Текст книги "Модельное поведение"
Автор книги: Джей Макинерни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Он был с Джилиан Кроу, следовательно, имел право на существование. И если поначалу все происходившее казалось ему шуткой, что было обусловлено таким самоощущением, будто он нанятый в последнюю минуту лакей, несоответствующий обстановке гетеросексуальный бродяга, то к концу вечеринки он ощущал себя удивительно комфортно в новой роли.
Зараженный желанием угождать и заправленный полудюжиной бокалов шампанского, он радовал свой стол красочными анекдотами о японских сексуальных практиках и неопубликованными историями из жизни знаменитостей. Он изложил свою теорию о двух типах кинозвезд: солипсист и соблазнитель. Один говорит только о самом себе и не верит в возможность существования кого-либо еще; другой/другая, напротив, не очень-то верит в свое собственное существование и постоянно ищет подтверждения от всех имеющихся вокруг поклонников. При этом поведение последнего типа сродни поведению политика, который, глядя в наши широко распахнутые глаза, пытается соблазнить нас всех одновременно. Джилиан постоянно оглядывалась на Аль Пачино, сидевшего за соседним столом, что казалось Коннору глупостью, потому как он лично и вовсе не мог расслышать ничего из того, о чем говорили за его столом или вообще вокруг.
Коннору показалось, что Джилиан не так уж и понравилось это представление, по крайней мере не так, как должно было бы. Если уж совсем искренне, он мало что и помнил. Вероятно, потому что слишком много пил. В голове всплыла фраза: «Дорогой, когда я предложу тебе веревку, постарайся взять побольше, чем просто для того, чтобы тебе хватило повеситься».
Филомена отреагировала на все это вспышкой гнева, будто Коннор пытался выдать свидание за исполнение нудных профессиональных обязанностей. Коннор уверил ее, что был суров, как придворный евнух.
– А почему ты не предложил Джилиан обслужить тебя? – рефреном повторялось в их спальне поздно ночью. – Я уверена, что она была бы счастлива отблагодарить тебя, если уже не сделала этого.
Коннору показалось, что он слишком дорого заплатил за этот небольшой выход в свет, причем на обоих фронтах: домашнем и рабочем.
Может, поблекла его новизна, которая является одной из основных добродетелей в системе ценностей глянцевого журнала. Или, возможно, Джилиан решила, что он с презрением относится к своей работе. Как бы ни расценивать произошедшее, но после той ночи намек на интерес друг к другу между Коннором и Джилиан Кроу испарился. Он не мог придумать ничего (за исключением плана уничтожения Анны Винтур), что помогло бы вернуть ее уважение.
Предзнаменование?
Помимо звонка от Кроу, автоответчик сохранил сообщение миссис Комбес, древней богемной уест-виллиджской домовладелицы:
– Алло! Алло! Эта штука работает? Ах, дорогуша, я ненавижу эти штуковины. Ну, в общем, если меня кто-нибудь слышит, это Шарон Комбес. Мистер Макнайт, я звонила… э-э-э… мисс Бригс по ее номеру, но она… э-э-э… не перезвонила мне. Я уверена, что здесь какая-то ошибка, но она задолжала за квартиру уже за месяц. Сегодня уже двадцать третье. А она всегда такая аккуратная, обычно я получаю от нее чек в последний день месяца, иногда первого или второго числа следующего, за что я ей очень признательна, потому что, чтобы его обналичить, надо ждать еще пять дней, а мне надо платить за отопление и по страховке и…
Затопить вдруг разбушевавшуюся в желудке колонию бабочек сможет только мощная струя «Джека Дэниэлса».
Солнечный
Звонит Джереми, негодующий по поводу Джона Чивера. В своем дневнике, часть которого только что опубликовали в «Парис ревю», Чивер высказался по поводу концепта страдания. Джереми принял это выступление слишком близко к сердцу, несмотря на то что предложенные замечания имеют непосредственное отношение к Сэлинджеру.
