Текст книги "Модельное поведение"
Автор книги: Джей Макинерни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
– Я боюсь, что ваши таланты превосходят мои нужды по интерьерному дизайну.
– Меня мало интересует ваша квартира.
– В таком случае вынужден с прискорбием сообщить вам, что я один из этих засранцев, которые безнадежно влюблены в противоположный пол.
– Ах, оставьте, ради бога, вы пришли с Джилиан, вы работаете в журнале моды, не играйте со мной в натурала, – для большей убедительности он поглаживает рукав арендованного пиджака.
– Внешность обманчива.
– А обман так притягателен. Мне кажется, что вы просто дразните меня.
Разговор, слава богу, прервал дворецкий, который вошел и объявил обед.
Faux pas[1]
За столом я оказался между Анн Шеридан, дизайнером, и роскошной молоденькой блондинкой, которую я видел среди танцовщиц «Олимпа». Она сопровождала Чарли Лапидуса, владельца авиакомпаний, парфюмерных фабрик и киностудии. Как и я, она явно чувствовала себя не в своей тарелке. Она мне сообщила, что учится на юридическом в Нью-Йоркском университете. На мой вопрос, не могли ли мы раньше где-то видеться, она холодно ответила: «Не думаю», – и прекратила всякое общение со мной. Анн Шеридан отметила мой костюм от Джона Бартлетта и во время перемены блюд громко попросила Кристину держать голову все время над столом. До меня, как всегда, дошло в последнюю очередь. Похоже, минет – лейтмотив сегодняшнего приема.
– Посмотрите-ка, он снова покраснел, – воскликнула Анн.
Я старался отмалчиваться, что было не так уж сложно, поскольку большинство тем, обсуждаемых за столом, мне не были близки. Но вдруг зашел разговор о судебном разбирательстве О. Джей Симпсона.
– Вы представляете, Дон Охлмеер до сих пор дружит с О. Джей?
– Он все еще верит в его невиновность.
– Да бросьте, мужик он не глупый.
– О. Джей или Дон?
– Угощайтесь.
– Нет, спасибо, я воздержусь.
– Он говорит, что и пальцем ее не трогал.
– В аду, должно быть, есть специальный круг для мужчин, которые бьют женщин, – сказал я.
Почему-то мой комментарий повис паузой над столом. Если бы я думал, что эта фраза могла быть истолкована двусмысленно, я бы не влез. Но те немногие, кто потрудился бросить в мою сторону взгляд, посмотрели на меня так, как будто я только что выступил в защиту какой-то детской глупости.
Прервала молчание наша хозяйка:
– Вы знаете, что Вупи Голдберг только что прошла комиссию дома Формана?
В машине, по дороге домой
– Что это была за шутка – или ты хотел испортить вечеринку? – спросила Джилиан, как только водитель захлопнул за ней дверь авто. – Только не говори мне, что ты не знал о том, что Лапидус чуть не выбил все мозги и говно из своей бывшей жены Саманты. Нужно жить на Луне, чтоб не знать об этой истории.
– Так вот почему со мной никто до конца вечера больше не общался?
– Да это на каждой городской стене было написано. О господи, хоть звони ему завтра утром и извиняйся за тебя. А что ты сказал его девчонке, что она надулась?
– Я думаю, она была расстроена, что я ее видел голой.
– Ты действительно безнадежен. И что мне в голову взбрело… О бог мой, как все болит, – и она покачала головой из стороны в сторону, затем придвинулась ко мне. – Может, с руками у тебя получше? Принеси пользу, помассируй мне шею. – Она повернулась ко мне спиной. Я стал осторожно массировать ее шею.
– Ты можешь лучше, я уверена.
Я надавил сильнее. При всей своей внешней грации и длине как у Нефертити, на ощупь шея Джилиан была сучковатой, как альпийская ель. Неужели и шея Филомены станет такой? Чтобы облегчить себе задачу, я представил, как разминаю ее шею после тяжелого дня съемок.
– Твои фанатки посылают тебе грязные картинки.
– Извини, не понял.
– Сегодня утром вместе с редакционной почтой пришла одна фотография, по своей откровенности вряд ли подходящая для публикации. Гуляла по офису. Ты, похоже, пользуешься успехом. Начинаю подозревать в тебе скрытые таланты. Она притянула мою голову к себе, и я почувствовал, как ее язык проник в мой рот.
