруженными военными.

Увозят, понял Генри. Всех до единого. Но ведь в городе японцев тысяч десять, не меньше. Разве всех вывезешь? Где им жить?

Улицы близ вокзала были запружены народом. Плакали дети, шаркали по асфальту днищем чемоданы, солдаты проверяли документы японцев – почти все были в выходных костюмах, каждый тащил по два чемодана, готовых лопнуть. И у каждого на груди болтался белый ярлычок, как на мебели.

Прокламация номер один предписывала всем японцам – рожденным за границей и даже в Америке, как Кейко, – явиться к девяти утра на вокзал. Отправлять их собирались партиями, по кварталам, пока не вывезут всех. Куда их везут, Генри не знал. Японцев с острова Бэйнбридж сослали в Манзанар, где-то в Калифорнии, на границе с Невадой. Но как справиться с толпой, которую согнали сюда?

Выискивая глазами Кейко, Генри старался не замечать стоявших за ограждением белых – искаженных злостью лиц, гневных выкриков. На подвесном мосту, ведшем к паромной пристани, тоже толпился народ; перегнувшись через перила, люди смотрели на оцепление внизу. Из открытых окон высотных деловых зданий высовывались что-то кричавшие мужчины и женщины.

Генри не видел Кейко после той встречи в ресторане. Он снова попытался ей позвонить из автомата по пути на вокзал, но из трубки слышались лишь гудки, и наконец вмешалась телефонистка и спросила, не нужна ли помощь. Генри повесил трубку. Если искать их, то только здесь. Но вдруг они уже уехали? Нужно найти ее, найти во что бы то ни стало. Невыносимо возвращаться без нее в школу. Генри не ожидал, что ему будет так не хватать Кейко.

Кое-где в толпе попадались китайцы, в основном железнодорожные рабочие. Ни одного знакомого лица. Генри отличал их по значкам. Когда начались налеты армии и военной полиции, в небольшой типографии, где выпускали значки, их раскупили в одночасье. «Все равно что золото, – подумал Генри, тронув свой значок. – Маленький и бесценный».

Вскарабкавшись на красно-бело-синий почтовый ящик, Генри беспокойно вглядывался в толпу, двигавшуюся к вокзалу. Мимо прогромыхал еще один армейский грузовик, но из кузова с парусиновым тентом вылезли не солдаты, а пожилые японцы, некоторые – почти калеки. Солдаты помогали им выйти, усаживали в инвалидные коляски; волосы у стариков были всклокочены. Сопровождал их доктор, тоже японец. Генри все понял. Старики из больницы. Дряхлых и немощных тоже интернировали. Многие явно не понимали, куда и зачем их везут.

Генри заметил белого, державшего за руку японку. Для Генри была загадкой судьба семей, где муж белый, а жена – японка. Но смешанные браки считались незаконными. Может, такие семьи все же не станут разлучать? Но нет: по чемодану в руке японки и детской коляске Генри понял, что ошибся.

Издалека, с завода «Боинг», донесся девятичасовой гудок. Значит, он уже сорок минут высматривает ее в толпе? Генри стало страшно, время стремительно утекало.

– Кейко! – крикнул он, выпрямившись во весь рост на почтовом ящике.

Кое-кто в толпе обернулся. Решили, что он сошел с ума? Может, так и есть. Может, не так уж и страшно сойти с ума.

– Кейко! Кейко Окабэ!

Генри кричал и кричал, покуда солдат не рявкнул на него. И вдруг он увидел. Заметил в толпе что-то знакомое.

Да, так и есть! Шляпа господина Окабэ, в точности как у Кэри Гранта в кино, она выглядела величественно даже сейчас, когда он пересекал улицу, нагруженный поклажей. Генри узнал его полную достоинства походку. В одной руке он нес большой чемодан, второй поддерживал жену. Кейко вцепилась в руку матери. Маленький брат Кейко беззаботно скакал впереди, размахивая деревянным самолетом и явно не ведая, что сегодня особый день.

Генри отчаянно махал руками, вопил что было мочи. Но его не замечали. Если бы хлынул ливень или вспыхнул пожар, они бы и этого не заметили. Как и все здесь, они были сосредоточены друг на друге.

