Текст книги "Модельное поведение"

Автор книги: Джей Макинерни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Джереми, это я, Коннор. Я знаю, что такое твой так называемый художественный вымысел.

– Это вымышленная жизнь.

– Черт, Джереми!

– Да ничего не произошло. Конечно, может, я бы и хотел… Но ничего не было, – он снова тяжело вздохнул, аккуратно поставил бокал на стол, – ты ездил в Лос-Анджелес… не знаю, примерно год назад. Мы столкнулись с ней в кино, а потом пошли выпить по стаканчику.

– По стаканчику!

– Я рассказывал ей о своей книге. Не знаю, что-то в фильме напомнило мне о Джиме Сальтере, и мы зашли ко мне, чтобы я дал ей книжку.

– Вот оно что. Сальтер. Замечательно. «Спорт и забавы», может быть?

– Ну, да, – пожал он плечами.

– Ушам своим не верю!

– Я не пытаюсь оправдаться. Думаю, я знал… я думаю, что немного влюбился.

– И что произошло?

– Мы поцеловались. Один раз. И все.

– Поцеловались? – задрожал Коннор. Ему захотелось представить, как все было, чтобы мучительно пережить каждую деталь. – Кто начал первый?

– Не знаю, просто так получилось.

– Что получилось?

– Ну, какое-то время мы говорили о «Спорте и забавах», а потом, потом… мы поцеловались. Минуту. То есть мы остановились до… ну ты понимаешь.

– Нет, не понимаю, меня там не было. Она разделась? Ты мял ее груди? Совал палец ей между ног?

Джереми зашикал на друга, потому что бармен стал с видом полицейского приглядываться к парочке.

– Ничего не произошло. Мы остановились, понимаешь?

– Кто остановился?

– Какая разница? Я не знаю.

– Кто остановился? И кто не хотел останавливаться?

– Коннор, брось. Тебе не нужно всего этого.

– Нет, мне нужно. Ты брось. Кто остановился?

– О’кей, я остановился. Доволен? Я остановился.

– Мой друг.

– Именно так.

Странный вопрос мучил Коннора. Он никак не мог решить, что ему было бы приятнее: быть преданным своим лучшим другом или возлюбленной? Бывшей возлюбленной. Потерянной возлюбленной.

– Я сожалею, Коннор. Я очень переживал. Было бы проще сразу тебе все рассказать. Все могло бы быть и хуже. Но ничего не было. Мы напились. И это был всего лишь поцелуй – и все. А потом из чувства вины и ради красного словца – я ведь писатель – я приукрасил немного эту историю в книге.

– Историю, которую каждый прочитавший посчитает невымышленной.

Еще новость

Пространство сжалось в зале. Ты чувствуешь, как воздух стал будто ватным. Чувствуешь, что тебя как будто нет физически здесь, будто ты нажрался наркотиков. Чувствуешь руку Джереми на своем плече – это первый физический контакт с ним за все ваши долгие дружеские отношения. Ты всегда замечал мелкие детали – эксцентричность Джереми, например, или свои перепады настроения, – но сейчас ты осознаешь, что упустил главное. Ты страдаешь хроническим дефицитом информированности. И похоже, эта недостаточность копилась годы и в результате привела к совершенному преступлению неверности и предательства.

– Да не беспокойся ты о каждом, – говорит Джереми. Он снова занял свою обычную агрессивную позицию. – Кто это – каждый? Сколько у меня читателей? Кстати, сколько у тебя друзей?

– Одним меньше, – произносишь ты, понимая, что звучит это мелодраматически и ты все равно простишь Джереми, но сейчас надо доиграть по правилам. Ты встаешь, бросаешь двадцатку на стойку бара – довольно радикальный жест, учитывая сумму оставшихся в кармане денег.

– Она знала об этой актрисе из Лос-Анджелеса, – кричит Джереми в спину.

Да еще и это.

На улице холодный воздух помогает возвратить давно утраченное чувство готовности к угрозе. Ты идешь по улице, думая над каждым шагом, как будто медитируя на ходу. Навстречу появляется попрошайка, приближается к тебе, но от тебя исходит такая угроза, что он осторожно сворачивает в сторону.

