Текст книги "Модельное поведение"
Автор книги: Джей Макинерни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
– Мы уедем из Нью-Йорка. Купим где-нибудь маленький домик. Станем жить просто.
Она заплакала. В ответ на мое вопиюще опоздавшее предложение она всхлипнула:
– Коннор, не говори так.
– Но я хочу этого.
– Слишком поздно.
– Да что ты затвердила одно и то же…
Когда она заговорила снова, голос ее был бесстрастным.
– Я забираю свои вещи, Коннор.
– Куда ты поедешь?
– Мну нужно идти.
– Постой. Подожди. Перезвони на мой телефон. На одну минуту.
– Зачем?
– Я просто… ну пожалуйста.
– Мне действительно надо уходить.
– Пожалуйста, Фил.
– Пока, Коннор.
И она ушла. Исчезла в мрачной пустоте, в которой я блуждаю в бессоннице, слыша ее сладострастные стоны под мужчиной без лица.
Обед в ресторане «Двадцать один»
Брук отказалась присутствовать на прощальном семейном обеде, не найдя в себе силы смириться с 1) видом пищи, 2) общением с родителями. Я заставил себя притащиться на финальную часть тура Макнайтов: все-таки они уезжают завтра. Отец выглядел подавленным и удрученным вчерашним перфомансом. Руки у него дрожали, хотя он и хорохорился в холле, тепло прощаясь с Брюсом, менеджером, и Джозефом, официантом. Он пьет свой кофе, разливая в блюдце столько же, сколько умудряется донести до рта. Я, стараясь хоть как-то поддержать честь семьи, пью «Блади булз».
– Твой дед пропадал в этом кабаке, – обратился он ко мне, наследнику семьи свидетелей трех поколений официантов и метрдотелей ресторана «Двадцать один». – Обычно он сидел вот тут, на скамейке в углу, напивался «экстра-драй Бефитер мартини» с тремя оливками до того, как падал на стол.
Голос отца наполнился сентиментальной мужской гордостью, как будто единственной славной страницей в истории династии было то, что один из нашего рода полжизни протирал штаны, напиваясь мартини в кабаке.
– Когда он долго не возвращался домой, то сюда мы звонили в первую очередь. Он привел меня сюда, когда я поступил в колледж, и купил мне первую выпивку.
Мысли о моем деде: достаточно смышленый был мужик, успел учуять надвигающийся кризис 1929 года и сколотить состояние в пару миллионов, которые в то время были действительно парой миллионов; но недостаточно смышленый, чтоб понять, что вся его тяжелая работа, финансовое чутье и махинации приведут его сына к расслабленному безделью и расточительству нажитого состояния.
– Что-то не так, сынок? – спросила мать, когда отец ушел, пошатываясь, в туалет. Простая на взгляд, мама всегда обладала острой проницательностью, о чем я успел забыть.
– Она тебя бросила, Коннор?
В груди стало так тяжело. Когда она спрашивала о Фил раньше, я прикрывался веселыми рассказами о ее командировках, ее карьере, наших планах.
– Мне так жаль, дорогой.
Сидя рядом со мной, она обняла меня, вытерла слезы с моих глаз.
– Я была не слишком хорошей матерью, не смогла научить вас быть готовыми к поражениям.
Даже в таком убитом состоянии я усмехнулся про себя, услышав, что мать думает, будто она нас вообще чему-то научила.
– Я помню, как ты родился, прямо перед самыми холодами. Ты, конечно, этого не помнишь, но тогда были морозы до двадцати градусов. Отца не было в ту ночь, он работал в саду, поливал деревья. Тогда и начались схватки. Я тебе говорила, что ты вышел ногами вперед? Это была очень трудная ночь и для меня, и для твоего отца в саду. Мы потом провели целую неделю в больнице. Я помню, что когда возвращалась домой, листья на деревьях опадали, а апельсины висели на ветках, как елочные игрушки. А когда мы прошли сад Дженкинса и подошли к нашему, то увидели зеленые листики – лед сохранил их. И только тогда я осознала, что ведь могла потерять тебя. И я захотела защитить тебя от всего, что было холодным и неприятным.
Она тронула мои волосы. Глаза ее выглядели стеклянными, но впервые в жизни я почувствовал ее взгляд.
