Текст книги "«Путь к счастью Эллы и Миши (ЛП)"

Автор книги: Джессика Соренсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Заткнись. – Элла упирает руки в бока, бросая на Итана убийственный взгляд. – Ты пытаешься затеять со мной ссору.

Итан качает головой, делая глоток пива.

– Не говори хрень. Ты просто в плохом настроении, как обычно.

– Эй, готова ехать? – перебиваю я ее, игриво подталкивая ногу Эллы своей, как будто ничего не произошло, и мы не целовались.

– Если ты готов, – отвечает Элла с непроницаемым выражением лица, так что я понятия не имею, о чем, черт возьми, она думает. Она спрыгивает с заднего откидного борта и проходит мимо ряда машин, направляясь к «Шевиль», припаркованной у дерева. На ней обрезанные шорты, и становится чертовски трудно постоянно не пялиться на ее задницу. Если она обернется и поймает меня за разглядыванием, станет только хуже, но я рискую и отворачиваюсь от нее, только когда Элла забирается в машину.

– Удачи тебе. – Итан закатывает глаза, когда Рене протягивает ему бутылку водки. – Какого черта ты с ней сделал? Она еще стервознее, чем обычно.

Я тяжело вздыхаю.

– Я облажался, – произношу и поворачиваюсь к машине, продолжая переживать из-за нашего поцелуя, но ее вкус был таким умопомрачительным, что трудно о нем сожалеть.

Я набираюсь храбрости перед тем как открыть дверцу машины и забраться внутрь. Хлопаю дверью, и последующая воцарившаяся тишина нервирует.

– Как хочешь, чтобы я ехал домой: медленно или быстро? – пытаюсь шутить я, вставляя ключи в зажигание и заводя двигатель.

Она медленно поворачивает ко мне голову.

– Я думала, мы поедем на наше место? – удивляет она меня. Я было решил, что из-за ее ярости на меня эта затея полетела в тартарары.

Я переключаю рычаг скоростей в положение «драйв», выжимаю одновременно педаль газа и тормоза, заставляя двигатель взреветь.

– Ты все еще хочешь туда поехать?

Она пожимает плечами, я включаю фары, и их свет освещает деревья перед нами.

– Если ты сам все еще этого хочешь. – Темнота скрывает ее глаза, но по молчаливой мольбе в голосе я понимаю, что домой ее не тянет.

– Конечно, хочу, – отвечаю ей я, убираю ногу с педали тормоза и выезжаю на дорогу. – Я хотел лишь убедиться, что ты не против.

– Ты сказал, что я должна, – напоминает она мне. – Что ты не позволишь мне дуться дома всю ночь.

– Знаю... но предоставляю тебе возможность отказаться. – В качестве-извинения-за-поцелуй-хотя-на-самом-деле-мне-нисколички-не-жаль.

– Не хочу. – Она не отрывает взгляда от окна, скрестив руки на груди. На ней все та же майка, в которой она была, когда я ее разбудил, только сейчас под ней лифчик – какая жалость, потому что мне больше не видны очертания ее сосков. Но я замечаю, как сильно вздымается и опускается ее грудь. Она волнуется, и сомневаюсь, что виноват в этом поцелуй. На самом деле, тревога, которой она сейчас охвачена, вероятна связана с причиной, по которой в три часа дня она спала.

Я больше не произношу ни слова и веду машину к нашему месту – укромному уголку среди деревьев на берегу озера. Когда мы туда добираемся было уже за полночь и Элла погрузилась в сон. Я останавливаю машину неподалеку от воды, затем заглушаю двигатель, но оставляю фары включенными.

Элла моргает и садится прямо, некоторое время в молчании разглядывает воду. В конце концов она протягивает руку через консоль и поворачивает ключ зажигания. Берет айпод с приборной панели и включает что-то из Spill Canvas и выходит из машины. Она подходит к берегу, останавливаясь перед самой водой и скрещивая руки на груди, смотрит на звезды; легкий летний ветерок развивает ее волосы.

Я выбираюсь из машины и с опаской подхожу к ней. Она смотрит на меня, прикусывая нижнюю губу; лунный свет отражается в ее глазах. Я подумываю извиниться за поцелуй, но мои слова были бы ложью, а я ненавижу врать ей.

