Текст книги "Волк Среди Овец"

Автор книги: Джей Брэндон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– Это был очень большой матрас? – спросил я. Мой голос был ровным, как будто все ответы были правильными и ничто меня не удивляло.

Томми показал ширину руками.

– Так значит, он дотронулся до тебя, – сказал я.

Томми кивнул.

– Его голова лежала у моей ноги, а руки сверху.

– Сверху где, Томми?

Он сглотнул.

– Одна на ногах, а вторая около пояса.

– Ты все еще был без одежды?

– Да.

– Так значит, его голова и одна рука лежали недалеко от твоего пениса?

Элиот выдвинул протест, сформулировав это как подсказку. Судья Хернандес принял протест. Я хотел сказать это первым, чтобы Томми было легче.

– И что произошло? – спросил я.

Я думал, Томми замкнется. Он сжал губы так, что они побелели. Я слышал, как он скреб ногтями перегородку. Я же собирался задать следующий вопрос, когда он отозвался:

– Он повернул голову, посмотрел на меня и улыбнулся, позвал меня по имени, и, глядя на него, я чувствовал, как его рука ползет к моей ноге, и потом он задержал ее там, прямо на… прямо наверху.

– А потом?

– А потом он сказал что-то вроде: "Ой, что это?" И я посмотрел туда, куда смотрел он, – на мой пенис. – Томми не замялся, прежде чем сказать это слово, он проговорил его быстро, на одном дыхании. – Он уставился на него, как будто никогда раньше не видел.

Я задавал вопросы, только когда Томми прерывался, и после моего вопроса он начинал торопиться, как будто его подгоняли.

– Он дотронулся до него? – спросил я.

– Сначала он просто смотрел, и мне стало очень… неловко, я начал прикрываться, но он остановил меня и потом посмотрел мне в лицо и перестал улыбаться, он казался очень серьезным, и потом он сказал: "Все хорошо. Тебе нечего стыдиться". Что-то в этом роде, а я спросил: "Что ты имеешь в виду?" Он ответил: "Возбуждение. Этого нечего стыдиться, это происходит со всеми".

– Ты знал, о чем он говорил?

– Нет, тогда еще нет. Но я… но, знаете, я знал, куда он смотрит. Так что я догадывался. Затем он сказал: "Это очень здорово". Не просто хорошо, а очень здорово. Потом он сказал…

Он замолчал. Томми ни на кого больше не смотрел, он почти совсем не поднимал глаз. Иногда он впивался взглядом мне в лицо, как будто не мог оторваться, а затем уносился прочь, его взгляд блуждал по залу.

– Что? – спросил я.

– Он спросил: "Можно, я его потрогаю?"

– А ты что ответил?

– Не помню, чтобы я что-то говорил, но, может, я кивнул или что-то в этом роде, потому что он повел себя так, будто я разрешил. Он поднял руку, очень осторожно, словно хотел кого-то поймать, а потом опустил ее и накрыл ею мой пенис.

– Накрыл его?

– Так что его больше не было видно. Его ладонь просто закрыла его. Потом он…

– Что, Томми?

– Он просто дышал. Просто… дышал. Я слышал его дыхание. Это было все, что я слышал.

Мне показалось, что зал перестал дышать. В обязанности Бекки входило наблюдение за присяжными, но тут я сам бросил взгляд в их сторону, когда Томми упомянул о том, как дышал преступник. Один мужчина уставился в пол, будто желал провалиться сквозь землю. Двое или трое других приложили руку к губам.

– Что было дальше, Томми?

– Он убрал руку, как будто снова хотел взглянуть, и улыбнулся. Он сказал мне, что все в порядке. Потом он… он поцеловал его.

Мальчик почти шепотом это произнес, и я испугался, что не все присяжные расслышат его слова. Мне не хотелось подливать масла в огонь, но пришлось переспросить, чтобы все слышали.

– Что поцеловал, Томми?

– Мой пенис.

Томми смотрел на свои сцепленные пальцы.

Я не позволил ему отвлечься.

– И что произошло потом?

Томми поднял голову, явно обрадованный тем, что сумел одолеть свое смущение.

– Потом он встал, улыбнулся и начал подтаскивать матрас к краю бассейна.

