Текст книги "Вашингтонская история"

Автор книги: Джей Дайс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

7

В этот вечер Фейс заснула и наутро проснулась, думая только об одном – о коротком телефонном разговоре. А ночью ее мучили, похожие на иллюстрации Дорэ, кошмары, которые порядком изнурили ее и привели в полное смятение. Ее преследовало нечто, при дневном свете терявшее очертания и оттого казавшееся бесконечно страшным.

Взглянув на себя в зеркало, она испугалась: такое у нее было измученное лицо. Вокруг потускневших глаз залегли сине-желтые тени. Плотно сжатые губы, казалось, вот-вот задрожат. Фейс тщательно причесалась и положила на лицо легкий грим, но это не помогло.

Ночью Тэчер сделал попытку к примирению и ласково погладил ее. Но Фейс было неприятно его прикосновение, и она отодвинулась от него подальше. В его ласке было что-то фальшивое, и это взбесило Фейс. Она ненавидела его сейчас всем сердцем, – такого чувства он еще никогда ей не внушал. Она машинально надела черную бумажную юбку и свежую блузку с длинными рукавами. Ничего яркого, скромно и опрятно. Только бы не привлекать к себе внимания, съежиться, сжаться, стать меньше мышки. Быть может, они не заметят ее, забудут, пройдут мимо, если ничто не бросится им в глаза. Вот бы стать невидимкой!

В ее распоряжении так мало времени. Явиться к десяти утра, сказал ей по телефону мужской голос, и не опаздывать. Если бы они собрали о ней хоть какие-нибудь сведения, им было бы известно, что она никогда не опаздывает, подумала Фейс. Но, по-видимому, эта ее черта их не интересовала.

И еще: ей было сказано, чтобы она пришла одна. Ни свидетелей, ни адвокатов. Она все снова и снова мысленно повторяла эту фразу. «Ни свидетелей, ни адвокатов, ни свидетелей, ни адвокатов, ни…»

Сегодня Тэчер, вопреки своему обыкновению, встал рано и тотчас ушел из дому. Он почти не разговаривал с ней. Должно быть, вид жены тревожил его куда больше, чем она предполагала. А возможно, и он, подобно многим другим, боялся, как бы тень не упала и на него. Да что она, прокаженная, что ли! Фейс начала бояться людей: ей не хотелось ходить в гости, на службу, выходить из дому вообще.

В это утро она решила облегчить Донни работу и сама собрала Джини в садик: ведь повозиться с ребенком такое наслаждение! А Джини точно чувствовала, что Фейс чем-то взволнована, и была особенно мила. «Вот она, материнская услада, вознаграждение за все горести и беды», – подумала Фейс. Джини была в восторге от того, что мать одевает ее: она даже обещала заэто «нарисовать маме золотую рыбку и потом вставить ее в рамку». Фейс вернула дочурку с полдороги, когда девочка уже со всех ног мчалась к поджидавшему ее автобусу, и крепко поцеловала во влажный висок под крутыми каштановыми завитками.

С уходом Джини дом сразу опустел, и Фейс, несколько ошеломленная наступившей тишиной, вернулась к своим заботам. Прежде всего она позвонила на службу и сказала, что задержится. Затем она позвонила Дейну Чэндлеру. Когда она рассказала ему о вызове, он присвистнул.

– Я ждал этого, – сказал он, – но не так скоро. Раз за вас взялись со всех сторон, дело худо. Но главное – ничего не подписывайте. Ни при каких обстоятельствах. Даже если будут угрожать. Поняли?

– Да, – покорно сказала она, чувствуя, как в душе ее без всяких видимых оснований затеплилась надежда… просто потому, что она разговаривала с Чэндлером. – Да, я поняла.

– Отлично. Можете вы зайти ко мне в контору, после того как вас отпустят?

– Могу ли? Ну, конечно!

И, повесив трубку, она почувствовала, что ей стало легче дышать.

Утреннее солнце медленно рассеивало туман, упорно стлавшийся по земле. На улицах было жарко, как в бане: собаки уже лежали, высунув языки, а дети бегали чуть ли не голые. Фейс, привыкшей в это время сидеть у себя в канцелярии, утро показалось необычайно тихим. Даже зловеще тихим. «Мир и спокойствие, которые царят вне стен Федерального бюро, предвещают бурю внутри», – подумала она.