Впрочем, кое-кто все же услышал крики Генри.

Чез. Почти в тот же миг увидел его и Генри, узнал эту румяную, с ямочками, физиономию. Стоя за ограждением, Чез весело смеялся и что-то время от времени выкрикивал. Увидев Генри, он ухмыльнулся, помахал ему рукой и вновь принялся орать бредущим мимо японцам.

На воротнике у Чеза белело что-то, похожее издалека на значок. Генри спрыгнул с почтового ящика и стал протискиваться сквозь толпу, стараясь не потерять из поля зрения Чезов «ежик». Прокладывать курс помогал ему громкий смех недруга. «Он меня убьет, – думал Генри. – Точно убьет. И плевать теперь». В душе Генри закипала ярость.

Он поднырнул под заграждение и очутился лицом к лицу с Чезом. Тот широко ухмыльнулся.

– Так я и знал, что мы здесь встретимся, старина Генри. Как там поживает твой папочка?

– Что ты тут делаешь?

– То же, что и все, – провожаю. Решил прогуляться да глянуть, кто остается. Но похоже, все уматывают – скатертью дорожка! Присмотрю за их барахлом, пока их нет.

Чез снова расхохотался.

Генри слышал, что еще вчера вечером в японском квартале начали хозяйничать мародеры. Хозяева и выехать толком не успели, а грабители уже выносят лампы, мебель, все мало-мальски ценное и не приколоченное гвоздями. А если и приколочено – не беда, наготове были гвоздодеры.

– После того как солдаты оцепили япошкин городок, развлечься стало негде. Вот я и пришел сказать саёнара [13]13
  До свидания (яп.).


[Закрыть]. А тут и тебя встретил!

Чез сгреб Генри за воротник. Генри попытался вырваться. Но Чез был выше на целую голову. Генри поискал в толпе хоть одно дружелюбное лицо, но никто его не замечал. Все смотрели за исходом японцев.

«Что я здесь делаю? Какая от меня польза?»

Взгляд Генри упал на значок, приколотый к рубашке Чеза. Тот самый, похищенный у него, у Генри. Охотничий трофей, орден за жестокость.

Генри сжал кулаки так яростно, что ногти врезались в ладони, отпечатавшись крохотными полумесяцами. Он размахнулся и ударил Чеза изо всей силы, даже заныло плечо. Генри целился в нос, но попал в скулу. Он снова замахнулся – и почувствовал, как летит на асфальт. Голова со стуком ударилась о тротуар, в глазах потемнело, он видел лишь, как мелькают перед лицом мощные кулаки.

Защищаясь от ударов, Генри вцепился в Чеза, и острая боль пронзила ладонь. Удар за ударом сыпались на него, но Генри уже ничего не чувствовал, кроме этой боли. Теперь только она имела значение.

Он пытался все-таки уклоняться от ударов, закрывался руками, но тщетно. И вдруг Чез исчез, его словно уволокло куда-то вверх и вбок. А толпа по-прежнему не замечала, что творится у нее под ногами. Никому не было дела до китайчонка, которого мутузит белый мальчишка. Никому, кроме Шелдона, – это он оттащил прочь Чеза.

Чез вывернулся с отчаянным воплем:

– Убери от меня свои грязные лапы, черномазый!

Он встряхнулся – точь-в-точь кот, которого окунули в ледяную воду. Поискал глазами в толпе сочувствующих, но те немногие, кто смотрел на мальчишек, тут же отвернулись.

– Я и забыл, что ты водишь дружбу с черномазым, – буркнул Чез. Он едва не плакал. – Только попадись мне завтра, Генри, – убью!

– Ты цел, парень? – спросил Шелдон.

Кулем валявшийся на асфальте Генри перекатился на бок, с трудом приподнялся, рукавом размазал кровь по лицу. Один глаз стремительно заплывал, завтра будет здоровенный фингал. Генри провел языком по зубам – все ли на месте? Зубы были целы.

Генри разжал ладонь, в которую воткнулось острие булавки от значка. Улыбнулся и сказал по-английски, старательно выговаривая слова:

– Все отлично, лучше не бывает.

