Текст книги "Волк Среди Овец"

Автор книги: Джей Брэндон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

– На самом деле мисс Флорес вышла из кафе не сразу после вас, не так ли? И на улице рядом со стоянкой есть уборная, правда? Вы, должно быть, околачивались около женского туалета минут двадцать – тридцать, прежде чем мисс Флорес вышла оттуда, что скажете, мистер Арреола?

Она точными ударами загоняла парня в угол и подбадривала потерпевшую, обняв ее за плечи.

Даже после того, как присяжные ушли на совещание и помещение опустело, Бекки Ширтхарт, похоже, не замечала моего присутствия. Она с минуту тихо разговаривала со своей подзащитной, пока та не покинула зал, избегая подсудимого, чтобы присоединиться к небольшой группе родственников в коридоре. Провожая взглядом мисс Флорес, Бекки заметила меня. Я поднялся, и она направилась ко мне. Я заговорил первым.

– Вы провели процесс так, – сказал я, – как будто факты настолько очевидны, что только идиоты могут не поддержать обвинения. Сколько страсти и ярости вы вложили в свою речь! Можно подумать, что потерпевшая – сестра прокурора. Сегодня я впервые видел, как это делается одновременно зло и сочувственно.

Бекки пожала плечами. Она выглядела взволнованной.

– Я рисковала, конечно. Держать мисс Флорес в зале суда, когда он давал показания, означало толкать ее на опровержение. Но она уже отвечала на вопросы, и я решила, что не стоит больше ее тормошить. Защита протестовала, но судья дал добро.

– И все-таки… – начал я.

Бекки закивала.

– Знаю, мне нужно было все согласовать. Но я не ожидала такого поворота. Это получилось само собой. Жаль, что вы не видели этого подонка, когда она давала показания. Он извивался, не знал, куда глаза девать, громко вздыхал. Повернулся к своему адвокату и на весь зал сказал: "Не верю, что она может так лгать".

Бекки повернулась и посмотрела на обвиняемого.

– И тут я решила воспользоваться их же методом. Они устраивают это представление, пока бедная жертва с трудом рассказывает, что на самом деле произошло. Мне захотелось, чтобы он испытал то же самое, чтобы присяжные увидели, будет ли он смотреть ей в лицо, повторяя всю эту ложь. И он не смог! Они заметили это. Трусливое ничтожество!

Я встречал одержимых обвинителей, но редко кто лично был заинтересован в успехе. Ведь все-таки это просто работа. За проведенным процессом последуют новые. Но я не стал напоминать Бекки об этом.

– Получилось впечатляюще, – сказал я. – Но давайте больше не будет прибегать к такому методу, прежде чем не докопаемся до истины.

– Хорошо, – согласилась она. – Но если парень будет оправдан, я снова пущу в ход это средство.

– Будем надеяться, что его признают виновным, – утешил я.

– Так и будет. Вы можете себе представить, что присяжные вернутся в зал суда и на ее глазах вынесут оправдательный вердикт?

Я оставил ее в ожидании. Меня порадовало, что кто-то был так увлечен своей работой. Интересно, как бы вдохнуть в своих сотрудников энтузиазм Бекки?

Посещение Элиота и работа Бекки дали мне ощущение радости, какого я давно не испытывал. У меня никак не выходило это из головы. Я руководил профессиональными, опытными людьми, а на следующей неделе мне предстояло стать героем дня.

Коридор был пуст. Никто не ждал меня, к счастью.

Три года назад, вскоре после моего выдвижения на пост окружного прокурора, мой сын Дэвид был арестован за изнасилование. Он заявил о своей невиновности, и я открыто поддержал его. С тех пор люди посчитали возможным подавать мне прошения. Матери, сестры, дяди обвиняемых поджидали меня в коридорах Дворца правосудия, чтобы сообщить, что их родные оказались в той же ситуации, что и мой сын. Но я никогда не вмешивался. Я не был судьей и не выполнял функции присяжных. Через три года прошения перестали поступать.