Ей было велено явиться не в высокое здание с колоннами, находившееся между Пенсильвания-авеню и Конститьюшен-авеню, где помещалась канцелярия начальника, а в соседнее здание на Кей-стрит. В большом доме имстало тесно, и онирасползлись по всей столице. Ихразвелось такое множество, и у нихбыло столько дел.

До сих пор Фейс сама не сознавала, что думала о них,как о чем-то собирательном, как о некоей абстрактной силе, которую, раз выпустив на волю, теперь уже ничем не сдержать. Во всеоружии своего могущества онинаступали и наступали, будто катилась невиданная лавина, сметая все на своем пути, увлекая за собою, точно пылинки, людские судьбы. И хотя разум подсказывал Фейс, что лавина настигла ее, она не могла этому поверить. Ведь это как смерть – непостижимо, ужасно.

Фейс с трудом заставила себя сдвинуться с места, – она могла бы простоять так целую вечность перед новым зданием. Может, если она двинется, лавина не настигнет ее. Она сделала шаг, потом другой и вдруг не без удивления обнаружила, что направляется прямо к подъезду неприглядного дома, скрывавшего ихот ее испуганных, широко раскрытых глаз.

За дверью она увидела вооруженного охранника в форме.

– Эй! Вам что надо?

Слова эти вернули ее к действительности.

– Меня вызывают в комнату пять-Б, – смело сказала она, хотя в душе сильно трусила.

Он отошел к столу и снял телефонную трубку.

– Пять-Б, – произнес он и через минуту продолжал: – Говорит О'Брайен. Вы не спустили мне списка на утро. А тут пришла какая-то девушка. – Он послушал и раздраженно, с грохотом бросил трубку на рычажок.

– Ваша фамилия Вэнс? – спросил он.

– Да, – еле слышно ответила она.

– Так, так! – Он нажал кнопку, и из боковой двери вышел другой вооруженный охранник. – Проводи ее в пятую-Б, – сказал он, кивая в сторону Фейс.

Она последовала за дежурным к старенькому лифту, и они медленно поднялись на пятый этаж. Проезжая мимо этажей, Фейс видела длинные залы, уставленные картотеками; за столами сидели служащие, а у каждой двери стояла вооруженная охрана.

Однако на пятом этаже все было по-иному. Огромный зал посредством раздвижных перегородок был разбит на маленькие комнатки. «Точно врачебные кабинеты», – иронически подумала Фейс. На одной из перегородок значилась большая черная буква «Б». В это помещение и провел Фейс дежурный.

Ее встретил скучающий молодой человек с льняными волосами и светлыми бровями и ресницами, точно выцветшими от солнца. Если бы Фейс столкнулась с ним на улице, она бы прошла мимо, даже не заметив его. Над раскрытым блокнотом, возле которого лежал отточенный карандаш, сидела не менее скучающая стенографистка.

– Сюда, пожалуйста, – сказал молодой человек, указывая на стул. По первым же его словам Фейс поняла, что он уроженец Юга, должно быть из Арканзаса, хотя трудно было сказать наверняка.

Она вспомнила слова мистера Каннингема, который сказал однажды, что Юг – это родина полисменов. Южные колледжи, сказал он тогда, существуют специально для того, чтобы там учились белые англосаксы, выходцы из средних слоев, ярые противники рабочего класса. Там их натаскивают, а потом предлагают место, почести и славу. И новые рекруты пополняют ряды. Рекруты вроде этого. Агенты Федерального бюро. Как ни верти – тайная полиция.

Когда молодой человек с льняными волосами повернулся к своему столу, Фейс заметила, что в том месте, где обычно носят револьвер, его пиджак слегка оттопыривается. У нее перехватило дыхание: неужели ее считают такой опасной? Она на секунду прикрыла глаза, но тут же снова открыла их и попыталась улыбнуться.

– Так вот, у нас к вам немало вопросов, – сказал молодой человек, усаживаясь и придвигая к себе коробку с манильскими сигарами. – Отвечайте «да» или «нет» – чем чаще вы будете так отвечать, тем лучше, и говорите медленно, чтобы стенографистка успела все записать. Но сначала надо принести присягу. И помните: клятвонарушителей жестоко карают, так что лучше не втирайте нам очки. Вы меня поняли?