– Мне несколько неловко, – сказал я, когда она наконец выпустила меня и потянулась к моим брюкам.
– Боишься за подружку?
– Я не уверен, что у меня есть подружка.
Она посмотрела на меня вопросительно:
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, ее сейчас пока нет.
– Но она вернется?
– Я бы этого хотел, – пожал я плечами.
– Черт! – сказала она, отпрянув. – Я и не подозревала, что ты один.
– А что, это… проблема?
– Я не трахаюсь с одинокими мужиками.
Наконец мы подъехали к ее дому.
– Не беспокойся, провожать не надо. Шофер отвезет тебя куда захочешь. – Она поцеловала меня в щеку сухими, как шкурка, губами, пока шофер держал дверцу.
– Если девчонка вернется, мое предложение в силе, ну а если нет – извини.
Дверь захлопнулась. Джилиан направилась к дому. Вдруг она вернулась и постучала в стекло, я опустил его.
– Будешь в следующий раз искать подружку, мой совет: избегай нарциссических профессий.
Типичное утро Уест-Виллидж
10.00. Подъем. Головная боль. Филомена тебя бросила, помнишь? Вероятно, просыпается с кем-то другим. С кем-то, кто влюблен по уши и лезет трахаться поутру, как делал когда-то ты. Боль в сердце. Снова спать.
11.15. Снова подъем. Понимаешь, что Филомена еще не вернулась? Что какой-то урод следует за ней по пятам. Что это он писал ей письма. Что она даже не сказала тебе об этом. О чем она еще не сказала тебе?
Стыдно спать так долго. Выползаешь из кровати, обозреваешь окрестности спальни: носки, ботинки, джинсы, газеты, пустые бутылки «Евиана» и «Абсолюта». Даешь клятву сделать сборку. Скоро. Точно. Открываешь верхний ящик бюро, там должна лежать фотография обнаженной Филомены, которую она подарила тебе на день святого Валентина два года назад. Помучаться, а может, подрочить. Незадача. Фотографии нет. Она тоже исчезла. Может, она забрала ее? Ладно, добавь это к списку потерь, сразу после неоплаченной половины арендной платы Фил и пропавшей диафрагмы.
Продолжение переписки
Кому: Бумагомарателю.
От кого: От Адвокатши.
Тема: Брук.
«Братец, наконец поговорила с Брук. Легче не стало. Господи, я тоже ненавижу насилие, но не полный рабочий день. Она все еще ходит к психоаналитику? Вытащи ее в кино или еще куда. Надеюсь, что она себе не причиняет вреда? Жаль, что с твоей подружкой так. В следующий раз попробуй черненькую. Понравится, вот увидишь».
Настоящая жизнь
11.20. Душ. Кончился шампунь. Запись в памяти: «Купить шампунь». Ого – там уже есть такая, сделанная еще третьего дня! Похоже, в голове бардак, не меньший, чем в квартире.
11.45. Газетная лавка. Покупаем «Таймс», потому что ты серьезный парень, и «Пост», потому что ты несерьезный парень.
11.48. Кофе-шоп «Акрополис». Потребляем кофе, багет и газетные новости. Беженцы Заира. Анн Николь Смит все еще в коме. Уитни бросит Бобби Брауна, если тот не ляжет в клинику «Бетти Форд». Банда школьниц из Куинса изуродовали лицо своей одноклассницы.
Ты смотришь на лицо Филомены на рекламе рядом с звездой сериалов и Мэтью Бродериком. Лучшая компания – в «Акрополисе».
А как же я, Фил? Что ты мне посоветуешь?
