355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джейми Форд » Отель на перекрестке радости и горечи » Текст книги (страница 4)
Отель на перекрестке радости и горечи
  • Текст добавлен: 22 октября 2016, 00:02

Текст книги "Отель на перекрестке радости и горечи"


Автор книги: Джейми Форд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

12
Ямайский имбирь 1942

Едва увидев Кейко у входа в «Черный лось», Генри сразу почувствовал, что одет не по случаю. Он не стал переодеваться после школы, даже не снял значок «Я китаец». Между тем Кейко принарядилась: ярко-розовое платье, коричневые лаковые туфли. Волосы она завила, пышные локоны рассыпались по плечам. Она куталась в белую кофту, связанную мамой, а под мышкой держала альбом.

Ошарашенный Генри ляпнул первое, что пришло на ум: «Какая ты красивая!» – по-английски. Кейко просияла, а Генри не мог надивиться ее преображению: нескладную девчонку в кухонном переднике не узнать!

– А по-японски? Где же «оай дэки тэ урэси дэс»? – поддразнила Кейко.

– У меня нет слов.

Кейко улыбнулась в ответ.

– Нас туда пустят?

– Нет. – Генри, покачав головой, указал на табличку: «Несовершеннолетним после 18:00 вход запрещен». – Там продают спиртное. Мы еще маленькие. Но я кое-что придумал, пошли.

Генри махнул в сторону проулка, и они с Кейко, обогнув здание клуба, отыскали черный ход. Он был заделан стеклоблоками, но музыка слышалась сквозь щелку в сетчатой двери.

– Проберемся тайком? – спросила с беспокойством Кейко.

Генри покачал головой:

– Нас заметят и выгонят.

Он подтащил к двери пару деревянных ящиков из-под молочных бутылок, оба уселись и стали слушать; из переулка тянуло пивом и сыростью, а им было хоть бы что. «Не верится, что я здесь», – удивлялся Генри. Солнце стояло еще высоко, а музыка неслась бодрая, радостная.

После первого пятнадцатиминутного номера скрипнула сетчатая дверь и вышел покурить старик-негр. Генри и Кейко вскочили – сейчас шуганет!

– Что вы тут делаете, малявки? Напугали старика до смерти! – Он постучал себя по груди и опустился на ящик, где только что сидел Генри. Одет он был в неглаженую рубашку и длинные брюки на серых подтяжках – неопрятный, точно смятая постель.

– Простите, – первой начала Кейко, одернула платье. – Мы просто слушали… и уже уходим…

Генри перебил:

– А Шелдон сегодня играет?

– Какой Шелдон? У нас сегодня много новых людей, сынок.

– Саксофонист.

Старик вытер влажные ладони и затянулся так старательно, будто участвовал в состязании курильщиков и спасал родную команду от неминуемого поражения.

– Он здесь, отлично работает. А ты кто, поклонник его? – Старик перевел дух между двумя затяжками.

– Просто друг… А еще хотел послушать Оскара Холдена, я поклонник Оскара.

– Я тоже, – добавила Кейко, выглядывая из-за плеча Генри.

Старик затушил сигарету стоптанным каблуком, швырнул окурок в урну.

– Поклонник Оскара, значит? – Он ткнул в значок Генри: – У Оскара целый китайский фан-клуб?

Генри прикрыл значок курткой.

– Это… это папин…

– Ничего, малыш, я сам порой мечтаю быть китайцем. – Старый негр засмеялся хрипло, прокуренно, закашлялся, сплюнул под ноги. – Ладно, раз вы друзья Шелдона-саксофониста и поклонники Оскара-пианиста, Оскар был бы, пожалуй, не против принять у себя двух ребят. Только, чур, молчок!

Генри глянул на Кейко, не совсем понимая, шутит старик или нет, – Кейко улыбалась широко и радостно; оба закивали.

– Ни одна живая душа не узнает, – пообещала Кейко.

– Вот и славно. Тогда, если хотите попасть в клуб, сделайте для меня одно дельце.