– Да… конечно, поняла.

– Тогда поехали. Ваше имя?

И началось. Вопросы так и сыпались. Где работаете? Давно ли? Как фамилия непосредственного начальника? Где и когда родились? Как звали родителей? Замужем? А как зовут мужа? Имя ребенка? Девичья фамилия? Адрес? Где еще проживали за последние пять лет? Где учились? Были ли за границей – где и когда? С какой целью выезжали?

Фейс отвечала на все вопросы прямо, стараясь по возможности не проявлять волнения. Вопросы задавались скороговоркой, со скучающим видом; ответы выслушивались бесстрастно. Стенографистка записывала как автомат. Потом характер вопросов вдруг изменился.

– У вас снимали отпечатки пальцев?

– Да, конечно, – сказала она, – у всех правительственных служащих снимают отпечатки пальцев.

– А вы возмущались тем, что вас заставляют давать отпечатки пальцев?

– Н-не… не помню.

– Да или нет? – В мягком голосе южанина появились стальные нотки.

– Я же сказала, что не помню!

– Принадлежите ли вы, или, быть может, раньше принадлежали к организации, которая стоит за ниспровержение правительства Соединенных Штатов путем насильственного захвата власти?

– Нет! Конечно, нет!

– Были ли у вас высказывания, порочащие правительство Соединенных Штатов?

Она помедлила.

– Критические – да, были, но не порочащие в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Я, конечно, критиковала политику нашего правительства, это мое право.

Молодой человек позволил себе слегка улыбнуться, однако улыбка у него была не добрая, а циничная.

– Высказывались ли вы когда-нибудь положительно о Союзе Советских Социалистических Республик?

Она удивилась.

– Безусловно – в разное время и по разным поводам – во время войны. Ну что за нелепый вопрос! Ведь я могу говорить все, что мне вздумается об этой стране или о любой другой, да и вообще о какой угодно!

Агент метнул на нее злобный взгляд.

– Я не просил вас излагать вашу точку зрения. Я задал вам вопрос, на который вы должны ответить «да» или «нет». Итак, «да» или «нет»?

– На такой вопрос просто невозможно ответить, – сказала она дрогнувшим голосом.

– Вы когда-нибудь читали произведения Карла Маркса?

– Некоторые читала, – быстро ответила она, подумав про бюст Моцарта. – В колледже, когда изучала экономику. Не могу сказать, чтобы я их поняла, хотя основной смысл уловила.

– Какие газеты вы читаете?

– Какие попадутся, – сказала она, закипая злобой.

– Я попросил бы все-таки назвать их, – продолжал он.

– Да вам-то какое дело! – вспылила она.

Молодой человек не сказал ни слова, лишь многозначительно кивнул в сторону стенографистки, записывавшей их разговор с удивительной быстротой.

– Я бы все-таки хотел, чтобы вы отвечали на мои вопросы, – заметил он. – А то очень уж односторонний получается протокол. Ну, хорошо, я вам задам другой вопрос. Ваш отец был американским гражданином?

Фейс судорожно глотнула слюну.

– Нет… но он намеревался принять американское подданство. Он уже выправил кое-какие бумаги, но внезапно умер.

Следователь снова как-то неопределенно улыбнулся.

– Вы приехали в нашу страну в возрасте пяти лет вместе с родителями из Испании?

– Да, – сказала она и поспешно добавила: – Надеюсь, то, что я родилась в Америке, не вызывает у вас сомнений?

– Вы уже говорили об этом, когда отвечали на один из предыдущих вопросов, – сказал следователь равнодушно, точно он был не человек, а робот. – Получали ли вы когда-нибудь деньги за вашу деятельность в пользу бывшего испанского правительства?

Фейс почувствовала, как напряглись жилы у нее на шее: не столько от страха, сколько от злости. «Чего они добиваются, – подумала она, – хотят наклеить на меня ярлык иностранного агента?» Фейс знала, что существует специальный закон, предусматривающий всякого рода наказания для иностранных граждан, которые не зарегистрированы в Министерстве юстиции, – только не могла вспомнить, давно ли этот закон введен в силу, она просто слышала о нем у себя в Департаменте. Боже правый! Нет, не может быть…

– Так что же вы молчите? – донесся до нее голос следователя. – Вы поняли мой вопрос?

