Текст книги "Вашингтонская история"

Автор книги: Джей Дайс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

7

Она выключила свет и остановилась, обнаженная, у окна. Номер был на тридцатом этаже. Звезды освещали комнату ярче уличных фонарей. Город угомонился. Только скрежет тормозов случайного такси да время от времени гудки буксиров с Ист-ривер долетали на такую высоту. Фейс смотрела на темные силуэты небоскребов и темные перекрестки и дивилась тишине.

Как долго не идет Дейн! Она уже приняла ванну и приготовилась к встрече с ним – даже отломила розу и приколола к волосам. Сейчас она думала только о нем и ждала его. Злые чары Вашингтона, казалось, были развеяны.

Глаза Фейс постепенно привыкли к полумраку, воцарившемуся в номере, и она увидела свое отражение в большом зеркале. Сердце у нее вдруг сильно забилось: ведь она голая; ах, как бы ей сейчас пригодилась шелковая с кружевами ночная сорочка, которую она оставила в Монументе. Самое сознание, что она стоит в таком виде посреди номера гостиницы, было противно ей.

В эту минуту раздался долгожданный стук в дверь, и смятение охватило Фейс. Она стащила с кровати покрывало из мягкой белой ткани, перекинула через плечо и завязала свободным узлом у груди и бедер наподобие греческой тоги. Получилось даже красиво: во всяком случае, она была довольна своим отражением в зеркале, куда не преминула кинуть взгляд по пути к двери.

Сначала она лишь приоткрыла дверь, чтобы удостовериться, в самом ли деле это Дейн.

– Добрый вечер, – еле слышно пробормотала она, вся дрожа.

Он молча переступил порог и впился в ее губы горячим жадным поцелуем.

Затем прошептал:

– Ты похожа на деву-весталку.

По тому, какой горячей стала ее щека, он догадался, что она покраснела.

– А я и есть дева-весталка.

Оба знали, что волнующее событие должно произойти рано или поздно, но это было лишь подсознательное предчувствие. И только сейчас они поняли, что счастливый миг наступил.

Точно одержимый – Фейс никогда прежде не видела его таким, – Дейн выпустил ее из объятий и сбросил с себя одежду. А потом, так же нетерпеливо развязал одеяние, которое она смастерила себе.

Тяжело дыша, он подхватил ее на руки и отнес на постель.

Они засыпали, просыпались, снова засыпали и снова просыпались, точно хотели за одну ночь пережить все прошлое и все будущее. На заре они пробудились окончательно, им захотелось поговорить. Дейн жадно целовал ее, оставляя по всему ее телу влажные следы своих губ.

Залюбовавшись его стройным мускулистым телом и широкими плечами, она прошептала:

– Какое счастье, что ты не пуританин!

Он помолчал, лаская ее грудь, и улыбнулся:

– А ты думала, что я пуританин?

– Нет, но… иногда человеку трудно избавиться от внутренних пут.

– Боже, как ты хороша!

Она знала, что слова Дейна прежде всего относятся к ее груди, и это было ей приятно и радостно. Как он не похож на Тэчера. В нем нет ни лицемерия, ни фальши. Даже как-то странно, что любовь может быть такой чистой, такой ослепительно яркой. И в то же время ей так хорошо, так удивительно покойно. Нет больше страха, который еще недавно сковывал все ее чувства и постепенно подтачивал ее.

– Послушай, Дейн… а когда ты в последний раз был влюблен?

– Давно.

– И ты никогда не был женат?

– Нет. – Он обнял ее левой рукой, а правой нежно поглаживал. – Когда я учился в Харварде на юридическом факультете, мне понравилась девушка, такая тоненькая, гибкая, с волосами, черными, как вороново крыло. Я решил, что это настоящее чувство, однако ее семья воспротивилась нашему браку: я показался им слишком провинциальным. Девица притворно вздохнула и отказалась от меня. А я подумал, что лучше быть холостым, чем жениться на неподходящей женщине, – в Вашингтоне же, честное слово, были одни неподходящие женщины.

В комнате стало уже достаточно светло, и Фейс различила усмешку, печальную, как у Дон-Кихота, на его, веснушчатом лице. Линия его крупного рта была необычно нежной. Какое наслаждение чувствовать рядом его обнаженное тело, живое и теплое, какое наслаждение покоиться в его объятиях.