– Ты только послушай, – кричит Джереми в телефонную трубку. – «Его проза великолепная и гибкая, но, кажется, он близок к сумасшествию. Мне самому указывали на то, что в моих работах слишком много страдания и что страдание – это не искусство, напротив. Поэтому я бы хотел написать историю о том, что все солнечно. Желтую, радостную, солнечную, ярчайшую историю».
Джереми негодует.
– Когда это Чивер страдал? Немного страдания ему бы не помешало.
Чивер опорочил одну из самых любимых эмоций Джереми. Последний склонен в любой современной критике видеть завуалированные намеки на его собственные работы. Сэлинджер – один из его тайных тотемов, и, когда Чивер атакует автора «Над пропастью во ржи», пусть даже весьма осторожно, он тем самым со всего размаху бьет Джереми Грина прямо по яйцам.
– Желтую, яркую, солнечную, – глумится Джереми, – кем он себя возомнил? Гребаным япошкой? Воздуху мне, воздуху! Сэлин должен был чувствовать меньше горечи и страданий?! Это сделало бы его еще более великим писателем? А как насчет Ивлина Во?
– Иностранцы, – указываю я. – С евро в кармане проще быть циником.
Милан, Италия, осень 1995
Ремарка к теме «Солнечный».
Только в Милане можно найти горчичный, будто мореное дерево, парадоксальный, меланхолический оттенок этого, пожалуй, самого радостного цвета. Коннор ездил в Милан с Филоменой однажды, на сезон весенних модных показов, для того чтобы написать статью об актрисе, которая приехала на закрытый просмотр новой коллекции Версаче. Бизнес. И удовольствие. О, да. Однажды ночью, после коктейлей в «Четырех сезонах», Филомена спровоцировала его заняться сексом прямо там, на улице Джезу, напротив желтого оштукатуренного палаццо. «Ну, давай, возьми меня!» Улица моментально опустела. Сладкая горечь «Кампари» на ее губах. «Давай же, – шепчет она, облизывая его ухо, – представь, что я уличная проститутка». Незадолго до этого в туалетной комнате «Четырех сезонов» она случайно встретила двух русских проституток, только сошедших с самолета, которые переодевались в свою «рабочую» одежду и наводили марафет, обмениваясь замечаниями по поводу мужчин в баре. Вернувшись за столик, она могла видеть, как его вдохновила эта история.
Теперь, на улице, это был ее вызов: «Прямо здесь, сейчас!»
– Здесь???
Но он уже задирал ее юбку, расстегивал себе ширинку, укутывал ее в полы своего верблюжьей шерсти пальто, ласкал ее холодную попу, обдирал костяшки пальцев о шершавую стену палаццо. Мимо прошмыгнула парочка, тщетно пытаясь спрятаться на противоположной стороне узкой улицы, но Коннору было плевать на них. Его уже просто не было. Он был где-то совсем далеко, в месте, которое было даже прекраснее, чем Милан. По меньшей мере, в Венеции.
Госэм, осень 1996
Когда я предлагаю Джереми пообедать, он заявляет, что слишком подавлен (вы обязаны представить его страдающим!). В отчаянии я выношу на рассмотрение вопрос об обогащенном клетчаткой кулинарном кошмаре на Аппер-Уест-Сайд, но он все еще на арене, борется за титул в схватке Мировой федерации реслинга короткой прозы. Чивер в трико выдирает блондинистую шевелюру Джереми. Джереми призывает на помощь Сэлинджера, который впрыгивает на ринг и тушит свою сигарету о задницу Чивера. По другую сторону канатов Апдайк в костюме кролика ждет очереди сменить Чивера.
А упомянул ли я, что Джереми никак не может свыкнуться с мыслью о разоблачении бисексуальной природы Чивера? Для него это не вопрос отвлеченной морали, но личный вопрос. Его волнует, не упустил ли он какой-то ключевой компонент литературного опыта, считая достоинством тот факт, что никогда не спал с мужчинами. Мы не один вечер потратили, анализируя эту проблему.
Так же как и вопрос о том, не стоит ли ему попробовать героин. Поскольку я нюхал его пару раз, то стал для Джереми авторитетом в данном вопросе. Я не разубеждал его нотациями об опасности, тем более что тут уже дело касалось моего достоинства как эксперта.