Я заглянул в другие залы суда, но там никого не было. Пора было возвращаться домой. Правда, можно было послушать заключительное выступление Бекки и дождаться вердикта. Я наблюдал за столькими выступлениями прокуроров. Сам выступал сотни раз. С другой стороны, мне опостылел мой пустой дом.

Я вернулся в зал суда.

Глава 2

У меня был друг. И семья тоже была. Остался кабинет окружного прокурора. Я не считаю, что пожертвовал всем ради работы, но многие, наверное, со мной не согласятся.

Закончив правовую школу, я восемь лет проработал помощником прокурора. Мне это нравилось, но при моем честолюбии трудно смиряться с этой должностью всю жизнь. Спустя восемь лет, устав от судебного бюрократизма и сонма начальников, я ушел из прокуратуры. Мне захотелось заполнить белое для меня пятно в уголовном праве: как защищать клиента. Но речь шла не об учебе, а о партнере, с которым я мог бы обсуждать дела, на которого мог положиться, быть уверенным, что он меня поддержит.

Линда Элениз стала таким человеком. Я был ее оппонентом на нескольких процессах, и ее мастерство и компетентность поразили меня. Но Линда была не просто талантливым защитником, а самым ревностным адвокатом. Мне захотелось почерпнуть у нее эту веру, понять, каким образом она так отдается защите обвиняемых.

Линда верила в своих клиентов. Даже если не их словам, то в них самих. Она видела в них жертв, запутавшихся детей, защитить которых кроме нее было некому.

Я учился у Линды, но не перешел в ее веру. В отличие от нее, я не мог общаться с клиентами как с членами своей семьи. Но мы стали хорошими компаньонами, может быть, оттого, что я был скептиком, а в ней бурлила энергия. Если бы мы походили друг на друга, то через пару лет разошлись бы в разные стороны. Однако вот уже десять лет противоречия объединяли нас.

Даже если эти годы пролетят как миг, то все равно несут в себе преобразования. Оглянувшись, мы понимаем, что изменились, живем не той жизнью, что намечали. Когда мы познакомились с Линдой, я был Женатым человеком, у меня был сын-подросток и маленькая дочь. Спустя годы я обнаружил, что стало невыносимо вечером уходить из офиса домой к жене Луизе. Я мирился с этим ощущением неудобства какое-то время, пока мы с Линдой разом не почувствовали одно и то же и стали партнерами не только в работе, но и в постели.

Луиза словно предчувствовала такой исход. Мы с женой не разошлись. Просто остались хорошими друзьями и соседями, вместе воспитывали дочь Дину. Линда не хотела выходить замуж, а я не собирался уходить от жены из-за дочери.

Лишь должность окружного прокурора наконец расставила все по местам. Когда мне предложили вакансию, я понял, что безумно хочу этого. Линда, похоже, была в ужасе от того, как ревностно я стремился в тот мир, который покинул, чтобы стать ее учеником и компаньоном, но постаралась меня понять, помогла на выборах, а после избрания даже вступила в должность первого заместителя.

Что касается Луизы и меня, думаю, мы смогли бы жить вместе, но неприятности в первый год моей работы окружным прокурором – арест Дэвида и его последствия – разъединили нас. Два года назад мы развелись.

Новая должность несколько отодвинула мой разрыв с Линдой. Она не была прирожденным прокурором. Не проработав и года первым заместителем, Линда вернулась к частной практике. Поначалу мы думали, что сможем сохранить наши отношения, оставаясь соперниками в зале суда, но ошиблись. Столкновения на службе только усиливали конфликт во всем остальном. Мы не могли притворяться. Месяцами мы ссорились, пока разногласия не изнурили нас, и мы стали меньше видеться, чтобы избежать их.

Отдалившись друг от друга, мы поняли, что не имело смысла сокращать расстояние.

Я не нашел Линде замену и не думаю, что она заменила кем-то меня. У нее остались клиенты, у меня – работа и перевыборы. Что может быть увлекательнее работы, правда?