– Мои родители полюбят тебя, – продолжал он, помолчав немного. – Я их навещаю время от времени. Отец мой торговал скобяными товарами, пока не состарился и не ушел на покой; в юности он увлекался передовыми идеями популистов, но с годами стал настоящим консерватором. Я рассказываю об этом потому, что как раз он и научил меня думать так, как я сейчас думаю… и еще потому, что именно на этой почве мы с ним крепко повздорили. Сейчас отношения у нас как будто наладились – и все-таки, когда я приезжаю домой, мы избегаем говорить о политике.

– А твоя мать?..

– О, она женщина очень тихая и мирная. Она выросла на далекой ферме у западной границы Небраски и знает, что такое тяжелая жизнь. Говорить много она не любит, но в трудную минуту всегда готова помочь… а как она чудесно пела колыбельные! И как она знает библию – вдоль и поперек, хоть вера у нее не женская, а поистине мужская. Как-то раз она примчалась в Вашингтон, чтобы навестить меня и, кстати, поглядеть, какие перемены произошли на свете со времен ее детства. В одном отношении я не оправдал ее надежд – уж очень ей хотелось, чтобы я женился.

Фейс ласково поглаживала его и целовала так же жадно, как он только что целовал ее. Ей приятно было ощущать губами его гладкую кожу.

Наконец она откинулась на подушки; он провел пальцами по ее шелковистым волосам и ласково потеребил за нос.

– Я верю, – сказал он, – что, когда все утрясется, ты поедешь со мной в Вашингтон как моя жена.

Она не ответила ни слова.

В тревоге он спросил:

– Ты не поедешь?..

– Ох, я боюсь расплакаться… – прошептала она. – А если я заплачу, то мне уж не остановиться!..

Утро настало незаметно. Звездная ночь сменилась сырым туманным рассветом, и комнату словно заполнило облако.

– Как жаль, что это облако не розовое, – печально промолвила Фейс. – Ведь ночь была такая дивная.

Он быстро поцеловал ее и спрыгнул с постели.

– Да, дивная, – сказал он. – А теперь – за дело. Позвони и закажи завтрак – я спрячусь в ванной, когда придет официант. – Он помолчал. – Завтрак на одного, только повкуснее и побольше.

Она вздохнула и, не вылезая из постели, взяла телефонную трубку:

– Два стакана апельсинового сока, яичницу с ветчиной, кофе, джем и сладкие пирожки.

– Ты, видно, здорово проголодалась, – заметил Дейн.

– Конечно, мы очень голодны, – сказала она и послала ему воздушный поцелуй.

Официант накрыл на стол и исчез, – только тогда Дейн вышел из ванной. Он был в брюках и рубашке без галстука.

Вид у него был заспанный, щеки обросли щетиной, волосы спутались. Но у нее ведь тоже заспанный вид – она едва успела провести щеткой по волосам и подкрасить губы.

– Давай пить кофе из одной чашки… – предложил Дейн, – на этот счет существует поверье.

И они со всей серьезностью выполнили ритуал.

– Ты счастлива? – спросил Дейн.

Она кивнула: «Очень!» Глаза у нее горели.

– Прежде всего я с утра отправлюсь к Голдмену и Мак-Мэртри, – сказал он, прожевывая сладкий пирожок. – А потом мы вместе сходим к ним.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

– Ты уже все решил?

– Нет еще…

– Твои хозяева толкают тебя на этот шаг? – задала она наконец вопрос, который уже много дней вертелся у нее на языке.

– Нет, они дали мне время подумать, – ответил он. – Они полагали, что я ухвачусь за их предложение, но, когда этого не произошло, забеспокоились.

– Дейн, – взмолилась она, – ты должен поступить так, как для тебя будет лучше. Когда-то подобная связь испугала бы меня. Но не сейчас. Сейчас я даже рада. Мне хотелось бы до конца жизни ничего не стесняться и не скрывать. Теперь, после всего, что мне пришлось испытать, я знаю, кто мои друзья, или, если угодно, на чьей я стороне.

