Текст книги "Вашингтонская история"

Автор книги: Джей Дайс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

2

Жара началась в тот день, на который было назначено заседание Апелляционной комиссии. В старых постройках с плоскими крышами, уцелевших еще со времен первой и второй мировых войн, было душно, как в герметической печи. Даже те, кто работал в больших каменных и кирпичных зданиях, падали в обморок. В одиннадцать утра всех государственных служащих, там, где не было воздухоохладительных устройств, распустили по домам. Городской транспорт работал с перебоями, зато все кино были переполнены: люди устремлялись туда в надежде хоть немного отвлечься. А другие шли в парки.

Заседание должно было начаться ровно в одиннадцать в старом конференц-зале Департамента, где не было охладительных установок, а окна почти наглухо закрывали темно-красные драпировки из плотного шелка. Тем не менее Апелляционная комиссия вошла в комнату с последним ударом часов, и все пять ее членов – трое мужчин и две женщины, вытирая мокрые от пота лица, расселись по своим местам.

Только благодаря изобретательности и упорству Дейна Чэндлера удалось собрать эту комиссию. Хотя Фейс было категорически отказано в пересмотре вопроса об увольнении, Чэндлер просил, угрожал и требовал до тех пор, пока не было назначено заседание. «Если нам удастся припереть Департамент к стенке при разборе причинтвоего увольнения или если мы сумеем заставить их отказаться от обвинения в неблагонадежности, это будет большой победой, – сказал он Фейс. – Но особых надежд не питай. Все против тебя, так что держи на счастье пальцы крестом».

Она держала пальцы крестом, хоть ей и казалось, что рассчитывать на удачу так же безрассудно, как думать, что землетрясения не будет, когда по земле уже прокатился его предвестник – ураган. Она столько плакала, что, наверно, потонула бы в океане собственных слез, если бы не спасательный пояс надежды, брошенный ей Чэндлером. Но Фейс знала, что руки ее могут в любую минуту разомкнуться и тогда она – человек конченый, так сказал однажды Аб Стоун.

Когда Фейс пришла в Департамент, здание уже опустело, – оно казалось огромной скорлупой, в которую вошла смерть. Словно некая таинственная атомная болезнь поразила всех его обитателей, и остались только воспоминания, точно призраки, подстерегавшие случайного посетителя. Пустота действовала на Фейс угнетающе. Ей казалось, что стоит появиться какому-нибудь живому существу, ну хотя бы старику Генри, развозящему завтраки на передвижном столике, и она перестанет чувствовать себя изгоем.

Она нажала кнопку дежурного лифта, – и в ту же минуту появился Дейн в узкополой соломенной шляпе, в безукоризненном белом костюме и с толстым кожаным портфелем в руках. В то утро он был, пожалуй, единственным человеком, который словно не замечал жары – возможно потому, решила Фейс, что ему не до этого. При виде Дейна, такого уверенного, приветливого, ей сразу стало легче.

В конференц-зале он особенно выигрывал на фоне членов Апелляционной комиссии. Фейс разглядывала их так холодно и спокойно, точно здесь решалась вовсе не ее судьба. А они шушукались и перешептывались, прежде чем начать, словно обсуждение ее злодеяний доставляло им тайное удовольствие. Одни пили воду со льдом из посеребренного термоса, другие курили, стряхивая пепел в огромные янтарные пепельницы. И все, переговариваясь, то и дело вытирали платками лбы.

Она знала их всех – в лицо или понаслышке. Человек, с которым разговаривает сейчас Дейн, – председатель комиссии, мистер Аллисон Раш, специальный помощник государственного секретаря, в чьем ведении находится также и отдел личного состава. Его поразительное сходство с Гербертом Гувером бросалось в глаза: такая же круглая, как яблоко, голова; редкие, расчесанные на пробор волосы; могучее телосложение. Он имел в Вашингтоне немалый вес, ибо был весьма влиятельным членом правления крупного нью-йоркского банка.