Здесь, в Уест-Виллидж, в полдень клиентура кофе-шопов более важная, чем в фаст-фудах, где на скорую руку выпивают кофе, с подозрением разглядывая свой бублик, хотя все-таки есть некоторое количество народа, начинающего работать с раннего утра и уже поедающего свой второй завтрак – гамбургеры и сэндвичи с тунцом. Перед выходом последний взгляд на фотографию улыбающейся Филомены. Лучшая компания…
12.48. Снова дома. Изучаем почту, изобилующую просьбами дать денег. Кому же дать-то: «Гей менс хелс ин крайсис», «Амнести интернешнл» или родному университету? «Мистер Макнайт, мы были бы благодарны за пожертвование в размере тысячи долларов и больше». Да я б с радостью, вот только, судя по весточке из моего банка, на счету у меня задолженность в семьсот баксов. К тому же надо за электричество и телефон заплатить. Кто-то же должен это сделать, филантроп, например, какой, типа того парня, который выписывал премии раненым полицейским и жертвам хулиганов. Еще письмо от телефонной компании, отправленное десять дней назад. Что у нас с телефоном? Так, вроде еще не отключили. Найти бы чековую книжку во всем этом развале. Хм, письмо? Получено неделю назад?
Письмо счастья
«Любовь творит чудеса.
Это письмо счастья для Вас. Оригинал письма хранится в Новой Англии. Оно прошло вокруг мира девять раз. Сейчас у Вас есть возможность сделать свою жизнь счастливой. Чтобы счастье к Вам пришло в течение четырех дней, Вы должны разослать дальше это письмо. Это не шутка. Наградой Вам будет счастье. Не посылайте денег, пошлите копии этого письма людям, которым Вы хотите пожелать счастья. Не посылайте денег, счастье не имеет цены.
Не храните это письмо. Оно должно быть разослано в течение девяноста шести часов. Офицер ВВС Америки получил четыреста семьдесят тысяч долларов. Джон Элиот получил сорок тысяч долларов и потерял их, потому что не послал письмо дальше и прервал цепь. Джордж Хиш, живущий на Филиппинах, потерял свою жену на пятьдесят первый день после того, как получил письмо. Он тоже не послал письмо дальше. Однако еще до ее смерти он получил семь миллионов семьсот семьдесят пять тысяч долларов.
Пожалуйста, пошлите двадцать копий этого письма, и Вы узнаете, что случится в течение четырех дней. Первое письмо было написано святым Антонием Де Кру, миссионером из Венесуэлы. С тех пор письмо ходит по миру, Вы должны сделать двадцать копий и разослать их друзьям и знакомым. Через несколько дней Вас ждет сюрприз. Это истинная правда, даже если Вы в это не верите. В 1953 году Константин Диаз попросил свою секретаршу сделать двадцать копий этого письма и через несколько дней выиграл в лотерею два миллиона долларов.
Долан Фэйрчайлд получил это письмо и, не поверив в него, выбросил. Через девять дней он умер.
Не игнорируйте это письмо. Оно работает».
Ну вот, все понятно. Ты, как тот злополучный офицер ВВС, не разослал двадцать копий! Вот причина всех твоих несчастий. Что, если бы ты сделал на прошлой неделе все, как надо? Что, если… Что, если ты уже готов поверить всеведущему рассказчику, который знает обо всех, кто получал это письмо до тебя – с самого первого из Венесуэлы. Последний всеведущий на планете, все остальные ушли на пенсию или были разжалованы из писателей, стали невидимыми детективами, следящими за результатами путешествия этого полуграмотного письма в офисе Джона Элиота, в спальне Долана Фэйрчайлда, в мозгу Джорджа Ниша (чьи имена, думаю, были придуманы каким-то недоделанным несовершеннолетним, но обладающим богатым воображением писателем), а также в твоем доме (наверное, через почтовую щель в двери).
Как в старомодной истории. Или в многобюджетной романтической комедии, поскольку Голливуд позаимствовал у новеллистов идею исполнения желаний: соединение несоединяемого, единство противоречий, преодоление недопонимания. Все исчезло, все свелось к… поцелую.
Патетика души и размякшие мозги почти принимают идею, что этот лист бумага имеет магическую силу и влияет на твою жизнь. Коннор Макнайт не ответил на письмо. Через неделю его бросила девушка, ушла из дома, забрав диафрагму. Через две недели его сбило такси. А может, еще не поздно? Может, прямо сейчас и разослать?
В поисках подходящей бумаги ты натыкаешься на новый номер «Эсквайр джентльмен».
Звонок на побережье
13.05–13.42. «Эсквайр джентльмен». Кто за пиджак бутылочно-зеленого цвета?