– Что ты тогда чувствовал, Томми?

– Я был рад, что все кончилось. Я чувствовал себя очень странно.

– Как это "странно"?

– Как будто не знал, что произойдет в следующий момент. Я был рад, когда он прекратил.

Я не мог заставить его сказать, что он боялся. Я ждал, но Томми не добавил. Он продолжил.

– Он подтащил матрас к мелкой части бассейна, и я решил, что пора вылезать, а за мной Уолдо поднялся по лесенке.

Томми замолчал. Он был охвачен противоречивыми чувствами; на его лице отразилось превосходство, столь знакомое мне по предыдущим встречам, но внутри зрело возбуждение, которое готово было выплеснуться наружу, и тогда уже справиться с ним не будет никакой возможности. Он заговорил, и меня охватила жуть, я услышал точную копию тона Остина.

– И он сказал: "Видишь? Я же говорил тебе, что это случается с каждым".

– О чем он говорил, Томми?

Я думал, что мне придется задавать наводящие вопросы, но, когда он заговорил, из его уст полилась плавная речь:

– О его пенисе. Он напрягся.

– И что сделал Остин?

– Он подошел ко мне, обнял и сказал: "Давай обсохнем". И мы пошли туда, где оставили полотенца. Они долго лежали на солнце и нагрелись. Уолдо взял одно из них и начал меня вытирать. Сначала он стоял передо мной и…

– Его пенис коснулся тебя? – спросил я. Я впервые прервал его.

– Да.

– Где?

– Здесь. – Томми быстро ткнул пальцем в грудь, как будто там была татуировка. – И здесь. Он провел им по моей спине, когда наклонился, чтобы вытереть мне ноги.

– А что делал ты?

– Я просто стоял. Когда он меня вытер, я потянулся за шортами и майкой, но он схватил меня за руку и сказал: "Давай сначала немного позагораем".

– Уложил меня на раскладное кресло и лег рядом, и мы лежали некоторое время.

– Остин лег на живот или на спину?

– На спину, – сказал Томми.

– Он прикрылся?

– Нет.

– Он что-нибудь говорил?

– Он начал говорить мне, – Томми задумался, – что это тайна, что только очень близкие друзья могут вот так проводить время вместе. И что он никогда никому не скажет, и я тоже не должен говорить. Он держал меня за руку. Потом обнял меня и прижал в груди.

И Томми потянулся к Остину, я не сомневался, потому что его не часто обнимали. Возможно, вначале он думал, что не стоит волноваться, что наконец-то у него появился человек, который любит его и всегда будет рядом, когда он позовет.

– Потом он снова дотронулся до меня, – внезапно продолжил Томми. – Он погладил меня по спине и тронул ягодицы, потом обхватил меня обеими руками. Он потерся щекой о мое лицо. Потом отстранился, не отпуская меня, и сказал: "Смотри".

– На что?

– На его пенис. Он был прямо передо мной, и он снова напрягся, и Остин спросил: "Ты не хочешь его потрогать?"

– Ты хотел этого, Томми?

Он покачал головой.

– Нет, он меня пугал. Он был очень красный и большой, я не знал, что он может быть таким большим.

– Ты дотронулся до него?

– Да.

– Почему?

– Потому что он так хотел.

Голос Томми звучал ровно. Слова он произносил торопливо. Ничто не намекало на то, что он готов разрыдаться, поэтому я слишком поздно заметил, что он плачет. По его щекам покатились слезы, он заговорил, и слезы все текли. Он рассказывал, как сторонний человек, наблюдавший за происходящим украдкой.

– Как ты дотронулся до него, Томми?

Он показал, вытянув указательный палец.

– Я хотел только коснуться его, но он накрыл мою ладонь своей и закрыл глаза, и я боялся пошевелиться. Он еще долго не двигался, как будто заснул.

– Он потом открыл глаза?

– Да. Он улыбнулся мне и сказал: "Я поцеловал твой".