Генри чуть сник, когда старик выудил из кармана рубашки какие-то листки и протянул им. Оба почти одинаковые: каракули, а внизу – подпись; наверное, рецепты на лекарства.

– Слетайте в аптеку на Уэллер-стрит – скажете, за наш счет. Принесете – и ступайте в клуб.

– Что-то я не понял, – промямлил Генри. – Это лекарство?

– Рецепт на ямайский имбирь – секретное снадобье. Так уж мир устроен, сынок. Сейчас, в войну, все по карточкам – сахар, бензин, шины, пойло. А клубам для цветных не выдают лицензии на продажу спиртного, вот мы и делаем то же, что несколько лет назад, во времена сухого закона. Клуб «Сделай сам». – Старый негр указал на неоновую вывеску с бокалом мартини над дверью. – В лечебных целях – ну, вперед!

Генри взглянул на Кейко, не зная, что делать и чему верить. Просьба, если вдуматься, пустяковая. Мама частенько посылала его в аптеку. Да и сушеного имбиря он пожевать не прочь. Может, и это что-то похожее?

– Мы мигом! – Кейко потянула Генри за рукав, увлекая переулком на Джексон-стрит. До Уэллер-стрит идти всего квартал.

– Мы теперь, выходит, бутлегеры? – спросил Генри, увидев в окне аптеки ряды бутылок. От этой мысли ему стало и страшно, и весело. Он слышал по радио, в передаче «Говорит ваше ФБР», как федеральные агенты разоблачали шайки контрабандистов из Канады. Так всегда: в жизни ты на стороне добра, а когда играешь с ребятами в полицию, хочется быть гангстером.

– Да ну. Теперь это разрешено, вдобавок мы просто на побегушках. Он же сказал, торговать спиртным можно, но у белых им покупать нельзя, вот они и делают сами.

Генри, отбросив сомнения, зашел в аптеку, которая, на их счастье, работала до восьми вечера. Бутлегеры в аптеки не ходят, уверял он себя. За рецепт в тюрьму не посадят.

Если тощему старичку-аптекарю и показалось странным, что двое цветных ребятишек покупают каждый по бутыли 94-градусного спирта, он не сказал ни слова. Судя по тому, как он таращился на рецепты и этикетки в гигантскую ручную лупу, вряд ли он что-то вообще разобрал. Зато его помощник, чернокожий юноша, подмигнул и хитро улыбнулся, пряча склянки в пакеты. «Бесплатно», – сказал он.

Генри и Кейко вышли, даже не задержавшись возле витрины с дешевыми сластями. Беспечно переглянулись, будто вмиг повзрослев, и зашагали через улицу, размахивая пакетами со склянками спирта в четверть литра. Маленькие победители взрослой игры.

– Что они с ним делают – пьют? – Генри взглядом указал на бутыль.

– Папа рассказывал, как раньше из него гнали самогон.

Генри представил, как по ночным улицам бродят пьяные матросы, затевая драки. Ноги их не слушаются, будто чужие. Заплетаются от дрянного джина. Моряков и солдат с ближайшей военной базы во многие приличные заведения не пускали за драки, и они забредали в джаз-клубы на Саут-Джексон, а иногда и в китайский квартал в поисках бара, где их обслужат. Генри не верилось, что люди до сих пор пьют эту гадость. Но, увидев толпу у входа в «Черный лось», он сразу понял: все пришли сюда за тем же, за чем и он, – вкусить волшебного, хмельного, почти запретного – музыки. Перед входом выстроились опоздавшие, в клуб пропускали не всех. Очень большая очередь для буднего дня. Оскар собирал полные залы.

Из переулка за клубом слышно было, как музыканты готовятся к следующему номеру. Генри даже почудилось, будто Шелдон дует в саксофон.

Возле черного хода ждал парень в белом переднике и черном галстуке-бабочке. Он провел их через импровизированную кухню, где они поставили бутылки ямайского имбиря в ванну со льдом, в компанию к другим причудливым сосудам.