Арест прошел без помех, но без участия полиции. На этот раз ее функции выполнял я, впервые в жизни, что мне совсем не понравилось. Я прощупал почву, чтобы этот нелепый спектакль не испортил моих отношений с департаментом полиции. После того как обговорили план действий, я связался с шефом полиции Германом Глоуэром, который, по слухам, "вычистил" департамент за шесть лет пребывания на своем посту. Я считал, что он подогнал департамент под свою бесцветную личность. Глоуэр деловито проинструктировал меня, как проводится задержание.

– В этом нет ничего особенного, – сказал он. – Просто помните, что надо крепко схватить его за руки. Это их успокаивает. Вы бы удивились, узнав, что многие в последний момент, решают улизнуть, даже если добровольно сдаются полиции.

На этом мои консультации с полицией по поводу предстоящего ареста завершились. Похоже, после того как я сообщил им об этом, они отказались от расследования.

Спектакль должен был разыграться в хорошо освещенном коридоре на пятом этаже. Мне предстояло провести задержание прямо в холле. Это было публичное зрелище. На выборах можно будет использовать этот трюк, а подозреваемый хотел, чтобы все видели, как спокойно он отдает себя в руки властей.

Коридор охранялся нашими следователями, двумя полицейскими в форме и тремя заместителями шерифа. Да и сам шериф заявился, чтобы отправить преступника в тюрьму, а также проявили любопытство помощники из окружной прокуратуры. Если сюда прибавить средства массовой информации, которые в спешке располагались и устанавливали камеры, то коридор был забит до отказа. Я сидел в кабинете, торжественно ожидая назначенного времени. Жаль, что не было Элиота и нельзя было пошутить. Он отказался от моего приглашения участвовать в аресте, скромно пояснив, что не имеет к этому никакого отношения.

Загудело переговорное устройство.

– Пора, – бросила Пэтти, и я вышел к ней, чтобы спросить, все ли в сборе.

Я двинулся по закрученному лабиринту к наружной двери, по пути обрастая свитой, сотрудниками отделов по уголовным и сексуальным преступлениям. Они стояли позади меня, готовые выполнить все формальности по завершении этого спектакля.

Не успел я появиться в коридоре, как засверкали вспышки фотоаппаратов, ослепив меня. Я с трудом различал знакомые мне лица репортеров, обвинителей, моего друга – шерифа. На мгновение вспышка высветила ухмыляющиеся физиономии моих заместителей. Я бы тоже так реагировал на эту глупую трату времени.

Мне было не до смеха. В свое время, будучи помощником прокурора, два-три раза в год я участвовал в подобных мероприятиях. Элиот Куинн, человек с острым, сокрушительным чувством юмора, воспринимал, скажем, пресс-конференции настолько серьезно, что его помощники научились также не смеяться над этим. Однажды он признался мне: "Это не менее важно, чем загнать обвиняемого в угол на глазах у присяжных. Ты обязан не просто безукоризненно выполнять свои служебные функции, но и убедить всех в том, что ты классно работаешь. Иначе какой-нибудь умник через четыре года выпихнет тебя из кресла".

Тогда я поверил ему, и это воспоминание помогло мне сохранить строгое выражение лица, когда я появился на публике.

– Где они? – чуть слышно спросил я, обращаясь в слепящую пустоту, и кто-то ответил:

– Слышите, едет лифт.

Через несколько секунд мои глаза достаточно привыкли к обстановке, чтобы я мог различить светловолосого мужчину в костюме без галстука, который пробирался ко мне сквозь толпу. Остин Пейли следовал за ним, из чего я сделал вывод, что он и есть тот подозреваемый, которого надо арестовать. Он выглядел напуганным, как будто толпа жаждала его смерти.

Репортеры набросились на него с вопросами. Я мог передохнуть, вспышки осветили похитителя детей и его адвоката. Остин Пейли остановился, коснулся руки своего клиента, разрешив ему ответить на пару вопросов. Мужчина опустил голову и пробормотал что-то нечленораздельное. У меня было время, чтобы его рассмотреть. Я впервые видел Криса Девиса, который выбрал меня, чтобы я его арестовал. Судя по бумагам, ему было около сорока, но выглядел он гораздо моложе. Я начал понимать, почему его тянуло к детям. Он сам казался подростком. Расстегнутый воротник создавал впечатление, что одежда на нем висит. Он не поднимал глаз.