Рассказ шел своим чередом. Томми описал орально-генитальный контакт, в котором обвинялся Остин, а затем эякуляцию. Когда мне приходилось вставлять вопросы, я старался не сбиться с ровного, невозмутимого тона, чтобы проявить симпатию и в то же время не подыграть свидетелю. Томми держался мужественно, однако не переставал плакать и, описывая свои ощущения в кульминационный момент, отпрянул и обвел зал испуганным взглядом. Он всхлипывал. Я не подошел к нему, чтобы успокоить, просто дал передохнуть немного И подбодрил, после чего он вернулся к рассказу. В зале суда стояла полная тишина, слушатели оказались благодаря рассказу Томми незаметно для себя в пучине страстей.

Выслушав мальчика, я попросил его вспомнить, как его отвезли обратно, как ему пришлось идти домой и объяснять родителям, где он пропадал, и хранить их с Уолдо секрет всю ночь и все последующие ночи, когда Уолдо не было рядом, чтобы вознаградить за его преданность, когда Томми остался один в темноте, один в огромном мире. Он снова разрыдался в конце, я все-таки встал, подошел к нему и обнял за плечи, прошептав на глазах у всех этих чужих людей: "Я тобой горжусь", так тихо, что микрофон не уловил мои слова. Томми кивнул и взял у меня платок, чтобы вытереть слезы, и постепенно успокоился. Он слабо улыбнулся мне. Я в последний раз тепло обнял его и отошел. Я взглянул на Элиота и произнес:

– Обвинение не имеет больше вопросов к свидетелю.

Глава 14

Я ужасно нервничал. Сначала я подумал, что это тишина звенит у меня в ушах, но это затаилось где-то глубоко внутри и рвалось наружу. Позже я понял, что в кровь попал адреналин, появилось страстное желание вскочить и ударить кого-то. Все мои нервы напряглись от нежелания передавать Томми в руки Элиота.

Я чувствовал на себе беглый взгляд Элиота, когда задавал Томми вопросы, но, как только свидетель был передан ему, он сосредоточился на нем полностью. Элиот сидел прямо, но расслабленно, глядя на Томми без малейшего следа враждебности. Он излучал сострадание, тронутый рассказом.

– Не хочешь воды, Томми? – спросил он.

Томми отказался.

– Не хотел бы прерваться на несколько минут? Хорошо. Меня зовут Элиот Куинн, Томми. Я адвокат Остина Пейли. Я помогаю ему так же, как мистер Блэквелл помогает тебе. Мы пытаемся выявить правду о том, что произошло с тобой несколько лет назад. Чтобы сделать это, сначала мистер Блэквелл, а затем я задаем тебе вопросы. Если тебе будет непонятен один из моих вопросов, скажи мне, договорились? И я попытаюсь поставить вопрос по-другому. Можешь не торопиться с ответом, хорошо, Томми?

Мои ноги не находили покоя. Желание заявить протест распирало меня, хотя я и не знал, как обосную его, но Элиот тянул меня, прежде чем перейти к вопросам, бросая вызов Томми. Томми кивал ему. Он перестал плакать.

– Ты не рассказал тогда родителям, что произошло, Томми?

– Нет.

– Почему нет?

– Я боялся, – повторил он.

– Боялся родителей? – Элиот все еще выглядел обеспокоенным, но теперь его беспокоило то, что он не мог понять мотивов Томми.

Томми заерзал на стуле.

– Нет, я боялся… из-за того, что произошло.

– Но я говорю о твоих маме и папе, Томми, не о том мужчине. Если ты боялся его, почему ты не рассказал об этом своим родителям, чтобы они могли защитить тебя от него?

Томми прилагал все усилия, чтобы заставить Элиота понять его.

– Потому что я поступил гадко. Я боялся, что они разозлятся на меня.

– Твои собственные родители? – спросил Элиот. – Они часто сердятся на тебя?

– Нет.

Я мог это объяснить. Они гордились Томми, но на расстоянии, абстрактно, и в то же время были рады, что он не доставлял им хлопот. В свои восемь лет Томми чувствовал это, понимая, что его родителям не нужны были лишние проблемы.

– Они часто тебя наказывали? – спросил Элиот.

– Нет, – ответил Томми, затем судорожно добавил: – Но я прежде не делал ничего плохого.

– Но в этом не было твоей вины, правда?

Язык достаточно гибок. Я не был уверен, что Томми уловил тайный смысл заданного вопроса. Мальчик мог решить, что Элиот ведет речь о более позднем времени, когда его могли принять за добровольного партнера Остина. И он переложит вину на себя. Он соблазнил взрослого мужчину.