– Настоящей проблемой является мода на это дерьмо, голливудская молодежь сделала свой крутой выбор из многочисленных вариантов отдыха, – объяснял я ему, зная, что это остудит его воспалившийся было мозг. – Как литератору тебе надлежит выходить в мир чаще и наполнять себя лучше. Совместный со мной поход на обед – неплохое начало.
– Я слишком расстроен, чтобы запихать себя в помещение, набитое жующими яппи. К тому же я не могу весь вечер пялиться через стол на твою подружку. Это чересчур депрессивно – смотреть на нее, зная, что домой с ней пойдешь ты.
– Не очень-то мило. Она в Сан-Франциско на пробах.
– Ты сумасшедший? Разве ты не знаешь, что у них там творится на съемках?
– Она не на съемках, а просто на пробах или на фотосессии.
Неожиданно я осознал, что цели данного путешествия так и не были уточнены мной.
– Тогда, я полагаю, ты понятия не имеешь о том, что прежде, чем получить роль, надо с кем-нибудь переспать?
– Я доверяю ей, ясно?
– И не говори, что я тебя не предупреждал. Секс – средство и валюта в этом бизнесе. Это предмет продажи. Я имею в виду, что быть моделью допустимо до определенной степени, если ты красивая девушка, как Филомена, например. К этому привыкаешь до тех пор, пока не обнаруживаешь растерянности перед вопросом, что делать со своей жизнью. Но модель, которая стремится стать актрисой – это обдуманный тип поведения, клише. И это заслуживает осуждения.
– Ты не совсем по адресу, Джереми. Она – взрослый человек.
– В любом случае я считаю, что она движется против общего течения культуры. Модели – это вершина общества потребления. Чистый образ. Актеры должны говорить, они должны симулировать. Им и вправду приходится что-то делать. Патер сказал, что поэзия стремится к музыке. Я думаю, что современные знаменитости стремятся к состоянию чистого имиджа. Модельный бизнес – чистейший. Не осложненный содержимым.
– Я думаю, что Фил хочет найти немного содержания в своей жизни. Разве мы не занимаемся тем же?
– Только не приходи ко мне плакаться, когда она будет спать с режиссером.
Так мой лучший друг успешно сделал еще темнее потемки моей души.
Я заказал по телефону еду из вьетнамского ресторанчика, чтобы не отлучаться от телефона в тот момент, когда Филомена позвонит из Сан-Франциско.
Красные вспышки света «скорой помощи», проникающие сквозь щели в шторах. Знак? Что он обозначает? В итоге я даже проверил звонок в телефоне, позвонив самому себе, чтобы убедиться, что он работает. Потом проверил тональный набор – звук одиночества, который эхом отозвался во всех пустотах моего организма.
Перерыв на онанизм
Коннор мастурбирует, проигрывая перед мысленным взором эротические моменты, имевшие место в предыдущие дни. Это похоже на колдовство, магический обряд, который сделает ее ближе. Это его специфическая форма верности: Филомена является эксклюзивной музой по этой части.
«Должно быть, это любовь, – размышляет он, – если по прошествии трех лет ты по-прежнему воображаешь перед собой свою подружку». Правда, смущение не позволяет ему поделиться этой информацией с объектом страсти. И он принимает решение рассказать ей обо всем, когда она вернется. Он раскроет свое сердце, подкорректирует свою жизнь и приложит наконец усилия, чтобы стать мужчиной для нее (что ему никогда не удавалось). Аминь.
Внешний мир
Никаких сообщений на автоответчике не было и когда я проснулся.
На улице троица в инвалидных креслах, упакованная в теплые куртки, оптимистично изучала серебряное ноябрьское солнце. Рискованная вылазка за капуччино и шоколадным круассаном помогла мне смириться с наступлением дня. Я обошел гигантскую красно-белую кость с остатками мяса – на взгляд, бедро загадочного мастодонта.