– У мамы сегодня был один из ее приступов, – нарушая тишину, негромко говорит она и обнимает себя руками. – Она разыскивала фотографию, на которой мы на пляже, чего никогда не случалось. Прекрасно понимая бессмысленность поисков, я угрохала на это целый день, и в конце концов мне пришлось солгать ей, сказав, что, наверное, я ее потеряла, и только тогда она успокоилась. – Она закрывает глаза и делает глубокий вдох. – И я так обрадовалась, когда мама, наконец-то, заснула ... Я самая худшая дочь в мире.

– Нет, это не так. – Я убираю с плеча ее волосы, при прикосновении моих пальцев к ее шее она напрягается. – Ты намного лучше большинства дочерей.

Она качает головой и с трудом сглатывает.

– Вовсе нет. Я так устала от всего этого. Иногда я просто хочу, чтобы все прекратилось. – Она замолкает, переводя дыхание.

Я ломаю голову и подбираю слова, которые заставили бы ее почувствовать себя лучше, но не уверен, что такие существуют. Когда я отхожу от нее, она не смотрит на меня, устремив взгляд перед собой. Добравшись до машины, я открываю дверцу и нагибаюсь за iPod. Прокручиваю музыку, пока не натыкаюсь на одну из медленных и нежных классических кантри композиций и делаю звук громче, а потом снова спускаюсь к ней.

Лес вокруг нас наполняется звуками музыки, и Элла оглядывается через плечо на меня. Я протягиваю руку, давая понять о своих намерениях: мы и прежде так делали, и я уверен, что будем делать и впредь. Она нерешительно смотрит на мою руку, затем осторожно подходит ко мне, придавая лицу беспристрастное выражение.

– Порой ты такой старикан со своей музыкой, – шутит она, останавливаясь подальше от меня и продолжая держать руки скрещёнными на груди.

Я тянусь к ней и заставляю себя улыбнуться, хотя немного нервничаю.

– Эй, «Girl from the North Country» – это классика. Совместный дуэт Джонни Кэша и Боба Дилана.

– Это музыка для стариканов. – В ее голосе слышатся нотки юмора. – Потому что в глубине души ты таковым и являешься.

– А ты старушка раз тусуешься со мной.

Она показывает мне язык, сдерживая улыбку. Я хватаю ее за руку, дергаю за локоть и притягиваю к себе, вызывая у нее смех. Этот звук снимает напряжение между нами, и я понимаю, что пока мой поступок сошел с рук.

Пару раз я кружу Эллу по кругу, вызывая у нее заливистый смех. Стараясь поспевать за мной, она спотыкается и волосы падают ей на лицо. Я не останавливаюсь, пока до меня не доходит, что у нее кружится голова – такое случалось в детстве, когда мы играли у меня на заднем дворе, вот так вот крутясь волчком.

– Миша, пожалуйста, прекрати, – смеясь и спотыкаясь просит она. – У меня все плывет перед глазами.

Я прекращаю ее кружить, и она врезается меня. Элла цепляется за мои плечи и держится за меня, чтобы не упасть, я заключаю ее в объятия и медленно раскачиваю нас, следуя ритму песни. Моя ладонь скользит вниз по ее спине и замирает, когда оказывается рядом с ее попой, я знаю, что не могу переступить черту, по крайней мере, не сегодня.

Она кладет голову мне на грудь, и я вдыхаю ванильный аромат ее волос.

– Порой, ты слишком добр ко мне, – произносит она. – На самом деле, ты меня балуешь. И тебе стоит с этим завязывать.

Одна моя рука лежит на ее спине, а другую подношу к ее голове и прижимаю к себе.

– Ты заслуживаешь, чтобы тебя баловали, – отвечаю я, потому что никто, кроме меня, этого не сделает. Никто никогда не заставлял ее чувствовать себя особенной, дарил ей подарки на день рождения, водил ее по разным местам, и я уверен, что ни ее мать, ни отец не говорили ей, что любят ее. Это стало моей обязанностью в тот момент, когда заставил ее перелезть через забор.

– Чувствуешь себя лучше? – спрашиваю я, целуя ее в макушку.

– Да, – отвечает она, ее руки скользят по моим плечам и обвиваются вокруг моей шеи. – Но Миша?

Я стараюсь сохранять спокойствие, но это трудно, когда она так ко мне прикасается.

– Да.

– Если ты еще раз поцелуешь меня в губы без разрешения, – грозится она, – я врежу тебе по яйцам.