Она вспомнила их первую встречу у него в кабинете, вспомнила, что она тогда думала и чувствовала, и как он вдруг погрустнел. Перед нею был человек, боявшийся чего-то, быть может даже собственной тени. Сейчас он в упор глядел на Фейс, словно не мог без ее помощи принять правильное решение.

– Дейн… – продолжала она, – если ты хочешь сделать этот шаг и нам потом придется считать каждую копейку и жить среди бедняков, я готова. Потому что я люблю тебя.

Он поднялся, нежно поцеловал ее в правое ухо и, дурачась, дунул на ее завитки, так что они защекотали ей шею. Потом вдруг стал серьезным и обнял ее за талию.

– Когда мы встретимся в ресторане, я скажу тебе, какое я принял решение.

Одевшись, он на прощанье обнял ее и горячо поцеловал.

– До свиданья, моя женушка, – сказал он.

Голос его звучал ровно, но необычайно тепло и ласково, – таким она и запомнит его навсегда.

Когда он ушел, Фейс принялась неторопливо одеваться, наслаждаясь тем, что тревога больше не грызет ее.

День был такой чудесный, словно позолоченный радостью истекшей ночи. Нет, она не может и не хочет жертвовать своим счастьем.

Она стала раздумывать, что купить из одежды: хоть у них обоих сейчас и много дел, ей хотелось быть красивой и нравиться Дейну. Она тщательно готовилась к новой встрече.

Когда, наконец, она вышла из лифта и пошла по холлу, думы ее были всецело поглощены вновь обретенным счастьем. А какой чудесной показалась ей кипучая жизнь на улице!

Швейцар свистнул, подзывая такси, – Фейс поджидала машину под навесом, довольная и счастливая. В эту минуту двое мужчин, которых она сначала не заметила, приблизились к ней. И оба с самым невозмутимым видом схватили ее за руки – один за правую, другой за левую.

– Постой минуту, сестренка, – шепнул ей на ухо один из них, – ты поедешь с нами.

Она попыталась крикнуть, но не смогла издать ни звука.

8

Чайки то кружили, то легко парили в воздухе, следуя за катером, точно охотились за падалью. Упорное чавканье мотора казалось Фейс самым омерзительным звуком на свете, тем более что с каждым поворотом винта она все больше удалялась от мирного благополучия и восторженного счастья, которое познала в объятиях Дейна. Пенящийся след позади катера извивался словно дорога, по которой ей не суждено пройти назад и которая ведет неизвестно куда.

Двое мужчин так стремительно втащили ее в стоявший неподалеку седан, а сидевший наготове шофер так быстро влился в общий поток машин, что она почувствовала лишь страх, неприкрытый животный страх. По спине и шее пробежал холодок, и кожа покрылась пупырышками – так еще в далекие доисторические времена реагировали на опасность наши предки. Она лишь мельком заметила удивленное лицо швейцара, но оно тотчас исчезло из виду. Вот тогда-то панический страх и охватил ее, – этот безразличный, незнакомый швейцар был последним звеном, связывавшим ее с миром, где она чувствовала себя в безопасности.

Внезапно она поняла, что произошло.

– Отпустите меня! – закричала она и принялась царапаться и кусаться.

Они обхватили ее сзади и крепко держали. Фейс конвульсивно дернулась и замерла.

– Не рыпайся, не то мы наденем на тебя наручники, – пригрозил один из них.

– Покажите мне ордер на арест, – потребовала Фейс.

Тот, что с ней разговаривал, рассмеялся с видом превосходства.

– Никто и не думал тебя арестовывать, сестренка. Просто ты взята под надзор, вот и все. – И он снова рассмеялся. – Видишь? – И он сунул ей под нос значок, но какой именно, она не поняла.

– Куда вы меня везете? – Фейс пыталась говорить спокойно, но она вся дрожала, а сердце словно раздулось в груди и, казалось, готово было лопнуть.

– Узнаешь… со временем.

Она сжала губы и решила больше не разговаривать. Зачем давать им повод глумиться над ней? Как ни странно, спутники ее не отличались ничем примечательным. Два самых обыкновенных человека, откормленные, довольно пухлые, гладко выбритые, – от них слегка попахивало дешевым одеколоном, какой употребляют после бритья. Хотя один был брюнет, а второй блондин, на обоих были одинаковые коричневые шляпы из легкого фетра – дешевые шляпы с жирными пятнами возле лент.