В большом зале, рядом с истоптанным деревянным танцполом, их провожатый указал на стулья возле кухонной двери; в кухне помощник официанта сворачивал аккуратными треугольничками белые полотняные салфетки. «Сидите тут тихонько, а я сбегаю, узнаю, готов ли Оскар».

Генри и Кейко благоговейно вглядывались в дымный сумрак, где на бордовых скатертях в свете свечей поблескивали высокие бокалы.

Разговоры смолкли, когда к стойке пробрался старик, плеснул в бокал воды со льдом, отер пот со лба. Тот самый старый негр, что вышел к ним с черного хода и курил за клубом. Генри разинул рот, когда старик поднялся на сцену, щелкнул пальцами и сел за пианино перед большим джазовым ансамблем. Шелдона он углядел в самом углу, вместе с группой духовых.

Старик спустил с плеч подтяжки, чтобы не стесняли движений, пальцы скользнули по клавишам, задавая музыкантам ритм. Генри казалось, что весь зал затаил дыхание. Не прекращая играть, старик проговорил:

– Посвящаю эту музыку двум моим новым друзьям. Я назвал ее «Бродячие котята». Музыка не совсем обычная, но вам, думаю, придется по душе.

Генри пару раз слышал по радио Вуди Германа и Каунта Бэйси, но разве это сравнишь с живым джаз-бэндом из двенадцати инструментов? Мелодии, что неслись с улицы, из клубов вдоль Саут-Джексон, были по большей части незатейливые, с простыми, рваными ритмами. Иногда удавалось послушать импровизацию. То, что он слышал сейчас, было как мчащийся на всех парах поезд. Басы и ударные задавали ритм, но то и дело, как по волшебству, смолкали, чтобы дать простор знаменитым соло Оскара.

Генри повернулся к Кейко: та, раскрыв альбом, старательно зарисовывала сцену.

– Это свинг, – объяснила она. – Мои родители его любят. Мама говорит, в клубах для белых так не играют, это музыка не для всех.

После этих слов Генри присмотрелся к публике: почти все черные; одни сидели, покачиваясь в такт музыке, другие отплясывали на танцполе. В толпе выделялись японские пары, тянувшиеся к музыке, словно цветы к солнцу. Генри поискал глазами хоть одного китайца. Нет, ни одного.

Кейко указала на столик, где сидели две японские пары, потягивали коктейли и смеялись.

– Это господин Тояма, учитель. Он вел у нас в японской школе английский, один семестр. Это, скорее всего, его жена. А те двое, должно быть, тоже учителя.

Генри наблюдал за японцами и думал о родителях. Мама наверняка хлопочет по дому, или ушла в «Пин Кхун» – работает там на общественных началах. – или меняет бензиновые талоны на продуктовые карточки: красные – на мясо, сало, растительное масло, синие – на фасоль, рис, консервы. А отец слушает радио – последние новости о войне во Франции. О войне на Тихом океане. О войне в Китае. Весь день он колесит по городу, собирает деньги в помощь Гоминьдану – патриотической армии, сражающейся с японцами в северных провинциях Китая. Он и сам готов взяться за оружие, если война доберется и до Америки, – вызвался охранять китайский квартал. Он в числе немногих мирных жителей, кому выдали противогазы на случай нападения японцев.

Война сказывалась на всех. Даже здесь, в клубе «Черный лось», были задернуты плотные шторы, и затемнение придавало обстановке таинственность. Уголок, защищенный от всех тревог мира. Может быть, затем все и пришли сюда – забыться с бокалом мартини из ямайского имбиря, под мелодии Дюка Эллингтона в исполнении Оскара.

Генри просидел бы здесь хоть до утра. И Кейко, наверное, тоже. Но когда Генри раздвинул тяжелые шторы, над заливом Пьюджет-Саунд и далеким хребтом Олимпик уже садилось солнце. За окном подростки, чуть старше, чем он и Кейко, носились взад-вперед с криками: «Гасите свет! Гасите свет!»