Помощь Тины

Ты проходишь по Вашингтон-стрит. Ты хочешь оказаться сейчас в огромном зале, полном незнакомых тебе людей, которые пытаются перекричать грохот музыки, которые курят и дышат дымом, чтоб дым обволакивал и твои легкие. Обратно в переполненный «Аутоматик слимз». Твое тело в толпе других тел. Внезапно ты понимаешь, что оно здесь самое старое. Раньше ты этого не замечал, но сейчас вдруг видишь, что всем присутствующим здесь чуть больше двадцати лет. И все они слишком счастливы и не знают, в какое дерьмо превратятся их жизни, как только они закончат свой юридический факультет в Колумбийском, Нью-йоркском университете или университете Сары Лоренс и обнаружат, что похмелье вдруг стало злее.

Когда ты потерял это чувство неуязвимости, ощущения светлого будущего, веры в себя и огромного количества времени впереди? Ты не заметил, как оно уходило, но сегодня ночью ты явственно ощущаешь, что это чувство исчезло навсегда.

Что-то белое мелькнуло на темном фоне: Тина появилась из мужского туалета, потирая свой носик, и заключила тебя в нежные объятья.

– Коннор, я так рада тебя видеть, ты выглядишь хреново. Я иду в «Спай-бар». Присоединишься?

– Я сегодня не лучшая компания.

– У меня не такой большой выбор. Чуть повыше меня и ладно, – она подтолкнула тебя в сторону выхода. – Ты говорил с Джереми?

– Я только что попрощался с ним.

Она остановилась, чтобы кого-то поприветствовать.

– Где? Он спрашивал обо мне? Господи, я должна с ним поговорить. Мне нечем гордиться, но я просто не могла иначе. Кевин повел себя как последняя сволочь, мне так было хреново, и я сказала ему, что переспала с Джереми. Должно быть, я была в стельку пьяная. Джереми тоже урод – он мне не позвонил. Я знаю, знаю… но мне так плохо от этого.

Рассвет

Ни о каком сне не было и речи. В пять пятнадцать забрезжил рассвет, а я трезвый как стекло, несмотря на все попытки нажраться. Целомудрие также осталось нетронутым, несмотря на все попытки Тины. Я ее послал, когда понял, что от ее присутствия мне хуже, а не лучше. Я поднялся, расправил плечи. Кого-то грузят в карету «скорой помощи», голова покрыта простыней.

Я сопровождал Тину в бессмысленном шатании по кабакам и клубам, сперва в «Спай-бар», потом в «Хаос», потому что кто-то сказал, будто сегодня там должен появиться Чип Ральстон. Чип там не появился, но Тина мне представила в туалете своего приятеля, который на прошлой неделе продал Чипу немного кетамина и который предложил мне купить кольцо Ривера Феникса. «Если тебе интересно, – сказал он, – у меня есть чувак, который работает в похоронном бюро. Он набрал до хера его пепла и теперь продает его по грамму. Я тщетно старался уловить хоть тень иронии на лице этого прыщавого. Тина блевала в унитаз.

Доброе утро: факс!

«Дорогой Коннор: наконец дозвонилась до Брук, напомнила ей, что скоро Рождество. Она сказала, что все поняла, но голос у нее был как у маньяка. Что с ней происходит? Я надеюсь на тебя, надо присмотреть за девочкой. Если с ней что-нибудь случится, ты пожалеешь, что я тебя не утопила тогда, когда тебе было шесть лет.

За несколько дней до Рождества у меня встреча в Нью-Йорке, так что, может, потом все вместе поедем во Флориду и проведем там день-два.

Люблю, Корветт».

Звонок из резиденции Ральстона

Вечер. Я сижу перед компьютером, копаюсь в Интернете. Звонит телефон. Определитель номера показывает код Лос-Анджелеса.

– Алло?

– Здравствуйте, могу ли я поговорить с Колином Макнилом?

– Коннор Макнайт вас не устроит?

– Ах, да, конечно. Это Чери Смит, ассистент Чипа Ральстона. Он просил передать, что переменил решение относительно вашей статьи. У него просто нет на это времени.

– Вы шутите?

– Он меня просил передать вам это.

– Извините, а могу ли я с ним поговорить?

– Сожалею, но он сейчас занят.

– Да я и сам не очень хочу писать эту статью, но у меня недостаточно денег на счету, чтобы заплатить свою часть арендной платы, не говоря уже о части моей сбежавшей подруги.

– Мне очень жаль, но я просто делаю свою работу. Приятного дня, до свидания.