Другие члены Апелляционной комиссии не пользовались таким авторитетом, зато занимали весьма высокие правительственные посты. Они держали в своих руках так называемые «ключевые позиции». Один из них, человек среднего роста, в темно-коричневом костюме, какие носят в тропиках, возглавлял особый отдел. У него было узкое испитое лицо, а на носу – очки с восьмиугольными стеклами без оправы. Уголки его рта были кисло опущены, как у бизнесмена, готовящегося обсуждать со своими рабочими условия контракта. Третий член комиссии, сделавший блестящую карьеру, занимал пост специального помощника заместителя государственного секретаря. Внешне он походил на краснощекого английского чиновника. Все знали, что он преуспел благодаря богатству своей жены, ее положению в обществе и связям с некоторыми высшими сановниками ордена иезуитов. На нем были серые шерстяные брюки, белые туфли и куртка в розовую полоску, какие носят на курорте Палм-Бич. Его темные усики были тщательно подстрижены, как у военных, а волосы, седеющие на висках, зачесаны назад, чтобы скрыть лысину, намечавшуюся на макушке его плоского черепа. Фейс показалось, что он критически рассматривает ее: должно быть, решил, что женщина она хорошенькая, но глядеть на нее надо с осуждением. Он нарочито медленно курил сигарету через золотой мундштук.

Однако больше всего Фейс опасалась двух женщин, сидевших слева от председателя. Одна из них ведала культурными связями; другая была главным редактором отдела документации. Первая слыла на редкость слащавой: она всегда стушевывалась, со всеми соглашалась, но стоило человеку отвернуться, как она вонзала ему нож в спину. Это была сморщенная старая дева, с некрасивым лицом и острым крючковатым носом. Она ярко красила свои тонкие губы, что еще больше подчеркивало мертвенную бледность щек. Редакторша, женщина с лошадиным лицом, носившая на серебряной цепочке пенсне, которое она то снимала, то снова надевала на нос, отличалась необычайной дотошностью. Никто ни разу не слышал, чтобы она ошиблась. Глубоко религиозная, она имела твердое представление о том, что, по ее мнению, хорошо и что плохо, и часто напоминала своим подчиненным об их обязанностях. Высказав определенную точку зрения, она уже не отступала от нее ни на шаг и никогда не меняла однажды вынесенного суждения. Она тоже не была замужем. Но в отличие от своей коллеги, эта дама презирала косметику, ибо считала, что краска и пудра портят природную красоту, каковой бог наделил свои создания. Курение ей тоже претило: она даже объявила крестовый поход против этой «омерзительной привычки» у своих подчиненных.

Эти пять человек да еще мужчина, стенографировавший заседание, и составляли Апелляционную комиссию. Члены ее сидели как-то неофициально, за круглым столом, и потому не казались недосягаемыми богами с Олимпа, как члены комиссии конгресса. Но именно по этой причине, да еще, пожалуй, потому, что Фейс все-таки знала этих людей, они внушали ей куда больший трепет. Могут ли они, чьи взгляды на жизнь так расходятся с ее убеждениями, вообщеповерить, что она не совершила ничего предосудительного? Более того: захотят ли они признать ее невиновность и нет ли у них скрытого желания показать свое превосходство – ведь такое чувство нередко появляется у человека в присутствии преступника или подсудимого? Как все-таки пьянит власть, дающая возможность судить других! Понимают ли они в глубине души, что официальный патриотизм берет в них верх над справедливостью?

Еще некоторое время они продолжали переговариваться. Двое-трое раскрыли большие блокноты и принялись что-то записывать. В плохо проветриваемой комнате стало трудно дышать: Фейс чувствовала, как мокрое белье прилипает к телу. Она попыталась улыбнуться, но губы словно заледенели и не слушались. Она знала, что глаза у нее сейчас большие, темные и печальные. А этот бантик в волосах, наверное, придает ей сходство с Алисой в стране чудес. Это и в самом деле была страна чудес. У Фейс было такое же чувство, как в то время, когда она стояла перед комиссией конгресса: все казалось странным и нереальным, точно во сне. И ей вспомнился отрывок из любимой книжки, которую она в детстве знала чуть ли не наизусть.

«„Что это они там делают? – шепотом спросила Алиса у Грифона. – Им ведь еще нечего записывать“. – „Они записывают свои имена, – так же шепотом ответил ей Грифон, – чтобы к концу суда не забыть, как их зовут“. – „Вот глупцы!“ – громко возмутилась Алиса…»

Размышления Фейс были прерваны появлением Аба Стоуна, – раскрасневшийся и потный, он тихонько опустился на соседний стул. Фейс обрадованно посмотрела на него и кивнула, – он ведь должен выступить в ее защиту. Стоун успокаивающе подмигнул.