Никогда в жизни Фейс не чувствовала себя так беспомощно, как сейчас. Машина мчалась на полной скорости. Фейс видела людей, спешивших в дождевиках по улицам, тысячи и тысячи людей, и не могла позвать ни одного из них на помощь. А когда они проезжали через район, где сосредоточены банки и конторы, Фейс подумала, что Дейн где-то тут, поблизости и даже не подозревает о том, что с ней происходит. Мысль эта была настолько мучительна, что Фейс чуть не застонала.

Машина подъехала к причалу и остановилась возле моторного катера. Он неуклюже покачивался на мутной воде, загрязненной пятнами нефти, щепками, деревяшками. Смешанный запах гниющего мусора, соли и нефти шел из-под настила, – он ударил Фейс в нос, она почувствовала дурноту.

Мужчина в клеенчатом костюме, блестевшем от морских брызг и дождя, который то прекращался, то вновь начинал лить, вышел из рубки.

– Так скоро? – спросил он и расхохотался. – Вы что, соли ей на хвост насыпали, что ли?!

Спутники Фейс ухмыльнулись.

– А почему бы и нет, – сказал один из них.

– А ну, прыгай, сестренка, – приказал другой. – Твой гороскоп предсказывает тебе путешествие.

Фейс молча повиновалась.

Катер помчался, зарываясь носом в высокие волны, и горизонт исчез, расплылся в тумане и водяных брызгах. Примостившись на скамейке в каюте, Фейс смотрела в иллюминатор, который то и дело застилала пелена. Вот он, ее мир, – маленькое оконце и ничего больше. Ей стало нехорошо.

Пристально глядя в иллюминатор, она стиснула руки, стараясь преодолеть апатию, которая грозила поглотить ее. Ей вспомнилось, что сказал Дейн во время их первой встречи насчет мышки и подстерегающих ее кошек. Ну вот, она мышь, и кошки ее сцапали. Теперь уж ничего не поделаешь. И вдруг в ней вспыхнуло возмущение; если бы не Дейн, ничего, возможно, и не случилось бы, кошки не сцапали бы ее, останься она в Вашингтоне! Но нет… это несправедливо. Ведь она сама тогда ночью, в лодке, просила Дейна увезти ее. Она не могла больше жить там, а он все понял и выполнил ее желание. Как же можно винить его за это?! Но уж, во всяком случае, он не должен был оставлять ее одну – потому ее и схватили, что она была одна. Будь с ней мужчина, они не посмели бы пальцем к ней прикоснуться – это всякому ясно. Да нет же, несправедливо это! Несправедливо! Не мог он быть с ней все время… Рано или поздно, в самый неожиданный момент, кошки выпрыгнули бы из засады! Ох нет, даже Дейн не мог бы ее спасти, – ее могла бы спасти лишь сила, более могущественная, чем Дейн, сила… Но откуда знать об этом прохожим в дождевиках, да и какое им до нее дело?!

Катер швыряло и раскачивало, и Фейс вдруг с горечью подумала, что хорошо бы утонуть. Утонуть? Но тогда Тэчер одержал бы полную победу. Фейс подозревала, что он не может простить ей того случая на реке, когда она, девчонка, спасла его. Она спасла ему жизнь, но ранила его гордость. Возможно, что и жениться-то на ней он решил из желания отблагодарить ее за героизм, – да, это вполне соответствовало его романтическим представлениям о жизни. И зачем она была такой наивной дурочкой? Непостижимо, да и только. Или процесс роста всегда связан с муками?..

Фейс вспомнился их медовый месяц, сверкающее октябрьское утро и эта же гавань. Подходит пароходик из Норфолка; мистер и миссис Тэчер Вэнс стоят на палубе, облокотись о поручни, точно граф и графиня, прибывшие из Европы! Зеленовато-бронзовая статуя Свободы выплывает из голубого тумана; прямо из воды вырастают небоскребы Манхэттена. Маска безразличия сброшена – по крайней мере Фейс ее сбросила – и, как все люди, взволнованные прибытием на новое место, – ведь это совсем как приезд в чужую страну, – они помчались осматривать город: остров Эллис, остров Губернатора, Бруклинский мост…

Фейс закрыла глаза, ресницы ее дрожали. Она почувствовала, как от страха напрягаются жилы у нее на шее. Под ложечкой засосало резко и болезненно. Голова кружилась все больше и больше. Фейс снова открыла глаза, стараясь побороть недомогание.