Я не сдамся так просто. Теперь у меня есть номер. Вышел купить пачку сигарет. По дороге пытаюсь имитировать мрачную тональность Джейсона Таунза, чтобы прорваться через секретаршу и переговорить напрямую с Ральстоном, с этим засранцем.

«Это Джейсон Таунз». Нет, не совсем так: «Хай, это Джейсон. Могу я поговорить с Чипом?»

Настороженное молчание мне в ответ.

«Привет, это Джейсон, – повторяю я, трясясь на углу Двенадцатой и Гудзона, – Джейсон Таунз».

– Ага, а я – Мишель Пфайфер, – комментирует прогуливающая собачку молодая негритянка.

Вернувшись домой, я выкурил две сигареты, чтобы голос стал более сиплым, подождал пятнадцать минут и перезвонил по волшебному номеру, нацарапанному в моей записной книжке.

– Алло? – в трубке звучал до боли знакомый голос. – Алло? Кто это?

– Фил?!

– Коннор?!

– Что ты там делаешь? – выжал я из себя, когда наконец обрел голос, хотя ответ был очевиден.

– Как ты…

– Какое это имеет значение? Ты спрашиваешь меня, как я… Господи боже, я не могу поверить, что это происходит.

– Я не хотела делать тебе больно.

– Ты не хотела делать мне больно? Так вот почему ты трахаешься с Чипом Ральстоном – чтобы уберечь меня? Вот что ты хотела сделать вместо того, чтобы раздавить меня своими маленькими каблучками и разбить мое сердце?

– Я имею в виду, что именно поэтому я не хотела, чтоб ты знал.

– Так вот почему он динамит это сраное интервью?

– Коннор, вряд ли ты можешь написать о нем непредвзято в данных обстоятельствах.

– Я понятия не имел, каковы эти обстоятельства!

– Ну, ты бы их выяснил.

Помолчав, она продолжила:

– Скоро начнутся съемки.

– Я вылетаю сегодня же.

– Коннор, не надо, все кончено. В любом случае мы сегодня уезжаем в Монтану.

– В Монтану?

– У Чипа дом около Ливингстона. Мы собираемся провести там какое-то время.

– О! Это должно быть… восхитительно!

– Я говорила тебе, что хочу легкой жизни.

– Легкой? Ты едешь в гребаную Монтану с долбаным Чипом Ральстоном! Ты представляешь себе, как это пошло? У меня это есть даже в базе, код ввода: «шаблонная Монтана». Это не легкость. Это глупость!

Она молчала на том конце провода. Что касается меня, то я просто не мог произнести ни слова. В конце концов я выдавил:

– Это ведь шутка?

– Коннор, так бывает. Ты разве не слышал? В этом нет ничьей вины.

– Чип Ральстон?

– Я понимаю, что ты расстроен.

– Это слова.

– Не заставляй меня говорить того, чего ты не хочешь слышать.

– Он – ничтожный карлик, Фил!

– Не беспокойся об этом, Коннор, он гигант – когда требуется. Спасибо большое!

_____

Я отшвырнул телефон и тут же пожалел о том, что сделал. Схватив фарфоровую лягушку – часть Филомениного имущества, – я запустил ею в стену. Мы купили эту лягушку на блошином рынке в Киото, и, помнится, меня очень занимала мысль о будущем первой приобретенной нами совместно вещи. Свяжет ли она нас вместе? Будем ли мы смотреть на нее десять лет, двадцать, вечность и предаваться воспоминаниям? Потом мы отправились в Риокэн, на холмы к западу от города, где скрипела в ожидании нашего прихода глубокая кедровая бочка, на чернобоких матах татами покоились бело-голубые полосатые халаты. Что бы случилось, если бы я мог повернуть время вспять? Смог бы я оживить все эти воспоминания с багажом уже имеющихся у меня знаний? Или я бы утопил суку прямо там, в бочке?

Следующие двадцать минут я перезванивал по обозначенному номеру, забивая автоответчик Чипа бранью вперемежку с мольбами. После пятого звонка автоответчик перестал включаться. Мои размышления о том, как я проживу оставшиеся тридцать лет один на один сам с собой, прервал звонок в дверь.

Еще одна беда

На пороге, дико сверкая глазами, стоял Джереми. Он оттолкнул меня и влетел в квартиру.