Как хорошо, подумала Фейс; теперь у нее одним другом больше. Заседание было закрытое (из боязни, как бы публика или кто-нибудь из репортеров не поднял шум, пояснил Чэндлер), и присутствовать на нем разрешалось лишь тем, у кого были официальные приглашения. А потому Фейс вдвойне удивилась, увидев в дверях мистера Каннингема. Он уверенно вошел в комнату и занял место в одном из задних рядов.

Зачем он пришел? Фейс испугалась: а что, если Апелляционная комиссия вызвала Каннингема, чтобы тот дал показания против нее. Дейн говорил, что комиссия разрешила выступить одному только Абу Стоуну. Фейс заметила, что мистер Каннингем как-то смущенно улыбается ей.

Фейс отвернулась и сделала вид, что не замечает его.

– Пора начинать, – сказал председатель, мистер Раш, и легонько постучал автоматической ручкой по термосу.

Специальный помощник заместителя государственного секретаря разгладил усы и кашлянул:

– Кхе!

Заведующий особым отделом снял очки и протер их.

Две женщины обменялись многозначительными взглядами.

Мистер Раш вынул носовой платок и вытер щеки. Жара явно давала себя знать. У него был вид человека, который хотел бы сказать многое, но решил отделаться побыстрее.

– Наша комиссия, – начал, открывая заседание, мистер Раш, – стремится быть абсолютно справедливой. На ней лежит печальная и тяжелая обязанность заниматься разбором подобного рода дел, и я хочу заверить заявительницу и адвоката, что мы подходим к каждому делу без всякой предвзятости. Однако мы всегда придерживаемся того правила, что благополучие Департамента важнее благополучия отдельного лица, и если у нас возникает хоть тень сомнения, мы вынуждены решать в пользу Департамента… – Он помолчал и налил себе стакан воды со льдом. Стекло тотчас запотело, и когда он начал пить, на его могучую грудь закапала влага.

– Так вот, – продолжал он, вытирая губы, – мы внимательнейшим образом изучили вопрос об увольнении миссис Фейс Роблес Вэнс и лишь после этого приняли решение. Однако, ввиду тех фактов, которые были сообщены Департаменту различными правительственными органами, решение могло быть только одно. Более того: факты эти таковы, что было сочтено необходимым защитить другие наши правительственные учреждения от услуг людей, подобных миссис Вэнс, а потому она уволена как лицо неблагонадежное. Мы – я хочу сказать Департамент – сочли своим долгом пойти на это, дабы совершенно исключить возможность дальнейшего использования миссис Вэнс на государственной службе. По мнению Департамента, это самое разумное решение в столь печальном деле. Ну-с, я полагаю, что достаточно разъяснил нашу позицию. И надеюсь, заявительница правильно поймет нас. Мы готовы выслушать заявительницу и ее адвоката и рассмотреть их претензии. Для того наша комиссия и существует. И разбирать это дело мы будем со всею справедливостью… – Жара, очевидно, совсем одолела его. Он умолк, точно у него не было сил говорить дальше.

– Господин председатель, – с самым непринужденным видом, спокойно и уверенно сказал Дейн Чэндлер. – Позвольте сделать заявление от имени миссис Вэнс.

– Прошу вас, – изрек Аллисон Раш, сжимая в левой руке влажный носовой платок, а правой – поигрывая вечным пером.

– Благодарю вас, сэр. Сначала миссис Вэнс было устно сообщено о том, что ее увольняют как лицо неблагонадежное. Вскоре после этого она получила официальное уведомление, в котором просто говорилось, что ее увольняют, «ввиду несоответствия занимаемой должности, как выяснилось при проверке». Миссис Вэнс тотчас обратилась в Департамент с письмом, в котором просила объяснить, на основании каких данных установлено, что она не соответствует занимаемой должности. На это письмо она и по сей день не получила ответа. – Чэндлер помолчал для большей вескости, а Раш заерзал в кресле: чувствовалось, что ему не по себе.