13.43. Звонок в Лос-Анджелес этой ужасной агентше Чипа Ральстона, Джудит Виртел. Секретарша просит подождать. Во время паузы слышна незабываемая песня «Я кажусь тебе сексуальным?» в исполнении Рода Стюарта. После того, как она прозвучала два раза от начала до конца, кто-то наконец поднял трубку.
– Мы рассматриваем ваше предложение, – говорит Джудит без всяких приветствий. Даже удивительно, что тебя соединили прямо с ней, потому как у нее самой, как у слишком известного агента слишком известной личности, есть свой представитель, который обычно и общается с такими мелкими писаками, как ты. – Я вам вышлю по факсу описание приемлемого формата вопросов и контракт о цитировании.
– Я уже все подписал, Джудит, примерно две недели назад.
Это не самая приятная процедура, демонстрирующая недоверие и неуважение к мнению журналиста, стала обычной в последнее время при общении со звездами, хотя речь не идет о секретах национальной безопасности. Но Джудит сама придумала ее пару лет назад, тут уж ничего не поделаешь.
– Чип сейчас на переговорах с Тарантино, а потом едет на съемки своего нового документального фильма о выборах, так что я не намерена беспокоить его по всяким пустякам. С вами свяжутся через неделю или две.
И повесила трубку. Без всяких там «до свидания». А ты как был, так и остался в заднице.
13.45. Поход за сигаретами и «Дэйли ньюс» до киоска. Нет, ты, конечно, не начал снова курить, просто надо пережить кризис. Но постепенно привыкаешь. Дым в себя, из себя. Как езда на мотоцикле. Начинаешь с сигареты – заканчиваешь пачкой в день. Вот здесь на углу прикурю первую. А вдруг Филомена сейчас позвонит? Продираюсь сквозь толпу пешеходов, расталкивая стариков на колясках, вывезенных принимать солнечные мумификационные ванны.
Интерлюдия отвращения к себе
13.51. Сообщений нет.
14.00–14.13. Все вокруг тебя, весь город занят какой-то целенаправленной деятельностью, пока ты вяло, бессмысленно, в унынии мотаешься из угла в угол. Жизнь потеряла смысл. Утеряно направление. Неудивительно, что Филомена тебя бросила. Звонок, по счастью, прервал начало самоэкзекуции.
– Я не могу писать, – это Джереми, – я даже читать не могу. Статью в «Таймс» отложили.
Благослови, Господи, еще одного непродуктивного жителя Нью-Йорка. На заднем плане бормочет «Ничего не изменить» Тодд Рандгрин.
– Может, все исправится?
– Ты не хочешь позавтракать? – спрашивает он. – Сделать то, что делают нормальные люди в это время, позавтракать? Перехватить? Перекусить? Как там еще говорят? Эти, люди с нормальной работой и расписанием дня. Поправь меня, если я ошибаюсь, но, кажется, они ходят на работу в офисы, говорят по телефону, сидят на собраниях, спасают мир, а потом примерно в полдень, в половине первого, идут в кафе и рестораны, чтобы возместить потерянные калории, проглотив кусочек мяса млекопитающих или булочку, или что ты там ешь в компании своих коллег. Я думаю, что это привилегия… людей, не имеющих нормальной работы, – не иметь своих коллег. Привет, это мой коллега, Хомер Ланчбокс, позавтракаем вместе?
Многие люди считают, что это просто счастье – иметь расписание жизни Джереми, располагать временем по своему усмотрению, но он думает, что свобода и безделье – тяжелое бремя, навязанное засранцами, которые каждое утро просыпаются, чтобы идти на работу, ехать на поезде или писать глупые статейки о еще более глупых звездах. Именно это я и люблю в Джереми – его бескомпромиссную безрассудность.
Я ответил, что ничего не имею против маленького безумного мероприятия, которое называют ланчем (хотя, если честно, не был голоден).
За обедом
– Эта твидовая жопа пялится на меня.
– С чего бы это?
– Не знаю, может, он ненавидит евреев.
– Джереми, ты не похож на еврея, – шепчу я, – даже у твоей матери были сомнения. Ты похож на гребаного шведа. Как Тор или Один. Тебя в детстве кормили скандинавским молоком?