– И мне так горько, что я не могу этого сделать.
На минуту я нашел темное и теплое убежище на ее груди.
Вернулся отец, нарушив наш покой и восстановив дистанцию семейных отношений.
Визит на дом
Мое блаженное забвение, которое было первым нормальным сном за последние несколько дней, прервал звонок в дверь. Похоже, что для таких, как я, нормальный сон, да еще и покой от внешних раздражителей – непозволительная роскошь. Я вскакиваю с дивана и ковыляю к двери, потирая шею. Представьте мое удивление и смешанные чувства, когда за дверью я обнаруживаю доктора Халливелла собственной персоной. Хотя, признаюсь, узнал я его не сразу. Но зеленая больничная униформа под курткой помогла мне.
– Я тут просто проходил мимо, короче, проезжал по Сент-Винсенту и решил заскочить по дороге.
Не в состоянии собраться и занять оборонительную позицию, я впускаю его в дом. И хоть я думаю, что он придурок, я все же прихожу в ужас, представив, что он видит в моей квартире. Уборщицу я отпустил еще на прошлой неделе, не желая делать даже ее свидетелем своей трагедии, и в результате в упадок квартира пришла с такой же скоростью, с какой росли проценты задолженности банку. Ужаснее всего были валяющиеся по полу, как мертвые солдаты, пустые бутылки из-под пива, а бутылок «Абсолюта» и «Джека Дэниэлса» оказалось вдруг пугающе много. Конечно, разбросанные носки и прочие шмотки также мало придают уюта гостиной, не говоря уже об атмосфере и общем интерьере. И как один человек мог прочитать столько газет и журналов? Хм, ну, по крайней мере, я начитанная личность. Единственной моей заслугой было небольшое количество грязных тарелок (я практически не ем). Последние штрихи вносила пара валяющихся коробок из-под пиццы.
– Небольшая вечеринка вчера была… Так, друзья приходили футбол смотреть, – промямлил я.
– Да, это очень… это да… наверное, было хорошо…
– Слушай, тут немного не прибрано, так что, может, выскочим куда, по стаканчику глотнем? – Хватаю свитер с дивана и выталкиваю его наружу.
– Извини, не хотел тебя тревожить.
– Вообще-то я только что закончил статью, так что все в порядке, – соврал я.
– Мне очень понравилась твоя статья про… Извини, забыл имя актрисы.
– Ты, наверное, говоришь о моей оде Кортни Торн Смит? – Если бы это был не Даг, то я был бы уверен, что он стебется надо мной. Паршиво то, что этот действительно говорит то, что думает. Может, ему понравился тот трогательный пассаж, где говорится, что Кортни всегда стыдилась своего тела и чуть (задержите дыхание!) не сделала операцию по уменьшению груди? Так или иначе, он неумышленно напоминает мне об абсурдности моего существования, что не лучшим образом отражается на моем расположении духа.
_____
Мы прошли мимо черного трансвестита, вышагивающего в пальто из серебристой лисы на работу в сторону Вашингтон-парка. Делать минеты добропорядочным мужьям в «чероки-джипах», упс, смотри, не ударься о детское кресло. Даг обернулся и пристально посмотрел в спину травести. Интересно, он шокирован?
– Мне кажется, что пару месяцев назад я его лечил от гепатита.
Вот-те на! Шокирован я. Мир мал. Однако мир Дага больше, чем я предполагал.
Морозный воздух разносит звуки гитары Альберта Кинга. Я веду Дага в «Автоматик слимз», мою домашнюю пивнуху, которая в этот ранний час обычно пустует. Кстати, который час? Кстати, где мой «Свотч»? Кстати, как звали того актера, который сказал мне в интервью, что самое замечательное в статусе звезды – отсутствие необходимости покупать дорогие часы, чтобы вызвать уважение к себе?
Солнце уже над реей? Мой отец всегда говорит, что солнце уже над реей перед тем, как выпить свой первый за день стакан. Я все время спрашивал, что это значит. Может, Даг знает? Но он не смахивает на морского волка. Ладно, закажу себе «Кровавую Мэри», которая подходит к любому времени суток. Даг берет содовой с лимоном.