Генри проталкивался сквозь толчею, не разбирая дороги. Он все еще надеялся отыскать Кейко, хотя и боялся, что стычка с Чезом лишила его последнего шанса увидеть ее. Он знал, в какую сторону бежать, но вот в каком именно из поездов искать? Генри вдруг вспомнились соседи, владельцы ресторана «Кхау Кхау», те, что спрятали вещи японской пары. Мама рассказала и о других китайцах, помогавших японцам, – значит, надежда есть всегда.

Не останавливаясь ни на миг, Генри пытался придумать, как ему уговорить родителей. Согласятся ли они приютить Кейко? Для них на первом месте собственная безопасность, на втором – китайская община. Но есть же способ их убедить. Что же тут непонятного? Отец – человек косный, но, наблюдая, как солдаты гонят в никуда тысячи людей, наверняка поменяет точку зрения. Разве можно сидеть сложа руки? Тем более что вслед за японцами может прийти черед китайцев.

Генри проскочил мимо пирамиды из чемоданов, сумок и саквояжей, почти достигавшей крыш серебристых автобусов, тащившихся по проезжей части. Возле горы багажа шел отчаянный спор о том, что можно и что нельзя брать с собой. Все лишнее отправлялось в кучу, и гора росла с каждой минутой. Рядом стоял грузовик с конфискованными радиоприемниками. Гигантские напольные приемники «Филко» и крошечные карманные «Зениты» с поломанными антеннами были свалены в кузов, как старые башмаки. А вот и вокзал, величественная громада из красного кирпича, с навесом на тяжелых железных цепях. Взгляд Генри метнулся к огромным часам. Девять пятнадцать. Не успеть!

Взлетев по мраморной лестнице вокзала. Генри принялся всматриваться в бурлящее людское море, где каждый старался не потерять родных и близких. Где-то плакал заблудившийся ребенок, шли строем солдаты. Японцев, словно скот, партиями загоняли в четыре длинных пассажирских поезда, следовавших… куда? В Кристал-Сити, Техас? В Виннемуку, Невада? Каких только слухов не ходило. Если верить последнему, интернированных отправляли в бывшую индейскую резервацию.

Внезапно Генри заметил знакомую шляпу. Наверняка одну из многих, но по походке, по осанке он узнал отца Кейко. Генри кубарем скатился вниз по лестнице, страшась, что один из солдат сцапает его, но тем было не до мальчишки. Загнать всех в поезда, вывезти, да побыстрее, – вот что занимало людей в форме.

Генри сновал туда-сюда среди людей. Одни стояли, другие сидели на чемоданах, испуганные, растерянные. Священник, перебирая четки, читал молитву, совсем юная японка напряженно слушала. Кое-кто фотографировался, растянув губы в вымученной улыбке, другие обнимались или обменивались чинными рукопожатиями.

Вот и он!

– Господин Окабэ!

На его отчаянные крики обернулся пышноусый старик с печальным лицом. И тут раздался звонок, столь неожиданный, что Генри не устоял на ногах. Без сил рухнул на колени, уставился в грязный кафельный пол.

Уехала… Уехала!

– Генри?

Он поднял голову. Перед ним стояла Кейко. А за ней – вся ее семья. Маленький брат все сжимал в руках свой самолет. Родители улыбались Генри, словно были рады встретить того, кто не ехал в никуда, того, кто оставался. У всех четверых на груди висели одинаковые бирки: «Семья № 10281».

Генри с трудом поднялся.

– Я думал, вы уже уехали. Это тебе. Надень – и тебя выпустят. – Генри вложил в руку Кейко значок, вырванный у Чеза, и перевел взгляд на господина Окабэ: – Пусть она останется, будет жить у нас или у моей тети. Я все устрою. И еще таких значков раздобуду. Для вас всех. Вот, возьмите мой. Берите, а я сбегаю, принесу еще.

Генри принялся отстегивать свой значок.

Господин Окабэ переглянулся с женой, тронул Генри за плечо. На миг показалось, что в их глазах вспыхнула надежда. Но если и вспыхнула, то тут же погасла. Они уедут. Вместе со всеми. Уедут.

– Ты подарил мне надежду, Генри. – Господин Окабэ пожал руку мальчика, заглянул ему в глаза. – А надежда помогает выдержать любые испытания.