– Куда вы меня везете? – крикнула она, обращаясь к агенту, сидевшему напротив.

– Скоро узнаешь, – ответил он. И, приглядевшись к Фейс, добавил: – Ты что-то позеленела. Хочешь, дам резинку пожевать?

– Нет, – сказала она.

Она посмотрела на него и точно зачарованная уже не могла оторвать взгляда от его челюстей. Она видела однажды, как вот так же, ритмично, двигались челюсти, жуя резинку. Как отчетливо она это помнит! То был нацист в форме СС, первый нацист, которого Фейс видела в своей жизни. Она свернула с боковой улочки на Массачусетс-авеню и вдруг увидела перед собою пухлого молодого человека в полной парадной форме – с крестом, свастикой и прочими атрибутами. Подбородок его резко выдавался вперед над ремешком каски; на ходу он похлопывал по правому ботинку коротким хлыстом в такт движению челюстей, жевавших резинку. Фейс ошалело смотрела на эсэсовца, позабыв о том, где она и какое сейчас время суток – день или ночь, пока он внезапно не свернул в ворота большого особняка. До чего же дико он выглядел на вашингтонской улице, дико и совсем не по-американски.

А сейчас человек в коричневой шляпе нагнулся к ней и пробурчал:

– Что это ты уставилась на меня, сестренка? Спятила, что ли?

– Куда вы меня везете? – уныло повторила она.

Он поднялся и некоторое время постоял, балансируя, чтобы не свалиться от качки. Утвердившись на ногах, он протер иллюминатор и посмотрел в него. Через секунду он повернулся к Фейс.

– Вот, – сказал он, – можешь полюбоваться!

Она пересекла каюту и, подойдя к отверстию, стала всматриваться в туман, туда, куда показывал ее спутник. Наконец она различила исхлестанную дождем пристань, самоходный паром, несколько унылых кирпичных зданий на голой земле. Туман сомкнулся, и все исчезло из виду.

– Что это? – с тревогой, шепотом спросила она.

Человек пожал плечами и ответил:

– Остров Эллис.

9

На все вопросы Фейс отвечала только одно: «Без адвоката говорить не буду!» Человечек в зеленой форме, выкуривший уже нескончаемое множество сигарет, сокрушенно развел руками и положил автоматическое перо. Фейс спокойно глядела на него: она как будто стремилась видеть все в четвертом измерении – насквозь. «Что вам надо?» – как бы молча вопрошала она маленького человечка, точно его вопросы были совершенно непонятны ей.

– Увести, – с неприязнью сказал инспектор.

Фейс увели, и ей показалось, что она видела маленького человечка во сне.

Ее вели через многие входы и выходы, по длинным коридорам и коротким переходам, через маленькие комнаты для ожидания и большие приемные. И всюду – ни души. Лишь время от времени, проходя мимо каких-то странных загонов, Фейс замечала небольшие группы людей, – то были мужчины, женщины или дети, сидевшие в ожидании на длинных деревянных скамьях. На некоторых женщинах были старомодные шали, какие носили наши прабабушки.

Повсюду стояла охрана в форме. Порой до Фейс доносился своеобразный запах, какой исходит от большого скопления людей, и запах дезинфицирующих средств. Ее тоже поместят в такой загон, подумала она, но без всякого страха. Страх исчез – так после сильного удара сначала притупляется чувствительность и только потом возникает боль.

А кроме того, Фейс убеждала себя, что все это ей снится.

Ее посадили в камеру, стены которой были выложены белым кафелем. Сначала она решила, что произошла ошибка и ее заперли в ванной. Но в камере стояла железная койка, аккуратно застланная одеялом, а в стене было маленькое зарешеченное оконце. Фейс дотронулась до кафеля – он был сырой и холодный.