– Конечно, поняла, – вспыхнула она. – Вы думаете, я круглая дура? Что ж, извольте, я вам отвечу: моя деятельность в пользу бывшего испанского правительства была абсолютно добровольной, и я не намерена ни сожалеть о ней, ни оправдываться.

– Больше у меня вопросов нет, – сказал агент таким тоном, точно и не слышал ответа Фейс. – Вы ничего не хотите добавить?

У нее было какое-то странное ощущение, точно он вызубрил все это наизусть и произносил машинально, как разносчик, который ходит от двери к двери, а ее ответов даже не слышал. Стенографистка потрудилась на славу, все было записано, так что не имело значения, слышал агент ее ответы или не слышал. И Фейс вдруг захотелось наброситься на него с кулаками, заставитьего услышать, понять, что перед ним живое существо. Но она знала, что это бесполезно.

– Да, – сказала она, – я хочу кое-что добавить! – Она помолчала, проверяя какое впечатление произвели ее слова. Но лицо его оставалось бесстрастным. Зато на стенографистку они оказали свое действие: она спокойно закрыла блокнот и стала собирать свои вещи. Говорить что-либо теперь было вдвойне бессмысленно. И все-таки Фейс заговорила.

– Во-первых, я не понимаю, – начала она, – зачем меня сюда вызвали. Мне непонятна цель этого расследования: чего, собственно, от меня хотят? Я ничего плохого не сделала, так что вы понапрасну тратите время, а также деньги налогоплательщиков. Многие вопросы, которые вы задали, мне не понравились! Я считаю их неправомерными и пристрастными! Я считаю…

– Ну ладно, хватит… – прервал ее агент. – Если к этому сводится вся ваша болтовня, я просто занесу в протокол, что вы заявили протест. Так у нас принято. А то только зря будем тратить время и бумагу. – Он кивнул стенографистке, и она что-то приписала. – Разговор окончен. Явитесь завтра в десять утра подписать протокол.

– Премного благодарна, – бросила Фейс, задыхаясь от злости. – Только завтра я к вам не приду! И ничего подписывать не стану, пока рядом со мной не будет адвоката и я не буду иметь возможности сама задавать вопросы.

– А я бы вам советовал прийти, – зловеще сказал он, но на лице его промелькнула тень беспокойства. – Наверху не очень любят, когда протокол не подписан.

–  Ничего подписывать я не стану, —заявила Фейс. – Я свободна?

Она боялась за себя: еще минута, и она бросит ему в голову мраморный чернильный прибор, стоящий перед ним на столе, и тогда неприятностей не оберешься. Надо поскорее уходить, а то она не выдержит: в ней закипала такая ярость, что, казалось, она сейчас взорвется вместе с этим зданием и всем, что в нем есть. Единственное, что ее удерживало от взрыва, – дурацкая мысль: «Ведь я же сеньорита, испанка!» Мысль эта была настолько нелепа, что Фейс чуть не рассмеялась вслух и сразу взяла себя в руки.

Когда за ней, наконец, явился дежурный, агент поспешил отпустить ее и, повернувшись к стенографистке, заметил:

– Ох, детка, ну и задала она мне жару!

Лишь когда Фейс снова очутилась на душной, пышущей зноем улице и почувствовала себя на свободе, она начала успокаиваться. После того, что было в комиссии, все это казалось фарсом, верхом абсурда. Она прислонилась к фонарю и расхохоталась. Какие же они напыщенные ослы, идиоты! Какие… какие… Но ничего другого она придумать не могла. И вдруг она вздрогнула, по телу ее пробежал озноб. Да нет же! Это не сон, это действительность! Она недооценивает их, недооценивает сегодняшнего расследования. Вся эта возня нужна им только для вида. Какие немыслимые дни она переживала, каких немыслимых встречала людей, в какие немыслимые попадала переплеты. И все-таки это было явью. Мучительной явью. Теперь главное – заставить себя понять, что там, у них,собирают материал и складывают в секретную папку с надписью «Фейс Вэнс».

И все это происходит в Соединенных Штатах Америки.

Обессиленная, дрожащая, направилась она в контору Дейна Чэндлера. И только одна мысль владела Фейс: что сталось бы с ней, если б не он?