– Ты и твоя гребаная подружка!..

– Я только что с ней разговаривал.

– С кем?

– С Филоменой.

– Даже не смей упоминать это имя!

– Что? Что ты знаешь?

– Я прочитал обо всем здесь! – прокричал он, потрясая газетой.

– О Филомене написано в газете?

– О да! Еще бы!

Тот факт, что об измене его подружки написали в «Нью-Йорк таймс», показался Коннору абсолютно логичным. Трясущимися руками он взял газету, раскрытую на середине раздела С, и увидел фотографию Джереми, который сердито выглядывал из-под заголовка «Депрессивный безработный на параде».

– Это обзор книги, – удивился Коннор.

– Черта с два это обзор! – закричал Джереми. – Это нож, воткнутый в мое сердце!

Вот что прочитал Коннор:

«Первый сборник Джереми Грина принес автору достойную репутацию крепкого ремесленника от литературы, одержимого черным юмором. После этого он был замечен промышляющим на ультрамодных посиделках с манекенщицами и свингующим в компании кинозвезд типа Лайма Нисона и Наташи Ричардсон. Так что повесть „Затворник“ выглядит как показательное самокопание городского хлыща, а не как результат художественного видения…»

– Три года работы! Три года я ходил в подмастерьях у этой чертовой книги…

Диванная подушка летит через комнату.

– И что? Дал сдачи и поорал на одной вшивой вечеринке, был вышвырнут из одного паршивого звездного бара – и сразу же проститутка??? «Самокопание городского хлыща»? «Свинг» с кинозвездами?

Хоть Коннору и было трудно сконцентрироваться, но он мог с помощью силлогизмов вычислить, что там было дальше в этой рецензии. Задав себе вопрос, что для него важнее: возвращение Филомены или когнитивный анализ рецензии на творчество Джереми, – он пришел к выводу, что лимит его альтруизма исчерпан.

– Она ушла к Чипу Ральстону.

– Да пошел твой Чип Ральстон! Да пошла твоя Филомена! Да пошли вы все!

Не зная, что еще сделать, Коннор налил две стопки водки и вручил одну Джереми.

– Я могу себе представить…

– Никто не может этого представить! – рявкнул Джереми. – Никто, кто не был там!

– Ну, это не так уж плохо. Я имею в виду, что бывает и похуже.

Джереми взглянул на стакан так, будто не видел этого предмета раньше, и запустил им через всю комнату. Рванув к двери, он хлопнул ею что есть сил и оставил Коннора наедине с разъясняющей суть вещей газетой.

Прощальные слова редактора

Утро очередного дня – очередная горькая пилюля.

– Коннор? Не вешай трубку, с тобой хочет поговорить Джилиан Кроу.

Я сказал было, что не могу ждать, но вдруг раздался голос Джилиан:

– Что бы ты там ни сделал, чтобы ополчить против нас Чипа Ральстона и его людей, это…

– Что я сделал Чипу Ральстону?! Этот сукин сын трахает мою подружку!

– Что ж, око за око. Вряд ли ты можешь винить его в этом, Коннор, после твоего маленького приключения с его любовницей. По правде сказать, это очень демократично с его стороны. Право сеньора и все такое прочее. Я боюсь, Коннор, что Лапидус отозвал из журнала свои восемь рекламных страниц.

– Кто?

– Чарльз Лапидус.

– Это тот, который метелит свою жену?

– И поскольку официального объяснения нам так и не было дано, думаю, что мы оба догадываемся, кого винить в случившемся. Знаешь, ты достаточно времени проволынил, и пора уже молоку обсохнуть на твоих губах. Я долго терпела. В любом случае, не думаю, что ты любишь свою работу. Уверена, ты сможешь найти более подходящее место для реализации своих талантов. Твой контракт истекает в конце года, не так ли? Пожалуйста, не забывай, что этот мир очень мал и сомнительные заявления могут изрядно повлиять на твои перспективы и ограничить их. В общем, мне кажется, что все определенно и ясно. До свидания, Коннор.