Похоже, это было самое страшное событие в его жизни. Я задался вопросом, почему он на это пошел. Должно быть, решил, что полиция в конце концов выйдет на него. Но что ему стоило просто исчезнуть, переехать в другой город и не подвергать себя аресту, тюрьме и боли? Возможно, его охватило чувство вины или сыграло свою роль религиозное воспитание, может быть, что-то изменилось в его жизни, и он проникся отвращением к самому себе.

Похоже, силы оставили его. Он выглядел испуганным. Он прислушивался к звуку закрывающихся дверей лифта, затравленно поглядывал на лестницу.

"Крепко схвати его за руку", – вспомнил я наставления Глоуэра.

Остин Пейли перехватил инициативу и принялся отвечать на вопросы газетчиков.

– Да, это я обо всем договорился, – сказал он. – Мистер Девис обратился ко мне с тем, что хочет сдаться, но боится. Стычки с полицией Сан-Антонио в юности породили в нем страх перед тем, как его могли встретить служители правосудия. Я его уверил, что можно положиться на окружного прокурора Марка Блэквелла – у него репутация честного человека, – и мистер Девис предложил такой выход. Все согласились, поэтому мы здесь.

Остин посмотрел на меня, казалось, не будь фотокамер, он бы мне подмигнул. Остин уверенно вел свою роль, но порой сквозь торжественность и воодушевление неожиданно проскальзывал взгляд, который говорил: "Только мы с тобой знаем, каков я на самом деле". Я улыбнулся ему, но Остин никак не отреагировал.

Он был лет на пять моложе меня, но, как и его клиент, не тянул на свой возраст. Он мог сойти за старшего брата Девиса, более удачливого, уверенного в себе, которому не впервой выручать родственника, из беды.

Они подошли ко мне, и я взял подозреваемого за руки.

– Мистер Девис, вы арестованы, – сказал я, решив не добавлять "именем закона". Я помедлил, чтобы нас успели сфотографировать, попутно объясняя свои дальнейшие действия. Девис понимающе кивал головой. Я старался выглядеть суровым.

Наконец я передал Девиса помощникам шерифа, которые без бутафории принялись за свое дело и увели его подальше от публики. Крис Девис в своей светлой одежде выделялся среди мужчин в темных костюмах.

Я остался, чтобы ответить еще на несколько вопросов, уверенный, что мне представится возможность произнести яркую речь. Когда прозвучал подходящий вопрос, я заявил:

– Никакой связи между мистером Девисом и мной нет. Единственное, о чем мы договаривались, что он сдастся мне, а не полиции. Теперь дело примет обычный оборот. Вне зависимости от того, стану ли я выдвигать обвинение, пристрастий не будет. Как и во всех делах. Я польщен верой в мою честность, о которой упоминали мистер Девис и его адвокат, но надеюсь, у них нет сомнений в том, что моя обязанность – предъявлять обвинение таким, как заслуживает этот подозреваемый. Отвратительные преступления ввергли город в панику, которую можно понять. Мой долг – пресечь подобное. Я не буду делать скидок мистеру Девису.

Я добился ожидаемого эффекта и, проигнорировав другие вопросы, направился в свой кабинет. Остин Пейли последовал за мной. Мы обменялись рукопожатием и поспешили в мой офис. Напряжение оставило нас, и мы расхохотались.

– Черт возьми, Марк, ты же был готов пойти на сделку, разве нет? Два года условного заключения без конфискации? – предложил он.

– Извини, Остин, – подыграл я ему, – я соврал, чтобы заманить тебя сюда. Ты ведь не против?

