Текст книги "Волк Среди Овец"

Автор книги: Джей Брэндон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Мы наконец установили дату. Двое или трое присяжных вздохнули с облегчением, как и я. У некоторых из них, имевших детей, казалось, руки чесались опустить физиономию нашей свидетельницы в таз с мыльной пеной. Я нацарапал Бекки записку.

– В тот месяц в соседнем доме что-нибудь происходило? – спросила Бекки.

– Вы имеете в виду, когда он появился и начал там устраиваться?

Бекки воспользовалась ситуацией, встала и зашла за спину Остину.

– Когда ты сказала "он", ты имела в виду этого мужчину?

– Да.

– Ваша честь, можно отметить в протоколе, что свидетельница опознала обвиняемого? – Бекки заняла свое место. – Расскажи нам об этом, – попросила она.

Пока Дэбби излагала свою версию, Бекки прочитала мою записку и посмотрела на меня, слегка нахмурившись. Я кивнул утвердительно.

– …мы думали, он собирается поселиться там.

– Пожалуйста, сядь прямее, Дэбби, – сказала Бекки не грубо, но ее тон так сильно изменился, что Дэбби вздрогнула и действительно распрямилась. Одна из присяжных кивнула, а ее сосед удовлетворенно улыбнулся. Я скомкал свою записку. Ошибочно считать, что юрист должен обращаться с каждым свидетелем так, будто это его любимое чадо. Присяжные понимают, что ты не подбираешь свидетелей. Некоторые из них оказываются преступниками, некоторые не слишком умны, а кое-кому приходится говорить, чтобы они выпрямились и выплюнули жвачку.

– Почему ты запомнила обвиняемого? – спросила Бекки.

– Ну, он жил совсем рядом и часто выходил на улицу, работал в саду или приводил дом в порядок, я подходила и говорила с ним.

"Маленькая кокетка", – подумал я и поморщился, задаваясь вопросом, пришла ли кому-нибудь в голову та же мысль.

– Ты была единственной, кто крутился вокруг дома, когда обвиняемый работал?

– О нет, нас было много. Дети катались на велосипедах и останавливались, чтобы поболтать.

– Ты знакома с Томми Олгреном? – равнодушно спросила Бекки.

– Да, он живет на моей улице. Но он совсем еще маленький.

"Молодец, Дэбби", – подумал я.

– Он тоже крутился около дома обвиняемого?

– Да.

Ух ты! Я сомневался, понял ли кто-нибудь, сколько значил этот короткий диалог, когда малышка Дэбби постоянно выходила за рамки свидетельских показаний, которые мы с ней прорепетировали. Наступило облегчение, когда она наконец сказала то, что нам было необходимо, и мы могли отпустить ее. Но Бекки не стала расслабляться. Она не могла себе этого позволить, потому что Элиот начал задавать вопросы.

Элиот улыбнулся. Дэбби ему ответила.

– У тебя замечательная память, Дэбби, потому что ты запомнила человека, которого видела несколько раз два с половиной года назад.

Дэбби пожала плечами, как обычно с присущим ей очарованием.

– Сколько раз обвинители показывали тебе фотографии мистера Пейли, прежде чем ты смогла опознать его? – Элиот невинно улыбался.

– Четыре или пять раз, – ответила Дэбби.

Я не вздрогнул, если только внутренне. Бекки расширила глаза и нацарапала записку на листочке.

– А когда вы репетировали твое сегодняшнее выступление, тебе говорили, где будет сидеть мистер Пейли?

– Да, – с готовностью подтвердила Дэбби. Бекки скорчила еще одну гримасу и подсунула мне еще одну записку.

Элиот перешел к делу.

– Так о чем ты говорила с мужчиной из дома по соседству?

Дэбби нахмурилась. Ее замечательная память ей изменяла.

– Не помню, чтобы я с ним особо разговаривала. Я приходила туда просто потому, что там собирались мои приятели, понимаете? В основном я говорила с ними.

Элиот кивнул с удовлетворением; которое, возможно, бросилось в глаза только мне.

– Так ты не помнишь, чтобы он тебе что-либо говорил?

– Не очень.

– Он когда-нибудь просил тебя зайти в дом?

Дэбби сморщила нос.