Смотрела «твидовая жопа» на Джереми или нет, не знаю, но теперь этот человек явно повернулся к нам и обнаружил свою более семитскую внешность, чем у Джереми.
– В чем дело? – кричит Джереми. – Что, никогда не видел еврея-блондина? – показывая на свою пышную гриву пшеничного цвета, спрашивает Джереми.
Джереми восхищается шестидесятыми, он все еще борется со «старыми» ценностями, потому что в свое время не успел побороться. Как священник забытой религии, он нападает на коррумпированность общества, в котором «Революция» «Битлз» используется для рекламы сникерсов.
– Лехман-Гаупт еврейка? – спрашивает меня он.
– Если честно, не знаю.
– Как там ее зовут, не помню, она ненавидит всех за исключением чертовых Анн Тайлер и Эмми, Тан. У меня просто нет никаких шансов. Неправильные инициалы, неправильный пол.
– Когда я получу подписанный экземпляр?
– Ты в списке первых. Ассистент Блейн сегодня вышлет копию.
Мы сидим у стойки кафе, похожего на все эти едальни – хром, черно-белый сон стилиста «Арт Деко», – в ожидании жареного сыра и сэндвичей с помидорами. Когда мы их заказывали, бармен спросил, с ветчиной нам или без, что вызвало бурную тираду Джереми о сульфатах, нитратах, истощении планеты и нечеловеческой жестокости по отношению к бедным свинюшкам. Мне стало не по себе, когда наш сосед за стойкой заказал себе чизбургер с беконом. Самое меньшее, что может сделать Джереми в такой ситуации, это рассказать, как он в возрасте одиннадцати лет ехал с родителями в машине и они обогнали грузовик с коровами, которых везли на бойню. Когда Джереми посмотрел им в глаза, на него снизошло озарение, и он дал себе зарок никогда в жизни не касаться мяса. Откуда он знал, что коровы ехали на скотобойню, не знаю. Но вот уже двадцать лет Джереми действительно не ест мяса. Из-за коровьих глаз.
Джереми хочет выслушать меня и помочь в решении проблем, но никак не может перестать говорить о своих. Он как тот человек, который никак не соберется выйти из дома: то шарф забыл, то вернулся проверить, выключил ли утюг, то вдруг звонит телефон…
Джереми слишком поглощен своими проблемами, и ему тяжело сочувствовать другим, но в целом с ним приятно проводить время, потому что, выслушав о всех его неурядицах, сравниваешь его жизнь со своей, и вроде даже ничего получается, жить можно.
– Когда меня бросила Наташа, я не вставал с постели месяц.
– Да ты до сих пор в ней всю жизнь проводишь, Джереми.
– Хм, а ты прав, – заявляет он с улыбкой.
Наташа – его потерянная богиня, властительница королевства Мидлбери (Вермонт). Они жили вместе шесть лет, сперва учились вместе, а потом как хиппи последних дней растили и жрали овощи, трахались и закатывали консервы. Так же как и утрата Шена, ирландского терьера, уход Наташи стал для Джереми ужасной потерей. И хотя все произошло вот уже семь лет назад, он рассказывает, как будто это случилось вчера. У него, конечно, были впоследствии и другие утраты, но Наташа – это рана на всю жизнь, эталон женщины. В книгах Джереми все время уходит какая-нибудь типа Наташи.
– А может, она все же вернется? – говорю я.
– Наташа?
– Филомена.
– Она ушла, Коннор. Если вернется, то лишь для того, чтобы забрать свои вещи. Имей в виду, что она унесет еще и все пленки и диски, которые вы купили, когда жили вместе. Они всегда так делают. Причем неважно, нравится ей музыка или нет. Пусть она ненавидела «Лед Зеппелин II» или «Лаудэ зэн бомбз». Вынесет все, на хрен, вместе с полным собранием «Саймон твинз».
– Ты имеешь в виду «Коктеу твинз».
– Нет, «Саймон твинз». Карли и Пол. Гребаная девчачья дребедень.
– Для вегетарианца ты не слишком политкорректен.
– Ты че, хочешь сказать, что я мужлан?
А впрочем, мне все равно. Я не смогу слушать эти старые, полные щемящей боли мелодии, напоминающие о счастливых, навсегда ушедших днях.