Оскар объявил очередной антракт.

– Кейко, уже темнеет, пора по домам.

Кейко глянула на него так, будто ей помешали досмотреть чудесный сон.

Они помахали Шелдону, и тот наконец их заметил и махнул в ответ, удивленный и обрадованный. Он перехватил их у дверей кухни.

– Генри! А это, как я понял… – Шелдон посмотрел на Генри, округлив глаза. В них читалось не удивление, а горячее одобрение.

– Это Кейко, мы вместе учимся.

Кейко пожала Шелдону руку:

– Рада познакомиться. Это Генри все придумал – мы слушали у черного хода, а потом…

– Оскар вам подкинул работенку? Оскар есть Оскар, всегда о своем клубе печется. О музыкантах. Как он вам?

– Лучший из лучших! Ему бы пластинку выпустить! – воскликнула Кейко.

– Успеется, сперва нам нужно встать на ноги – с долгами рассчитаться и все такое. Ну ладно, пора нам свет зажигать, в восемь продолжение, бегите-ка домой. Уже почти стемнело, и не знаю, как вам, мисс, а Генри пора быть дома. Брата у парнишки нет, я его старший брат, должен за ним приглядывать. Мы ведь с ним похожи, а? – Шелдон прижался щекой к щеке Генри. – Вот он и носит значок, чтоб нас не путали.

Кейко засмеялась, провела ладонью по щеке Шелдона, подняла на Генри сияющие глаза.

– Давно ты здесь играешь? – спросил Генри.

– Нет, с прошлой субботы, а там, Оскар сказал, поговорим.

– Ни пуха! – пожелал Генри, проходя следом за Кейко через кухонную дверь.

Шелдон улыбнулся, махнул саксофоном:

– Спасибо, сэр, удачного дня!

Генри и Кейко пробирались через кухню, мимо большого разделочного стола на колесах, мимо полок с тарелками, бокалами и столовым серебром. Повара озадаченно переглянулись, но Генри и Кейко уверенно направились к черному ходу.

Вечер удался на славу. Жаль, не расскажешь родителям. Может, он и расскажет – за завтраком, по-английски.

Задняя дверь, выходившая в проулок, была на задвижке. Близился час затемнения. Когда Генри отодвинул тяжелую деревянную защелку, в дверях замаячили двое – белые лица, черные костюмы. – заслонили тусклый закатный свет. Генри похолодел от ужаса, впервые в жизни услышав сухой щелчок взводимого курка. В руке у каждого сверкал металл. Короткие стволы были нацелены прямо на него, худенького, двенадцатилетнего. Стряхнув оцепенение, Генри шагнул вперед, заслонил собой Кейко. На пиджаках блестели значки. Федеральные агенты. Музыка в зале оборвалась. Генри слышал лишь бешеный стук собственного сердца да крики отовсюду: «ФБР!»

Все ясно. Их пришли арестовывать за бутлегерство. За то, что пронесли склянки ямайского имбиря в заведение, где гонят самогон. Генри был потрясен, напуган, но еще больше перепугалась Кейко.

Генри почувствовал на плечах тяжелые руки агентов, их с Кейко провели назад через кухню, где рабочие сливали в канализацию виски и джин из бутылок. Агентам не было до них дела. «Странно», – удивился про себя Генри.

В танцзале всех усадили на прежние места. Здесь Генри насчитал еще с полдюжины агентов; некоторые, с оружием, целились в толпу, рявкали на одних, отталкивали других.

Генри и Кейко искали глазами Шелдона, затерявшегося в суматохе среди музыкантов джаз-оркестра, молча, бережно прятавших инструменты – самое дорогое, без чего не заработать на хлеб.

Чернокожие посетители хватали пальто и шляпы, если те были поблизости, или, забыв о них, спешили к выходу.