Мы не затрагивали сути дела, не обсуждали детали. Просто поболтали за коктейлем о том о сем, посетовали, что давно не виделись, порасспросили друг друга о делах, поговорили об общем друге Элиоте. Спустя какое-то время Остин насупился, как будто испытывал неудобство от необходимости вернуться к причине своего сегодняшнего пребывания здесь, и сказал:

– Ну, пойду разыщу своего клиента. Где твой парни держат его?

– В камере пыток, выбивают признание.

– Несомненно, это очистит его душу, – ответил Остин, снова пожал мне руку, таинственно подмигнув. – Скоро поговорим.

После долгого ожидания сама процедура оказалась быстротечной. Часы напоминали о времени ленча, а я так и не приступил к текущим делам. Мне предстояло поработать перед избирательной кампанией, чтобы восполнить упущенное, я провел за рабочим столом остаток дня до шестичасовых новостей. Я включил телевизор и пережил все заново. Я выглядел очень внушительно на экране. Не было и намека на неловкость ситуации. "Это мне на руку", подумал я. По всему городу воры, должно быть лицезрея мое суровое лицо, побросали отмычки и раскаялись в своем поведении. Сентиментальные обыватели, несомненно, с облегчением вздохнули: "Слава Богу, есть человек, который нас защитит".

В сутолоке задержания я не задумывался о подлости, учиненной Крисом Девисом, об испытаниях, выпавших на долю малышей Билли, Луизы и Кевина, пока некоторое время спустя не увидел себя на экране. Я с трудом убедил себя, что испуганный Девис и был тем самым злодеем, который будоражил воображение людей. Он сам походил на жертву.

Глава 3

По понедельникам здание оживает. Я чувствую это даже у себя в кабинете. Это трудный день для обеих ветвей судопроизводства: прокуроры составляют обвинения, спорят с адвокатами, те в свою очередь носятся по залам суда, стараясь поспеть повсюду, не уверенные, что объявятся позже.

Мое утро более упорядоченное. Время расписано по минутам. Я встречаюсь с членами окружной комиссии и выпрашиваю деньги. Обсуждаю с подчиненными текущие дела. Общественные деятели просят меня приложить все усилия или, наоборот, сбавить обороты. Я редко имею дело с удовлетворенными людьми.

Я обрадовался незапланированному визиту Остина Пейли. Он был из тех людей, которые могут забежать в кабинет окружного прокурора без предварительной договоренности, а просто по прихоти. Из-за него мне пришлось отложить важную встречу.

Он выглядел чужаком в этих стенах. Остин редко появлялся в криминальном суде, хотя раньше он был здесь частым гостем. Но за последние восемь или десять лет он отошел от конкретных дел и поднялся по корпоративной лестнице на ту ступень, где юристы имеют с залом суда столь же мало общего, как и любой законопослушный гражданин. Но Остин не исчез из виду. Он общался с судьями, иногда сам помогал важному клиенту выпутаться из сетей обвинения.

– Как ты вляпался в это дело, Остин? – спросил я вместо дружеского приветствия.

Он закатил глаза.

– Дружба, – лениво ответил он. – Крис думал… Ну можешь себе представить. Ему казалось, что его преследуют. Он захотел покончить с этой историей.

– Понимаю, – мягко сказал я, сделав вид, что я не понял его намек обсудить сложившуюся ситуацию.

– Одна из причин, по которой я решил арестовать его публично, продолжал Остин с позиции человека, который самолично все это организовал, состоит в том, чтобы показать людям, насколько он безвреден. Ты же видел, Марк, он был как одурманенный. Он действительно мальчик. – Он состроил кислую мину. – В этом его проблема. Он чувствует себя с детьми на равных.

Я потянул на себя ящик стола, чтобы напомнить ему, где он находится.

– У меня здесь письма, Остин. – Я бросил на стол одно из них. – Их авторы убеждены, что люди спят спокойнее, когда похититель детей находится за решеткой. Они взывают ко мне с просьбой запрятать его подальше сроком на тысячелетие.

Я утрировал ситуацию, но такому ушлому дипломату, как Остин, не требовалось разъяснений. Он мельком взглянул на письма и скривился.