– Нет, я не помню такого.

– Там всегда были другие дети? – давил Элиот.

– Да.

– Этот мужчина ведь не делал тебе ничего плохого, правда, Дэбби? Он никогда не говорил тебе ничего неприятного или как-то по-особенному трогал тебя, так?

Дэбби замотала головой, затем вспомнила.

– Однажды я стояла рядом, с ним, и он говорил с детьми, а я обратилась к подружке, и тогда он схватил меня за плечо, чтобы я заткнулась. Мне было очень больно.

"Ха", – подумал я. По крайней мере, память Дэбби преподносила сюрпризы и защите тоже.

Элиот выглядел невозмутимым.

– Он возил тебя куда-то на своей машине?

– Не-а.

Настал черед Бекки задавать вопросы. Она не стала располагать свидетельницу улыбкой.

– Дэбби, ты сказала, что смогла опознать обвиняемого после того, как мы несколько раз показали тебе его фотографию. Как мы это делали?

Дэбби заморгала. Я боялся, что не вспомнит.

– Она была среди других снимков.

– Да, – подтвердила Бекки. – И когда мы показывали тебе подбор снимков, ты всегда выбирала фотографию обвиняемого, так?

– Да.

– Значит, ты опознала его не на третий или четвертый раз, – подчеркнула Бекки. – Ты опознавала его каждый раз, когда мы показывали тебе снимки, правда?

Дэбби кивнула. Бекки пришлось попросить ее ответить громко.

– Ты также, – продолжала Бекки довольно мрачно, – сказала мистеру Куинну, что мистер Блэквелл и я подсказали тебе, где будет сидеть обвиняемый. Что ты имела в виду?

Дэбби стала жестикулировать, как будто передвигала кукольную мебель.

– Понимаете, вы сказали, что будете сидеть с мистером Блэквеллом здесь, а присяжные будут находиться здесь, а защитник здесь, а судья рядом со мной. – Она улыбнулась судье, который не мог решить, кивнуть ли маленькой грубиянке или смерить ее уничтожающим взглядом. Он дал волю своим природным склонностям и взглянул на нее так, будто она была лишь пятном на свидетельском кресле.

– И что в зале будет сидеть публика, – подсказала Бекки. Элиот не стал возражать, что она давит на свидетеля. Он казался таким же заинтересованным, как и все остальные, внимательно, с интересом слушал, как бедный обвинитель пытается заставить свидетеля говорить то, что нужно.

– Да, – вяло сказала Дэбби.

– Я говорила что-то вроде: "Здесь будет сидеть мужчина, которого ты должна опознать, или обязательно укажи на мужчину за столом адвоката"?

– Зачем. Я и так знаю, что это он.

– Но я говорила? Или мистер Блэквелл?

Дэбби думала, что уже ответила.

– Нет.

– Нет, – повторила Бекки. Вытянув с таким трудом из Дэбби оба ответа, Бекки больше не стала задавать вопросов. У Элиота также не возникло претензий. Дэбби вразвалку прошла по проходу и навсегда исчезла из нашей жизни.

Нам не нравилась Дэбби, но она давала самые полные показания, потому что была старше всех детей. После нее мы вызвали еще двоих, включая парня, который ездил с Остином в магазин, но не стал сближаться с ним. Остин даже не дотрагивался до мальчика, что Элиот подчеркнул во время перекрестного допроса. Но мы установили, что все трое запомнили Остина как дружелюбного человека, который жил в пустом доме на одной улице с Томми Олгреном в течение месяца как раз в то время, которое было записано в обвинительном акте как дата совершения насилия.

Мыс Бекки спорили, вызвать ли этих детей вначале или оставить их на потом. Последнее привлекало больше: дать Остину сказать, что он никогда раньше не видел Томми, а затем вызвать детей, чтобы они подтвердили, что видели их обоих вместе. Вместо этого мы решили пустить их вперед, потому что в противном случае наше дело оказывалось очень коротким. У нас не было медицинского свидетельства. У Томми отсутствовали повреждения, и никакое медицинское обследование не могло констатировать насилие. Свидетелей-полицейских тоже не было. По этому обвинению не проводилось расследование. Мы по существу могли представить только Томми. Мы боялись свести их лицом к лицу, Томми и Остина, взрослый человек мог показаться мальчику невиновным и все наши дальнейшие попытки поддержать свидетельство Томми пошли бы насмарку. Мы хотели усилить обвинение, чтобы присяжные уже заранее были уверены в виновности Остина, до того как он произнесет свою речь. Дети, по крайней мере, могли подтвердить часть рассказа Томми. Но ставку мы делали только на Томми.