– В восемь у меня дежурство, – объясняет он, извиняясь. Ага, а то бы он тут разошелся, нализался бы как хорек и баб бы щипать стал. Надо взять его как-нибудь в «Хогз и Хейферз», где Джулия Робертс пляшет на стойке.
Серьезный разговор
– Послушай, я не хочу вмешиваться… но дело в том, что я немного волнуюсь, точнее… беспокоюсь за Брук.
– В каком смысле? – спрашиваю я. Я-то не то что беспокоюсь, я просто в ужасе от того, что с ней. Но это не повод беседовать на такую тему с дружественным незнакомцем.
– Дело в том, понимаешь… она практически не ест. Мне кажется, что у нее проблемы, то есть… могут быть проблемы в связи с этим. Иногда она просто не встает с постели целый день.
Неловкая пауза – он вспомнил, как только что в конце второй половины дня вытащил из постели ее брата. М-м, может, это семейное?
– Мне кажется, я вижу… скажем так, депрессивную тенденцию, – в задумчивости он отхлебывает содовой, – и я подумал, что ты мог бы мне… то есть мы могли бы поговорить об этом…
Часть меня готова открыться ему и рассказать, что это не только вызывает во мне сильное беспокойство, но и разрывает мое сердце. Но это мое сердце, а Брук – моя сестра.
– У Брук такое бывает иногда, она проходит такие фазы, – объясняю я. – Она становится немного странной, прекращает есть на какое-то время, а потом, однажды утром, все приходит в норму.
– Мне кажется, что все несколько хуже, – произносит Даг с уверенностью, которой я никогда раньше не слышал в его голосе.
– У Брук все в порядке, – настаиваю я.
– Это немного напоминает… я не хочу переходить границы приличия, но не было ли чего-нибудь подобного у кого-нибудь из ваших родственников?
Я мог бы ему рассказать о своей бабке, которая однажды решила утопить демона, поселившегося в теле моего пятилетнего тогда отца. Потом ее раз в два года отправляли в деревенскую клинику в Коннектикут на отдых – как тогда говорили «от нервов». Сторона отца – ирландские католики – вообще умудрилась сохранить черты рода «истинных американцев» – неврастению, неудачливость, глупость. Ну и мамина фолкнерианская родня тоже недалеко ушла.
Но я говорю:
– Ничего такого на ум не приходит.
– Но у вас нефункциональная семья, вы почти не помогаете друг другу, хотя могли бы.
– Мы можем позаботиться о себе сами.
– Я не хотел вспоминать об этом, но на днях ваш отец выставил в ресторане свой член напоказ всем.
– Ну, некоторая эксцентричность, может, и присуща нашей семье.
По крайней мере, он не отрезал его себе, как некоторые из приятелей Дага.
Он пристально посмотрел мне в глаза, впервые я увидел на его лице выражение осуждения.
– Ты не единственный, кто любит Брук.
И тут я понимаю, какой я идиот. Я уже готов сдаться и повести себя как нормальный человек, но Даг встает, кладет пятерку на стойку бара и говорит:
– Спасибо, я, пожалуй, пойду в больницу.
– Увидимся, – говорю я ему. Сегодня я ненавижу себя немного больше, чем обычно.
Проверка Брук
Она смотрит по телевизору трансляцию из зала военного трибунала по Боснии.
– Пойдем перекусим?
– Уверена, что то же сказал этот убийца, выпотрошив боснийского мусульманина на глазах его семьи.
– Я просто предложил.
Она продолжает пялиться в экран, где показывают адвоката с наушниками и в мантии, на лице у которого скорее скука, чем желание защищать кого бы то ни было.
– Твой дружок приходил навестить меня.
– Ты всегда смеялся над модными людьми, с которыми тебе приходится сталкиваться, но боюсь, ты стал одним из них, – сказала она безразличным голосом, не отрываясь от телевизора.
– Какое отношение это имеет к Дагу?
– Ты смеешься над ним, потому что он не крутой, потому что его эго не торчит на шесть футов вперед, как эрекция, когда он идет по улице, – она холодно посмотрела на меня. – Мне неприятно говорить это, но Даг лучше чем ты, Коннор. Прошлой ночью в конце смены Дага восьмидесятитрехлетняя старуха пришла в «скорую» с легкими, полными жидкости. Она сказала Дагу: «Я знаю, что я умираю, не трудитесь убеждать меня в обратном». И он ей сказал, что это так. А она попросила побыть с ней, пока она не умрет. И он остался и говорил с ней два часа и держал ее руку до тех пор, пока она не испустила последний вздох…
Это то, что я делаю – последний вздох. Я пришел проведать Брук или убедиться, что сам еще живой?