Две недели спустя. Возле театра

Мы морозили свои задницы в ожидании знаменитостей, скучковавшись возле входа в театр Эдда Салливана (знаменитый «Дом вечеров с Дэвидом Леттерманом»). Два синих полицейских кордона образовывали коридор от тротуара, а сотрудники охраны безразлично стояли у входа. Прижав к груди ручки и тетрадки для автографов, мы всматривались в даль, притопывая и прихлопывая, чтобы кровь продолжала циркулировать в наших промерзших членах. Но холод был нам нипочем, и это лишь подчеркивало искренность наших устремлений (если только не учитывать, что некоторые из нас чуточку пьяны). В такой день неверные поклонники сидят по домам. Обычные зрители давно уже забились внутрь театра, некоторые ждут перед входом – но они любители, скучные энтузиасты. Не то что мы. Мы настоящие ценители, истинные фанаты!

Например, у медведеподобного Кларенса огромная армейская куртка на меху, толстые очки, как у ученого, и суперпрофессиональное выражение лица. Вокруг него витает аура человека несгибаемого, полностью поглощенного поисками добычи.

– Мне только что досталась Брук Шилдс, чувак. Она душка, просто душка! Я ее поймал на Эн-би-си пару минут назад. Ну и сфоткал. Это не то что Джина Дэвис, чувак. Помню, на прошлой неделе она прошмыгнула мимо, ни на кого не смотрит, думает, что она чертова королева, – а выглядит как трансвестит, должен я тебе сказать. Арнольд – он такой же. Никогда не даст автограф. Спроси меня, кто мне нравится. Мне нравится Ричард Харрис. Джентльмен, понимаешь, о чем я? Он прикольный! Не то что этот Ричард Чемберлен. Ричард Чемберлен проходит здесь, он пожимает тебе руку, но это же паршиво, чувак: что я буду делать с его рукой? Я не могу показать друзьям руку и не могу повесить ее в рамочке на стенку!

– И не можешь продать его, – добавляет Чарли, застегивая молнию на своей кофте. В свободное от входа в театр Эдда Салливана и штаб-квартиру Эн-би-си в Рокфеллер-центре время он работает водопроводчиком в Патчуге (Лонг-Айленд). Он и его друг Тони вооружены пачкой учетных карточек размером десять на пятнадцать сантиметров. Они – фанаты, но их идолопоклонничество подмочено корыстными мотивами. Если им удается подписать три карточки, то две из них они продают дилеру.

Кларенс не одобряет действий Тони и Чарли:

– Я не продаю автографы. Я их для себя добываю, не то что некоторые. Я не говорю, что это противозаконно, я просто хочу сказать, что это бросает тень на всех нас, усек? Надо же хоть немного уважать этих людей, правильно? Потому что они тоже люди. Возьми самую знаменитую суперзвезду в мире – и он тоже личность, такая же, как ты и я. Я прав? У него своя жизнь, свои проблемы.

– Ну да, – язвительно парирует Тони, – типа «Джи, давай-ка прикинем, сколько раз на сегодня я хочу, чтобы мне отсосали?»

– Да пошел ты, чувак! Не все они такие, понимаешь, о чем я говорю?

Кларенс рассуждает так авторитетно, будто в другой, предыдущей жизни был суперзвездой и досконально помнит подробности пребывания в той шкуре. Он обращается ко всей компании в целом и к своему напарнику Васе в отдельности. Васин взор слегка затуманен, не фокусируется за толстыми стеклами очков, «уши» его шапки развеваются на ветру, пучки редкой растительности покрывают щеки. В руках у Васи древний кодаковский фотоаппарат, который он периодически подносит к уху, как будто ждет, что тот что-то ему скажет.

Неожиданно толпа напряглась и затихла, срослась в один трепещущий орган чувств. К тротуару припарковался блестящий черный лимузин, но за тонированными стеклами было невозможно разглядеть доставленный им груз. Шофер, затянутый в униформу, маршируя, обогнул машину и распахнул дверцу.

– Чип! – заорал один из фотографов. – Он здесь!

– Эй, Ральстон!

– Я твой самый большой фанат, Чип!

– Как насчет автографа, Чип?

– Посмотри сюда!

– Обернись! Улыбнись!!!

Личная встреча

Прежде чем спуститься на бренную землю, актер замешкался, выглядывая в распахнутую дверцу лимузина, затем двинулся к парадному входу, сгорбленный, спрятав, как черепаха, голову в панцирь своего пиджака. Он двигался быстро, но не настолько, чтобы увернуться от меня, когда я проскользнул через полицейский кордон и преградил ему дорогу.

– Привет, Чип. Я – Коннор Макнайт.