– Нет, – протянул Томми, но ответ был, к ненастью, очень неполным.

Я удержался от желания вмешаться. Я чувствовал, как Элиот подбирался к Томми, так он загонял в угол сотни свидетелей. "Выдержка, – приказал я себе, – выдержка". Я должен дать Элиоту сделать свое дело. Но у меня в голове не укладывалось одно: как можно мучить ребенка, когда в свое время позволил сотворить то же самое с человеком, сидящим рядом?

– Тогда почему ты не рассказал родителям? – настаивал Элиот.

Томми молчал. Элиот не подгонял его. Казалось, что мальчик не мог найти ответа, но Томми наконец сказал:

– Я не хотел, чтобы они плохо обо мне думали. Элиот спокойно загонял Томми в угол. Представитель старшего поколения, он знал, как это делается. Он не хотел слишком сильно давить. Элиот заговорил, казалось, совсем о другом.

– Кому первому ты рассказал о случившемся?

– Маме и папе, – сказал Томми.

Элиот выглядел сбитым с толку. Он даже громко хмыкнул. Затем спросил:

– Ты больше никому не говорил?

– Нет. Сначала нет.

– Никому из друзей?

– Нет.

– А те дети, которые вертелись у дома Остина, ты их не предупредил, не намекнул на то, что с тобой случилось?

– Нет.

– Я говорю вот о чем, может, ты просто намекнул: "Мне не понравилось, как он до меня дотрагивался", или "Мне неловко с ним", или просто "Я не хочу больше ходить туда"?

– Нет, – настаивал Томми.

– На самом деле ты продолжал ходить туда, так?

– Да.

– Когда ты рассказал родителям? – спросил Элиот.

– Этим летом.

– Этим летом? Два месяца назад, три?

– Да.

– Сколько времени прошло с тех пор, как это случилось, Томми?

– Два года.

– Более двух лет, да, с мая девяностого года по август нынешнего года?

Томми пожал плечами.

– Что тебя заставило открыться? – Не успел Томми ответить, как Элиот добавил: – Они спрашивали тебя, случилось ли с тобой что-то в этом роде?

– Нет, – сказал Томми.

– Ты как-то не так себя вел? Твои мама и папа беспокоились за тебя?

– Протестую, – сказал я, наконец найдя причину. – Он не может свидетельствовать о том, что было у кого-то на уме.

Элиот также вскочил.

– Он наверняка знал, беспокоились ли его родители о нем, ваша честь.

– Поставьте вопрос соответствующим образом, – бесстрастно отозвался судья.

– Томми. – Элиот начал наступление. В его голосе появилась строгость. Он нахмурился и подался в сторону Томми, пытаясь сосредоточиться на вопросе. – Когда ты рассказал родителям, что случилось, они забеспокоились? Они казались взволнованными тем, как ты себя вел?

Томми опустил глаза, припоминая, когда родители в последний раз проявляли о нем заботу.

– Нет, – ответил он.

– Что произошло, какое событие заставило тебя рассказать им? Они говорили с тобой?

– Нет. Мы смотрели телевизор.

– Телевизор. А что вы смотрели?

"Делай ход. Скажи, Томми". Элиот читал письменное заявление Томми, он знал, что мальчик узнал Остина во время показа вечерних новостей. Я надеялся, что Элиот спросит его об этом, потому что ему это было на руку. Элиот должен был уцепиться за это. И если бы он сделал это, Томми мог рассказать о том, чего не было в его письменном свидетельстве.

– Новости, – сказал Томми. – Я увидел его, увидел Остина по телевизору. Там говорили, что были похищены другие дети. Я понял, что он и с другими обошелся так же, – заключил Томми.

"Молодец парень". Я не мог представить доказательства других преступлений Остина, но если Элиот случайно сам выдал эту информацию, что ж, это уже нельзя было исправить, правда?

Когда я повернулся к нему, Элиот смотрел на Томми, не показывая, что допустил промах.

– Но Остина не обвиняли во всех этих преступлениях, правда, Томми? Он представлял интересы обвиняемого. Так ведь сказали по телевизору?

– Наверное. Я не знал, что именно он сделал это с другими детьми, сказал Томми не сбиваясь с курса.