Завтрак в ресторане «Сорок четыре»
– Извините, я опоздала, но я вчера вечером была в «Хаосе», и там случилась престраннейшая история. – Тина Кристиан замолчала и жадно посмотрела на кресла, на которых в неуклюжих позах расположились герцоги и герцогини современного издательского бизнеса.
– В следующий раз позволь мне выбрать ресторан.
Я держу ее стул, ожидая, когда она сядет, чтобы галантно, как древние Макнайты, пододвинуть его.
– Ну так вот, эта латиноамериканка подходит ко мне и начинает трепаться. Я сперва подумала, что мы знакомы. Она такая хорошенькая, похожа на Джанет Джаксон. Но была она там с какими-то злобными чувихами, которые стояли, просто как свора бандиток. Потом она начала спрашивать меня о тебе. Так, какие-то невинности. Потом она спросила, не подружка ли я твоя. Я сперва прикинулась, а потом, постой-ка, думаю, так ведь это та самая долбанутая сучка, которая тебе фотки шлет пачками! Кстати, последнюю мы все очень оценили. Но прежде чем я это поняла, я решила, что это твоя приятельница, потому, собственно, мы и стали говорить о тебе. У нее были сомнения по поводу нас с тобой, но я ей сказала: «Коннор – клевый парень, но он просто без ума от своей девчонки и верен ей». То есть я подумала, что она знает Филомену. А она мне: «Да, я слышала, что она просто блеск». А я ей: «Да, для модели она действительно хороша». Но, по правде, я сказала, что Фил просто великолепна. Так оно и есть. Мы ведь всегда с ней ладили, ну, может, за исключением ее трудных периодов, когда я чувствовала себя рядом с ней, как бассет-хаунд рядом с гончей. Короче, я ей сказала, что ты не типичный охотник за моделями, что вы как пожилая супружеская пара, и она стала задавать такие вопросы, которые мне совсем не понравились. То есть наконец я поняла, что девка-то психопатка, и, конечно, я ушла оттуда. Короче, чего это за баба?
– Не знаю. Может, моя новая подруга, – так я делюсь своими переживаниями с Тиной в надежде получить женский совет.
– Плохо дело, – говорит она, кусая соломку.
– А что ты посоветуешь?
– В такой ситуации надо как можно скорее с кем-нибудь переспать. Даже если тебе не нравится эта идея, по крайней мере, возьмешь реванш. А чей-то запах на тебе мгновенно привлечет внимание обидчика. – Она посмотрела куда-то в сторону, задумалась. – О Господи, я ведь должна срочно узнать, кто стрижет Тину Браун.
Взрыв
Кому: Бумагомарателю.
От кого: От Дженрод.
Тема: Любителям манекенов.
«Теперь я поняла, почему ты не появился в „Хаосе“ и почему ты такой крутой и неприступный для скромных девушек, которым всего-то и нужны совет по поводу карьеры да дружеское плечо (а возможно, чего и больше, – кто знает, что может произойти), которые способны быть другом, а не просто смазливой мордашкой. Хотя у меня и с этим неплохо, и многие люди говорят, что я выгляжу куда лучше этих ваших так называемых моделей в вашем дурацком журнале. Ты думаешь, что ты такой крутой, потому что у тебя „топ-модель“. Я уверена, что в голове у нее ни черта нет, что она безмозглая кукла! А ты, наверное, еще не знаешь, что все модели лесбиянки! А что ты думаешь, они целый день полуголые делают за кулисами? Будь уверен, там у них носы не так высоко задраны. А может, ты просто псих, типа тех, которые любят смотреть? Однажды ты поймешь смысл выражения „красота – это только внешность“. Но тогда будет слишком поздно. А еще однажды ты поймешь и мое выражение: будь добр с теми, кого встречаешь по дороге наверх, они тебя встретят, когда ты будешь идти вниз. Может, я тебе когда и помашу рукой из своего лимузина, а ты будешь валяться пьяный в канаве. А где будет твоя тощая лесбиянка тогда?