Просмаковав наносекунду, в которую страх промелькнул в его распахнутых глазах поразительного орехового оттенка, я нанес ему сокрушительный удар головой в нос. Он попытался уклониться, тем не менее удар получился мощный. Достаточно мощный, чтобы выбить все дерьмо из моей головы.

– Я твой самый большой гребаный фанат, Чип! – сказал я.

Он закачался, держась одной рукой за полицейское ограждение, схватившись другой за нос, а потом рухнул на колени – в тот момент, когда меня схватила охрана и приложила лицом к холодной реальности асфальта.

Коннор перед лицом прессы

После пары часов, проведенных за решеткой, меня наконец выпустили. Слава Богу, что главный по камере, только что пристреливший напарника по бизнесу на Девятой авеню, не был поклонником Ральстона. А когда я сообщил причину моего нападения, он и вовсе взял меня под свое крыло. В двух своих последних картинах Ральстон играл роль полицейского, а потому его окрестили «петух».

Брук ждала меня у стойки. Там же топтался и репортер из «Пост», болезненного вида человек, староватый для бульварной газеты – немного за сорок, – он повернул козырьком назад свою бейсболку «Нью-Йорк никогда не заканчивается» и с хрустом развернул стенографический блокнот.

– Зачем вы это сделали? – спросил он, как только я поставил последнюю подпись в бумагах.

– Мне не нравятся его фильмы.

– Это правда, что вы преследовали Чипа Ральстона несколько месяцев?

Брук взяла меня за руку, и мы двинулись в сторону выхода. Снаружи по лестнице карабкались во множестве репортеры и фотографы.

– Коннор здесь!

– Это ваша подружка?

– Как ее зовут?

– Эй, Коннор!

– Как насчет поцелуя для снимка?

Они преследовали нас, пока мы неслись по улице. Один репортер бежал рядом с диктофоном наперевес: «Как насчет слухов, что он присвоил ваши деньги от наркосделки?» Двое папарацци умудрились забежать вперед и, щелкая вспышками, залегли на нашем пути.

– Что еще за слухи? – спросила Брук.

– Информация становится слухом, как только ты ее опроверг, – объяснил я. – Просто иди. Не обращай внимания.

– Ну же, Коннор! – ныл репортер.

Удивительное дело, внимание этих репортеров и прохожих только веселило меня, и я ничего не мог с собой поделать. Так вот каков он, – пришло мне в голову, – убогий луч моей славы. Нет в нем яркости сценического освещения, скорее, это свет ночника, отраженное сияние сенсаций-однодневок и секс-партнеров знаменитостей, которые жаждут жить чужой жизнью. Что они и делают. Что сейчас делает Филомена.

Брук казалась очень расстроенной.

Пройдя несколько кварталов, мы спрятались в японском ресторане. Японские бизнесмены курили у барной стойки. На секунду у меня появилось ощущение, что я вернулся в Киото. В то время, когда не было Фил, когда всего этого не было.

Я объяснил репортеру, который прошмыгнул за нами в ресторан, что мы с Чипом были любовниками и что он попользовался мной и жестоко бросил. Выданная информация на какое-то время должна была занять его (не говоря уже о представителе по связям с общественностью Чипа Ральстона).

Когда он смотал к себе в контору, я заказал водку с соком.

– Тебе не стоит так пить, Коннор.

– А тебе не стоит так есть, – парировал я.

– Я не ем.

– Вот именно, ты анорексик, Брук.

– Я? Ты с ума сошел? Я ем как свинья!

– Ты ела сегодня?

– Конечно, ела.

– Что?

– Я ела крекеры.

– Ты больна, Брук.

– А как насчет тебя?

– Я просто в печали. Я убит горем, поняла? Иисусе! По крайней мере, ты больше не режешь себе вены.

– Не кричи на меня, пожалуйста. Я очень хочу, чтобы ты не нападал на меня сейчас, хорошо?

– Хорошо. – Я взял ее руку, тонкую, хрупкую руку, и держал, пока она не отняла ее, чтобы зажечь сигарету, пока не потухла предыдущая.

– Тебе ее не хватает? – спросила Брук.

– А ты как думаешь?

– Ты считаешь, что, если бы не я, ты женился бы на Филомене?

– Чем ты могла помешать?

– Я не знаю, такое ощущение, что тебе необходимо заботиться обо мне?