Я заволновался, потому что Томми внутренне изменился. Он перестал казаться маленьким испуганным мальчиком, он вновь походил на мужчину в миниатюре. Он даже бросил на Остина взгляд, когда упомянули о других детях, который говорил об очень взрослом чувстве ревности и обиды за измену. Возможно, эмоции детей и взрослых не слишком разнятся. Кто может определить силу переживаний ребенка. Важно, что Томми больше не выглядел малолетним. Элиот молчал какое-то время, дав присяжным заметить выражение лица Томми, прежде чем задать следующий вопрос.

– То, что ты сказал родителям – поправь меня, если я произнесу неправильно, – звучало так: "Меня тоже. Он изнасиловал и меня". Ты так сказал, Томми?

– Да. – Томми не видел в этом ничего особенного.

– И что сделали твои родители? – спросил Элиот. – Они вызвали полицию, отвели тебя к врачу?

– Нет. Не…

– Нет? – Элиот уставился на него. – Они на следующий день отвезли тебя к окружному прокурору?

– Нет, – пытался объяснить Томми. – Не сразу.

– И что же они сделали?

– Поговорили со мной, – сказал Томми.

– Как же тебе удалось увидеться с врачом, полицией и прокурором?

– Я рассказал об этом школьному учителю.

– Учителю. В августе, – сказал Элиот.

– И медсестре, – добавил Томми, кивая.

– Медсестре. Ты с ней часто разговаривал?

– Думаю, мы виделись в третьем классе, – сказал Томми, – когда у меня болел живот и меня отправили домой.

Элиот кивнул в знак одобрения. Я точно видел, куда он хотел его завлечь. Думаю, все остальные тоже догадались.

– У меня нет больше вопросов, – сказал Элиот.

Это меня поразило. Я ожидал, что Элиот поставит под сомнение опознание Остина, что бы заставило меня расширить круг вопросов и показать присяжным, как долго Томми и Остин были знакомы друг с другом, установить, что Томми твердо уверен в личности обвиняемого. Элиот не дал мне такой возможности. Я даже не был уверен в том, что мне удастся раскрыть дальнейшие сексуальные контакты Остина и Томми. Их расценят как не относящиеся к делу, не пересекающиеся с тем эпизодом, который разбирался на этом процессе.

Я чувствовал интерес Элиота, когда свидетель опять перешел в мои руки.

– Томми, – неторопливо произнес я, – почему ты рассказал родителям о том, что этот мужчина изнасиловал тебя?

– Потому что я узнал, что он делал это и с другими детьми, – убежденно ответил Томми. – И я подумал…

– Протестую, – сказал Элиот, тут же встав. – Это заурядная спекуляция в пользу свидетеля, ни на чем не основанная. Таким образом, акцентируется наличие других преступлений, что предубеждает судей против подзащитного и полностью недоказуемо.

– Ваша честь, защита сама спрашивала о мотиве свидетеля для его признания. Отсюда вопрос…

– Мотив? – переспросил Элиот, вытянув руку. – Все, что я хотел узнать, когда было сделано признание. Какое это имеет…

– Протестую, – вмешался я. – Вопросы сейчас задает обвинение.

– Оставьте пререкания, – отрезал судья Хернандес. – Протест принят. Леди и джентльмены, – добавил он в адрес присяжных, – не принимайте во внимание последний ответ. Как сказал адвокат, для этого нет оснований. В этом деле предъявлено только одно обвинение.

Я покачал головой и сел, менее расстроенный, чем хотел казаться. Я надеялся, присяжные понимали: если у них были вопросы насчет мотива Томми, они не могли получить ответа не по моей вине. Это адвокат старался пресечь любое упоминание о других жертвах. Присяжные не смогут этого забыть.

– Томми, – продолжил я. – Это была последняя ветрена с Остином Пейли, когда он отвез тебя в дом с бассейном?

Томми покачал головой.

– Он вернулся в пустой дом?

– Да, – тихо сказал Томми. Он стушевался из-за перепалки, которую мы с Элиотом затеяли по поводу его показаний. Мне был на руку этот эффект. Он снова выглядел маленьким и испуганным. Я не хотел упускать момент.