Генри и Кейко смотрели, как сам Оскар Холден, шагнув к краю сцены с микрофоном, призывал всех к порядку. Но даже он не сдержался, когда агент ФБР заглушил его слова криком, наведя на него оружие. Оскар взревел: «Они просто слушают музыку! За что их уводить?» Старик в мокрой от пота белой рубашке, поправив подтяжки, стоял в свете прожекторов, словно Господь Бог, сошедший на землю, отбрасывая длинную тень на танцплощадку, где лежали японцы, мужчины и женщины, уткнув лица в пол.

Генри посмотрел на Кейко – та, застыв от ужаса, не отрывала взгляда от распростертого на полу японца. «Господин Тояма?» – шепнул Генри.

Кейко, чуть помедлив, кивнула.

Оскар бушевал, пока сквозь толпу не протиснулся Шелдон и не оттащил его от края сцены и от агента, стоявшего внизу. Не выпуская из рук саксофона, он как мог старался утихомирить и Оскара, и агента.

Клуб без музыки будто опустел, слышались лишь окрики агентов да изредка – щелканье наручников. В полумраке вспыхивали свечи, отражаясь в початых бокалах мартини на пустых столиках.

Шестерых японцев в наручниках повели к выходу; женщины всхлипывали, мужчины спрашпвали по-английски: «За что?» Когда выводили последнего арестанта, Генри расслышал крик: «Я американец!»

– А с этой парочкой что делать? – спросил агент плотного мужчину в темно-коричневом костюме, на вид старшего из всех.

– Что у нас там? – Человек в коричневом костюме спрятал оружие в кобуру, снял шляпу, потер плешь. – Мелковаты для шпионов.

Генри не спеша распахнул куртку, показал значок. «Я китаец».

– Черт, Рэй, ты по ошибке сцапал двух китаез. Они, наверно, здесь на кухне работали. Твое счастье, что не пришлось с ними драться, они бы тебе показали!

– Не трожьте ребятишек, они у меня работают! – Оскар, протиснувшись мимо Шелдона, продирался сквозь поредевшую толпу к агентам, стоявшим рядом с Генри. – Я не для того с Юга приехал, чтоб смотреть на такое обращение с людьми!

Все расступились перед ним. Лишь два агента помоложе убрали пистолеты, освобождая руки, чтобы скрутить старика; еще один подоспел на подмогу с наручниками. Оскар вырвался, толкнул одного плечом, едва не перебросив через столик: бокалы мартини со звоном полетели на пол, усеяли пол мокрыми осколками.

Шелдон кинулся разнимать дерущихся, вклинился между агентами и Оскаром, защищая то ли Оскара от агентов, то ли агентов от разъяренного старика. Агенты выкрикивали угрозы, но отступили. Японцев схватили – а громить алкогольный притон и драться с его хозяином незачем.

– За что вы их арестовали? – услышал Генри сквозь шум тихий голос Кейко. Дверь, через которую вывели господина Тояму, захлопнулась, и больше ни лучика не проникало в зал с улицы.

Человек в коричневом костюме надел шляпу – дело сделано, можно уходить.

– Лазутчики, детка. Министр военно-морских сил сообщил, что на Гавайях поймали японских шпионов – все местные. Здесь другое дело. Отсюда рукой подать до Бремертона, где полно кораблей. – Он махнул в сторону залива Пьюджет-Саунд.

Генри сверлил глазами Кейко, будто внушая ей: «Прошу, молчи. Не говори, что тот человек, господин Тояма, твой учитель».

– Что с ними будет? – спросила Кейко робко, с тревогой.

– Если их признают виновными в государственной измене, то казнят, а если нет, то пара лет в уютной, безопасной тюремной камере.

– Но он не шпион, он…

– Уже темно, пошли, – перебил Генри, потянув Кейко за рукав. – Нам нельзя опаздывать.

Кейко вскинулась:

– Но…

– Нам пора. Идем. – Генри потащил ее к выходу. – Ну же…

Дюжий агент, стоявший у главного выхода, отступил, пропуская их. Генри оглянулся: Шелдон вел вдоль сцены Оскара, умоляя не шуметь. Шелдон обернулся и махнул им: убирайтесь живей!