У перехода в ожидании зеленого света девушка в инвалидной коляске. Шикарное черное пальто и черная юбка, тигриный окрас черно-золотых волос под беретом, ботинки «доктор Мартенс» возвышаются на блестящем пьедестале. Первая утренняя любовь. Влюбляюсь по меньшей мере двенадцать раз на дню, но ты, моя дорогая, абсолютно точно моя первая любовь на колесах.
По тротуару слоняются без дела двое полицейских.
– Мэтью Бродерик!
– Я не видел такого.
– Не, это точно был он. Только что.
– Да ты че?
«Поздравляю, мистер Макнайт! Вам письмо!» – сообщил мне компьютер.
Кому: Бумагомарателю.
От кого: От Адвокатши.
Тема: Ленивые бледнолицые дружки.
«Дорогой Коннор, что там с Брук? Она опять собирается свести нас с ума? Не могу заставить девчонку перезвонить мне или ответить на письмо. Не мог бы ты – пожалуйста – попросить ее как можно скорее объявиться? Или мне пора вернуться и хорошенько вытрясти дерьмо из вас обоих? Передай ей, что я вряд ли появлюсь на Рождество в этом году, потому что дядя Эррол из Фрипорта сильно болеет и мне предстоит навестить старого засранца пока еще не поздно. Все, убежала.
Твоя любящая сестра,
Корветта».
Приятно видеть, что искусство личной переписки не умерло до сих пор. Я уже упоминал Корветту? Ее родители – выходцы с Багам – были мигрирующими рабочими и собирали апельсины в наших рощах до тех пор, пока папаша не вспорол мамаше живот консервным ножом. Случилось это все на глазах у Брук и Корветты, которые в это самое время играли напротив трейлера. Я ничего этого не помню, но мои родители связывают патологическое чувство сопереживания, свойственное Брук, именно с этим моментом. С другой стороны, Корветта, так трагически потерявшая свою мать, выросла человеком твердым и устойчивым… хм… Скажу просто, что она стала адвокатом. Будто в тот момент, когда кровь изливалась из матери Корветты, все психологические защитные силы Брук перетекли в ее сестру.
Брук никогда не могла понять, почему мои родители не удочерили Корветту. Через несколько дней после убийства в попытке переубедить их Брук объявила первую в своей жизни голодовку. Корветту вырастили родственники, но все лето и рождественские каникулы она проводила с нами, и мои родители оплатили ее обучение. С агрессивной поддержкой Брук она закончила Гарвард, где они снимали вдвоем квартиру, и узрела свое будущее в юридической школе. Лучший друг Брук с трехлетнего возраста до настоящего времени, она занимается криминальным правом в Окленде, устроившись получше всех ее друзей, Брук и меня.
Еще один e-mail
Кому: Бумагомарателю.
От кого: От Дженрод.
Тема: Поклонница!
«Дорогой Коннор,
Ничего, если я буду называть Вас Коннор, мистер Бумагомаратель? Я нашла Ваш адрес в списке сотрудников на обложке журнала. Вы замечали, что большинство прикольных электронных имен уже кем-то используются? Меня на самом деле зовут Дженифер Родригес, но я подумываю сменить имя. Это одна из вещей, о которых я хотела Вас спросить. Но прежде чем Вы спросите себя, кто эта сумасшедшая девица и почему она пишет мне, позвольте сказать, что я Ваша БОЛЬШАЯ ПОКЛОННИЦА! (Это не значит, что я толстая, напротив, я очень стройная!). Я не знаю, есть ли у писателей поклонницы, но, по-любому, в Вашем случае они должны быть! Т. е. я имею в виду, что писательство надо воспринимать наряду с прочими талантами, типа актерского или певческого. Может, я смогу основать клуб фанатов Коннора Макнайта, но пока что я хочу приберечь Вас только для себя (шутка!). Особенно мне понравилось Ваше интервью в прошлом месяце с Дженифер Лопес – и не только потому, что мы тезки и обе латиноамериканки (я – только наполовину, моя мама – ирландка). Мне и вправду показалось, что Вы влезли в ее мысли. Это, должно