Я поднялся и произнес:

– Обвинение вызывает Томми Олгрена, – и остался стоять, обернувшись назад, ожидая его появления.

Обвиняемый пользуется привилегиями, которые не доступны никому в нашей свободной стране. Это правильно, потому что ему предъявляется обвинение. Ему надо защищаться. Но в суде одно из этих прав дает обвиняемому безусловное преимущество. У него есть право сидеть напротив свидетелей, присутствовать при всем судебном процессе, слушая все от начала до конца и ожидая своей очереди говорить последним, так что он может успеть подправить свою речь, чтобы она соответствовала тому, что говорилось до сих пор. Другие свидетели и потерпевший не допускаются в зал суда, исключая их появление на свидетельском месте. Вот почему Томми вошел в зал, нерешительно оглядываясь, слегка напуганный, не зная, что о нем уже говорилось, какие факты из его жизни знали эти чужие лица.

Он был в брюках цвета хаки, в коричневых мокасинах и в рубашке с коротким рукавом в синюю с белым полосками. Светлые волосы аккуратно причесаны, еще видны следы от расчески. Он был похож на маленького мужчину. Я не стал одевать его как ребенка, надеясь, что его строгий вид заставит присяжных разглядеть за внешностью страдающего мальчика.

Оглядев зал, Томми посмотрел на меня. Я ждал его стоя, открыл перед ним дверцу и потрепал его по плечу, когда он встал на свидетельское место.

– Скажи нам, пожалуйста, свое имя. – Полицейский пересек зал и опустил микрофон пониже.

– Томми Олгрен.

– Сколько тебе лет, Томми?

– Десять.

– В каком ты классе?

– В пятом. В пятом классе.

Он казался спокойным, но в голосе угадывалась нервозность. Я продолжал задавать ему простые вопросы, чтобы он успокоился.

– В следующем году ты перейдешь в среднюю школу, так?

– Да, сэр.

– Где ты живешь, Томми?

– На улице Сперроувуд, дом номер восемьсот двадцать три.

– С родителями?

– Да.

Он, казалось, расслабился, глядя на меня в ожидании вопроса. Он, как я ему и говорил, забыл о присутствии посторонних в зале. Я говорил с ним спокойно и уверенно, насколько это было возможно, время от времени кивая, чтобы дать ему понять, что он все делает правильно.

– Я собираюсь задать тебе вопросы о том, что произошло два с половиной года назад, – сказал я. Он вздрогнул. – Помнишь, дом по соседству тогда пустовал?

– Протестую, – сказал Элиот. – Давление.

Он бы мог выдвигать этот протест в течение всего процесса. Я уже дал понять Томми, о чем мы собирались говорить.

– Помнишь, в мае тысяча девятьсот девяностого года туда переехал мужчина?

Он колебался. Неужели постановка вопроса смутила его?

– Да, сэр, – наконец ответил Томми.

– Помнишь, как он, выглядел?

– Да, – тихо сказал он.

– Том, я хочу, чтобы ты хорошенько посмотрел вокруг. Вглядись в лица людей. Будь внимателен, не торопись. Ты видишь этого человека?

Элиот вскочил задолго до того, как я закончил говорить.

– Протестую, – сказал он. – Давление.

Я тоже поднялся, озадаченный.

– Какое же это давление, ваша честь? Свидетель даже не опознал преступника. Невозможно давить на свидетеля, когда еще не сделано заявление.

– Это преждевременное давление, – спокойно парировал Элиот.

– Преждевременное давление? – громко сказал я. Я одновременно злился на Элиота за то, что он вмешался в мой разговор со свидетелем, но не беспокоился, потому что не имело значения, как судьи отреагируют на эту глупую придирку. Элиот просто старался прервать показания Томми.