– Что ж, тебе и дальше предстоит получать такие отзывы. Но ты не смеешь следовать им. Имей в виду, тебе не удастся добиться большого срока.

– За сексуальное насилие над детьми с отягчающими обстоятельствами? Не добьюсь?

Остин лениво обвел взглядом мой кабинет. Несколько минут он изучал меня. Затем улыбнулся, будто я пошутил.

– Самое большее – ты сможешь предъявить обвинение в непристойном поведении. Тебе не доказать насилия. Наверняка ты уже успел поговорить с детьми.

– Да, я читал их показания.

– Обвиняемый сознался?

Я читал его заявление. Признание Девиса было составлено грамотно, четко сформулировано и уличало в преступлении.

– Да. Эти показания восстановят против него присяжных.

– А, присяжных, – небрежно бросил Остин, и мы оба рассмеялись.

– Ему требуется лечение, – продолжал Остин. – Десять лет условно будет гораздо более эффективным средством устрашения, чем любое тюремное заключение. Это его обезвредит.

Я покачал головой.

– Я не могу этого сделать, Остин. Никакого условного освобождения.

Он понял. И у него хватило ума не заставлять меня раскрывать свои резоны. Остин помахал рукой, как будто мы уже обсудили интересовавшую его тему. К тому же мы говорили всего лишь о преступнике.

– Хорошо, если нельзя иначе, то сколько лет?

– Тридцать, – ответил я.

– Говорю тебе, Марк, ты не можешь требовать так много. Даже при отягчающих обстоятельствах. Девочка слишком, мала, чтобы выступать свидетелем в суде, а мальчишки, если что и вспомнят, то их показания лишь подтвердят непристойное поведение. Непристойное обращение с детьми тянет самое большее на двадцать лет, если сравнивать с максимальным сроком за сексуальное насилие над ребенком.

Я пожал плечами.

– Посмотрим, что скажет глава присяжных, – ответил я и почувствовал превосходство.

Голос Остина выдавал легкое раздражение.

– Ты же не заставишь меня прибегнуть к этому? Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз выступал защитником в уголовном деле? Ну же, Марк, я положился на тебя. Я обещал ему, что ты поступишь честно. Послушай, – продолжил он доверительным тоном, – это просто. Ты можешь выйти из этой истории с честью. Кто-нибудь передаст копию показаний обвиняемого в газеты. Люди поймут, что это было всего лишь невинным пристрастием, дети вернулись в целости и сохранности, и они слишком малы, чтобы долго помнить о происшедшем. А ты, ты был бы рад навсегда упрятать в тюрьму этого человека, но проклятая законодательная система связала тебе руки, за это преступление можно дать максимум двадцать лет. А если принять во внимание незначительность правонарушения – это не то слово, но мы подберем точное – и тот факт, что преступник раскаивается и сам отдался в руки правосудия, то приговор, скажем, будет не более восьми лет…

Остин подался вперед, воодушевленно меня убеждая. Я подумал, что сейчас вижу его таким, каким он бывает на частных вечеринках, в кабинетах высокопоставленных чиновников. Он забыл о своем клиенте, я был уверен в этом. Его больше всего притягивала сама стратегия. Мы становились сообщниками.

Я вновь задумался над тем, каким образом Остин был вовлечен в это дело. Он отговорился дружбой. Неужели Крис Девис был как-то связан с политикой? Я никогда о нем не слышал, но это ничего не значило. Я не знал многих влиятельных бизнесменов в Сан-Антонио. Тем более я не мог уследить за их родственниками, друзьями, и любовниками, и друзьями любовников.

Девис даже мог быть родственником Остина. Я вспомнил об их сходстве. Но было неловко задавать наводящие вопросы.

– Давай остановимся на двадцати, – прервал я его рассуждения. – Ты же знаешь, ему не придется отсиживать полный срок. Благодаря переполненности тюрем и вмешательству гуманных судей отсидка в тюрьмах Техаса чисто символическая. Двадцать лет могут обернуться двумя годами.