Шел дождь – он то усиливался и хлестал, как из ведра, то моросил, как сквозь сито, – не дождь, а скорее туман. За окном виднелись неприглядные крыши ближних строений, а дальше Фейс с трудом различала высокую решетчатую ограду, перевитую колючей проволокой. Издали доносился гул морского прибоя. Слышно было, как гудят и перекликаются пароходы в гавани, уныло позвякивает бакен.

И все-таки Фейс не плакала. Она присела на край койки и уронила голову на руки. Нет, это ей не снится. Все происходит наяву. Интересно, сколько потребуется Дейну времени, чтобы разыскать ее. Сколько… сколько… сколько?

Этот вопрос повторялся в ее мозгу без конца.

Так прошел день. Фейс принесли ужин, но она не притронулась к еде. Настала ночь – Фейс то засыпала, то просыпалась. Во сне ее преследовал звон колокольчиков, привязанных к бакенам, и гудки пароходов. Забрезжил рассвет, с трудом пробиваясь сквозь густой туман.

Фейс села на койке, вспоминая другой рассвет, когда тьма вдруг сменилась ярким солнечным сиянием. Она закрыла глаза и представила себе, как голова ее лежит на плече у Дейна, почувствовала его руку на своем обнаженном бедре.

В городе сейчас молочники развозят молоко, официанты идут на работу, газетчики раскладывают утренние выпуски. Скоро на улицах появятся дети, тщательно вымытые и аккуратно причесанные дети. В Вашингтоне трамваи выходят из парков, а вскоре толпы правительственных служащих заполнят канцелярии и управления. Где-то клерки, изнывая от жары, небрежно снимут с полки папку с ее фамилией. Все, что с ней произошло (ей это так хорошо известно!), было задумано в Вашингтоне, и все, что случится с ней в дальнейшем, тоже будет зависеть от Вашингтона. Бежать? Об этом нечего и думать. Нет такого города, такой деревни, такой хибарки, куда не могли бы добраться бюрократы. Для них вся страна – лишь своего рода пригород всемогущего центра, а Нью-Йорк – только так, название на карте. Ей казалось, что за решеткой окна течет река Потомак, река Потомак вместе с вливающимися в нее сточными водами…

Фейс причесалась и подкрасила губы. Никогда еще она не была такой бледной, никогда у нее не было такого опустошенного взгляда.

Принесли завтрак, и она заставила себя проглотить немного кофе с кусочком хлеба. Когда надзиратель пришел за тарелками, она спросила:

– Обо мне никто не справлялся?

– А я почем знаю, – проворчал он.

Фейс снова охватило тупое безразличие, и она тяжело опустилась на койку.

Весь день сквозь узкое оконце сочился серый свет. К вечеру в облаках стали обозначаться разрывы, и в камеру порой заглядывало солнце. Но Фейс даже не шелохнулась. Она сидела точно в трансе – только разум ее жил деятельной жизнью.

В коридоре послышались шаги, и Фейс вздрогнула, «Кто это еще?» – подумала она.

Хотя она все время ждала Чэндлера, ей и в голову не пришло, что это он, когда надзиратель распахнул дверь. Не ожидала она и увидеть его таким. У него было лицо человека, прошедшего через пытку.

– Дейн! – крикнула она и бросилась к нему.

Слезы брызнули у нее из глаз, и она отступила на шаг, чтобы посмотреть на него.

– Боже мой! – воскликнула она, и оцепенение ее как рукой сняло.

Надзиратель вышел, закрыл дверь и встал около нее снаружи.

Дейн вытер Фейс глаза платком.

– А я думала, что ты никогда не придешь! – сказала она. – Боялась, что ты не сумеешь меня найти.

– Не сумею тебя найти? – переспросил он. И рассмеялся с горькой иронией. Он обнял ее за талию и вместе с ней начал расхаживать взад и вперед по камере. Потом вдруг заговорил резким, срывающимся голосом:

– Я пришел в ресторан, вижу: тебя нет. Подождал полчаса – какое полчаса! Полвека! Потом позвонил в отель и выяснил, что тебя там тоже нет, и ты не оставила записки и не выбыла из гостиницы.