Я увидел, что, пока мы с Элиотом препирались, взгляд Томми остановился на Остине. Томми не выглядел встревоженным или испуганным. Он просто смотрел. Остин глядел на него так же. Между ними происходил разговор, не обязательно враждебный. В этом взгляде проявилась связь, достаточно очевидная, чтобы все ее заметили. Остин удерживал взглядом Томми. Он не только использовал его, но стал его учителем. Губы Томми слегка дернулись в иронической, усмешке. Он медленно прикрыл глаза, истинное творение Остина, искушенный не по летам мальчик. Грустно наблюдать такой взгляд у ребенка, который должен волноваться только из-за того, как бы не прошляпить в сделке с другом любимую книжку комиксов.

Это пугало, особенно меня. Томми был больше, чем ребенок, и Остин не был его врагом. Вот чего я боялся: Томми, увидев Остина, пойдет на попятный. Он не мог заставить себя навредить старому другу, своему кумиру, Остину. Он оправдает Остина Пейли, стоя на свидетельском месте, предоставит ему отсрочку, и у меня не будет времени до выборов, чтобы подготовить новое обвинение.

– Можно подойти к свидетелю, ваша честь?

Не дожидаясь разрешения судьи, я приблизился к Томми. Я хотел встать между мальчиком и Остином. Я надеялся, что их отношения были уже разрушены, что Томми ненавидел Остина, но Дженет Маклэрен говорила мне обратное: "Ребенок ненавидит случившееся, но любит насильника". Я попытался наладить отношения с Томми, преодолеть власть Остина над ним, но наша дружба была очень недолгой и не такой глубокой. У меня было всего несколько минут, чтобы отвоевать Томми у прошлого. После всех прелюдий, свойственных судебному процессу, заседание подошло к сути дела: к борьбе Остина за мальчика.

Я ужасно разозлился. Черт бы побрал Остина Пейли, он не должен разрушить обвинение. Даже если мой свидетель хотел ему в этом помочь.

– Томми, – тихо сказал я. – Помнишь, как ты проводил время с другими детьми у дома, куда, как вы думали, переехал обвиняемый?

Элиот выдвинул протест против давления, он был снова принят. Мне было все равно. Я не мог рассказать Томми о том, что уже было заявлено до его появления в суде в это утро. Элиот стал бы по праву возражать, прежде чем я смог бы открыть рот. Томми знал, кто должен давать показания перед ним и что могли сказать. Мое упоминание о "других детях" должно было навести его на эту мысль. Он бы показался лгуном, если бы стал им противоречить. Даже если он собирался лгать во имя Остина, он не хотел выглядеть лживым. Он хотел, чтобы ему верили, когда он будет отрицать факт совершения преступления, отрицать то, о чем знали только они с Остином. Он мог рассказать правду об этом, не повредив ни Остину, ни своей репутации.

– Да, – сказал он.

– Укажи на этого человека, пожалуйста.

Томми колебался, но Остин даже немного отклонился, чтобы мальчик мог видеть ясно его. Поколебавшись, Томми ответил:

– Этот.

Я слегка подвинулся. Взгляд Томми снова остановился на мне. Он сжал зубы, чуть прикусив кончик языка. Он казался немного напуганным.

– Какие дети играли с тобой у дома обвиняемого?

Вопрос сбил его с толку.

– Питер, – медленно проговорил он.

Интересно, боролись ли они с Питером за благосклонность Остина?

– Дэбби и Дженнифер, Бобби, Доусон и Стив. Многие, – добавил он.

– Это твои друзья?

– Некоторые. – Он пожал плечами.

– Стив был твоим другом, не так ли?

– Да. – Томми на минуту перестал удивляться моим вопросам, копаясь в памяти. – Иногда Стив приходил ко мне домой или я шел к нему, нам было скучно, и мы шли к Уолдо, потому что там было чем заняться. Там было много детей.

– Ты звал обвиняемого Уолдо?

Уф, он допустил ошибку, выдал псевдоним преступника. Но это не повредило делу.

– Да, – подтвердил Томми.

– Ты все еще играешь со Стивом?

– Редко, – сказал Томми.

– Не мог бы прокурор занять свое место? – попросил Элиот за моей спиной. – Я не вижу свидетеля.