– Обвиняемый вернулся, чтобы встретиться с тобой? Элиот был начеку. Я чувствовал, как он насторожился. Я старался вопросами поддерживать Элиота в этом состоянии, готового вскочить на ноги, но не находящего оснований для протеста.

– Да, – сказал Томми.

– Несколько раз?

Он кивнул.

– Пожалуйста, отвечай вслух, Томми. Он приезжал несколько раз после того дня, когда вы проводили время в бассейне?

– Да.

– Дважды, трижды?

– Больше, – сказал Томми. – Гораздо больше.

– Назови цифру, Томми. С того дня у бассейна и до того дня, когда ты увидел Остина по телевизору и сказал: "Это он", сколько раз ты встречался с ним? Ты виделся с ним несколько минут?

– Мы проводили вместе много часов, – ответил Томми.

Я думал, Элиот заявит протест, что наш диалог со свидетелем подразумевает, будто его клиент совершил и другие преступления. Я поднялся и зашел за спину Элиота. Тот не обратил на меня внимания. Бастер Хармони от напряжения приоткрыл рот.

Я встал за Остином Пейли. Он не повернулся ко мне. Я даже не мог угадать по его осанке его внутреннее состояние.

– Забудь о телевизоре, Томми, – громко произнес я. – Теперь посмотри сюда. Вспомни эти встречи, особенно первый раз у бассейна. Этот мужчина был с тобой в тот день?

Томми послушно уставился на него. Он выглядел грустным, подавленным, настоящая жертва обманутого доверия.

– Да, – сказал он.

– Этот человек засунул свой пенис тебе в рот?

– Протестую, – выкрикнул Элиот, – этот вопрос уже прозвучал и получен ответ. Окружной прокурор хочет произвести эффект.

Не думаю, что кто-то к нему прислушался. Мне удалось произвести нужное впечатление. Томми замкнулся. На его глаза навернулись слезы.

– Протест принят, – сказал судья.

– Ты не ошибаешься? – спросил я.

Он замотал головой. По его щеке покатилась слеза. Элиот стоял рядом со мной. В нем не чувствовалась враждебность, напротив, мы ощущали взаимопонимание.

– Я передаю свидетеля защите, – сказал я.

Томми, стоя на свидетельском месте, поднес руку к губам. Он больше не смотрел на Остина. Он пытался совладать с собой, но не мог. Его слезы были тихими и непоказными, он вызывал жгучее сострадание. Элиот взглянул на него и понял, что дальнейшие расспросы только повредят защите.

– У меня нет вопросов, – сказал он.

Я прошел к свидетельскому месту, чтобы помочь Томми уйти.

– Не беспокойся, – мягко сказал я и обнял его. Он не поднимал головы, пока я вел его к проходу. – Ты держался молодцом.

– Мы сохраняем за собой право повторно вызвать свидетеля, – сказал Элиот.

Кэрен Ривера ждала в проходе, чтобы забрать у меня Томми. Она нахмурилась, прежде чем вывести Томми из зала. Миссис Олгрен пробиралась среди зрителей, чтобы присоединиться к сыну. Мистер Олгрен остался на месте, наблюдая за мной.

– Вызовите следующего свидетеля, – произнес судья Хернандес.

Я не стал торопиться, занял свое место и наклонился к Бекки.

– Нам кто-нибудь сейчас нужен? – спросил я тихо.

– Нам нужен каждый, кого можно использовать, – ответила она.

– Да, ты права. – С начала судебного заседания это был наш первый разговор с Бекки. Казалось, прошли дни. Она посмотрела на меня со всей серьезностью, стараясь помочь советом, без ободряющей или интимной улыбки. Я кивнул и поднялся. Судья Хернандес посмотрел на меня так, будто я был неуклюжим официантом, который медлит с заказом.

Я сказал:

– Обвинение вызывает…

И замолчал. Я посмотрел на Элиота, который сидел слева от меня. Он наклонился в другую сторону, чтобы посоветоваться со своим клиентом и помощником, но, когда я замолк, взглянул на меня. Я внезапно испугался, что допускаю ошибку. Моя работа в основном была завершена, осталось только кое-что отшлифовать. Но любое дополнение давало Элиоту возможность уязвить меня. Я собирался придержать этого свидетеля до конца процесса. Вместо этого изменил планы, что было явной оплошностью.