Выйдя из клуба и миновав ряд черных полицейских машин, Генри и Кейко поднялись на крыльцо дома напротив. Оттуда они наблюдали, как полицейские разгоняют толпу. Белый репортер делал записи и щелкал фотоаппаратом. Вспышка то и дело выхватывала из тьмы фасад клуба. Фотограф достал платок, выкрутил сгоревшую лампочку, швырнул на асфальт, раздавил каблуком. Он забрасывал вопросами стоявшего рядом полицейского, а тот на все отвечал: «Без комментариев».

– Не могу смотреть. – Кейко направилась прочь.

– Прости, что тебя привел, – сказал Генри по дороге к Саут-Мэйн-стрит, где их пути расходились. – Жаль, наша «ночь века» не удалась.

Кейко замерла, глянула на Генри, на значок, что дал ему отец.

– Ты китаец, Генри?

Генри кивнул, не зная, что ответить.

– Ну и ладно. Будь кем хочешь. – Она обиженно отвернулась. – А я американка.

13
Я японец 1986

Генри разбудил шум полицейской машины, далекий вой сирены. Он немного вздремнул в автобусе по пути с Озерного кладбища в Международный район. Генри зевнул, прикрыв рот рукой, и глянул в окно. Весь район к северо-востоку от Кингдом он про себя называл просто китайским кварталом. Так звался он в годы его детства, под этим именем навсегда и остался для него – несмотря на засилье вьетнамских караоке-клубов, корейских видеомагазинов и суши-баров, куда захаживали в основном белые.

Марти о детстве отца знал немного. Генри упоминал о своих юных годах лишь мимоходом, когда заводил речь о собственных родителях – чаще о бабушке Марти, а иногда о дедушке, которого Марти не застал. Отец и сын мало говорили из-за многолетней привычки к уединению. Генри рос единственным ребенком, не с кем было болтать, делиться мыслями. И с Марти та же история. Все неловкие приемы, что были в ходу у Генри с отцом, передались и Марти. Долгие годы Этель служила между ними мостиком, а теперь Генри предстоит преодолевать пропасть самому. Только большой вопрос, что и когда можно рассказывать сыну. Генри вырос в китайской семье, где внешние приличия и этикет – самое главное. Со своими родителями он не разговаривал – точнее, почти не разговаривал – целых три года, чуть ли не всю войну.

А теперь Генри втайне мечтал открыть сыну душу. Рассказать, как несправедливо обошлась с ними жизнь и как удивительно, что они приняли все как есть и постарались извлечь лучшее из своего положения. Он мечтал рассказать сыну о Кейко – и об отеле «Панама». Но Этель не стало всего полгода назад. На самом деле ее нет уже семь с половиной лет, но Марти все равно бы не понял. Еще не время с ним делиться. Да и что ему сказать? Пока непонятно.

Вспоминая разрисованный бамбуковый зонт, Генри силился примирить свои чувства – горечь утраты Этель и надежду хоть что-то отыскать в подвале разрушенного отеля. Он давно оплакал то, что много лет хранилось там, под самым его носом, а теперь спрашивал себя, на что он может надеяться и многое ли способен выдержать. Но дольше ждать нет смысла – прошло уже несколько дней, и о находках в отеле успели забыть. Пора разузнать самому.

И Генри сошел с автобуса не доезжая три остановки до дома и двинулся к отелю «Панама», что в детстве был для него перекрестком миров, а ныне стал перекрестком времен. Много лет он обходил отель стороной, теперь же его неудержимо влекло сюда.

Внутри сновали перепачканные рабочие в касках – меняли потолочную плитку, всю в потеках воды, шлифовали полы, обрабатывали стены в вестибюле пескоструйным аппаратом. Заткнув уши, чтобы не оглохнуть от рева компрессора, Генри смотрел, как пыль и песок оседают на лестнице.