В Сан-Антонио одно из правил предписывает опрашивать свидетелей, оставаясь на своем месте, если только нет особой причины находиться рядом со свидетелем, например, продемонстрировать физическое доказательство.

У меня не было уважительной причины. Я вернулся на свое место.

– Почему нет? – спросил я о том, почему он больше не дружил со Стивом. Я стрелял наугад. Я не знал, что произошло между Томми и Стивом, но знал об одном крупном событии в жизни Томми. Я вспомнил о том, что мне сказала доктор Маклэрен, и догадался, что Остин встал между Томми и Стивом. То ли Томми стал фаворитом Остина, а Стив остался ни с чем, то ли Томми чувствовал себя слишком взрослым, чтобы общаться с детьми, после того, что с ним произошло.

Томми снова пожал плечами.

– В этом году мы ходим в разные классы.

Но это не было препятствием для дружбы, и потупленный взгляд Томми говорил о том, что было что-то еще.

– Помнишь двадцать третье мая тысяча девятьсот девяностого года. Том?

– Наверное.

Двадцать третье мая было отмечено в обвинении. Томми хорошо об этом помнил, он сам помог нам восстановить дату. Это был день его первого сексуального контакта с Остином. Мы выбрали эту дату для обвинения, потому что в этот день у Томми закончилось детство, это было убедительнее более поздних контактов, когда его могли расценить как добровольного партнера. Томми знал, о каком дне я говорю, куда клоню. Он посмотрел да меня, сжав губы, с вызовом. Его взгляд говорил: "Ну давай, спроси меня".

– Помнишь, как ты пришел в тот вечер домой?

Элиот вставил:

– Протест. Факты, не относящиеся к делу.

Уголком глаза я заметил, как он с любопытством посмотрел на меня. Я начал заходить с другого конца.

Что еще важнее, Томми тоже был немного сбит с толку. Он решил, что я ошибся.

– Ты играл у дома Уолдо в тот день после школы? – спросил я.

Он колебался, не зная, что говорить.

– Думаю, да, – наконец решился Томми. Я словно не заметил его неуверенности.

– Ты помнишь, как вернулся домой в ту ночь? – спросил я.

Вот чего он не мог понять. Я забежал вперед, интересуясь тем, что случилось после изнасилования.

– Помнишь? – тихо спросил я.

– Да, – сказал он.

– Ты сказал родителям, что с тобой случилось что-то необычное?

– Нет.

Нет, не сказал. Тогда Томми держал это в секрете – он и Уолдо, но в основном это была тайна Томми, неприятная тайна. Тогда он обожал родителей, их любовь была ему нужнее, чем любовь Остина, но он не мог рассказать им, что случилось, потому что он сделал что-то грязное. Он плакал той ночью не только потому, что был слишком мал и напуган, но и от одиночества.

Я задавал вопросы не торопясь, дав Томми время заполнить провалы в памяти.

– Ты помнишь, как пошел в школу на следующий день? Ты говорил кому-нибудь, что в предыдущий день с тобой произошло что-то необычное? Мальчик был так напряжен, что не знал, сон ли это, можно ли притвориться, что ничего не произошло. Его окружали беззаботные дети.

– Нет, – тихо ответил Томми.

Элиот уже в изумление пялился на меня, потому что я задавал вопросы, которые должен был задавать он, доказывая, что Томми не сделал заявления по горячим следам после предполагаемого изнасилования. Но я заботился не об Элиоте. Я намеренно заставлял Томми вспомнить, что он чувствовал на другой день после случившегося. Это не было приятным воспоминанием. Он не хотел ни с кем делиться. Не потому, что это был его секрет, правда могла открыть всем, как он отличался от остальных, каким гадким мальчиком был.

– Ты рассказал об этом Стиву?

– Нет, – тихо ответил Томми, вспомнив, что тогда он еще дружил со Стивом, у него еще был друг, с которым можно было поделиться всем, кроме появления нового друга. Вот когда он начал терять Стива.

– На ленче и на переменах в тот день ты как обычно играл с другими детьми?

– Да, – ответил Томми, но он лгал.

Он забился в угол, чувствуя, что не сможет больше общаться с другими детьми; забирая его из школы, я каждый раз находил его в сторонке. У него не осталось друзей кроме Остина. И возможно, меня.