8

Стояла особая предрассветная тишина. Фейс проснулась от шума и грохота в ванной – должно быть, это Тэчер там буянит; она лежала и прислушивалась, делая вид будто спит. Тэчер не обедал дома и даже не предупредил ее об этом. Измученная событиями минувшего дня, она легла в девять часов, но с твердым решением не спать и дождаться мужа. Ей хотелось поговорить с ним. «Хорошо, что я его не дождалась», – подумала сейчас Фейс.

Она лежала на деревянной кровати в тонкой ночкой сорочке, прикрытая лишь простыней. Но и это казалось лишним в душной и влажной ночи без малейшего ветерка. Все окна были распахнуты настежь; Фейс слышала кваканье лягушек и нескончаемое, настойчивое стрекотанье кузнечиков. Вдали залаяла собака – должно быть в негритянском квартале, и прокричал козодой. Да, несмотря на европейскую архитектуру, Вашингтон – это все-таки американский юг. Внезапно до Фейс донесся звук, какой редко можно услышать в большом городе, – звук, почему-то наполнивший ее неизъяснимой грустью: свисток паровоза. И даже не свисток, а рыдание, всхлип – словно машина оплакивала участь человека.

Визит к Дейну Чэндлеру не улучшил настроения Фейс. Чэндлер с серьезным видом выслушал ее рассказ о допросе и сделал несколько пометок в записной книжке. Он, казалось, торопился и нервничал, – только по окончании их краткой беседы он одарил ее своей открытой, чуть печальной, как у Дон-Кихота, улыбкой, которая так нравилась ей. Уже уходя, она вскользь упомянула, что была у Моди Винсента. Лицо Чэндлера снова приняло серьезное выражение.

– Жаль, что вы со мной сначала не посоветовались, – сказал он. – Я бы на вашем месте не стал встречаться с Моди Винсентом. Возможно, вы и не повредили себе, но уж, во всяком случае, это не принесло вам никакой пользы.

– Нет, принесло, – возразила она, – это меня кое-чему научило. Я, так сказать, сократила внутреннюю линию своей обороны.

– Ну что ж, – заметил Чэндлер, – будем считать это тактической победой.

И тем не менее после разговора с Чэндлером Фейс пришла в полное уныние. Она попыталась скрыть от него свое разочарование и была уверена, что ей это удалось. Все в том же подавленном настроении, глубоко задумавшись, направилась она домой и вдруг столкнулась с Илейн Биверли, выходившей из банка.

– А я думала, что вы в Мейне! – воскликнула Фейс, не пытаясь скрыть холодной враждебности.

– Ну что вы, дорогая! Какой там Мейн, когда дел по горло! – воскликнула миссис Биверли. – Я так рада, что мы с вами встретились. Я читала в газетах. Как-то бедняжка Тэчер? Вся эта шумиха в прессе, наверно, вконец измучила его!

– Право, не знаю, он мне ничего не говорил, – ответила Фейс, задетая за живое. – Нападают-то все-таки на меня, а он в стороне!

Тонкие губы на сморщенном лице поджались.

– Зачем же обижаться, милочка? Нельзя быть такой раздражительной! От злости расстраивается пищеварение и портится цвет лица, – а ведь это вряд ли понравится Тэчеру. Пойдемте лучше позавтракаем вместе, и вы расскажете мне, как это вас угораздило попасть в такую ужасную историю.

– Нет, благодарю вас, – сказала Фейс, невольно попятившись, – я… я очень спешу. Мне надо поскорее вернуться на работу. – Она отлично знала, что получается, когда Илейн Биверли пускает в ход свой язычок. Что бы ни сказала Фейс, все будет повернуто против нее. – Нет, благодарю вас! – повторила она, повернулась и заспешила прочь.

На работе этот день ничем не отличался от других. Никаких событий. Мария сообщила, что мистер Каннингем спешно отбыл в Нью-Йорк по каким-то делам, связанным с Организацией Объединенных Наций: он пробудет в отсутствии несколько дней. И неприятный осадок, оставшийся у Фейс после встречи с Илейн, так и не растаял.

Илейн, конечно, тут же призовет к себе Тэчера и не успокоится, пока не выудит у него всех подробностей. Но сейчас Фейс это было безразлично. Все казалось таким несущественным в этот тихий предрассветный час.