быть, очень прикольно – встречать такое количество знаменитостей и проводить с ними время. Иногда читаешь статью и совершенно не ясно, что это за человек, о котором она написана, и звучит все это просто как Пиар с большой буквы! НО!!! Ваши статьи создают ощущение, будто я и вправду знаю этих людей. Но, клянусь, Вы и сами заслуживаете внимания. Ведь не только знаменитости – интересные личности, да и не можем мы все быть знаменитыми! Ваша фотка в прошлом номере журнала очень прикольная, клянусь, Вы и сами могли бы стать кинозвездой. Хотите верьте, хотите нет, но мне так люди говорили. И не только одна моя мама (ха-ха!). Может быть, я пошлю Вам свою фотку. Я ведь тоже уже играла на сцене: это была Молли из «Непотопляемой Молли Браун» в старшей школе, и после этого я еще брала уроки, и мои учителя говорят, что у меня есть потенциал. Что меня особенно занимает, когда я читаю о звездах, это как у них происходит первый скачок, взлет. Я его пока еще жду, кажется, тут все зависит от того, «кого ты знаешь», и «связей», а вовсе не от истинного таланта. Плюс к тому, будучи наполовину доминиканкой, я думала, что все против меня, но теперь, когда есть Дженифер Лопес и Дейзи Фуэнтес и еще кто-то, мне кажется, у меня есть шанс. Я понимаю, что карьера модели могла бы стать первым шагом на пути к карьере актрисы, например, как в случае с Рене Руссо, хотя после того, как я увидела Синди Кроуфорд в том фильме с Билли Болдуином, я совсем в этом не уверена! (Дженни Родригес дважды голосует против.) Может, мы могли бы встретиться попить кофе. Я могу приехать на Манхэттен в любое время за исключением вечеров вторника и четверга, когда занимаюсь в актерской студии. Вы не слышали про Дона Гаррисона? Он мой учитель. Он участвовал в постановке «Спасенного колоколом» и еще в куче всяких театральных постановок. Ладно, кажется, я уже достаточно натрепала о себе. А как насчет Вас? Напишите мне!
Р. S. Никто не читает мою электронную почту, кроме меня!»
Осень
Желтые листья трепещут у дома на противоположной стороне улицы, как послания принцессы, живущей в высокой башне. Гнилой, тошнотновинный запах опавших листьев наполнил город. Еще один год миновал.
Досье на Деми
Опять Деми Мур на обложке «Бомонда». Но – неожиданный поворот – она в одежде. Хотя на этот раз обнажена ее голова: обрита налысо для какого-то очередного фильма, в котором она снимается. Для тех из вас, кто только что эмигрировал из Кигали, поясняю: Деми Мур – это существо, которому платят двенадцать миллионов долларов, чтобы она перевоплощалась во всякие выдуманные роли на экране. «Бомонд» – глянцевый журнал конца двадцатого века, специализирующийся на фотографиях обнаженной Деми Мур, а также на статьях следующего содержания:
• Международное обозрение.
• Деми: женщина за маской.
• Сладкая жизнь.
• Каково это, когда две суперзвезды (Деми и Брюс Уиллис, ее знаменитый темпераментный муженек, в прошлом бармен) живут в одном доме!
• Литературная жизнь.
• Деми с детства знала, что однажды станет звездой.
• Сексуальная жизнь святых.
• Тело Деми: какой она себя ощущает.
• Британская королевская семья и пэры.
• Все знали, что она станет звездой, еще с тех времен, когда она была маленькой девочкой (кроме ее детских демонов).
• Жизнь супермоделей.
• Материнство важнее для Деми, чем все остальное (ключевое слово «ребенок»), – ну вообще все.
• СМИ.
• Мнение Деми по поводу нарративных модальностей в «Пармской обители».
• Бомонд, или мир красивых.
• Мнение Деми по поводу перспектив долгосрочного мира на Балканах.
• Мадонна.
• Краткий обзор модных дизайнеров.
• Мета Деми: взгляните со стороны, как опубликованные фотографии и статьи о Деми в «Бомонде» изменили и укрепили ее легенду.