– На следующий день после занятий ты снова пошел к дому Уолдо?

– Да. – Томми перестал смотреть на меня, но на Остина он также не глядел. Мне показалось, что за столом защиты произошло движение, когда Остин попытался снова привлечь к себе внимание мальчика, но Томми смотрел мимо судей. Он устремился в прошлое.

– Уолдо был там?

– Нет.

Нет. Остин притих не несколько дней, чтобы убедиться, что Томми не сообщил о случившемся. Пустующий дом был всего лишь ловушкой, которая захлопнулась. Он мог уйти оттуда, не оставив следов. В этом заключалось совершенство его плана. Но Томми пришел к дому и обнаружил его пустующим, как и раньше. После того как Томми весь день хранил секрет, Уолдо бросил его. Если Томми нужно было последнее доказательство того, что они совершили что-то дурное, он получил его. Это также говорило еще об одном: новый друг не доверял ему.

– Ты пришел на следующий день?

– Да.

– Он был там?

– Нет. – Томми бросил взгляд на Остина. В его глазах вспыхнуло возмущение. Я не видел реакции Остина.

– Что ты чувствовал, Томми, когда продолжал приходить к дому, а Остина там не было?

Томми пожал худенькими плечами, слишком взрослый жест для его телосложения.

– Ты продолжал приходить?

Он кивнул.

– Он был там?

– Нет, – с горечью сказал Томми.

– Когда ты решил, что он уехал, ты рассказал родителям о случившемся?

Элиот выдвинул протест: не было показаний о том, что "что-то" случилось. Ни Томми, ни я не обратили на него внимания. Томми мотал головой, пока Элиот говорил. Я принял это за ответ на мой вопрос. Томми казался очень маленьким в огромном свидетельском кресле. Я заметил, как несколько присяжных подались в его сторону, как будто хотели получше рассмотреть мальчика.

– Почему ты не рассказал родителям?

Томми чуть слышно ответил:

– Я боялся.

Это казалось маленьким прорывом. Он еще не признался, что произошло какое-то событие, которое заставило его бояться. Я не стал усиливать преимущество.

– Что ты сделал? – спросил я.

Он снова пожал плечами.

– Поужинал с мамой и папой, сделал уроки, пошел спать.

– Ты играл с детьми после школы?

Он покачал головой.

– Им тоже не хватало Уолдо?

– Не знаю.

"Идиот, – подумал я. – Кретин, полный кретин". Эта мысль внезапно забилась как пульс в моей голове. Томми сказал мне то, что нужно, и я чуть не упустил это, как упускал эту деталь все время.

– Томми. Когда ты ложился в постель, ты сразу засыпал?

Взгляд Томми был обращен внутрь. Он сильно сощурился.

– Иногда, – сказал он.

– Ты просыпался среди ночи? – Я говорил наугад, но попадал в цель. Я мог догадаться об этом по лицу Томми.

– Да, – произнес он так тихо, как будто боялся кого-то разбудить.

– И что же тогда делал?

– Просто лежал, – ответил Томми.

Я мог себе это представить. Я знал, что он тоже вспоминал те ночи. Огромный белый дом погружался в темноту, и Томми был так мал на его фоне, что чувствовал себя совсем покинутым.

– Что ты чувствовал? – спросил я.

– Было холодно, – сказал Томми, пожимая плечами.

"Холодно? – подумал я. – В мае?" Может, отец Томми включал кондиционер среди ночи? Или холодно было только Томми?

Я посмотрел на него, на мальчика в рубашке, с аккуратно уложенными волосами, который почти стал взрослым. Так я обращался с ним все это время. Так обращался с ним Остин, заставляя его до времени взрослеть, навязывая ему мужественность и искушенный взгляд. Я был не прав, совсем не прав.

– Почему ты не говорил об этом родителям? – спросил я.

Потому что дом был холодным, большим и темным, и на другом его конце спал мужчина, и Томми не знал, можно ли теперь доверять хоть одному мужчине.

Он не ответил.

– Ты думал о том, что произошло? – спросил я.

Томми поднял глаза, дикие, испуганные. Я вскочил и рывком приблизился к нему, обхватил его правой рукой за плечи, а он уцепился за левую. Я крепко обнял его.