Секрет Тодда Рандгрена. Коннор грустит
Джереми все время слушает песни Тодда Рандгрена, которые когда-то были саундтреком его идиллии с Наташей. Он купил новые диски взамен тех, что Наташа забрала с собой, когда ушла. Он ест сэндвичи, снова и снова ставит песни Тодда и думает, что Тодд был неоцененным гением своего времени. Наблюдая это, я думаю об упущенных возможностях сделать Филомену счастливой, а именно:
• Не показывал свою любовь, превратно понимая все эти жесты как борьбу за доминирование в домашних отношениях.
• Не целовал ее столько, сколько она хотела, а точнее нуждалась. Безосновательные поцелуи как-то уходят из употребления после года совместного проживания.
• Каждое утро раздражался, когда она хотела поделиться чем-то только что прочтенным в своей газете.
• Переспал с датчанкой из «Темпл-бара».
• После нескольких месяцев совместной жизни перестал приносить домой цветы.
• Паллас.
• Был непростительным снобом, особенно по вечерам, когда она делилась удовольствием от прочтения Реймонда Карвера. «Он просто великолепен», – говорила она, а я отвечал: «Расскажи-ка мне что-нибудь, а то я не в курсе».
• Кичился тем, что она модель.
• Та актриска из Лос-Анджелеса.
В общем, неудивительно, что она ушла к другому. Удивительно, что она ждала так долго.
Мудрость Паи-Чинг
– Ты даже не притронулся к своему сэндвичу, – сказал Джереми, с интересом поглядывая на слегка пригоревший и блестящий от жира бутерброд. Он сегодня пробежал свои ежедневные пять миль, и у него, вероятно, разыгрался аппетит.
– Ну да. Великий дзен-роши Паи-Чинг говорил: «Кто не работает один день, должен один день не есть».
– Дзен-шмен, китайцы и эти гребаные японцы не настоящие буддисты, – говорит Джереми. – Общество, потворствующее массовому убийству китов, пожиранию мозгов живых обезьян и истреблению исчезающих видов животных за то, что у тех якобы в каких-то частях тела содержатся вещества, от которых стоит, не может называться буддистским. И к тому же именно дзен убил Сэлинджера. То есть как только он поверил в это восторженное говно, он спекся. Так ты будешь свой сэндвич или нет? – Джереми поменял тарелки, пока я наблюдал за парочкой целующихся в телефонной будке. – Слушай, а может, мне просто сесть в машину и уехать, на хрен, из штата, пока не вышел номер? Поехать туда, где не читают «Таймс» и ненавидят Нью-Йорк?
Письмо счастья (продолжение)
«Это письмо облетело мир за сто восемьдесят дней. Коннор Макнайт оставил его на своем столе. Через неделю после получения письма его девушка забрала диафрагму и исчезла. Через две недели Коннор снова нашел письмо на своем столе. Он разослал двадцать копий, после чего его девушка вернулась и сказала, что любит его. Оказалось, что в другом городе ее сбило такси и у нее была амнезия. В день, когда ее возлюбленный разослал письма, к ней вернулась память и она вспомнила дорогу домой. На следующий день после ее возвращения Коннор нашел на улице конверт с двумя миллионами восемьюстами тридцатью тысячами пятьюстами двадцатью долларами наличкой. Через неделю они поженились и теперь живут то в Сент-Баре, то в Аспене, то в Тамариндо».
Смешение рас
Случилось то, чего я ждал последних лет десять: первая свадьба голливудской секс-дивы и японского миллиардера. Объяснить, почему это не случалось раньше, будет довольно сложно, если не знать о японской ксенофобии и старом добром американском расизме. Такие истории стоят больших денег. Размышляя над суммой гонорара и о том, что этот сюжет для меня, поскольку я когда-то изучал японский, к тому же пишу статьи о жизни замечательных людей, я пришел к Джилиан Кроу. «Коннор, дорогой, я похожа на редактора „Нью-йоркского книжного обозрения“?»
Наша героиня появляется
Выходя из квартиры, я услышал телефонный звонок. Включился автоответчик, и раздался голос Филомены: «Привет. Ты дома? Похоже, нет». В голосе ее не было слышно большого желания поговорить, напротив, она была готова с облегчением повесить трубку.