Ленивый ход ее мыслей был прерван появлением Тэчера, тяжело плюхнувшегося на постель. Пружины заскрипели, и Тэчер устало произнес: «Уф-ф-ф…» Фейс по обыкновению почувствовала запах виски, но на сей раз Тэчер, видимо, вполне владел собой.

Фейс повернулась на бок и приподнялась на локте. «Странная вещь: два человека лежат рядом, а кажется, будто кровать пуста», – подумала она.

– Тэчер, – позвала она шепотом. – Тэчер, – настойчиво повторила она, – я хочу поговорить с тобой. Если ты будешь долго спать, мы не увидимся за завтраком… – она помедлила. Может, действительно не стоит сейчас ему говорить? Может, лучше позвонить ему на службу?

– В чем дело? – буркнул он, недовольный тем, что ему не дают заснуть. – Неужели нельзя выбрать для разговора другое время?..

По его нетерпеливому тону она поняла, что сейчас самый удобный момент сказать обо всем: ему так хочется спать, что он не станет докучать ей расспросами.

– Нет, – сказала она, – это очень важно.

– Все насчет того дурацкого допроса, что ли? – спросил он таким безразличным тоном, словно ее дела нимало не интересовали его, и приоткрыл глаза.

Она видела в полутьме, что он еле борется со сном.

– Я наняла адвоката, – сказала она. Ей хотелось встряхнуть Тэчера, заставить его слушать, заставить мучиться вместе с ней.

– О, – зевнул он, – только и всего? По-моему, это давно пора было сделать.

– Адвоката зовут Дейн Чэндлер. Я пригласила его к обеду, чтобы поговорить о моем деле. – Фейс затаила дыхание. Она решила свести их без дальнейших проволочек. Так по крайней мере ей, быть может, удастся оградить себя от подозрений Тэчера.

– Ну и хорошо, – сказал Тэчер и снова зевнул. Он глубоко вздохнул, собираясь заснуть, как вдруг новая мысль пришла ему в голову: – А где ты откопала этого Чэндлера?

Она помедлила.

– Через Аба Стоуна, – не без внутреннего содрогания ответила она.

Тэчер поднял голову:

– Да неужели ты не можешь обойтись без этого типа! Мало тебе своих бед, что ли? Он наверняка подсунул тебе какого-то проходимца, и теперь ты вообще не выкрутишься! О господи, ну когда ты, наконец, научишься распознавать этих красных?

– И вовсе он не проходимец! – возмущенно воскликнула Фейс. – Он работает в фирме Стерлинга, Харди, Хатчинсона и Мак-Ки!

– Ого! – удивился Тэчер. – Оказывается, ты важная птица, раз эта фирма берется тебя защищать. Ведь чтобы такие звезды взялись за дело, оно должно быть и впрямь не шуточным. Как это ты сумела заинтересовать их, просто не понимаю. – Он помолчал, разглядывая ее при свете наступающего дня. – Придется повнимательнее приглядеться к этому Чэндлеру. Такой любезный молодой человек и так интересуется моей женой! Уж я рассмотрю этого типа, будьте уверены…

Он повернулся к ней спиной и тут же заснул.

Как только кончился рабочий день, Фейс поспешно вышла из канцелярии и, взяв такси, помчалась домой, чтобы успеть переодеться до прихода Чэндлера. К ее удивлению, Тэчер уже был дома: когда она пришла, он наливал в стакан виски из графина.

Он потер нос, делая вид, будто озадачен.

– М-да, – сказал он, – оказывается, ради какого-то Чэндлера можно и домой прийти вовремя.

– Но ведь это очень для меня важно, – холодно возразила Фейс. И все-таки покраснела.

Прохладный душ несколько успокоил ее, помог утишить волнение, снедавшее ее весь день. При всем желании честно разобраться в себе, она так и не могла решить, откуда у нее это смятение: от того ли, что она обеспокоена происходящим, или от того, что брак ее оказался таким неудачным? Как бы то ни было, ома призналась себе, что одевается для Чэндлера и только для него, интересуясь им не как адвокатом, а как мужчиной.

Пока Фейс переодевалась, Джини, игравшая во дворе, раз десять вбегала в комнату со своим щенком.