– Я полагаю, сэр, – продолжал Чэндлер, – что Департамент пренебрег доверием своих служащих и американского народа и принял в данном случае произвольное решение. Миссис Вэнс была прекрасным работником – ее послужной список красноречиво говорит об этом: из года в год в него заносились записи об отличной квалификации и о повышениях по службе, которые влекли за собой возложение на миссис Вэнс более ответственных обязанностей. Я беру на себя смелость потребовать, чтобы Департамент представил факты, компрометирующие миссис Вэнс, и указал, какие обвинения ей предъявляются. В истории нашей юриспруденции имеется немало прецедентов, подкрепляющих позицию заявительницы: решения Верховного суда по делу «Огайская телефонная компания „Белл“ против Комиссии по коммунальным услугам», «Соединенные Штаты Америки против Балтиморы» и другие. Но поскольку мы тут не в суде, я не буду излагать эти дела подробно. Я хотел бы только привести слова бывшего верховного судьи Хьюгеса, который записал свое особое мнение по одному делу, абсолютно применимое в данном случае… – Чэндлер с минуту помолчал, давая слушателям возможность лучше осознать сказанное, и принялся читать:

– «Верховный судья по делу „Фред О. Морган против США“ заявил: „Судебное разбирательство предусматривает не только право обвиняемого представить доказательства, но и возможность выяснить претензии противоположной стороны и ответить на них. Эта возможность вытекает из права каждой стороны аргументировать свою позицию, а иначе это право утрачивает всякий смысл“». – Он снова помолчал и заговорил чрезвычайно решительно и безапелляционно: – Каждому ясно, что нельзя построить защиту, если неизвестно, в чем тебя обвиняют. Таким образом, без знания фактов и состава преступления защита невозможна. Я достаточно ясно выражаю свои мысли? Я утверждаю, что увольнение миссис Вэнс неоправданно, и произведено оно было в нарушение всех элементарных правил. Таким образом, одно из учреждений правительства Соединенных Штатов фактически лишило заявительницу ее конституционных прав!

Чэндлер умолк, и в комнате воцарилась тишина. Взоры всех членов комиссии обратились к председателю, как бы призывая его ответить.

Мистер Раш нервно постукивал вечным пером по столу, обдумывая ответ.

Фейс показалось, что в зале возникла некоторая напряженность после того, как обе стороны высказались и комиссия заняла оборонительную позицию. Они бы не стали так себя вести, подумала она, если б были уверены в своей правоте. Их позиция уязвима, и им это ясно, хотя, возможно, они и не признают своего поражения, пока не будут вынуждены сделать это. Она внимательно оглядела лица членов комиссии и только еще больше утвердилась в своем мнении. Потом посмотрела на Аба Стоуна. Выражение лица у него было жесткое, губы плотно сжаты. Затем она искоса взглянула на мистера Каннингема. Он, насупившись, курил трубку.

– Мне придется еще раз изложить позицию Департамента, – сказал мистер Раш, – поскольку, очевидно, я выразился недостаточно ясно. Сам Департамент не проводил никакого расследования деятельности миссис Вэнс. Это не входит в его функции, поскольку такая обязанность возложена конгрессом на другие организации. Но на основании документов, представленных этими организациями, Департамент счел необходимым принять соответствующее решение относительно миссис Вэнс. Нам отказали в выдаче досье – так как все перечислено в представленных документах, а из этих документов явствовало, что миссис Вэнс – человек неблагонадежный. Поскольку Департамент не может рисковать своей безопасностью, мы и уволили миссис Вэнс. Она поддерживает связь с такими людьми, что одного этого достаточно для ее осуждения.

– Из ваших слов, господин председатель, – поспешил вставить Чэндлер, как только Раш сделал паузу, чтобы передохнуть, – следует, что Департамент повинен вдвойне. Департаменту фактически неизвестно, заслуживает ли деятельность миссис Вэнс административных репрессий. Департамент действовал на основании суммарного изложения обстоятельств, которые, возможно, обоснованы, а возможно и нет, возможно достоверны, а возможно и нет. Откуда Департаменту известно, что эти документы неоснованы на информации, представленной лицами, имеющими личные счеты с миссис Вэнс? Человека можно оклеветать, наклеив на него ярлык антиамериканской деятельности, но ведь никому точно не известно, что именно подразумевается под этим термином. Департамент принял решение, не имея достоверных доказательств, не предъявив человеку определенных обвинений, на основании одних только предположений о каких-то связях, на основании слухов! Департамент обязан отменить свое решение, восстановить миссис Вэнс на работе, выплатив ей компенсацию и сняв с нее все обвинения!

Члены комиссии зашушукались, заерзали, точно им стало неудобно сидеть. И, как по команде, снова принялись вытирать лица. Специальный помощник заместителя государственного секретаря вставил новую сигарету в золотой мундштук и откашлялся.