Но я не из тех, кто верит всему, что слышит. Я не виню до тех пор, пока вина не доказана, даже О. Дж. Симпсона. Так что я тебе даю еще один шанс быть вежливым со мной и сказать „извини, я тебя кинул“».
Интервью с вампиром
До сих пор ни слова от Чипа Ральстона. Однако мне удалось выбить встречу с его другом Джейсоном Таунзом. Агент Ральстона организовал мне ее через менеджера Таунза. Джейсон приехал в город продвигать свой новый фильм и остановился в «Четырех сезонах». Мне назначено явиться в десять вечера. Судя по всему, он ночная птица. Я хотел было позвонить, чтобы подтвердить время, но передумал давать ему шанс отменить встречу.
Около девяти вечера я заснул перед телевизором и проснулся в полдвенадцатого, когда звучала финальная мелодия старого сериала. Рванул ловить такси. Забыл все: блокнот, диктофон – и примчался в гостиницу без десяти двенадцать. Попросил по телефону Стена Ковальски (имя, под которым Таунз зарегистрировался в гостинице).
– Могу я узнать, кто его спрашивает? – ответил мне оператор.
Несколько минут ожидания, затем она мне сообщает, что сожалеет, но мистер Ковальски сейчас недоступен. Я настаиваю, что у меня назначена встреча: Макнайт, Коннор, писатель. Снова мелодия – слава богу, не Стюарт, – наконец она называет мне номер комнаты.
По лестнице вверх, стучу несколько раз. «Эй, кто там?!» Впускает меня подросток, похожий на школьника-спортсмена с юго-запада, приятной наружности, коротко стриженный, правда, в носу золотое кольцо. Он протягивает мне руку: «Я Таб». Где-то в недрах памяти мой компьютер находит информацию о том, что Таунз путешествует с группой студентов колледжа. Иногда популярной прессой это выставляется как признак простоты старика Таунза, которому не нужна труппа лакеев и подхалимов.
Внутри номера сумрачно и довольно сложно что-либо разглядеть, воздух наполнен запахом табака и неясной угрозы. Таунз сидит на диване, одетый в белый махровый халат. Роскошная брюнетка в крошечном неглиже массирует ему плечи. Осторожно подхожу, он встает и протягивает руку в искреннем, если не в растерянном, приветствии.
– Привет, чувак, как дела. Плюхайся тут.
Таб сел рядом с брюнеткой, помял ее огромные груди, наклонился и платиновой картой «Американ экспресс» раскатал дорожку из белого порошка, насыпанного на кофейном столике, свернул стодолларовую банкноту и вдохнул через нее.
Из ванной вышел здоровый скинхед в цветастой гавайской рубахе и полотенце, обмотанном вокруг талии. Вообще-то он оказался без рубахи, это его торс покрыт татуировкой – вычурной мозаикой из черепов, драконов и голых женщин. Свернув свою банкноту, он наклоняется, придерживая полотенце, и тоже втягивает в себя дорожку.
Я представляюсь. Джейсон не отрываясь смотрит на себя в телевизоре. Татуированный кивает и говорит:
– Кирк.
– Кирк только что с дороги, ездил с «Ред хот чилис», – говорит Кольцо в Носу.
– Да, это было дико круто! Та телка, она, типа, предложила нам ей пирсинг на клиторе сделать, – говорит Кирк.
– Это что, вот Джейсону, помнишь, крезанутая телка предложила двадцать пять штук за медальон лобковых волос, – говорит Таб.
– Да ну!
– Не, круче было, – подхватывает Джейсон, – когда на концерте «Кюре» в Бразилии один чувак влез на сцену и застрелился. Вот это, на хрен, фанатизм.
– Я знаю одного дилера… – говорит Кирк.
– Да ну? Мы в шоке, – шутит Джейсон.
– Так вот, этот дилер мне сказал, что знает чувака, у которого в банке член Эррола Флинна. Типа, его втихаря отрезали и положили в банку, типа, консервов. Просит за него, типа, миллион баксов.