– Какая разница, – вздохнул Остин. – Как продвигается избирательная кампания? – поинтересовался он, переключаясь на другую тему.

Мы минут десять говорили о политике. Остин был слишком осторожен, чтобы предложить мне помощь, он всего лишь назвал людей, с которыми мне следует встретиться.

– Так нам не удастся быстро договориться? – бросил он, уходя. – Мне бы не хотелось быть в центре внимания. Тебе это привычнее.

– Я ценю это, – сказал я, вспомнив его яркую речь во время ареста.

Остин отклонил мою признательность. Это одолжение было слишком ничтожно для него. Мы попрощались у двери, и Остин заспешил по коридору, перекидываясь парой слов со знакомыми и заглядывая к друзьям в кабинеты. "Совсем как Элиот, – подумал я. – Вернее, как тень Элиота". Остин Пейли был почти не известен широкой публике, но имел большее влияние, чем многие общественные лидеры. Я был польщен его любезностью.

На политическом благотворительном вечере в конце недели я понял, что невидимые пальцы Остина проникли в мой карман и оставили, там нечто более ценное, чем деньги.

– Мне звонили из общества пожарников, – сообщил мне помощник по избирательной кампании, когда мы с ним уединились в укромном уголке. – Они хотят, чтобы ты произнес речь на следующем собрании. Думаю, мы получим их поддержку.

– Хорошо, Тим. Не знаю, почему пожарников заботит, кто будет окружным прокурором, но мне не помешают сторонники.

Мы с Тимом Шойлессом, моим помощником по избирательной кампании, не были друзьями. Годом раньше мы почти не знали друг друга. Его рекомендовали более опытные помощники. У Тима была маленькая рекламная компания, и он так умело повел дело, что у него оставалось много свободного времени, чтобы отдаться политике. Тут он был докой, чего не скажешь о юридических тонкостях моей работы, и это он постоянно подчеркивал в разговоре.

– Претенденту на кресло окружного прокурора не требуется особых способностей, – сказал он, качая головой. Тиму надо было самому баллотироваться. Он прекрасно смотрелся на фотографии: широкоплечий, крупные черты лица, белозубая улыбка. – Компетентность в уголовном праве, продолжал он. – Вот и все. А кто, стремясь стать прокурором, объявляет, что слаб в юриспруденции?

– А твердый характер? – произнес знакомый голос рядом.

Я поразился, увидев Линду Элениз на политическом мероприятии. Она не переносила политику и работу обвинителя.

Линда была в платье, обнажавшем плечи. Ее глаза сияли.

Она выглядела усталой, но казалось, забыла обо всем в предвкушении драки.

– У тебя есть компромат на Лео? – спросил ее Тим.

– Я имела в виду профессиональную пригодность, – ядовито ответила Линда. – Честность. Пример, которому должны следовать подчиненные. Вот чего добился Марк.

– А, – отозвался Тим. – Да, несомненно. Но безупречное знание закона вот что ценится избирателями. – Он снова повернулся ко мне. – В этом ты силен, но я не вижу, чтобы ты пользовался своим преимуществом. Мендоза может сколько угодно трезвонить о своей компетентности, тогда как ты можешь доказать это на деле. Тебе надо поскорее что-нибудь предпринять. Выдвинуть обвинение по крупному делу, с омерзительными подробностями. Выиграть, конечно, не дай Бог проиграть. Растянуть процесс, чтобы ты каждый день мелькал в газетах. У тебя наверняка есть на примете такое дельце.

Люди, узнав из телерепортажа, что полиция арестовала подозреваемого, желают видеть его в суде уже на следующий день. Они не осведомлены или отметают трудности судопроизводства – противоречивые заявления жертв, ложные или настоящие алиби, сами свидетели не без греха.

– Как ты считаешь, есть ли у меня шанс? – обратился я к Линде.

– Могу посодействовать, – усмехнулась она, казалось, Линда забыла о присутствии Тима. – Я подберу самого гадкого из моих клиентов и не стану защищать, а отдам тебе на растерзание.