Фейс вздохнула. Старая история, подумала она. Некая сила – как ни трудно поверить, но это так – завладела высшими правительственными сферами, некий злобный страх охватил их – страх перед демократической системой, страх перед народом, страх перед собственной тенью. Ибо чего же еще можно бояться – ведь они говорили, без конца повторяли и явно верили, что США – самая могущественная страна в мире. Тогда откуда же этот страх? Почему такую незаметную и незначительную личность, как Фейс Вэнс, – спрашивала она себя, – засосала трясина их страха? Боже милостивый! А может, они все сумасшедшие? Или их охватил массовый психоз? Неужели эти чиновники вообразили, будто она такое опасное и страшное существо, что способна посягнуть на существующий строй и лишить их занимаемых должностей? Мысли путались у нее в голове, она была на грани истерики. Она не могла заставить себя сосредоточиться и следить за поединком между Дейном и Аллисоном Рашем. По звуку их голосов она понимала, что Раш взбешен, а Дейн – по-прежнему спокоен и тверд…

– Я требую, чтобы дело заявительницы было официально пересмотрено Департаментом, – говорил в эту минуту Дейн.

– Требование отклоняется! – рявкнул председатель. – А это ваше заявление будет рассмотрено комиссией вместе со всеми остальными. Конечно, в пределах нашей компетенции. И только!

– Заявительница хотела бы выступить и ответить на каждое из обвинений, выдвигаемых против нее, – сказал Дейн. – Но как же она может это сделать, когда Департамент и комиссия последовательно отказали ей в этом неоспоримом праве? – Он повысил голос, и в тоне его впервые прозвучала горечь. – Такая тактика ничуть не отличается от гитлеровской!

– Мы собрались на это заседание не для того, чтобы слушать оскорбления в адрес комиссии! – раздраженно бросил Раш. – Самый факт, что такое заседание состоялось, доказывает добросовестность Департамента. Или заявители считают, что мы должны всех автоматически обелять? Ерунда! Сущая ерунда!

Фейс вдруг стало бесконечно скучно, и она перестала слушать. Слова! А что толку? Комиссия все давным-давно решила. Фейс видела это по лицам. Зачем же тогда волноваться?.. Зачем?.. Перед ее мысленным взором вдруг промелькнула пустая детская кроватка. Вот о чем она должна волноваться: ведь она сражается за все, что ею утеряно… и всем этим перепуганным сановникам надо сказать, что она не перестанет сражаться… даже если будет терпеть одно поражение за другим…

Она заставила себя сосредоточиться и слушать. Выступал Аб Стоун – он говорил стоя, опираясь на большой стол, так что вены вздулись на его сильных руках. Ей была видна только складка наего затылке да багровая шея, красноречиво свидетельствовавшая, каких усилий ему стоит сдерживаться. О чем это он говорит?.. Ах да, конечно, он говорит о ней, – и о множестве таких, как она, разбросанных, подобно отпечатанным ею документам, по всем правительственным учреждениям.

– Союз государственных служащих, – говорил в это время Аб, – не может спокойно пройти мимо такого произвольного ущемления прав одного из своих членов. Нарушение прав одного из нас грозит нарушением прав всех! Это создает прецедент, и если дело дальше так пойдет, то в правительственных учреждениях воцарится террор. Всех возьмут на подозрение! Потом зараза эта перекинется в штаты и округа, в муниципалитеты и сельские местности. И тогда разве хоть один государственный служащий будет считать себя в безопасности? Нет, ни один! Ни учитель, ни мусорщик не смогут спокойно работать – над ними будет тяготеть страх, что их могут тайно обвинить, лишить работы и репутации честного человека! Не медля ни минуты, надо прекратить это безумие! Не медля ни минуты – в этом обязанность комиссии!..

Когда он кончил, над столом словно пробежала искра враждебности – так электричество потрескивает над спиной ощетинившейся кошки. Ясно: что бы Аб ни сказал, все обернется против нее. Их возмущало и бесило, что она – член профсоюза. Они осудят ее хотя бы уже за это, подумала Фейс. Ну конечно, она ведь «связана» с Абом Стоуном. Связи делают ее преступницей… но эти же связи делают ее и сильной. Сейчас действует первое положение, позднее начнет действовать второе. Все меняется, непрестанно течет! Важно только знать, куда!

Она вздрогнула. Кто-то назвал ее имя. Ей показалось, что голос доносится откуда-то очень издалека, – голова у нее кружилась. Но нет, вопрос прозвучал совсем близко. Аллисон Раш обращался к ней.