– О, я выставлю тебе счет, – говорит Джейсон девице, которой наверняка лет шестнадцать, – чья-нибудь сицилийская кузина из Куинса. – Мой на сотню лимонов потянет.
– Тогда будь со мной поласковее, – отвечает она.
– Мне кто-то рассказывал… – начал было он, но снова отвлекся на свое изображение на экране. – Вот эта сцена мне нравится. Сам делал этот трюк!
– Точно, – кивает Таб, – режиссер говорит, типа, вали из тачки, пусть дублер сделает, а Джей, типа: сиди, чувак, смотри.
Одобряющее мычание раздалось, когда на экране машина сорвалась с обрыва и приземлилась на крышу едущего грузовика.
– Ну, так в чем фишка? – не отрываясь от экрана, спросил меня Джейсон.
– Фишка?
– Ну да, о чем кино? – он повернулся наконец ко мне. – Ты ж писатель?
– Вообще-то я пришел, чтобы поговорить с вами о Чипе Ральстоне.
– Об этом придурке? – отозвался Кирк.
– О, Чип, он такой секси! – влезла девица.
Джейсон поднял бровь, затем дал ладонью девице между ног. Та заверещала, как ребенок от щекотки.
– Чип нормальный чувак. Он мой лучший друг. У него все в порядке, ничего такого, что нельзя было бы исправить имплантантом индивидуальности.
Таб смеется гавкающим смехом, который явно понравился Джейсону.
– Ты можешь так говорить о своем друге? – заскулила девица.
– Да, имплантантом индивидуальности и операцией по уменьшению эго.
– Тонко подмечено, Джей.
– Он такой бестолковый, даже поссать не может сходить без звонка психоаналитику. А, вот, вспомнил историю. Как-то какому-то журналюге Чип ляпнул, что обожает Ван Гога. Услышал о нем от какого-нибудь режиссера краем уха. Через неделю в своем почтовом ящике он находит ухо. Ухо, на хрен, дуры, которая себе его отрезала в приступе фанатизма. Не нравится мне, как он меня тут грохнул, ну-ка отмотай назад. Вот урод, он бы и рекламу памперсов снять не смог.
Таб снова заходится в приступе смеха и стучит себя по ноге.
– Да, это все не для записи, – обращается Джейсон ко мне, – то есть все, что ты видел до этого, и это тоже не для записи, – и он обводит рукой близлежащее пространство.
– Ты хочешь чего поесть, выпить? – показывает он на буфет посреди комнаты: креветки, черная икра, пирожки и муссы, сыры и хлебцы, суши и сашими. Все это выглядит ненастоящим из-за мрака и прокуренности комнаты – как пластиковые муляжи на витрине японского ресторана – и вызывает не аппетит, а тошноту. А вот бар мне понравился больше – «Кристалл» и «Монтраше’85» охлаждаются в серебряных ведерках, великолепный набор белых и черных ликеров со всеми нужными ингредиентами.
Я попробовал вина, и, наверное, вкус его был великолепен, но в комнате курили и бухали дней пять, не меньше. Тогда я налил себе стакан «Абсолюта». В поисках кресла я наступил ногой на что-то, что оказалось использованным презервативом. Это все еще блестело, как нечто недавно живое и только что убитое, распростертое в саване ворса ковра.
– Ай, больно! – взвизгнула брюнетка, выдергивая руку звезды из своей промежности.
– Покажи доброму человеку свои сиськи, – сказал Джейсон, поднося руку к своему носу.
Она застенчиво опускает бретельки, и взору предстают большие, даже слишком большие, белые с синими прожилками вен и с выпуклыми сосками, груди. Как и местный буфет, они выглядят нереальными.
– Красота, а?
– Великолепно, – говорю я.
– Так-то так, значит, ты гребаный журналист?
– Ну, не совсем, я…
– Я думал, что ты тот сценарист, которого мне послал мой агент. Он, типа, «Оскара» за сценарий получил несколько лет назад. Известный. Как его зовут? – Джейсон посмотрел на Таба.
– Стив какой-то, – после паузы ответил тот, – или Виктор.
– Да, что-то вроде этого. Он ведь вроде должен был прийти сегодня? Может, вы, ребята, будете союзничать? Вместе слова набросаете и все, – он захихикал, вероятно, представив себе пару писарей, пыхтящих и сопящих тружеников латинских корней и составных существительных, для того чтобы он и ему подобные пришли и оттрахали всех девиц. Джейсон свернул купюру и сунул ее прямо в кучу порошка.