Генри судорожно вздохнул, плечи его поникли, пальцы перестали теребить значок.

– Что с твоим лицом? – спросила госпожа Окабэ.

– Пустяки. – Генри с трудом припомнил недавнюю драку.

Господин Окабэ указал на бирку у себя на плаще:

– Что бы с нами ни случилось, Генри, мы были и останемся американцами. И мы должны держаться вместе, куда бы нас ни забросило. Но я тобой восхищаюсь. И твои родители наверняка тоже.

Генри взглянул на Кейко. Она взяла его за руку. Какая же у нее нежная, теплая ладошка. Она коснулась значка Генри, возле самого сердца. Улыбнулась.

– Спасибо! Можно мне оставить на память? – Кейко показала значок, что дал ей Генри.

Он кивнул.

– Куда вас отправляют?

Отец Кейко посмотрел на поезд, забитый почти до отказа.

– Мы знаем только, что нас везут во временный центр для переселенцев, называется он «Гармония». Это на ярмарочной площади в Пуйяллапе, в двух часах езды к югу от города. А оттуда… неизвестно, нам не сказали. Но война когда-нибудь закончится.

Генри в это не очень-то верилось. Ему с самого детства твердили, что война когда-нибудь кончится.

Кейко обняла его, прошептала на ухо:

– Я никогда тебя не забуду.

Она отстранилась, быстро достала из сумки свой альбом, приколола значок к обложке изнутри и прижала альбом к груди.

– Я буду ждать.

Генри смотрел, как они садятся в поезд, присоединяясь к десяткам других семей. Под крики и мельтешение людей в форме двери закрылись. Генри долго стоял на платформе и махал рукой вслед уходящему поезду. А потом вытер слезы, и грусть его растворилась в грусти людей, ждавших следующего поезда.

Удаляясь от вокзала, Генри старался не встречаться взглядом с солдатами. Он размышлял, что и на каком языке скажет родителям. Пожалуй, если говорить «по-американски», то можно ничего и не рассказывать.

27
Пустые улицы 1942

Генри шагал навстречу потоку японцев, продолжавших тянуться к вокзалу. Почти все шли пешком, некоторые катили тележки и тачки, доверху груженные багажом. Изредка проезжали грузовики и легковые машины. Сумки и баулы громоздились на капотах, багажниках, крышах – везде, где только можно, пристраивали скарб, направлявшийся в центр для переселенцев – лагерь «Гармония», как назвал его господин Окабэ.

Генри смотрел на бесконечную вереницу людей. Ему было все равно, куда идти, лишь бы подальше отсюда.

Куда угодно, только не в школу. Опоздать и терпеть насмешки одноклассников было бы столь же невыносимо, как и видеть их злорадство – торжество от того, что семью Кейко и весь японский квартал выдворяют из города. Всюду улыбки. Победители маленькой битвы с ненавистным врагом, пусть враг говорит на том же языке и еще в детском саду давал вместе с ними клятву на верность флагу.

По правде говоря, Генри сомневался, открыты ли сегодня школы. Суета на улицах города напоминала праздничную – дикий, чудовищный карнавал. Где-то патефон надрывался патриотической песней, совершенно не вязавшейся с тихой печалью японцев.

Генри не боялся, что его как прогульщика поймают школьные инспектора, – слишком уж шумно и людно было на улицах. Фирмы закрывались, конторские служащие, бросив работу, выходили полюбоваться зрелищем. Одни торопились уехать домой, другие оставались поглазеть. Солдаты с каменными лицами то и дело рявкали на людей с бирками: «В очередь, в очередь!» – и свистели, чтобы привлечь внимание тех, кто не понимал по-английски.

Мэйнард-авеню привела Генри на окраину Нихонмати. Там, на скамейке, он с удивлением обнаружил Шелдона – тот пил из термоса кофе, а у его ног лежал футляр с саксофоном. Шелдон тоже заметил Генри, скользнул по нему взглядом и, покачав головой, опять принялся наблюдать, как последние жители покидают Нихонмати.

– Жаль, что так вышло, парень. – Шелдон подул на горячий кофе.

– Ты ни при чем, – отозвался Генри, устраиваясь рядом с другом.