– Миссис Вэнс, – нетерпеливо повторил он, поскольку она сразу не откликнулась, – миссис Вэнс, мы хотим задать вам один прямой вопрос. Вам, должно быть, известна ответственность за ложные показания правительству. Итак, нам хотелось бы знать, являетесь ли вы американской гражданкой?

– Да, являюсь! – громко ответила она. И тут же подумала: «Гораздо громче, чем нужно в такой комнате».

– Вы можете доказать это?

Но прежде чем она успела ответить, раздался голос Чэндлера:

– Разрешите, я отвечу на этот вопрос вместо заявительницы? – Раш кивнул в знак согласия, и Чэндлер продолжал: – Метрической записи в нашем распоряжении нет. Мы предприняли тщательнейшие розыски и выяснили, что запись либо утеряна, либо сожжена – точно сказать нельзя. К несчастью, в живых нет ни одного родственника миссис Вэнс, который мог бы подтвердить, где она родилась. Однако все указывает на то, что заявительница – гражданка Соединенных Штатов. Департамент может не беспокоиться по этому поводу.

– Нет, Департамент обязан беспокоиться по этому поводу! – рявкнул Раш. – Федеральное правительство не нанимает на службу иностранцев! Более того, лица, дающие о себе ложные сведения, подлежат наказанию. Сообщение сведений, не соответствующих действительности, карается штрафом и тюремным заключением, и вам это хорошо известно, мистер Чэндлер. Откровенно говоря, мне кажется, что заявительница еще счастливо отделалась, если ее просто уволили по неблагонадежности, а не предали суду! Определенные правительственные органы имеют право направлять подобные дела в совет присяжных! Для заявительницы было бы самым правильным просить, чтоб дело ее прекратили и прекратили навсегда! Известно, что заявительница работала на иностранное правительство, и потому едва ли может рассчитывать на снисхождение данной комиссии…

Больше Фейс слушать не могла.

– Иными словами, – воскликнула она, – вы хотите, чтоб я исчезла с ваших глаз точно какая-нибудь преступница! А я ни в чем не виновата и не стану спасаться бегством! – Она приподнялась и тут же в изнеможении снова опустилась на стул.

За столом неодобрительно зашептались. Обе женщины покачали головами, мужчины нахмурились. Круглая физиономия Раша сначала покраснела, затем побледнела. Он вытер лицо и голову платком.

– Разрешите мне сказать, господин председатель?

Голос принадлежал не Дейну, но показался Фейс очень знакомым. Мистер Каннингем, – она совсем забыла о нем. Да, это был мистер Каннингем. Он встал и через всю комнату направился к столу.

– Комиссия разрешает, – буркнул Раш.

– Благодарю вас, – сказал мистер Каннингем, вынимая изо рта трубку и проводя рукой по коротко остриженным волосам. – Чрезвычайно вам признателен. Я думаю, что мое выступление внесет некоторую ясность. На протяжении многих лет я был начальником миссис Вэнс, и просто не понимаю, как можно сомневаться в ее американском происхождении. Родилась она здесь или нет – право же, не имеет никакого значения. Это самая настоящаяамериканка. Она была усердным и расторопным работником, отдавала все свои силы и способности родине. Чего же еще можно требовать? Если критерием является любовь к стране, где ты живешь и работаешь, то миссис Вэнс – бесспорная американка!

– Мистер Каннингем, – обратился к нему Раш, иронически поджимая губы, – а теперь разрешите задать вамодин вопрос. Известно ли было вам, как начальнику миссис Вэнс, чем она занималась вне стен Департамента?

Мистер Каннингем помолчал, и лицо его снова стало мертвенно-бледным.

– Да, известно… – сказал он наконец.

– И будучи ее начальником, – продолжал Раш, – вы не сделали ей никакого внушения по этому поводу?

– Нет, не сделал. – Теперь уже голос Каннингема утратил прежнюю нерешительность.

– Вы, значит, одобряли это?

– Да, одобрял. – Он говорил тихо, но ясно и определенно. – Одобрял и продолжаю одобрять!

В комнате вдруг наступила мертвая тишина, – лишь муха, каким-то чудом попавшая в это душное помещение, продолжала жужжать. Но Фейс почудилось, что она услышала, как просвистел топор и голова Дьювела Каннингема покатилась в пыль.

Она взглянула на Чэндлера: на лице его было написано восхищение. Ей захотелось улыбнуться, но глаза ее были полны слез.