– Вообще-то я действительно пишу сценарий. – Господи, неужели я это произнес? Я же даже наркотики не нюхал?
– Эй, ты тоже пишешь сценарий? – обратился он к брюнетке.
– Ну да, у меня иногда бывают мысли, и я их записываю в дневник, – ответила та.
– Ты слышал? А кто же будет чистить мой бассейн?! – заревел он.
Из спальни появился голый молодой человек, его полустоящий член глупо покачивался, как ивовый прут.
– Моя очередь, – сказал Кирк и вскочил с дивана. В коридоре появилась прекрасная женщина в белом махровом халате, она подплыла к нам, как белый сон.
– Еще пять сотен, если я остаюсь, – сказала она, и через мгновение я узнал ее.
– Кирк, вытащи бабки из моего ящика, – сказал Джейсон. – Вы что, знакомы?
Паллас вспыхнула. Все, что я запомню после этой встречи с ней, – это то, что она тоже умеет краснеть. Не знаю, почему мне было не все равно, что она здесь. Не знаю, на чем основывалось мое доверие к этой женщине, с которой меня ничего не связывало, кроме танца и показа ее прекрасной груди за двадцатку и бесплатного минета. Я не то чтобы был шокирован, скорее сдулся, как шар.
– Ты хочешь пойти первым? Кирк может подождать, он там был уже сегодня, – сказал Джейсон.
– Дважды, – уточнил Кирк.
– Не парься о деньгах, это за мой счет. Она офигенная.
– Я уверен в этом. Я просто вспомнил, что мне нужно пойти домой и дочитать «Исповедь» святого Августина.
– Ладно, как хочешь. Эй, Кирк, где «лентяйка»? Перемотай на ту сцену, где выстрел дуплетом.
По своей беспечности Джейсон забыл меня еще до того, как я дошел до двери.
– Эй, – услышал я, – это моя купюра, придурок, так и передается гепатит – через чужие купюры.
Явление во плоти
Когда я возвращаюсь домой, то вижу Джереми, который мучает мой звонок, не веря в то, что меня нет дома. Выглядит он на удивление нетрезвым.
– У тебя есть приятели-киллеры? – спрашивает он вместо приветствия.
Войдя в квартиру, он оглядел мой бардак.
– Господи, да тебя ограбили?
– Ну да, в некотором роде.
– Ну, тогда присоединяйся к клубу, – он порылся в карманах и вытащил какое-то письмо.
«Я боюсь, что мы так привязались к Рональду, что не можем с ним расстаться. Во всяком случае, нам требуется время. Мы извиняемся за причиненные Вам неудобства. Искренне Ваша – Эдди Джеймисон».
– Я был у них, но дома никого не было. Пустой дом.
Похоже, он только что вернулся из очередной поездки в Нью-Джерси, где, по предварительно достигнутым договоренностям, должен был обменять четыре тысячи американских денежных единиц на терьера.
– И она имела наглость, я тебе говорил об этом, назвать Шена – у парня есть свое имя, которое он знает и на которое отзывается, – она осмелилась назвать его Рональд, как чертов Рональд Макдональд.
В этот момент я заехал кулаком в стену. Он остановился, перевел дыхание. Подошел к стене изучить вмятину.
– Должно быть, очень больно, – сказал он.
Еще одна литературная тайна раскрыта
Чуть позднее мы выпиваем в таверне «Белая лошадь», заполненной, как всегда, студентами, местными завсегдатаями и туристами, пришедшими в кабак, в котором Дилан Томас выпил свой последний стакан.
– Я собираюсь лететь в Лос-Анджелес, – говорю я.
– Лучше ты, чем я. Знаешь шутку про то, как киностудия собирается снять фильм «Дэвид Копперфильд». Директор спрашивает: «Что со сценарием?», исполнительный отвечает: «Думаем, либо Вильям Голдман, либо Роберт Таун». Директор говорит: «А что, автор сам не может? Занят или что?» Вообще, это исторический анекдот.
– Если честно, я даже не уверен, в Лос-Анджелесе ли она.