– Кого? – иронично переспросил судья.

Но Бекки дала согласие, она наблюдала за процессом со стороны, менее эмоционально, чем я. Она считала, что сейчас нашему делу нужна была поддержка.

– Доктора Дженет Маклэрен, – закончил я.

Судья Хернандес кивнул одному из охранников, который направился в комнату, где ждали свидетели. Я остановил его.

– Доктор Маклэрен пока отсутствует, – сказал я судье. – Нам понадобится несколько минут, чтобы вызвать ее из офиса.

Он нахмурился.

– Разве вы не знали, что ее показания понадобятся? – громко спросил он.

– Ваша честь, доктору пришлось бы весь день прождать, и мне неудобно было просить ее об этом. Мы просим несколько минут.

Судье не понравилось мое объяснение. Он взглянул на свои большие золотые часы на запястье.

– Даю вам пятнадцать минут, – решил он. – Возобновим заседание в четверть пятого. Ровно. Сержант, проследите за тем, чтобы присяжные оказали необходимые услуги.

Он не мог лишить их своего покровительства.

То были будущие избиратели.

Я был в шоке. Подходил к концу первый день судебного процесса, а мы собирались вызвать последнего свидетеля. Я не мог поверить, что все так быстро прошло.

– Я пойду позвоню в офис, – сказала Бекки и удалилась.

Я сидел в одиночестве за столом обвинения, и мне ничего не оставалось делать, только волноваться. Мне ужасно хотелось обратиться к Элиоту и обсудить ход заседания. В таком поступке не было ничего странного. Прокуроры и адвокаты зачастую общаются во время перерывов, более заинтересованные в мнении оппонента, чем непрофессионала вроде подзащитного или члена суда присяжных. Но, когда я повернулся к Элиоту, он что-то увлеченно обсуждал с Остином и Бастером. Бастер оживленно витийствовал. Я уловил несколько злых замечаний.

– …Ударь его сильнее…

Не знаю, что ответил Элиот.

Была среда, тридцатое октября. Во вторник, через шесть дней, должны были состояться выборы. Трех дней должно хватить, чтобы завершить процесс. К концу недели я буду знать, есть ли у меня перспективы. Скорее всего, я удостоверюсь, что их нет. Проигрыш процесса означал поражение на выборах. Две стороны одной медали. Я был уверен, что, если Остина освободят, он настолько уверится в своем могуществе, что никогда больше не сможет взять себя в руки.

Я взглянул на него. Он смотрел в мою сторону, склонив голову к Элиоту, кивая в знак согласия. Наконец Остин заговорил доверительным приглушенным голосом, но он смотрел не на адвокатов, а на меня. В глазах Остина мелькнуло знакомое выражение, могу поклясться, что он скривил губы в усмешке. Такой взгляд он бросал на меня раньше сотни раз. Теперь он, похоже, говорил: "Я не стою такого беспокойства".

Я был охвачен тяжкими мыслями. Мне придется уничтожить тебя, Остин, мой старый друг. Если я проиграю суд и потеряю прокурорское место, как я смогу уйти в отставку, помня, что Остин не обезврежен, что никто не предъявит ему счет? Как я смогу спать ночью, зная, что он свободен и строит новые планы, расставляет капканы, может, с очаровательной улыбкой кладет руку на плечо ребенка.

Я с усилием стряхнул с себя этот кошмар. Остин отвернулся, мне показалось, что я заметил удовлетворенную улыбку на его лице, как будто он не сомневался в моих мыслях, ибо сам с вожделением воображал то же самое.

Я искал в его лице черты того маленького мальчика, которого изнасиловал собственный отец. Элиот, должно быть, был прозорливее. Он бы не взялся защищать Остина в суде, если бы не считал его жертвой. Но я видел лишь уловку человека, который играл на вине Элиота, чтобы уйти от наказания. Я видел только злодея. Странно, что я прозрел поздно. Это было так очевидно.

– Жаль, что мы не можем заложить в твои показания мину, – если только ты чего-то, недоговариваешь, например, что случайно наткнулась на следы сексуального контакта Томми и Остина?

Дженет Маклэрен покачала головой.