Я обшарил весь Нью-Йорк. Сначала обошел больницы, потом кинулся в полицию. Все напрасно. Значит, оставалось одно: предположить, что тебя задержали. Но никаких официальных действий предпринять я не мог, пока не знал, где ты находишься. Мне и в голову не могло прийти, что у них хватит наглости тайком увезти тебя сюда и держать под стражей!..

Фейс крепче прижалась к нему.

– Как же ты нашел меня? – шепотом спросила она.

Дейн молча посмотрел на нее. Но прежде чем он успел раскрыть рот, она сказала:

– Вашингтон… через Вашингтон, конечно! – И губы ее исказила кривая усмешка.

– Да, если бы я ждал официального сообщения… Тебя нашел сенатор Кахилл. Он поднял шум. И им пришлось сказать, где ты находишься. Ты бы слышала, как шипела трубка, когда он сообщил мне об этом по телефону из Вашингтона.

И желая немножко развеселить ее, Дейн выпятил нижнюю губу и замотал головой, подражая сенатору:

– Нет, Чэндлер, честное слово, хватит, мы должны положить этому конец! Пора прекратить безобразие. Задерживают прелестную женщину прямо на улице, среди бела дня, и тащат черт знает куда! Нет, ей-богу, Чэндлер, я доведу это до сведения американского сената!

– А он может освободить меня? – спросила Фейс.

– Нет, – сразу становясь серьезным, ответил Дейн. – Разве, что сенатское большинство его поддержит.

Фейс безнадежно покачала головой и вздохнула.

– Когда я выяснил, где ты, – продолжал он, – я попытался связаться с тобой и послать тебе записку, но ничего не вышло. Тогда я с отчаяния позвонил в Белый дом Мелвину Томпсону, прямо от твоего имени. Я сказал ему… ну, можешь себе представить, что я ему сказал. Он сделал что надо, и вот – я тут.

– Да, – вздохнула Фейс, – худо мое дело.

Она почувствовала, как вся кровь отхлынула от ее лица.

– Скажи мне, Дейн. Скажи всю правду. Я не хочу, чтобы ты что-то смягчал или скрывал от меня. Я хочу точно знать, как обстоят мои дела. – Она сама себе дивилась: не тому, что ее голос звучал так твердо, а тому, что она действительно не хотела никаких недомолвок.

– Давай сядем, – предложил он, подводя ее к койке. – Нам надо о многом поговорить.

Она села с ним рядом и переплела его пальцы со своими, словно ей необходимо было не только видеть, но и чувствовать его.

– Во-первых, я хочу знать, сколько времени они могут продержать меня здесь.

Дейн еле заметно сжал челюсти. В глазах его промелькнули горе, тревога, гнев.

– Все зависит… – угрюмо сказал он, – от многих вещей.

Его настроение передалось и ей.

– Продолжай, – вздохнула она.

– Я уже пытался взять тебя на поруки, подведя твое дело под один из параграфов закона о неприкосновенности личности, но…

– Но?..

– Мне было отказано. Судья сказал, что право выдать на поруки иностранца принадлежит только генеральному прокурору Соединенных Штатов.

– Так значит, я иностранка. Иностранка без всяких прав! Без… родины!

Он заговорил мягко, нежно:

– Так они говорят. Но мы должны убедить судью в обратном и заставить его изменить свое мнение или убедить генерального прокурора. Понимаешь?

– Ох, Дейн, – всхлипнула она. – Ведь они могут теперь держать меня здесь сколько им вздумается!..

Он отвернулся и посмотрел на белый кафель стены.

– Да, могут, – нехотя признал он. – Но не станут. Не захотят. Если суд откажет в разрешении взять тебя на поруки, Мелвин Томпсон обещал мне освободить тебя. Большего от него, конечно, не дождешься. Как и все остальные, он боится за свою шкуру. Чудовище стало пожирать своих создателей. Так что борьбу теперь придется вести нам одним… тебе и мне.

И без того темные глаза Фейс еще больше потемнели и расширились.

– Дейн, – нежно сказала она, – я не могу допустить, чтобы ты стольким рисковал из-за меня. Ведь твое будущее…

Он посмотрел на нее с глубокой нежностью.

– О чем это ты? – спросил он, и в голосе его зазвучала искренняя убежденность. – Решение принято. И не я сам пришел к этому решению, меня привело к нему самое важное дело, какое мне когда-либо довелось вести, а также те дела, которые оно олицетворяет собой.