– Все хорошо, – приговаривал я, пока он плакал. – Все хорошо.

Он, наверно, впервые плакал на глазах у посторонних, впервые после тех ночей в темноте. Он ужасно очерствел с тех пор, но душа оставалась живой. Томми нужен был не друг, а отец. Отец, который не будет толкать его во взрослый мир.

Я подумал о Дэвиде, мне показалось, что в последнюю нашу встречу этот мальчик в смокинге страстно желал, загнав эту мысль глубоко внутрь, чтобы его защищали, о нем заботились.

Я прижимал Томми к груди, загораживая его не только от Остина, но и ото всех в зале, пока его рыдания не затихли. Томми еще не был потерян. Я мог спасти его, но только с его помощью.

– Томми, – сказал я, хватая его за руку. Он испуганно взглянул на меня, губы сжаты. – Расскажи этим людям, что произошло.

– Мне придется протестовать, ваша честь, – спокойно произнес Элиот. Мы не видим свидетеля, потому что прокурор загораживает его, обвиняемый лишен права смотреть на свидетеля. И кажется, окружной прокурор оказывает давление на Томми.

"Острый взгляд, Элиот". Пока он говорил, я сжимал руку Томми и потом произнес:

– Расскажи им правду.

Я вернулся на свое место.

Томми выглядел пугающе спокойным. Он смотрел на меня, как я и просил его, готовя к сегодняшнему заседанию на прошлой неделе. Я утвердительно кивнул.

– Уолдо все-таки вернулся в тот дом?

– Да, – отчетливо ответил Томми. Он неотрывно смотрел на меня.

– Через какое время?

– Не знаю.

– Через неделю? – спросил я. – Через месяц? Год?

– Через несколько дней, – сказал Томми.

Три, четыре, пять дней болезненного напряжения, мучительных догадок, навсегда ли бросил его друг.

– Ты был рад снова его увидеть?

– Да. – Можно было представить себе восторг Томми, когда он понял, что его друг вернулся, но сейчас в суде он не улыбался.

– Что вы делали вместе? – спросил я.

– То, что делают друзья: катались на машине, разговаривали, смеялись над анекдотами.

Остин дотрагивался до его руки или ноги, и Томми тут же пугался, но касания были невинными.

– Что-то еще произошло?

– Нет! – выпалил Томми.

Это была правда.

– Ты продолжал видеться с обвиняемым?

– Да.

Я рискнул.

– Тогда давай поговорим о том самом дне. Ты понимаешь, какой день я имею в виду, Томми. Какое это было число? Первый раз?

Томми не пришлось долго раздумывать. Он сглотнул, но лишь потому, что его голос еще не окреп. Он смотрел на меня, отвечая на вопрос.

– Двадцать третье мая, – сказал он. – Тысяча девятьсот девяностого года.

– Ты пошел к дому?

– Да.

– Ты пошел туда в первый раз?

– О нет. Я был там… много раз прежде.

– Ты уже разговаривал с Остином с глазу на глаз?

– Да.

– Он тебе нравился, Томми?

– Да, – снова сказал он.

Ответ на этот простой вопрос снова чуть не заставил его разрыдаться.

– Как он обращался с тобой?

Томми задумался.

– Он говорил со мной так, будто ему было интересно, о чем я думал. Иногда это было заметно, когда говорил кто-то другой, Уолдо как будто подмигивал: "Слушай! Что за дурень!" Мы смеялись, а все остальные не понимали, в чем дело.

Томми выдал все это как ребенок, рассказывающий про свое последнее увлечение.

– Так в тот день, двадцать третьего мая, когда ты пошел к дому, Уолдо был снаружи?

– Нет.

– Там играли другие дети?

– Нет. – Томми казался озадаченным.

– Что ты сделал?

– Я хотел вернуться домой. Но вместо этого постучал в дверь, просто чтобы… – он пожал плечами, – он открыл дверь и сказал, что ждал меня.

– В доме был кто-то еще?

– Нет.

– Как выглядел дом изнутри?

Томми наморщил нос.

– Было похоже, что там никто не живет. Там стоял диван и несколько складных стульев, вот и все. Я спросил Уолдо, не хочет ли он купить мебель, но он только засмеялся.