И прежде чем я успел подумать, как ответить, она добавила:

– Звучит нескромно.

– К сожалению, я не могу никого винить, кроме себя. Ты будешь «Калифорнийский ролл», если я закажу?

Сезонный ритуал

– Ну что? – спросила Брук, когда мы вышли в безымянное сияние городского ущелья. – Чем бы ты хотел заняться? Может быть, пойти в Рокфеллер-центр посмотреть на елку и понаблюдать за катающимися?

Почему-то эта идея показалась мне забавной. Мальчик и его сестра на прогулке. Это так рассмешило меня, что пришлось крепко стиснуть Брук, чтобы успокоиться.

– А потом поглазеем на витрины и послушаем рождественское шоу на «Радио сити»?

Она тоже смеялась и хлопала меня по спине.

– Я не уверена, что в Рокфеллер-центр пускают преступников.

– Кого это волнует? У нас дома растут апельсины. Что на это могут ответить поганые ньюйоркцы? Представь, что мы завтра уезжаем!

– Без Корветты не будет Рождества, – улыбка исчезла с лица Брук. И под влиянием резкой смены настроения появилась опять: – Давай не поедем домой. Давай поедем на Багамы. Удерем от всех этих белых с их пакетами, полными покупок и семейных обстоятельств.

– Мы не можем от них удрать. Мы и есть они.

На ее лице появилась печаль, я взял ее руки, и пешеходный поток Пятой авеню затопил все вокруг нас. Я вспомнил, как в прошлом году Филомена вешала звезду на рождественскую елку, стоя на скамеечке, как ангел – в белом платье.

Мстительные фантазии

– Чипа Ральстона забодал лось на холмах близ Ливингстона (штат Монтана). Удар пришелся в пах.

– Чип изменил Филомене и ушел к Миле Йовович. Обложки всех бульварных газет пестрят фотографиями свадьбы, которая проводилась в Лас-Вегасе.

– Чип откинул копыта от передозировки на лос-анджелесском тротуаре у выхода из «Вэйпер рум», а прохожие так и проходили мимо. Позже на автостоянке актриса Кристина Эпплгейт развлекала своих друзей, пародируя его предсмертные спазмы.

– Филомене поставлен смертельный диагноз, она возвращается в Нью-Йорк. Коннор Макнайт, он же Кристиан, не слушая советов друзей и семьи, принимает ее и ухаживает на протяжении всей ее тяжелой болезни. Ее последние слова на смертном одре были: «О Коннор, мне так жаль. Ты был единственным мужчиной, которого я любила».

Пижамная вечеринка

Брук поняла, что я не в состоянии вернуться в одиночестве в свою квартиру, и пригласила меня провести ночь у нее перед тем, как мы полетим домой. Она согласилась поесть, если я соглашусь не пить, – сложные условия для обоих. Корветта позвонила из аэропорта, чтобы сообщить, что ее рейс задержался, поэтому она едет прямо в отель, и мы увидимся завтра после ее переговоров. Я был счастлив, что мы проведем вечер вдвоем с Брук. Когда принесли еду, она начала ковыряться в овощах: изучила изумрудные горошины, изучила цвет и свежесть чилима. С палочками она обращалась так, будто они сделаны из драгоценного материала.

Брук в пижаме. Пижама Брук – это, вообще-то, старые шерстяные папины брюки, – думаю, вы угадали, – от «Брукс бразерс».

– Как будто мы маленькие, – счастливо улыбнулась она. – И ты прокрался в мою комнату.

– До того, как ты пошла в школу, – в моем голосе проскользнули нотки обиды, удивившие меня самого.

Круглая отличница в местной старшей школе, она попалась в своей спальне за курением косяка, после чего было решено перевести ее в школу-интернат. А пока наши мамаша и папаша метались и заливались дополнительными порциями спиртного, пытаясь избежать мыслей о том, что еще она способна натворить, Брук снова была поймана за этим делом Дэйзи, нашей свирепой экономкой-баптисткой, которая работала в доме сто лет. Авторитет Дэйзи был непререкаем, ее слово было более веским, чем родительское, и она имела твердые представления о том, как должна вести себя белая девушка из хорошей семьи. Дэйзи раздула из этой истории такой скандал, что моему отцу пришлось предпринять решительные действия. Брук уступила, а я был раздавлен. И я был зол на нее, потому что все выходило так, будто она хотела, чтобы ее поймали: она знала, что Дэйзи была в доме, передвижения Дэйзи по дому не были секретом – ее появление всегда предворялось пыхтением, сопением и дрожанием мебели.