Быстрее, чем актеры в ковбойских шляпах выхватывают кольт из кобуры, я подбежал к телефону и схватил трубку.
– Где ты, черт побери?!
Ответом было долгое молчание, и сперва мне показалось, что я спугнул ее, как тот рыбак, который дергает удочку, как только задрожит поплавок. Наконец до меня донеслось:
– Это не имеет значения.
– Возвращайся. Пожалуйста. Клянусь, я не буду задавать вопросов.
– Я думаю, мне требуется какое-то время, чтобы подумать.
– Фил, что с тобой?! Где ты?! – Бог мой, какая патетика в моем голосе, срывающемся с тенора на фальцет.
– В последнее время у нас все было не очень.
– Я буду лучше. Я стану очень хорошим, тебе покажется, что это и не я вовсе.
– Но ты не так плох, Коннор.
– Тогда почему ты не рядом?
– Слушай, мне нужно идти.
– С кем ты? – неосторожно меняю я тему разговора.
– Я… ни с кем, – напряженным тоном ответила она. Все было ясно даже без детектора лжи.
– Зачем тогда ты забрала диафрагму? С кем ты трахаешься в то время, как размышляешь о стиле Вирджинии Вулф?
Печальный вздох:
– До свидания, Коннор.
– Приезжают мои родители, – говорю я. Кажется, в логике это называется обращением к ложным авторитетам.
– Передай привет от меня.
– Это согреет их сердца.
– Я перезвоню на днях, – сказала она и исчезла.
Терзаемый ревностью и болью, я чувствую себя еще хуже, чем прежде, если такое возможно. Я даже забыл сказать ей о письме, предупредить об опасности. Еще больше злюсь на то, что она не позволяет мне защитить ее.
Кому: Бумагомарателю.
От кого: От Дженрод.
Тема: Завтра вечером.
«Тебе понравилась картинка? Я буду в „Хаосе“ послезавтра. В полночь. Увидимся? Я тебя узнаю».
Кому: Дженрод.
От кого: От Бумагомарателя.
Тема: Ваше приглашение.
«Приезжают родители. Это тяжкое испытание, и я сомневаюсь, что захочу потанцевать. Хотя, если к тому времени не повешусь на душевом шланге, то, может, и зайду. Но в любом случае лучше начинать без меня».
Опись имущества
Взяв бутылку водки, я просматриваю имущество Филомены. Сначала портфолио, полное разной Филоменой: забавная в «Сью», знойная в нижнем белье, смеющаяся в толпе вычурных курильщиков, но чаще всего – без выражения, надутая, смотрящая прямо в объектив. Новая манера моделей – выражение без выражения – взгляд, который говорит: «Ты не только никогда не будешь выглядеть так, как я, не только никогда меня не коснешься, но я и работать на тебя не буду». Изысканная скука манекенщицы. «Пусть актеры играют, пусть прикидываются кем угодно, я – молода, красива и ничего не хочу». На этих картинках Фил похожа на всех остальных моделей (как святые похожи между собой на византийских мозаиках), я даже и не уверен, она ли это.
Десятки страниц адресов и телефонов. В ее столе перевязанный красной ленточкой пакет с открытками на день рождения и день святого Валентина от «искренне твой». Я отложил их, чувствуя, что не в силах читать. Другие открытки и письма примечательны только своей немногочисленностью: письмо от подруги, с которой она жила в Токио, несколько открыток от матери, полных местечковых новостей, короткая поздравительная записка от моей матери по случаю успешного появления в рекламе «Гэпа». Папка с подшивкой всех моих опубликованных статей. Рассортированные забавные заметки «Нью-Йорк пост», страница из «Вога» со статьей про Чипа Ральстона, с дружеской пометкой «Для Вашего сведения». В женских глянцевых журналах она всегда находила что-то интересное и для меня. Определенно, в тот момент, когда Фил собирала эти подшивки, она не предполагала однажды оставить меня. А вот черновик моей забытой и потерянной пьесы «Простая жизнь», романтической комедии о жизни писателя и модели, посвященной Фил, моей музе, даме моего сердца.
Ни дневника. Ни единого его – моего врага – следа. Я посмотрел на зеркало, которое она разбила накануне ухода, – сколько лет несчастья?