Уместное разоблачение
Вашему покорному слуге был дважды дан от ворот поворот при попытке найти работу в «Бомонде», но это ничего не значит. По его собственному мнению, неверно было бы предвзято отнестись к его комментариям, потому как ему был дан от ворот поворот практически во всех городских изданиях – от «Сэсси» до «Форин эффаирс».
Персональные демоны
Трудно избавиться от наваждения, что Деми Мур преследует меня. Я видел ее в «Олимпе» всего несколько недель назад. Раньше у нас были ангелы-хранители и покровители святые, а теперь знаменитости – богини возмездия. Ладно вам, это ведь не только у меня так. У вас тоже есть наверняка одна такая мания. Есть такие знаменитости, чей успех, слава, богатство, выбор сексуальных партнеров задевают вас так лично и глубоко, что заставляют в ярости швырять номер журнала «Пипл» в другой конец комнаты.
«Вообще-то, я считаю себя обыкновенным человеком, так уж случилось, что моя работа – играть/петь/сниматься для журналов» (команда ввода: «антигламур»).
И куда подевался этот гребаный Чип Ральстон, мальчик-суперзвезда, черт бы его подрал? Его пиарщик-демон не отвечает на мои звонки. Я уже даже раздобыл незарегистрированный телефонный номер дома Чипа на пляже в Малибу, но с его помощью мне удалось извлечь из трубки лишь густой, переливчатый женский голос. «В данный момент нет никого, кто мог бы Вам ответить. Оставьте сообщение, и кто-нибудь Вам перезвонит очень скоро. Удачного дня». По каким-то причинам я представил себе, что это голос моей новой электронной фанатки-корреспондентки.
Подозрительная информация
Коннор звонит в модельное агентство, где работает его подружка, и спрашивает название ее отеля в Сан-Франциско.
– Сан-Франциско? – удивляется секретарша. – А что там в Сан-Франциско? Я ничего не бронировала для Филомены в Сан-Франциско. Я вообще ничего для нее не бронировала. Она сказала мне, что взяла неделю отдыха.
У Коннора возникает болезненное ощущение с двух сторон головы – над и за ушами, как будто у него прорастают рога.
Нейтральная информация, то есть голые факты
Филомена Бриггс родилась в Оклахома-сити, штат Оклахома, 13 июля 1971 года. Рост: 5,1 фута». Волосы: темно-рыжие. Размер одежды: 4, размер обуви: 8. Объемы: 34-24-34 дюймов.
Интерпретация
Сведения, изложенные выше, взяты из иллюстрированного каталога, представляющего агентство Фил. По правде сказать, факты эти не такие уж «голые», а напротив, завернутые в блестящие обертки. Потому что настоящая дата рождения – 1969 год. Место рождения – городишко такой малюсенький, что и на карте не найдешь. А обмеры так и вовсе подозрительны, потому что в последний раз, когда я покупал ей платье, мне пришлось вернуть в магазин четвертый размер и заменить его на шестой.
– Продавец сказал мне, что партия получилась маломерная, – попытался я поддержать ее, пока она примеряла платье, потому как знал, что, если ее расстроит собственная внешность, мне не удастся ничего добиться еще несколько дней. Не говоря уж об опасности, подстерегающей стоящие рядом керамические и стеклянные предметы.
Как я заполучил мою работу
Прикол по поводу нашей конторы заключается в том, что Джилиан Кроу, наша любимая редакторша, отдала мне на прокорм кусок о знаменитостях в «Чао Белла» после того, как прознала, что я живу с моделью по имени Фил. Другим моментом, способствовавшим моему успеху, был костюм, который я надел на интервью, – винтажный «Брукс бразерс» серой фланели, доставшийся мне с барского плеча отца. Джилиан решила, что я дальновиден в вопросах моды настолько, что предвижу возвращение мешковатых костюмов о трех пуговицах. Вскоре она осознала свои ошибки и засомневалась в моей страсти к этим гребаным знаменитостям. В конторе окончательно потеряли ко мне интерес, когда я отказался возликовать по случаю возвращения семидесятых. Суть отстаиваемой мною точки зрения заключалась в том, что глупо будет фотографироваться в такой одежде, потому что на фотографиях большинство из нас, в этой одежде, в этих ботинках, с этими стрижками, будет выглядеть, будто их вытащили из старого семейного альбома. По совершенно иным причинам я в благоговейном трепете ожидаю неизбежного возвращения восьмидесятых (огромные рыцарские плечи от Армани).