– Что вы там делали?

– Мы разговаривали, играли в игры. Другие дети стучали в дверь, но Уолдо не пустил их. Мы стояли у двери и как заговорщики шептались.

– Как он объяснил, что не хочет их впускать?

– Просто нам одним было хорошо.

– Вы остались дома?

– Уолдо все говорил, что слишком жарко, чтобы что-то делать во дворе.

– Было жарко?

– Пожалуй.

– Ты помнишь, что на тебе было надето?

– Шорты, по-моему, и майка. В общем, то, что я всегда надеваю после школы.

– Где были твои родители, Томми?

– Они еще не пришли с работы к тому времени.

– Но ты был дома.

– Обычно я оставался на продленку после школы, но иногда, два раза в неделю, приходила няня, которая присматривала за мной, пока папа и мама не придут с работы.

– Но она отпускала тебя играть на улицу?

– Да.

Родители Томми сидели в зале. Я не повернулся, чтобы посмотреть, как они отреагировали, и Томми не обернулся назад. Возможно, среди публики были родители, которые почувствовали себя виноватыми, может быть, даже среди присяжных.

– В чем был Уолдо? – спросил я.

– Он был… это было похоже на костюм, но без пиджака и галстука.

– Вы куда-нибудь выходили в тот день?

– Через некоторое время Уолдо сказал: "Я знаю, что мы будем делать" – и вскочил, но не сказал мне что. Он пошел в другую комнату и переоделся.

– Ты пошел с ним?

– Нет, но он был в соседней комнате и оставил дверь открытой.

Томми выглядел смущенным.

– Что он надел?

– Шорты и рубашку.

– И что было дальше?

– Мы сели в машину и поехали. Уолдо знал другой дом, не очень далеко, с бассейном.

– Там был кто-то еще?

– Нет. На доме висела табличка, что он продается.

– Обстановка внутри была такая же, как в первом доме?

– О нет, – сказал Томми.

Конечно, Остин не хотел вступать с ним в половые отношения в спартанской обстановке пустого дома, с ободранными стенами и старым диваном. Томми все еще с восхищением описывал тот дом.

– Такой красивый! Там были золотые светильники, стеклянные столы, и занавески, и бассейн.

– Это дом обвиняемого?

– Не думаю. Мы больше никогда туда не возвращались.

– Но он знал, где что находится.

– О да. Он налил себе выпить, а мне колы, а потом мы немного походили по дому.

– А потом что вы делали?

Томми колебался. Я не давил на него. Его взгляд скользнул мимо меня, но он не остановился на Остине. Томми закусил губу.

– Он сказал, что мы можем искупаться. Я ответил, что у меня нет с собой плавок, но Уолдо возразил, что в этом нет ничего страшного, потому что мы одни.

– И?

– Он вышел и стал раздеваться, потом остановился и посмотрел на меня, словно хотел спросить: "В чем дело?", и я тоже снял одежду. – Он скрестил руки. – Было как-то неловко вот так стоять голышом на улице.

– Там были соседи?

– Вокруг дома была высокая ограда.

Я кивнул.

– Вы купались?

– Да.

– Тебе понравилось?

Томми посмотрел на меня, будто вопрос был неожиданным или ответ вызывал неловкость. Я бросил на него все тот же прямой взгляд, который не менял с тех пор, как занял прокурорское место.

– Да, – наконец сказал он, потупив взгляд. – Мы плавали и лежали на надувных матрасах, играли в догонялки и в подводную лодку.

– Он касался тебя в воде?

– Да.

Томми не совсем так рассказывал мне в первый раз. Остину приходилось соблазнять Томми при каждой встрече, может, это и привлекало в сексе с детьми? Как только ребенок становился податливым и уставал, пора было сматывать удочки. В тот момент, когда больше не требовалось прилагать усилий, не надо было преодолевать сопротивление, Остин покинул Томми.

– Ты пугался, когда он касался тебя?

– Сначала это было похоже на случайность.

– Что произошло потом?

– Я лежал на надувном матрасе.

– На спине или на животе?

– На спине.

– Где был Остин?

– Он плавал около меня. Нырял под матрас и выныривал с другой стороны. А потом он подплыл, как будто очень устал, и положил голову и руки на матрас.