– Мамочка, – сказала она наконец, – мне скучно. Никто со мной не играет. – И она надула губки.

Фейс подозвала ее и, поцеловав, шепнула:

– Обожди, мы что-нибудь придумаем. Пойди скажи Донни, чтобы она приготовила тебе ванну. А потом можешь попудриться маминой большой пуховкой. Хочешь?

– Ох, мамочка! – Джини просияла и выбежала из комнаты.

У Фейс от слез горели глаза. Ей почему-то вспомнились слова Вергилия: «…lacrimae rerum» [11]11
  «Слезы есть о делах…», «Энеида» I, 462.


[Закрыть]. Она выкупала Джини, приготовила ее ко сну и надела вечернее платье.

Когда Фейс спустилась в гостиную, Тэчер поднял голову и взглянул на нее.

– Ты великолепно выглядишь, дорогая, – сказал он, помешивая кусочки льда в высоком стакане. – Просто великолепно. Я уж и не помню, когда ты так выглядела.

– Тэчер, – сухо сказала она, пропуская мимо ушей его слова, – я бы очень просила тебя подождать с коктейлями до прихода гостя. – Увещевать Тэчера было бесполезно, она знала это, но надо же было что-то сказать.

– О, не беспокойся, на его долю хватит. Об этом я позабочусь.

– Прошу тебя, Тэчер, – умоляюще сказала она, – не будем ссориться.

Углы его губ опустились.

– А разве мы ссоримся? – с наигранным удивлением спросил он и, затянувшись сигаретой, выпустил дым через ноздри.

Фейс в самом деле выглядела отлично. Она поняла это по глазам Дейна Чэндлера, когда он, здороваясь, пожал ей руку. Он никогда еще не видел ее такой. На ней было воздушное летнее платье цвета «шартрез», с глубоким вырезом, необычайно элегантное и строгое. Цвет платья выгодно оттенял теплый оттенок ее загорелой кожи; русые волосы казались золотисто-рыжими, а темные, как изюмины, глаза стали совсем черными. Ей приятно было сознавать, что она так удивительно хороша. Голос ее звучал мягче, ниже обычного, обогатился тысячей новых тонов. Она интуитивно почувствовала, что Тэчер сразу понял все – и власть, которую имеет над ней Чэндлер, и ее волнение.

– Добрый вечер, миссис Вэнс, – сдержанно сказал Чэндлер. И она была благодарна ему за это, благодарна за его несколько официальный, подчеркнуто вежливый тон.

– Мы так рады, что вы собрались к нам, мистер Чэндлер, – сказала она. Ни разу в присутствия Тэчера они не сбились с официального тона, ни разу не изменили ему. Видимо, Чэндлер раскусил Тэчера Вэнса.

Тэчер, со своей стороны, отлично играл роль хозяина. Он был похож на избалованного ребенка, который умеет хорошо вести себя на людях. К нему вернулось обаяние прежних лет. «Сознательно или бессознательно, – подумала Фейс, – он делает все, чтобы доказать свое превосходство над Дейном Чэндлером».

– Как насчет виски без содовой, Чэндлер? – спросил Тэчер гостеприимно, но не без покровительственной нотки в голосе. – Я на один бокал опередил вас, так что вам придется выпить двойную порцию. – Он наклонил графин над бокалом Чэндлера и перелил через край. Ясно было, что он успел выпить не одну порцию.

Чэндлер весело улыбнулся.

– Я думаю, для начала это неплохо. – Он не торопясь отхлебнул из бокала, явно не собираясь выпить его залпом.

– Я смотрю, у вас на груди орел, – заметил Тэчер, кивая на значок ветерана войны в петлице белого смокинга Чэндлера. – Где вы служили?

– В главной судейской коллегии.

– А, штабист!

– К сожалению, да. Мне так хотелось повоевать с автоматом. Но приказ есть приказ. Пришлось подчиниться.

– А вот мне довелось понюхать пороху, – сказал Тэчер, бахвалясь, как мальчишка. – На флоте, вот где всегда жарко. Даже штабным крысам приходилось вылезать из своих нор и помогать. Да, флот – великая сила!

– Так утверждают представители флота, – сдержанно и чуть суховато заметил Чэндлер.