Тот факт, что у меня нет ни одного наряда с биркой «Прада» или «Гуччи» – еще один повод для осуждения в нашем журнале. Рекламки о распродажах налеплены на мой рабочий стол с пометкой «Для вашего сведения».
Мой контракт истекает в конце года, меньше чем через шесть недель. И никто не заикался о его продлении. Мой закуток на этаже редакции неумолимо, сантиметр за сантиметром завоевывается складируемым хламом. Я стою в авангарде концепции виртуального офиса, скидываю материалы при помощи модемного соединения прямиком из своей квартиры. Каждый раз, когда я физическим присутствием осчастливливаю редакцию, то обнаруживаю, что границы моего закутка сжались еще больше, теперь туда уже может поместиться только мой стол и стул. Возможно, мне надо почитать ежемесячное приложение «Девять секретов офисной жизни». Например, второй выпуск: «Не будь отшельницей, в рабочем коллективе нет места для сурового индивидуализма, подружка!»
Наш офис – заводь женских гормонов с соответствующими приливами и отливами. Из представителей мужского пола на полную ставку допущен один Свелт Харрисон Джеймс, деятельность которого можно оценить не иначе как модельную – нанят для съемок в помещении офиса.
Как единственный мужик, я расцениваюсь в качестве городского эквивалента деревенского дурачка – возможно, мил, но мешает всем. Единственное, на чем еще держится институционное доверие ко мне, это ассоциация с Фил, потому что ее фотографии несколько раз украшали страницы нашего журнала.
Команда ввода: «Фил»
Я встретил ее в Токио в метро на Гинза Лайн между Осакой-Митсуке и Шимбаши. Я уже больше шести лет искал нечто в Японии. Вероятно, в конце концов этим нечто должна была стать девушка с американского юго-запада.
Одним судьбоносным утром я проснулся в Киото с ощущением, будто я чужой на этой планете, – таким бессмысленным и странным показалось мне содержание предыдущих серий моей жизни. Потеряв веру в необходимость погони за японской литературой, я обратился к очевидной простоте дзена.
А позже, проведя семь месяцев в Камакурском монастыре, я решил, что еще не готов оставить мир разнообразия и иллюзий.
Встреча с Филоменой укрепила меня в этом убеждении. Если это было не сатори, то нечто типа светового знамения.
Естественно, я не мог не заметить ее, единственную гайджинку (иностранку), помимо меня, в подземке: на голову выше аборигенного населения, черное модельное портфолио крепко прижато к груди. По моим впечатлениям, в той ситуации она была воплощением американской красоты, о которой я уж и забыл. И впервые за долгие месяцы я почувствовал тоску по дому, тщетно пытаясь не пялиться на нее совсем уж откровенно. Несмотря на то, что она была прекрасна, я уверен, что видел даже больше, чем остальные – секретный аспект ее красоты, который доступен только мне. И я впал в уныние, представив, что скоро она скроется с глаз моих навсегда «С точки зрения знания, – говорит Кашиваги в романе Мисимы «Золотой храм», – красота не является утешением». В тот момент я чувствовал себя как калека перед Золотым храмом. Сконфуженный, я отвел глаза, и неожиданно она среагировала на мои пристальные взгляды.
– Простите, вы не знаете, когда будет остановка «Гинза»?
Прошло какое-то время, прежде чем я смог оторвать помутившийся взор от потерявших смысл значков на странице «Японского кино», поднял голову и взглянул на нее. Хотел спросить: «С чего вы взяли, что я говорю по-английски?» После стольких лет в Японии я, как идиот, любил представлять, что превратился в кого-то другого. Но я был потрясен тем, как она задала свой вопрос, было в этом нечто магическое, что-то, что существует меж двух полюсов: всеамериканской непосредственности и обаяния прекрасной женщины.