– Плохо. Тогда мы будем задавать тебе вопросы, пока нас не остановят. Мы собираемся выжать из тебя максимум.

– Как лимон, – добавила она.

– Точно. И когда нас прервут, я хочу, чтобы создалось впечатление, будто ты могла бы раскрыть присяжным много интересного, если бы не эти проклятые препоны.

Она кивнула, усваивая инструкции без возражений, но с иронической усмешкой на губах. Дженет держалась как женщина, не пытающаяся тягаться с мужчиной. На ней был темно-зеленый костюм, который подчеркивал блеск глаз. И серебристая блуза. Я бы с удовольствием забыл о делах, но во время наставлений постарался не дотрагиваться до нее и не улыбаться.

– Томми говорит правду, и есть много убедительных подтверждений тому, почему он молчал раньше. Он маленький испуганный мальчик, которого обвел вокруг пальца взрослый мужчина. Он боится этого мужчину. – Я ткнул пальцем вниз, в сторону зала суда, который находился двумя этажами ниже моего офиса, где сидели мы трое. Дженет казалась спокойной и готовой к бою. Бекки стояла рядом с ней, сложив руки, слегка склонив голову, как будто тоже выслушивала мои наставления.

– Договорились? – спросил я.

Дженет Маклэрен кивнула, но слишком нерешительно, как мне показалось.

– Ты должна выглядеть как беспристрастный профессионал, который трезво оценил факты и пришел к правильному заключению. Тебе не придется прилагать усилий. Ты ведь чувствуешь себя причастной к этому делу?

Она начала было говорить, но я остановил ее.

– Не отвечай, Элиот может спросить тебя, чье мнение ты выражаешь. Но мы понимаем друг друга?

Она кивнула.

– Хорошо. И еще, доктор. Они будут нападать. Тебе придется держать удар и отметать наскоки Элиота как бездоказательные. Не подпускай его близко. Держи в узде личные переживания. Если он вынудит тебя вспылить или разволноваться, все пропало. И Томми тоже. Сиди спокойно, и пусть вопросы отскакивают от тебя. Не торопись с ответом, не выбалтывай ничего в пылу раздражения. И никогда не выходи за рамки вопроса. Отвечай лаконично, избегай пояснений.

Было заметно, что она раздражена.

– Я не в первый раз даю показания.

Я хрипло засмеялся.

– Скажешь мне то же самое через час. Я разозлил тебя менее чем за минуту. У тебя на лице должна быть непроницаемая маска, а не эта надменная улыбка.

Дженет повернулась к Бекки.

– Он всегда такой во время суда?

– Мы все такие, – ответила Бекки.

– Скольких детей вы обследовали, доктор Маклэрен, в течение десяти лет работы в данной области?

– Сотни. Может, около тысячи.

– Только мальчиков, только девочек или и тех и других?

Дженет помедлила с ответом. Присяжные находились слева от нее, в нескольких футах. Я смотрел в их сторону. Дженет не реагировала на мой взгляд.

– Я бы сказала, девочек было немного больше, – ответила она.

– Но вы обследовали сотни мальчиков, которые подверглись сексуальному насилию?

Теперь она повернулась в сторону присяжных, мельком, но внимательно посмотрела на каждого из них, как будто при других обстоятельствах хотела бы познакомиться с ними поближе.

– Да, – сказала она.

– Ваши обследования сводились к устным разговорам?

– Нет, я также обследую детей с физиологической точки зрения.

– Вы доктор медицины, так ведь вы сказали?

– Мы уже предъявили медицинские лицензии Дженет. Она объяснила присяжным, что настаивает на физической проверке, прежде чем начать психологическое лечение, чтобы установить доверительные отношения с ребенком, уверить его, что в физическом плане он абсолютно нормален. Она не сообщила присяжным, как рассказала мне несколько недель назад, что только в малом проценте случаев обнаруживала физиологическое подтверждение сексуального контакта.

– Вы лечите этих детей какое-то время, доктор?

– В большинстве случаев – да. В среднем я лечу ребенка три или четыре года.

Хороший ответ. Это указывало присяжным, что Дженет не только знала, о чем говорит, после наблюдения над пострадавшими детьми, но что таким детям требовалось длительное лечение, чтобы восстановиться после сексуального насилия.