– Отлично. А если дело обернется не в мою пользу…

– Я предложу ему роль кроткого ягненка, чтобы ты разорвал его на части, – закончила Линда.

Тим готов был поверить нашей импровизации, но он чувствовал, когда его дурачили.

– Хорошо, хорошо, – сказал он. Затем поднял палец. – Скажи мне, кто у тебя помощник в избирательной кампании? Так делай, что я говорю, хотя бы иногда, договорились? Слушайся меня, и мы сорвем куш.

– Я займусь этим, Тим, обещаю.

Он вскинул бровь в знак согласия, потрепал Линду по плечу и растворился в толпе.

– Рад тебя видеть, – сказал я Линде. – Безумно рад.

Линда иронически улыбнулась.

– Ты заслуживаешь, чтобы тебя переизбрали, ведь я тебя поддерживаю.

– Что ж, неплохая поддержка. – Но я был счастлив возможности быть с Линдой по любой причине. Мне хотелось быть рядом с ней всегда.

Я окинул взглядом зал. Линда, казалось, тоже кого-то высматривала.

– Повезло тебе, что не приходится заниматься всей этой чепухой ради сохранения должности, – сказал я.

– Я же не караю преступников, – ответила Линда, и я так громко рассмеялся, что некоторые обернулись в мою сторону.

Остин был прав насчет обвинения. Он подготовился основательнее меня. Я приступил к изучению детских показаний несколькими днями позже. Они могли бы успокоить родителей, но, с точки зрения обвинителя, представляли собой бедный материал. Самым красноречивым можно было бы посчитать такой пассаж: "Я почти уже заснул, когда почувствовал, что он трогает меня за ногу. У него было смешное лицо. Он засунул руку мне в трусики. Я лежал очень тихо. Потом я заснул".

Остин был прав, это доказывало факт непристойного поведения в отношении ребенка, но не сексуальное насилие. В показаниях не упоминались половые органы.

– А что насчет девочки? Не хватает ее показаний.

Адвокат покачала головой.

– От Луизы мало проку.

Адвокат работает на меня. У нас их трое в отделе сексуальных преступлений. Это консультанты, которые помогают готовить детей к судебной процедуре, берут у них показания, играют в кукол, полностью копирующих человека, и записывают это на видеопленку. Иногда они сопровождают ребенка в суд. Они должны быть беспристрастны, просто защищать ребенка, но юристы от защиты не забывают подчеркнуть, что эти адвокаты служат обвинению.

Кэрен Ривера, одна из них, была бледной, худощавой женщиной, которая ухитрялась курить даже в моем кабинете, несмотря на запрет. Она не располагала внешне к доверию, но дети, как ни странно, тянулись к ней. Я сам видел это. Ее лицо преображается, когда в комнату заходит ребенок. Она становится более женственной. С детьми она удивительно уверенна и решительна, безгранично терпелива с ними.

– Почему? – спросил я.

– Потому что ее показания загубят обвинение, – бросила мне Кэрен. – Ты задашь ей три раза один и тот же вопрос и получишь три различных ответа. Я знаю, я уже пробовала.

– А что говорит экспертиза? Есть за что зацепиться?

Она покачала головой.

– Он как будто знал, что попадется. Ничего. Никаких следов, никаких повреждений. Она мало помнит, а я не хочу давить на нее. Может, даже лучше, что она все забыла.

– Как она? – спросил я.

Адвокат бросила наполовину выкуренную сигарету в мою металлическую пепельницу с расстояния в пять футов.

– Луиза хорошо себя чувствует, – ответила она, но, судя по тону, дела обстояли иначе. – Если бы ее прекратили теребить, она могла бы забыть. Возможно, этот ужас догонит ее лет через десять или двадцать, когда она выйдет замуж и заимеет детей, но на данный момент она в порядке. Она не понимает, что случилось. Все для нее внове, она не знает, что это было ужасно. Если бы мне удалось оградить ее от опеки родителей, она была бы в безопасности.