Японский работяга атакует
Кое-как обретя голос, я сказал, что «Гинза» – это следующая станция. Она отвернулась, и я осознал недостижимость цели, парализованный ее сиянием. От того, чтобы потерять ее навсегда, меня отделяли сорок секунд, и тут мне на спасение пришел отрицательный герой – протагонист. Украдкой поглядывая на ее бедра, я увидел руку, которая появилась и ущипнула ее за попу. Она взвизгнула, а я ринулся на защиту.
«Anata no kobun shiteru», – сказал я мужику, который удивленно воззрился на меня – говорящий гайджин! Я взял ее за руку и отвел на символически безопасную дистанцию.
– Что ты сказал ему? – спросила она, когда мы уже сидели в кофейне неподалеку от станции.
– Я сказал ему, что знаю его босса, это примерно то же, что сообщить американскому бабнику, что знаешь его жену. Здесь, в Японии, цензура жены не очень котируется.
Оклахомская провинциалка за границей
Сбежав из крохотного оклахомского городишки, Филомена пыталась в Японии рекламировать свое модельное портфолио и банковский счет. Она уже два месяца жила здесь, снимая жилье с тремя другими девушками. Будучи человеком до скукоты правильным, я обожал ее маленькие шалости. Она была из той породы девиц, которые могут влезть в начало очереди и умудриться никого не обидеть при этом. «Ой, а вы ведь не будете против? Правда? Спасибо огромное! Видите, я же говорила, он не будет против». Не так уж много парней было бы против уступить очередь Фил. Она вовсе не была в неведении относительно своей силы. Она научилась пользоваться тем, что ей было дано.
Поначалу
Описав отрицательные стороны Филомены как сексуального партнера, точнее как конкретного сексуального партнера, я должен рассказать и о положительных ее качествах: в первую ночь, которую мы провели вместе, я понял: все то, что я раньше называл сексом, было всего лишь пародией на то, что я испытал с Филоменой. В ту ночь все началось плохо, вернее я думал, что плохо: мы сидели на холодном полу моей квартиры, пили чай, и Фил рассказывала мне о своих предыдущих парнях, включая и того, которого она делила со своей подружкой.
«Я видела этого парня в спортивном зале, – сказала она, – он был такой сексуальный. Мы все время поглядывали друг на друга, но никогда не заговаривали. Однажды мы вышли из зала вместе. Не говоря ни слова, он повел меня к себе домой, где просто разложил на кровати. Так было несколько раз. Потом я как-то обедала со своей подружкой Синди в ресторане, рассказывала о нем, как вдруг он появился и уставился на меня. Я встала и пошла в женский туалет. Он последовал за мной, закрыл дверь. Это был просто секс, и это было просто великолепно. Чистый секс и больше ничего».
Мне хотелось ее остановить, но было уже поздно, как будто я наблюдал разгоняющийся по склону горы автомобиль. Я был не в силах ни вмешаться, ни перевести тему разговора.
«Он был слишком хорош, им хотелось поделиться, – продолжила она. – Я попросила его подождать. Вернулась к столику и предложила Синди сходить в женский туалет. Это было как сообщить подружке новость о суперраспродаже в модном магазине».
Правда это была или нет, но история лишила меня мужества настолько, что я бы так и не притронулся к Филомене, если бы она сама не проявила инициативу. Только теперь я понимаю, что она отдавала себе отчет в своих действиях. Она (выражаясь ее собственными терминами) уложила меня на лопатки только затем, чтобы дать возможность восстать из пучины отчаяния чуть позже. Когда мы, целомудренные в своем нижнем белье, наконец переползли на футон, я дрожал в предвкушении крушения. Минуту, а может и все пять, мы лежали бок о бок в кромешной темноте, после чего она повернулась и притронулась к моей щеке возле уха. Я замер. Когда же она прикоснулась к моему бедру, я чуть не разучился дышать. Меня разозлила ее история: и сам факт, что она спала с другими мужчинами до меня, и то, что она вынудила меня узнать об этом. Но я не мог продержаться долго, и она знала это. Когда она кончиком языка прикоснулась к мочке моего уха, меня затрясло.