– Все равно жаль. Ты тут ничего не мог поделать. И никто не мог. Ладно, они не пропадут. Война скоро закончится, и они вернутся, вот увидишь.

Генри даже не мог заставить себя кивнуть в знак согласия.

– А вдруг их отправят назад, в Японию? Кейко даже по-японски не говорит. Что с ней там будет? Если здесь она враг, то там и подавно.

Шелдон протянул Генри термос с кофе, но тот покачал головой.

– Ничего про это не знаю, Генри. Ничего тебе не скажу. Знаю одно: все войны кончаются. Кончится и эта. И все встанет на свои места. – Шелдон завинтил на термосе крышку. – Хочешь, провожу тебя до школы?

Генри молчал.

– Пойдешь домой?

– Попозже, – сказал Генри.

Шелдон окинул взглядом улицу, будто ждал автобуса, который все никак не придет.

– Тогда двигай со мной.

Генри даже спрашивать не стал куда. Поднялся со скамьи и побрел следом за Шелдоном по Мэйнард-авеню, вдоль белой разделительной полосы, в самое сердце японского квартала. Под ногами шуршали листки прокламации № 1, пестрели крохотные бумажные американские флажки, прилипшие к мокрому асфальту. На улицах – уже ни души. Генри посмотрел налево, потом направо – ни одной машины. На велосипедистов, ни разносчиков газет. Не продают фрукты, не покупают рыбу. Исчезли тележки с цветами и ларьки с лапшой. На улицах пусто, как и у него на душе.

Солдаты уже убрали заграждения с улиц, кроме тех, что вели к вокзалу. Все окна были заколочены листами фанеры, будто жители ждали тайфуна, а он обошел их стороной. Над парикмахерской «Сакода» и Восточной Торговой компанией по-прежнему висели плакаты «Я американец». А рядом – таблички «Ликвидация».

На улицах было так тихо, что Генри слышал, как высоко в небе кричат чайки, как разливается трель кондукторского свистка на вокзале, в нескольких кварталах к югу. А еще слышал шорох своих шагов по мокрому сиэтлскому асфальту – пока все не заглушил рев армейского джипа, свернувшего на Мэйнард-авеню. Генри и Шелдон отскочили к стене, глядя на солдат в машине, уставившихся прямо на них. Генри перепугался, что его примут за японца и тоже интернируют неведомо куда. Он опустил взгляд, тронул значок на куртке. А что, не так уж и плохо. Может, отправят в тот же лагерь, что и Кейко с семьей. Только вот родители будут скучать – даже отец. Но джип уже пронесся мимо. Солдаты не затормозили. Догадались, что он китаец? Или у них были дела поважнее, чем хватать мальчишку и чернокожего бродягу с саксофоном?

Генри и Шелдон дошли до театра «Ниппон-Кан» и остановились у лестницы, ведущей вверх, к парку «Кобэ». Рядом нависала громада гостиницы «Астор», безмолвная, словно пустая гробница. Самый живописный уголок японского квартала, даже сейчас он был прекрасен. Вишни роняли лепестки на тротуар, и по улице распекался упоительный аромат.

– Что мы здесь делаем? – спросил Генри, когда Шелдон, открыв футляр, достал саксофон.

Шелдон поправил мундштук.

– Живем.

Генри оглядел пустые улицы, вспомнил прохожих, артистов, танцоров. Вспомнил, как здесь играли в карты старики, как носились дети. Как сидела на вершине холма Кейко и рисовала в своем альбоме, как смеялась и дразнила его. Ему вдруг стало тепло и уютно, пусть и на миг. Может, и вправду вся жизнь впереди.

Шелдон, набрав воздуху, заиграл протяжную мелодию. Грустную, щемящую – Генри ни разу не слышал ее ни на улице, ни в клубе. От этой музыки разрывалось сердце, но длилась она недолго. Шелдон тут же перескочил на веселый мотив – быстрый, ритмичный. Он играл ни для кого и в то же время для всех.

Генри послушал какое-то время, потом помахал рукой Шелдону и двинулся прочь, а Шелдон продолжал дуть в саксофон.

На полпути к дому, уже в китайском квартале, вдали от вокзала и солдат, Генри снял значок и сунул в карман.

У цветочного ларька он остановился и купил маме гемантус.