– Ты разрушила мое детство, а все потому, что курила косяк в доме!

– Это был не косяк.

– Что значит – не косяк?

– Меня поймали с Сэнди – не помню, как его звали, – маляром. И ты это знал.

– Я не знал этого.

– Гораздо более важным мне кажется то, что ты не хотел этого знать.

Коннор Макнайт – таксидермист

– Ты был очень забавным ребенком, – говорила Брук, перебирая мои волосы. – Мы были настолько отгорожены от мира в этих апельсиновых рощах, что я и вправду опасалась, как бы ты не вырос «со странностями». Коллекционировал марки, монеты, жуков и играл с ящерицами. О господи, а помнишь твой таксидермический этап? Я уж почти забыла об этом. Когда умер попугай Вермеер, ты решил сделать из него чучело. Тебе всегда было сложно выпустить что-либо из рук, как я теперь понимаю. Отец свел тебя с городским таксидермистом, и ты приступил к заочному обучению. Все эти задавленные и помершие птички… Я полезла в холодильник за сметаной и наткнулась на мертвую сову, которая пялилась на меня. Думаю, именно тогда я перестала питаться регулярно.

Чип Ральстон – отважная жертва преступления

В одиннадцать мы сели смотреть шоу Дэйва Леттермана, сотворенное пару часов назад. Ральстон имел большой успех, прикладывал пакет со льдом и объяснял, как при отражении атаки безумного журналюги ему пригодилась военная подготовка, которую он проходил при съемках нового фильма. На пару с Дэйвом они сетовали на то, что красиво выглядящее поклонение в случае с некоторыми извращенцами видоизменяется в опасную одержимость.

– Но, Дэйв, это неизбежно в нашем положении. Мы делаем то, что мы делаем, мы всегда на глазах у публики, и я вовсе не хочу, чтобы отдельный инцидент прервал мою связь с поклонниками или сделал меня параноиком. Черт, это самая прекрасная в мире работа, и надо стойко переносить превратности судьбы!

Публика в зале ревом выразила свое согласие.

Еще несколько сценариев мщения

– Коннор Макнайт, прямо как Тоширо Мифуне, в рваном кимоно, меч заткнут за оби, кривоногий, шагает по грязной улице японской деревни. Зловещая тишина. Неожиданно из домов по обеим сторонам улицы выскакивают мужчины с обнаженными мечами. Они нападают на Макнайта, который кромсает их одного за одним, пока не остается только их главарь – злобный якудза Чип Ральстон. Напуганный, Ральстон пытается бежать, а загнав себя в тупик темной аллеи, вытаскивает из недр кимоно пистолет и стреляет, хоть это и является трусливым нарушением законов Бусидо – морального кодекса самураев. Слегка задетый пулей, Макнайт бесстрашно продолжает сражаться и одерживает верх над трусливым человечишкой. Макнайт убирает свой меч и шагает дальше по улице в публичный дом, где он отбрасывает в сторону бандершу, как мешок с зерном, и говорит куртизанке Филомене-сан, что она свободна. Она молит: «Возьми меня с собой!» – и падает на колени. «Я путешествую один», – был его ответ и, свободный стоик, кривоногий дворянин, он зашагал дальше по грязной улице.

– Чип Ральстон развлекает ужинающих в «Винтер хивен» во Флориде, последние пять его картин разгромлены критиками, четвертый и пятый фильмы и вовсе вышли сразу на видео, без предварительного показа в кинотеатрах. Коннор Макнайт приезжает в свой родовой дом с красавицей-женой актрисой и моделью Милой Йовович и решает вывести своих престарелых и признательных родителей на ужин, потому что с утра ему предстоит перелет на Карибы в собственном самолете. После шоу Коннор любезно посылает бывшей звезде выпивку, приложив карточку, на которой нет ни адреса, ни званий, только его имя, написанное готическим шрифтом на бумаге цвета сурового полотна. На обороте карточки Коннор царапает два телефона: первый – младшего агента в «Вильям Моррис», а второй – бесплатный телефон парикмахерского американского клуба – и приписывает: «Пусть рассудит мудрейший».