Не считая бездомных да гнездившихся в верхнем этаже голубей, с 1949 года в отеле никто не жил. Даже в годы детства Генри постояльцы были редки. Особенно во время и сразу после войны, примерно с 1942 года до победы над Японией. С тех пор отель пустовал.

– Мистер Пэттисон здесь? – крикнул Генри стоявшему рядом рабочему сквозь визг электропил и рев пескоструйки.

Рабочий встрепенулся, вынул из уха затычку:

– Кто?

– Я ищу Палмера Пэттисона.

Рабочий указал на бывший гардероб, на время ремонта превращенный в директорский кабинет. Судя по обилию планов и чертежей на доске у входа, отель был на пути к возрождению.

Генри снял шляпу, заглянул в дверь:

– Здравствуйте, я ищу мистера Пэттисона.

– Я миссис Пэттисон – Пальмира Пэттисон, хозяйка отеля. Вы, наверное, меня ищете? С кем я разговариваю?

Генри смущенно представился, от волнения глотая слова. Стоило попасть в старый отель, сердце заколотилось от страха и восторга. Запретное место, по понятиям отца; место таинственное и прекрасное. Прекрасное и сейчас, даже несмотря на многолетнее запустение и сырость.

– Меня интересуют находки из подвала – личные вещи.

– В самом деле? Находки поистине удивительные. Я купила это здание пять лет назад, но только на днях удалось раздобыть деньги и разрешение на ремонт. Мы собирались сносить часть стен внутри, и я спустилась в подвал осмотреть печь, а там… Чемоданы, дорожные кофры, местами до потолка. Вы хотите что-то купить?

– Нет, я…

– Вы из музея?

– Нет…

– Чем же вам помочь, мистер Ли?

Генри в легком замешательстве потер лоб. Он не привык иметь дело с бойкими предпринимателями.

– Даже не знаю, как объяснить… Я кое-что ищу, точно не знаю, но если найду, сразу пойму.

Миссис Пэттисон захлопнула гроссбух, лежавший перед ней на столе. Генри увидел по ее глазам, что она все поняла.

– Так вы родственник?

Странное дело: спустя сорок с лишним лет его по-прежнему принимали иногда за японца. Он вспомнил, как отец заставлял его носить значок изо дня в день – весь учебный год и даже на каникулах. Вспомнил, как родители учили его быть самым что ни на есть китайцем, внушали, что на этом зиждется благополучие семьи. Вспомнил, как обижался, когда в школе его дразнили япошкой. Но жизнь нередко играет с нами шутки.

– Да. – кивнул Генри. – японец. Разве не видно? И очень бы хотелось, если можно, взглянуть.

Будет японцем, лишь бы попасть в подвал. Да хоть эскимосом, хоть марсианином с зеленой кровью.

– Вот здесь напишите фамилию ваших родных. – Миссис Пэттисон протянула Генри блокнот. – И спускайтесь, ищите, только, прошу, ничего не уносите, пока нельзя – мы не теряем надежды, что объявятся наследники людей, оставивших здесь вещи.

Генри изумленно смотрел на листок: лишь три фамилии. – Весть о находке облетела всю округу, но забирать вещи никто не торопился.

– Никто не пришел за вещами?

– Немало воды с той поры утекло. За сорок с лишним лет многое может случиться. Жизнь идет… – Миссис Пэттисон тщательно подбирала слова. Благоговейный тон не вязался с образом жесткой деловой женщины. – Люди уходят из жизни. Многих владельцев, вероятно, уже нет на свете.

– А их родные? Кто-нибудь да слышал, могли бы позвонить.

– Я и сама вначале так думала, но, видимо, не хотят ворошить прошлое. Может быть, это и правильно – жить настоящим.

Генри кивнул. Положа руку на сердце, он и сам так жил. Он по себе знал, что значит расстаться с прошлым. Жить дальше, стремиться в будущее, а что было, то было.

Но его милой Этель больше нет, а с ее смертью кончилась и его ответственность перед ней.

Генри поблагодарил миссис Пэттисон и написал в блокноте одно-единственное слово: Окабэ.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю