Текст книги "Вашингтонская история"

Автор книги: Джей Дайс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Фейс истерически засмеялась.

Впервые она заметила часы высоко на стене, над опустевшим помостом. Стрелки показывали десять минут седьмого. Скорее, подсказал ей внутренний голос, скорее надо позвонить Дейну Чэндлеру!

Она бросилась вон из зала, вихрем промчалась по безмолвному коридору, мимо колонн у входа, вниз по мраморным ступеням, и наконец очутилась на тротуаре. Улица, как раскаленная печь, обдала ее волной горячего воздуха, и все тело мгновенно покрылось испариной. Вечереющее небо было похоже на расплавленный металл.

После долгих поисков Фейс нашла телефон-автомат в той самой закусочной, где она сегодня завтракала, и, войдя в нестерпимо душную будку, набрала номер конторы Чэндлера – номер, который она знала наизусть. В трубке раздавался гудок за гудком, но никто не отвечал – рабочий день уже окончился.

Запах жареной рыбы ударил ей в ноздри.

Она выбежала из будки и с нервной, бестолковой суетливостью стала перелистывать телефонную книжку. Наконец она нашла букву «Ч» и провела пальцем вдоль ряда «Чэндлеров», но никак не могла найти Дейна. Она снова прочла все фамилии подряд.

Дейн Чэндлер в списке не значился.

Сердце Фейс замерло, и на секунду ей показалось, что она теряет сознание.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Фейс делала тщетные усилия, но никак не могла проснуться. Ей снилось, будто она связана по рукам и ногам, а председатель колотит ее по голове своим молоточком. Она не то застонала, не то вскрикнула и во сне услышала свой голос. По мере того как она приходила в себя, стук становился все явственнее.

Тэчер бил по ее подушке свернутой газетой.

Фейс тихонько засмеялась от облегчения – как хорошо, что это был только сон! Свернутой в трубку газетой они обычно пользовались, чтобы унять расшалившегося щенка Лики. Что это Тэчер, дразнит ее, что ли? Затем Фейс услышала его слова, и, когда до нее дошел их смысл, она сразу перестала смеяться.

Холодная ярость и вместе с тем нотки панического страха звучали в голосе Тэчера.

– Да проснись же ты, ради бога! – кричал он. – Проснись, Фейс! Проснись!

Она заставила себя окончательно очнуться. «Опять что-нибудь насчет Джини», – подумала она, готовясь выдержать бурную сцену. Но Тэчер швырнул ей на грудь газету.

– Читай!

Да, вот он, этот ужас, от которого никуда не спрятаться – черные буквы заголовка, вышиной в два дюйма каждая: «Дайкен обнаружил 39 красных в правительственном аппарате!»

Итак, Тэчер теперь знает все, удар обрушился на него, как только он, сев завтракать, взял газету. Фейс вздрогнула и поглядела поверх газеты ему в лицо. На нем отражались самые сумбурные и противоречивые чувства; его лицо сказало Фейс куда меньше, чем его голос. Возмущение, страх, даже просто стыд – все это можно было бы понять, но откуда эта странная виноватость с оттенком боязни? Впрочем, сейчас ей было не до Тэчера, – слишком велико было ее собственное смятение, слишком глубоко она была потрясена и возмущена. Она отпрянула к краю кровати, словно Тэчер уличил ее в каком-то чудовищном преступлении.

– Тэчер, я… я…

– Вот, смотри, – холодно сказал он, – в этом списке одно из первых имен по алфавиту – Фейс Роблес Вэнс! – Он помолчал, потом с бешенством выкрикнул: – Вэнс! Ты бы хоть подумала, чье имя позоришь!

– Тэчер, я здесь ни при чем, – взмолилась Фейс. – Это недоразумение, нелепая ошибка! Все разъяснится – иначе быть не может! Ведь я же ни в чем не виновата!

Тэчер молча сверлил ее взглядом, а она, сев в постели, откинула с лица светло-русые волосы и, не мигая, смотрела ему прямо в глаза.

– Пойми же, я ни в чем не виновата, – повторила она, стараясь убедить его в этом. И вдруг ей так захотелось, чтобы он обнял ее, приласкал, успокоил, сказал бы, что верит в нее и будет за нее бороться.

– Тэчер, ради бога… – с бесконечной тоской в голосе сказала она.

–  Вэнс! – перебил ее Тэчер. Синие глаза, которые когда-то улыбались ей так любовно, сейчас стали холодными, как металл. Он стоял перед ней с газетой в руке, прямой, словно шомпол – такой же, как на старой фотографии, где он снят в мундире военной школы. Никогда еще Фейс не видела его таким взбешенным и настолько поглощенным собственными переживаниями, что все окружающее для него не существовало. Казалось, он ведет какой-то длинный и горячий спор с самим собой.

– Ну как, скажи ты мне во имя всего святого, я объясню эту историю людям? – снова взорвался он. – Сегодня утром я приглашен играть в гольф с самим боссом и одним нашим важным клиентом: как, черт возьми, я объясню это им?!

– Тебе ничего не надо объяснять, – медленно сказала Фейс. – Не обращай на это внимания. Никто не верит Дайкену, а репутация комиссии известна всем. – Но несмотря на смелые слова, она как будто невольно оправдывалась перед ним.

Тэчер безнадежно махнул газетой и бросил ее на кровать.

– Не знаю, что я скажу нашим друзьям!

Фейс вдруг вспыхнула от злости.

–  Твоимдрузьям. Моим ничего объяснять не надо!

– Ты просто стопроцентная сука, с тобой еще и не то будет, но так тебе и надо! – крикнул он и выбежал из комнаты.

Фейс, преодолевая нервную дрожь, взяла газету, прочла статью от начала до конца и ощутила внезапную дурноту. Сколько раз она читала такие же статьи о других! Она с отвращением отшвырнула газету.

Потом поглядела в окно.

Стояло солнечное утро, обещавшее чудесный день для дальних прогулок. Струящийся ветерок шевелил белые занавеси из органди, пятна солнечного света трепетали в листве, словно брызги золотисто-желтой краски, упавшей с гигантской кисти. Как может земля казаться такой прекрасной измученному человеку, у которого на душе сплошной мрак?

Когда Тэчер снова появился в дверях, она все еще смотрела в окно, и по лицу ее катились слезы.

– Фейс, – сказал он. – Ты меня прости. Прошу тебя. Видишь ли, я…

Он порывисто повернулся и вышел, словно боясь, что скажет лишнее.

Фейс растерялась. Она услышала в его голосе только раскаяние, но не сочувствие. Он просил прощения за грубость, не понимая и не видя, как ей сейчас тяжело.

За окном, на ветке вяза, запищали птенцы – малиновка присела на край гнезда, держа в клюве жирного извивающегося червяка.

Фейс медлила над чашкой кофе, – в субботнее утро она любила завтракать не торопясь, – а Джини сидела у нее на коленях и болтала без умолку. Это была своего рода традиция, тщательно соблюдаемая матерью и дочерью, – в субботу за завтраком они обсуждали все, что произошло за неделю. Фейс надеялась, что эти беседы хоть чуточку восполнят те унылые дни, когда Джини возвращалась из детского сада и не заставала дома ласковой матери, умеющей все понять и всегда утешить.

– Я люблю нашу учительницу, – нараспев тянула Джини, – и люблю Донни, и люблю тебя, Фейс. – Девочка остановилась и беззаботно добавила: – Но, конечно, больше всех я люблю папочку! – Она искоса взглянула на мать, словно проверяя, какое впечатление произвели ее слова.

– Да, конечно, – отозвалась Фейс, ласково прижимая к себе девочку. – И ничего нет плохого, если порой, когда ты не в духе, мамочка нравится тебе меньше папы, потому что ты все равно ее любишь, а она любит тебя.

– Даже когда я плохая? – усомнилась Джини.

– Даже когда ты плохая и непослушная, я все равно тебя люблю, – сказала Фейс.

Джини вздохнула.

– Иногда ты меня шлепаешь и потом забываешь извиниться.

– Неужели? – засмеялась Фейс. – Прости, пожалуйста.

Джини тоже засмеялась, видимо удовлетворившись этим.

– Ах ты, котенок, – сказала Донни, вошедшая, чтобы убрать со стола.

Фейс взглянула няньке в лицо, не зная, заговорит ли та о статье в газете. Совсем недавно Фейс слышала из своей спальни сердитые выкрики Тэчера. Она поняла, что он срывает злость на Донни. Она часто удивлялась, почему Донни не уходит от них. Вот и сейчас Донни не пожаловалась на грубость Тэчера и ни словом не обмолвилась о газете. Она, как всегда, сохраняла безмятежно-спокойный вид, и в конце концов Фейс стало совестно за свое волнение.

Она крепко обняла Джини и в мерном успокаивающем ритме (больше для себя самой, чем для Джини, – подумала она) тихонько запела любимую песенку:

 
В зоопарк мы пойдем поскорей,
Много там разных птиц и зверей,
Там большая обезьяна
Утром рано, утром рано
С простыней и мылом выйдет из дверей.
 

Зазвонил телефон; Фейс оборвала песенку, прислушиваясь к голосу Донни, снявшей трубку.

– Да, она дома, – сказала Донни.

– Кто это, Донни? – спросила Фейс, удивляясь тому, что у нее мгновенно перехватило дыхание и забилось сердце. Почему она должна жить в страхе? Глупо, что даже от телефонного звонка ее бросает в дрожь.

– Это мисс Хезуэлл звонит из Балтиморы, – ответила Донни.

И Фейс поняла, что выдала себя с головой, не сумев скрыть огромного облегчения.

– Что это за ерунда? – услышала она голос Мэри-Маргарет, ясный и вибрирующий, ничуть не изменившийся со времени Беннингтонского колледжа. – Фейс, душенька моя, вся херстовская пресса подает тебя, как какую-нибудь дочь миллионера, сбежавшую с жокеем. Ради бога, в чем дело?

– Я знаю не больше тебя, – с оттенком раздражения ответила Фейс. Порой она завидовала бесшабашности и холостяцкой свободе своей бывшей подружки по комнате и чувствовала себя по сравнению с ней старой, измученной и усталой.

Мэри-Маргарет не слушала ее.

– Дорогая, они поместили твою фотографию тех времен, когда ты еще девушкой гостила у нас в доме. Ручаюсь, что к вечеру число членов коммунистической партии намного увеличится, а ты будешь получать тонны писем от поклонников. Вот, мол, какие красотки есть среди красных! Папа, увидев газету, заявил: «Я всегда считал, что ей нужно сниматься в Голливуде!»

– Мне не до шуток, – сказала Фейс.

– Мне не нравится твой мрачный голос, – продолжала Мэри-Маргарет. – Я сейчас приеду и развеселю тебя!

– Спасибо, милая, не надо. У меня и так сегодня куча хлопот, и мне некогда будет разнимать вас с Тэчером.

– Ну, не вешай нос! – щебетал жизнерадостный голос. – Звони мне каждый день, и я буду без конца повторять, что все это сущая ерунда! Ты и сама это знаешь, так что не делай глупостей.

– Хорошо, не буду.

– Ну, смотри же! Если они станут к тебе приставать, я пошлю этой милой компании банку крысиного яду!

Она повесила трубку. Отойдя от телефона, Фейс воспрянула духом. Да, есть люди, на которых можно положиться в беде!

Странно, что Тэчер всегда терпеть не мог Мэри-Маргарет. Вражда эта началась с самой свадьбы, когда Мэри-Маргарет была подружкой невесты.

Угловатая, плоскогрудая, умная, воинствующая феминистка Мэри-Маргарет превосходно играла в теннис и изучала органическую химию. Пышное платье подружки висело на ней, как на вешалке, и почему-то казалось, что она вся состоит из локтей. Но она обладала чудесным чувством юмора, заразительно смеялась, а при случае умела пустить в ход свой острый язычок. С Тэчером она держалась подчеркнуто вежливо, как бы чего-то остерегаясь, а для Фейс была хладнокровной поверенной и чем-то вроде старшей сестры.

В ее присутствии Тэчер переставал быть самим собой – куда только девалась его обычная жизнерадостность и обаяние. Он становился чопорным и натянутым.

– Я думаю, мисс Хезуэлл, – сказал ей Тэчер за коктейлем в первый же день приезда Мэри-Маргарет в дом его матери, – я думаю, что разговоры обитателей Тайдуотера вам покажутся изрядно скучными. Мы ведь только и знаем, что лошадей да охотничьих собак.

– Что ж, любопытно поглядеть на первобытную жизнь, – ответила та. – Может; мне удастся увидеть местных Джуксов и Калликаков [8]8
  Вымышленные фамилии семей с явными признаками вырождения, служивших объектом исследования для известных американских психологов.


[Закрыть]… – и продолжала бы в том же духе, если б Фейс не сделала ей страшные глаза.

Фейс была настолько встревожена, что вечером накануне свадьбы заговорила об этом с Тэчером.

– Тэчер, милый, мне хотелось бы, чтобы ты постарался быть чуточку полюбезнее с Мэри-Маргарет, – нерешительно сказала она. – Ведь это моя близкая подруга и очень славный человек.

Тэчер слегка скривил губы.

– Не понимаю, что ты в ней находишь.

Это было личное оскорбление. Ничего не видя от слез, Фейс выронила свадебный подарок, который она распаковывала. Хрустальная ваза разбилась вдребезги. Тэчер подбирал осколки, бледный, с напряженным лицом., «Неужели, – думала Фейс, – Тэчер ревнует меня к подруге?» Слезы быстро высохли, и лишь на ресницах осталась переливчатая радуга. Но облегчения, которое обычно приходит после бури, она не почувствовала…

Славная, добрая Хезуэлл!

Снова зазвонил телефон. На этот раз Фейс услышала голос Аба Стоуна.

– Ну, как вы, ничего? – спросил он.

– Все в порядке, – твердо ответила Фейс.

– Вот и ладно. Подробности расскажете после. Не думайте, что этим дело кончится. – Аб помолчал. – Как вам понравился Чэндлер?

Вопрос застал ее врасплох; прошло несколько секунд, прежде чем она снова овладела собой.

– Как вам понравился Чэндлер? – повторил Стоун.

– Он молодец. Просто молодец, – сказала Фейс, еле дыша.

– Он отнесся к вам дружелюбно? Дал какие-нибудь полезные советы?

– О да.

– Вот это я и хотел узнать. Вероятно, вы еще не успели рассказать ему про заседание. Обязательно позвоните ему в понедельник. И держитесь крепко. Я вам еще позвоню.

На этом разговор окончился.

Ей самой не верилось, что упоминание о Чэндлере могло так взволновать ее. Надо взять себя в руки, сказала она себе. Вся эта история поколебала ее выдержку, которой она всегда так гордилась. Она вспыхнула, услышав его имя, как девчонка, которую застали за вырезыванием пронзенного сердца на парте. Ведь она же взрослая женщина, и такие сентиментальные выходки ей вовсе не к лицу.

И все же неизвестно почему, Фейс вдруг стало весело.

– Джини, Джини! – закричала она. – Пора идти по магазинам – ведь сегодня суббота!

В ее словах прозвучало такое воодушевление, что, несмотря на прозаический смысл, их можно было переложить в песню.

Чудесное утро как нельзя больше подходило к ее настроению. Они с Джини и щенком Лики весело шагали под окаймлявшими улицу деревьями гинкго. Фейс сломала ветку с веерообразными листьями и дала Джини.

– Смотри, детка, вот японские веера для твоих кукол.

– Правда, – согласилась Джини и проворно шлепнула веткой Лики, который, натягивая поводок, тащил ее за собой.

Старинные каменные стены, увитые английским плющом, белые, из досок в елочку и красные кирпичные домики с зелеными ставнями, даже булыжники джордж-таунских улиц – все сегодня как бы приобрело особую прелесть. Фейс остро воспринимала все окружающие предметы, свет и тени, звуки и запахи дня. У нее было странное ощущение, будто она только что вышла из больницы после долгой болезни и впервые за много месяцев идет по улице. Она и видела все по-иному, будто ей даровали новое зрение. Но почему, вопреки всякой логике, у нее так легко на душе? Должно быть, только потому, что она внезапно перестала чувствовать внутреннюю напряженность и крепко поверила, что не одинока. Объективно ее положение ничуть не улучшилось, но у нее появились новые силы, и теперь она готова выдержать все, что бы ни ждало ее впереди.

Начиная субботний обход магазинов, Фейс и Джини неизменно заглядывали сначала в дешевую игрушечную лавчонку, где Фейс покупала Джини какой-нибудь пустячок. Фейс считала, что девочка еще слишком мала, чтобы иметь карманные деньги – вместо этого ей разрешалось выбрать любую игрушку или книжку с картинками не дороже двадцати пяти центов. Иногда у Джини разбегались глаза, и она с добрых полчаса не решалась остановить на чем-нибудь свой выбор; Фейс в это время обычно болтала с продавщицей. Они подружились, и благодаря Джини продавщица узнала фамилию Фейс. А Фейс в свою очередь узнала, что девушка ушла со второго курса колледжа и поступила на работу – ей не на что было жить. Как и Тэчер, она была уроженкой штата Виргиния, и волосы у нее были почти такие же льняные, как у него. Но в отличие от Тэчера она выросла в горах и с презрением относилась к аристократам из Тайдуотера, этим белоручкам, которые никогда не утруждают себя работой. Она обладала простенькой, спокойной миловидностью, и Фейс подчас даже завидовала ее свежести.

– Доброе утро, миссис Вэнс, – сказала девушка и улыбнулась Джини.

– Доброе утро, – сказала Джини, тщательно копируя выговор продавщицы; впрочем, делала она это так мило, что получалось вовсе не обидно. Женщины рассмеялись.

Джини сразу же заметила игрушечную ванночку и в упоении принялась совать в нее маленькую резиновую куколку. Лики тоже нашел себе дело – он обнюхивал пол.

– Судя по газетам, вы стали знаменитостью, миссис Вэнс, – сказала продавщица.

Фейс, захваченная врасплох, покраснела и мгновенно насторожилась. Как бы дружелюбно ни относилась к ней раньше эта девушка, они ведь в сущности совсем не знают друг друга. На лице Фейс появилось холодное, замкнутое выражение.

– Что ж, думайте как вам угодно, – отрывисто сказала она.

– Я ведь не в обиду вам это сказала, – торопливо заговорила смущенная девушка. – Я только хотела сказать, что…

«Что же? – спросила про себя Фейс. – Что?»

Девушка встретилась с ней взглядом, и в ее голубых глазах мелькнуло сострадание.

– Мне думается, – сказала она, – многие просто не знают, как к этому нужно относиться. – Она оглянулась, как бы желая убедиться, что их никто не слышит, и, понизив голос, продолжала: – Может, вы помните, как мы в прошлом году бастовали? Помните, что было тогда с нами? Разве вы не читали в газетах – фирма объявила, что нас подстрекают коммунисты и мы бастуем в угоду красным? А почему мы бастовали, вы и сами прекрасно знаете. Ну, а что про нас наговорили хозяева, – смех, да и только; мы даже стали звать друг друга «товарищ». И теперь, когда я вижу, что кого-нибудь расписывают в газетах, мне всегда вспоминается, как это было с нами. Вот что я хотела сказать. Понимаете?

– О да, – горячо ответила Фейс; она почувствовала в словах девушки искреннее участие; пожалуй, за всю жизнь она не встречала ничего подобного. Она старалась представить себя на месте молоденькой продавщицы: могла бы она так посочувствовать судьбе совершенно постороннего человека? Впрочем, несмотря на всю разницу в положении, участь у них общая, – а поэтому Фейс прониклась к девушке такой же искренней симпатией. И пусть слову «товарищ» придают теперь опасный смысл, все равно они с ней – товарищи.

– Спасибо, – прошептала Фейс, – большое спасибо.

Уплатив за ванночку, она позвала Джини и Лики и, улыбаясь, пошла дальше.

И еще с добрый час улыбка держалась на ее губах и трепетала где-то внутри.

Она отвела Джини домой – к девочке должен был прийти Билли Сигрейв, ее закадычный приятель по детскому саду. Поцеловав дочку, она торопливо отдала распоряжения Донни насчет обеда и помчалась в парикмахерскую, чтобы успеть к назначенному времени. Вымыть голову и уложить волосы у хорошего парикмахера – это была почти единственная роскошь, которую она позволяла себе более или менее регулярно. Затраты на эту роскошь она оправдывала тем, что на службе надо выглядеть хорошо, чтобы сохранить за собой место. Оправдание было ей совершенно необходимо, потому что она ходила к Этьену – в одну из самых дорогих парикмахерских на Коннектикут-авеню.

После мытья волос Фейс, наслаждаясь блаженным ощущением легкости, сидела под электрической сушилкой. Струи теплого воздуха действовали успокаивающе, и, быть может, впервые с тех пор, как в ее жизнь вторглась розовая повестка, она ощутила душевное умиротворение. На губах ее еще дрожала улыбка, сдержанная, еле заметная, но все же самая настоящая улыбка. Несколько раз она вспоминала о Тэчере, но не допускала, чтобы он завладел ее мыслями. «Эти минуты покоя мне необходимы, – говорила она себе, – чтобы укрепить волю для того, что еще предстоит». Думать о Тэчере, думать о неприятном ей не хотелось. Хорошо бы стать растением, животным, минералом… Только бы погрузиться в бездумный покой. Иногда по ночам, когда бессонница нагоняла на нее мрачные мысли о том, что жизнь не удалась, а могла бы сложиться совсем по-другому, ей хотелось заплакать, закричать. Но сейчас не надо этого. Не надо.

Так она сидела, словно в полузабытьи, а в это время тихая музыка, звучавшая по радио в соседней кабине, смолкла и началась передача последних известий. Сначала Фейс слышала только монотонно бубнивший, похожий на уханье насоса голос диктора, затем неожиданно услышала свое имя. Она резко выпрямилась и застыла.

Кто-то выключил радио; из соседней кабинки доносились приглушенные голоса. Фейс напрягла слух – теперь все чувства ее были обострены до предела.

За стенкой переговаривались шепотом две женщины, очевидно, парикмахерши.

– Ну ясно, это она, – сказала первая. – Не знаю, как ее по имени, но безусловно это она.

– Какая наглость – пришла как ни в чем не бывало! – возмущалась вторая.

– А по виду, право же, не скажешь, что она коммунистка, – продолжала первая, – но кто их теперь разберет. У меня была клиентка из русского посольства, а я долго не догадывалась, что она – красная! Волосы у нее были такие тонкие – ну, никак не уложишь.

– Вот уж ни за что не стала бы обслуживать коммунистку!

– А эта наверняка еще и шпионка. Только у меня она ничего не выпытает. Должно быть, ей страшно хотелось бы узнать, что мне сказала на прошлой неделе жена английского посла, – но дудки, из меня этого никто клещами не вытащит, а тем более она!

– Следовало бы выслать ее из Америки. Пусть себе едет в Россию, если там ей так нравится, – может, она оттуда и явилась, кто ее знает.

Голоса затихли.

Через несколько секунд в кабину вошла парикмахерша, деловито-оживленная, в хрустящем белом халате.

– Ну как, мадам? – осведомилась она. – Кажется, почти готово? Вас ничто не беспокоит?

– Беспокоит, – сказала Фейс. – Будьте добры, расчешите волосы и отпустите меня.

Сердце ее колотилось, от улыбки уже не осталось и следа.

Она бесцельно зашагала по улице и прошла мимо соблазнительной витрины Жана Мату, даже не заметив ее. Зато ей попался на глаза газетный киоск. Вот они, отпечатанные жирной черной краской, назойливые заголовки, бесконечные вариации на одну и ту же тему. Ее вдруг неудержимо потянуло к этим газетам; взять бы сейчас и скупить их все и с болезненным удовольствием читать и перечитывать эти страшные сообщения. Она чуть было не поддалась порыву, но тут ее внимание привлекла обложка журнала «Нью Рипаблик»: передовая статья громила Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности.

Фейс открыла сумочку, достала две монетки по десять и пять центов и хотела было купить журнал, но вдруг оробела. Ведь это – Вашингтон. Здесь далее ребенок поостережется покупать на улице левую литературу. Фейс заколебалась.

Толстая старуха громко окликнула ее из киоска:

– «Нью Рипаблик», мисс?

При звуке этого голоса Фейс совсем перепугалась и опустила монетки обратно в сумочку.

– Нет, спасибо. Мне ничего не нужно. Спасибо.

Она выбранила себя за дурацкую трусость, но тем не менее ей пришлось напрячь волю, чтобы не броситься бегом от киоска. «Дура, дура», – шептала она про себя. Надо было купить еще какую-нибудь газету и спрятать под нее журнал. Но тем самым она подтвердила бы, что совершает нечто противозаконное. Нет, с какой стати! Ведь она имеет право покупать все, что ей угодно. А все-таки страх овладевал ею все больше и больше. Фейс вздрогнула. Хоть бы дали свободно вздохнуть! Почему они не оставят ее в покое! Почему?

Ей показалось, что за ней кто-то идет, но она даже не посмела оглянуться. Вместо того она ринулась в первую попавшуюся аптеку и вошла в телефонную будку. Дрожащими пальцами она набрала номер конторы Чэндлера, – а вдруг он случайно окажется там? И она действительно услышала голос Чэндлера.

– Мне нужно вас видеть, – в отчаянии проговорила она. – Я не могу ждать до понедельника! Из-за этой истории со мной творится что-то странное. Я чувствую себя ужасно. Мне все время кажется, будто за мной следят.

Голос Чэндлера в телефонной трубке звучал еще протяжнее, чем в прошлый раз, но не был лишен теплоты.

– Конечно, пожалуйста, – сказал он. – Я был очень огорчен, не дождавшись вашего звонка после заседания. Может, мы сейчас позавтракаем вместе? Хотите? Я встречу вас в «Холле».

– Чудесно, – ответила Фейс. – Просто чудесно!

«Он сказал: „огорчен“, – думала она, повесив трубку. – Неужели он в самом деле был огорчен?»

Почему-то при этой мысли она сразу успокоилась и даже дышать стала ровнее.

Потом она заметила мужчину в соседней будке, который смотрел на нее, но, встретившись с ней взглядом, быстро отвел глаза.

Она стремительно выбежала из аптеки.