– Не поймите, пожалуйста, меня ложно, – продолжал Тэчер, делая большой глоток из бокала, – но уж вашингтонских чинуш я ни за что не стану защищать! Я-то знаю, что они делали во время войны!.. – Он помрачнел, и на лице его появилось ревнивое выражение, знакомое Фейс по тем временам, когда он приезжал на побывку домой и выговаривал жене за плохое поведение в его отсутствие. – Так, значит, вы были в Вашингтоне всю войну? – продолжал он, как бы подытоживая некоторые свои мысли и глядя в упор на Чэндлера.

– Все время. И каким же бесконечно долгим показалось мне оно!

– А вы встречались с моей женой? – вопрос прозвучал внезапно, как взрыв.

Чэндлер ответил на взгляд Тэчера невозмутимо спокойным взглядом.

– К сожалению, нет. Если бы не деятельность некоей гнусной комиссии, боюсь, мы никогда бы не встретились.

В ответе Чэндлера Фейс почудился какой-то скрытый намек; неожиданно Тэчер смутился. Он повертел стакан, потом неловко поставил его и принялся рыться по карманам в поисках сигарет, хотя целая пачка лежала на кофейном столике перед его носом.

Когда Тэчер принялся похваляться своей службой во флоте, Фейс еле удержалась от смеха. Ведь он так ненавидел и презирал эту службу. Сначала она была для него сущей забавой, а потом так ему опротивела, что он из кожи вон лез, лишь бы уволиться оттуда, но тщетно.

Они были женаты тогда всего полтора месяца, и отношения их казались поистине идиллическими. Как-то в воскресный день они отправились на прогулку, надеясь, что солнце и чистый воздух освежит их после вечеринки, где они побывали накануне. Они переходили через Рок-Крик по горбатому Коннектикутскому мосту, украшенному дремлющими каменными львами, как вдруг навстречу им попался приятель Тэчера.

– Вы слышали это дурацкое сообщение по радио? – громко закричал приятель, хотя они были совсем рядом. И не дожидаясь ответа, выпалил: – Японцы разбомбили американский флот! Рузвельт созывает объединенную сессию конгресса. Война!

Никогда не забыть Фейс, какое впечатление произвела на нее эта новость: дыхание вдруг перехватило, как у человека, который идет ко дну. Фейс крепко ухватилась за руку Тэчера, а он даже не взглянул на нее. На следующее утро Тэчер подал заявление с просьбой зачислить его во флот.

Когда он сообщил об этом Фейс, она с удивлением спросила:

– Но почему же во флот? Я думала, ты пойдешь в военную школу!

– Видишь ли, – сказал он, – флоту нужны отборные кадры. Я говорю об офицерах, конечно. Там нужны джентльмены.

Он почему-то был уверен, что непременно получит чин лейтенанта и станет командиром.

– Я знаю, с кем на этот счет потолковать, – весело заявил он. Но, к его удивлению и обиде, аттестационная комиссия присвоила ему всего лишь чин младшего лейтенанта. Тэчер пришел в такую ярость, что готов был отказаться, но не посмел. В довершение бед его еще послали на тральщик в Атлантический океан.

Вскоре начали приходить письма – письма, которые Фейс тут же сжигала или рвала на мелкие кусочки. Их резкий тон поражал и больно ранил ее. Тэчер вбил себе в голову, что она должна вызвать в Вашингтон его мать Джулию. А поскольку Фейс категорически отказалась, он принялся строить всякие предположения насчет причин, побуждавших ее так поступать. И даже туманно намекал на какие-то «скрытые мотивы».

«Я просто не понимаю твоих капризов, – писал он. – Мама будет тебе большой подмогой, когда родится ребенок. Мне не хотелось бы, чтобы ты оставляла малыша на какую-нибудь чернокожую, без всякого присмотра. Конечно, если б нашлась настоящая кормилица, другое дело, но Донни не внушает мне доверия. Она ржет, как лошадь. А с мамой тебе к тому же и вечерами будет не так скучно, – если, конечно, ты не развлекаешься с какими-нибудь неизвестными мне молодчиками. Уже сколько дней я, не сходя на берег, торчу на этом корабле, и, как подумаю, что ты одна там, в Вашингтоне, среди всех этих тыловиков, мне тошно становится. Честное слово, я просто не понимаю, почему ты возражаешь против приезда мамы…»