– Ох, Дейн, как я тебя люблю! – воскликнула Фейс. Она поцеловала его и склонила голову к нему на плечо.

– Видишь ли, – начал он сухим официальным тоном, – твое дело похоже на шекспировскую пьесу. В нем скрыто еще одно дело, а в том деле – еще одно. Ответчицу не только схватили на улице как иностранку и заперли в камере без права общаться с внешним миром, нарушив в отношении нее закон о неприкосновенности личности, – вопрос куда страшнее и запутаннее, и заключается он в следующем: в каких преступлениях будет обвинена ответчица. Представь себе на минутку: каким-то образом стало известно, что комиссия давным-давно решила обвинить ответчицу в неуважении к конгрессу. Выяснилось также, что исполнительные власти намерены потребовать от суда присяжных обвинения ответчицы в обмане и клятвопреступлении. И вот теперь различные канцелярии и организации затеяли между собой свару, оспаривая друг у друга лавры первооткрывателя преступника. Я не говорю «вероятного преступника», нет, они убеждены в виновности своей жертвы. Итак, идет борьба за право ее осудить. Завтра утром история Фейс Вэнс появится во всех газетах, и все комиссии, организации и канцелярии будут претендовать на то, что именно они разоблачили ее. Ответчица станет знаменитостью, и в прессе будут утверждать, что еще немного, и она свергла бы правительство… – Он помолчал, переводя дух.

Фейс понимала, почему он принял такой тон – она еще больше любила его за это, но уже не нуждалась в том, чтобы ей рисовали ее трагическое положение, смягчая краски.

– А какая кара ждет меня за все эти… преступления?

Он вздохнул.

– Если хочешь, мы потом можем заняться подсчетом. В итоге, должно быть, получится штраф на сумму куда большую, чем то, что мы имеем, и тюремное заключение на срок куда больший, чем мы можем прожить.

Фейс вскочила с койки и принялась метаться по комнате, потирая рукою лоб и глаза. Наконец она выкрикнула:

– Да какое они имеют право?

– Имеют и пользуются им. Но не думай, что мы будем сидеть сложа руки. Нет, не будем! Мы обратимся к общественному мнению. И народ будет за нас. Они забыли о народе. Сенатор Кахилл начеку… Аб Стоун организует национальный рабочий комитет… Группы охраны гражданских свобод выступят по твоему делу… и потом есть ведь множество судебных инстанций, где мы можем дать бой.

– Да, но сколько на это потребуется времени? – спросила она дрожащим голосом.

Он мотнул головой.

– Столько, сколько надо, чтобы выиграть дело! Но ты должна быть готова к этому.

– Послушай, Дейн, – сказала она, прислонясь в изнеможении к белой кафельной стене, – я одного не могу понять: почему они заперли меня здесь, на этом острове?

Он помедлил.

– Они намерены выслать тебя.

– Выслать?.. – Казалось, она не понимала, о чем он говорит. – В Испанию… к Франко? Да разве они могут? – Теперь в ее словах звучало подлинное смятение.

Он глубоко вздохнул и знакомым ей жестом сложил вместе кончики пальцев.

– Могут. Могут выслать тебя, вместо того чтобы выдвигать различные обвинения. Или могут выждать, попытаются обвинить тебя, приговорить к наказанию и тогда уже выслать. Они считают, что победа в любом случае на их стороне. Мило, верно? Но мы будем бороться и против этого. Ты будешь бороться не только за себя, но и за то, чтобы у тебя была родина. Ведь этот остров своего рода ничья земля.

Она медленно подошла к зарешеченному окну и остановилась, глядя на низкие дождевые облака; на лице у нее было такое выражение, точно она не могла понять, что же с ней происходит. Откуда-то донесся плач ребенка – звук этот царапнул ее по сердцу. Годы… на ее защиту могут потребоваться годы, годы, за которые Джини успеет вырасти. И Фейс охватило непреодолимое желание увидеть Джини, обнять ее, узнать, не забыла ли она свою маму. Что она скажет ей, своей девочке? Не забывай меня! Не забывай, что я люблю тебя, Джини! Ведь я твоя мама…