Одежда в ее шкафу – эротические воспоминания: вот юбка, которую я яростно стягивал с нее однажды после обеда, вот свитер, который мне как-то не удалось снять с нее. Пустые чашечки бюстгальтера – печальная метафора ее отсутствия.
Психофармакология
– Может, она не врет, – говорю, – может, ей действительно нужно время. – После бессонной ночи я оказался в квартире Брук и теперь наблюдал, как она курит траву.
– Попробуй-ка это, – говорит она.
– Ты же знаешь, я не люблю наркотики, от которых глупею. Я и без них достаточно глуп. Мне нравятся такие, от которых я чувствую себя гением, только мне они не по карману.
– А я хочу стать глупой, – говорит Брук.
– У тебя мозгов много больше, чем у большинства живущих. Делиться можно.
– Ты слышал эту песенку: «Не хочу кайфа, но хочу обдолбаться»?
– С каких пор ты заинтересовалась молодежной попсой?
– Это эти… как их… «Мелонхедз»? Их парень, кажется, умер от передозировки? Не помню. – В поисках ответа она посмотрела на дымящийся окурок. Я не лезу с предположениями, поскольку знаю, что она все прекрасно помнит и просто смеется, как всегда, надо мной. Наконец она спрашивает: – А ты не пробовал этих новомодных умных наркотиков, о которых все говорят?
– Если бы ты ходила на рейв-вечеринки, то вид мальчиков и девочек под этими наркотиками не вызвал бы у тебя никаких ассоциаций со словом «умный». Пара стаканов водки – вот что дает мне хотя бы ощущение, что я, типа, умный.
– Коннор, ты знаешь хоть какой-нибудь напиток, к которому не добавляют водку?
– Дай подумать.
– Не пыжься, не выйдет.
– Бурбон.
– Что бурбон?
– К нему не добавляют водку.
– О черт, ты уверен, что не хочешь покурить? Ну чуть-чуть?
– Только если ты скажешь, что это может вернуть Фил.
– Это всего лишь травка, а не промышленный токсин, – глупо захихикала она. – Как там называлась группа, которая тебе нравилась? «Задержка молодости»? «Задержка развития»? «Соник Юз»?
– Это все про тебя, сестричка.
Единственный плюс курения травы для Брук – ее пробивает на еду.
– Не говори ничего родителям про Филомену, – прошу я ее по дороге на встречу с родителями.
Семейное чаепитие
– Наш выход! – сказала Брук, когда мы вывалились из такси у «Сент-Реджиса».
А вот и они – мама и папа, болтают с официантом в «Кинг-Коул-баре». Мы осторожно подошли к ним и неуклюже поприветствовали. Интересно, все себя глупо чувствуют, когда встречают снова родителей, или только один я? Первое, что лезет в голову: «Да, ребята, я вас помню, я так рад вас снова видеть – в случае, если вы не будете вспоминать, что я вытворял с тыквой в четырнадцать лет!» Мама искренне обнимает меня, пахнув солнцем и масляной краской. Отец, как всегда, когда он еще не пьян, слегка смущается и в конце концов одаряет меня мужским полуобъятием. Приятная новость: он еще трезв, иначе прилип бы к моей шее и говорил, что, как бы то ни было, он меня любит и надеется на меня и это не пустые слова, что он был не таким уж плохим отцом.
– Брук, дорогая, ты что, болела? – спрашивает мама.
– Бог мой, Брук, ты выглядишь, как будто тебя только что выпустили из Аушвица! – вторит ей отец.
– Хотелось бы, чтобы люди прекратили упоминать самое ужасное событие века лишь для того, чтоб проводить глупые физические аналогии, – недовольно замечает Брук.
– У нее был грипп, – прихожу на помощь я.
– Я думал, что эпидемия уже прошла, – удивляется отец.
– Одна прошла, другая началась, я думаю, эта пришла из Гонконга, как и многое другое, – помогает мать. – Четыре-пять лет назад мы с вашим отцом ездили в Гонконг, это было просто великолепно! Там все эти китайцы. И ваш отец подарил мне эту самую замечательную нить… – Она замолчала, как всегда что-то отвлекло ее внимание, и она забыла закончить фразу.