– Подожди, тихо! Это моя любимая песня, – командует он, услышав первые печальные аккорды «Ничего не изменишь», доносящиеся из музыкального автомата. Впервые в жизни он как будто бессознательно напевает песенку, а в моих глазах стоят слезы. «Уже безразлично,/Любила ли ты меня./Ты просто меня не любила».
Попсовые песенки обретают глубокий смысл, когда страдаешь от любви. Я закурил. Дым ест глаза.
Когда песня закончилась, Джереми говорит:
– Слушать песню в баре на старом музыкальном автомате – совсем не то, что слушать дома. Дым, аромат пива, компания этих неудачников, плохой звук, заглушаемый глупыми разговорами. Как песок на зубах. Некоторые песни только так и надо слушать. Музыкальный автомат – это машина времени для переживающих утрату.
Он встряхнул своей львиной гривой, неумышленно вызвав приступ дрожи у студенток, сидящих на другом конце зала. Стоит отметить, что Джереми не заботится о том интересе, который к нему проявляет противоположный пол (недоброжелатели сказали бы, что это обусловлено его самолюбованием).
– Слушай, – говорит он, – подумай об этом, – он замолкает для пущего эффекта.
– Слушаю.
– Холи Голайтли и Салли Боулз.
– Хватит с меня баб на сегодня.
– Я тут читал этого, забыл, как его, короче, биографию Капоте. Капоте был почитателем Иршвуда, и они даже стали друзьями. Короче, я взял «Берлинские истории» и перечитал «Завтрак у Тиффани». В общем, Холи – американский клон Салли Боулз, просто неубедительная копия гетеросексуального друга. Литературное воровство. Практически плагиат.
Что общего у Филомены Бриггс, Холи Голайтли и Салли Боулз
Когда Коннор не упал в обморок от заявления Джереми, тот спросил:
– Что ты имеешь в виду, говоря «хватит баб на сегодня»? Филомена вернулась?
Тут у Коннора возникло какое-то смутное подозрение.
– Ты знаешь про Филомену что-то, чего не знаю я? – Он был готов услышать все что угодно, может быть, даже самое худшее, что можно предположить. – Или ты просто пытаешься меня так подбодрить?
– А что я должен знать?
– Ну, может, что она отсасывает мужикам в переходе Линкольна. Или что спит с четвероногими. Я имею в виду, не обманываюсь ли я, думая, что она была мне верна и у нас были довольно хорошие отношения с ней, учитывая произошедшую довольно нетипичную историю.
Джереми колеблется, делает серию вдохов и выдохов, по дзен-методике.
– Слушай, я давно хотел тебе сказать. В новом сборнике будет история «Модельное поведение». Это беллетристика. Художественный вымысел. Но я хотел тебе рассказать прежде, чем ты прочитаешь.
– Рассказать что?
– Ну, по сути это история об иллюзиях и реальности, о поклонении ложным идолам. Часть общей метафорической конструкции сборника – клаустрофобическое сумасшествие большого города. – Он с надеждой смотрит на меня, как будто спрашивая: «Кто поспорит с обоснованностью этой темы?» – Это история о модели и писателе. – Он вздыхает. – Это история о парне, который переспал с девушкой лучшего друга. Что может тебе, в твоем параноидальном состоянии, показаться основанным на реальных событиях. Но я клянусь, что этого никогда в действительности не было. Это то, что Рот называет «контржизнь». Ну, типа, «если бы», «могло бы произойти», версия. Вот и все, что я хотел тебе сказать, прежде чем ты прочтешь этот рассказ.
Чувствуя неверие Коннора, Джереми продолжает:
– То есть я не знаю, зачем я все это тебе объясняю, ты же и сам понимаешь разницу между реальностью и вымыслом. Конечно, можешь ненавидеть меня за мою фантазию, но я просто не хотел, чтобы ты мог подумать, что… ты понимаешь, что я имею в виду.
Он делает большой глоток пива, глядя поверх бокала Коннору в глаза.
Несмотря на все удары по самоуважению в последние годы, Коннору никогда даже и в голову не приходило, что Филомену может интересовать кто-либо кроме него.
– Что произошло?
– Я же тебе сказал – ничего. Моя история – лишь проекция.