Я фыркаю от смеха.

– Ладно, звучит справедливо.

Она щипает меня за шею, и я снова смеюсь.

– Я серьезно.

– Знаю. – И не сомневаюсь в ее словах, но я рад что она остыла.

Она больше ничего не говорит, и до конца песни я удерживаю ее в своих объятиях. Звучит следующая композиция, а мы продолжаем танцевать, не останавливаясь, пока не проигрывается еще пять песен. Я отстраняюсь только тогда, когда чувствую на себе ее тяжесть, словно она проваливается в сон. Смотрю на нее: ее глаза закрыты, а хватка ослабевает.

– Наверное, стоит отвезти тебя домой, – предлагаю я, убирая волосы с ее лба.

Она качает головой с закрытыми глазами.

– Я не хочу домой.

– Тогда куда ты хочешь поехать? – спрашиваю я. – В мой дом?

Она зевает.

– Мы не можем остаться здесь?

Я стою и смотрю, как она засыпает в моих объятиях. В конце концов, я наклоняю ее назад, просовываю руки ей под колени и поднимаю. Она слишком устала, чтобы со мной спорить и лишь прижимается ко мне, когда я отношу ее обратно к машине. Я открываю дверь и устраиваюсь на водительское сиденье.

– Хочешь сесть на заднее сиденье? – спрашиваю я, усаживая ее так, чтобы можно было просунуть ноги внутрь и закрыть дверь.

Она качает головой.

– Я хочу лечь прямо тут.

Пространство ограничено, но, в конце концов, это не имеет значения: она в моих объятиях, и хочет быть там. Держа ее в своих руках, я откидываюсь на спинку кресла и ложусь. Она смещается и оказывается у меня под боком, наши ноги переплетаются, ее голова опускается мне на грудь. Музыка продолжает играть, и мы засыпаем в объятиях друг друга.

Глава 18

Элла

Наши дни

В разгар дня, когда я открываю глаза, Миша уже проснулся; на коленях у него лежит мамин дневник, а рядом с ногой ее фотография. Он сидит, прислонившись к спинке кровати, одетый в одни боксеры, и мне открывается вид на его мышцы, пряди его волос свисают ему на лоб. Во время чтения его лицо остается напряженным. Я приподнимаюсь, моя голова и щека протестующе пульсируют, Миша закрывает дневник, и выражение его лица смягчается.

– Там есть что-нибудь стоящее? – спрашиваю я, прижимая одеяло к обнаженной груди.

Он пожимает плечами, но по его хмурому взгляду можно сказать, что он ничего хорошего не обнаружил. Миша убирает фотографию обратно в дневник, помечает страницу и откладывает его в сторону, а затем протягивает руку и нежно проводить по опухшей, ноющей скуле.

– Надо было вчера приложить лед, – замечает он. – Серьезно, Элла, с виду кажется, что чертовски больно.

Я кладу свою руку поверх его.

– Это и есть чертовски больно.

– Не хочешь рассказать, как все произошло на самом деле? – спрашивает он, а когда я напрягаюсь он добавляет: – я знаю, когда ты лжешь, Элла Мэй, так что не пытайся убедить меня, что какая-то девчонка ударила тебя, потому что я уверен – ты солгала.

– Тогда почему ты не уличил меня вчера?

– Потому что думал только своим членом.

Я улыбаюсь при воспоминании о том, как он прижал меня к стене и входил в меня с такой силой, что могла ощущать его проникновения всем телом.

– После вчерашней ночи у меня немного болят ноги, – признаюсь я, снимая с себя одеяло и массируя бедра.

Его жаркий взгляд устремляется на мои ноги.

– Я мог бы сказать, что мне жаль, но это не так.

Я снова накрываюсь одеялом и ложусь на кровать. Он располагается рядом со мной, подпирает локтем подушку и склоняет голову на свою руку.

– Так и быть, скажу, – начинаю я, его палец поглаживает мою щеку, – но ты должен пообещать ничего не предпринимать. Никаких драк.

Его пальцы замирают.

– Обещать ничего не буду.

– Тогда я буду молчать.

– Элла Мэй…

Я прикрываю ему рот рукой и заставляю замолчать.

– Не называй меня Элла Мэй. Только не хватало, чтобы моему мужу выдвинули обвинения или, он получил серьезные травмы.

Он молчит, а затем его губы изгибаются под моей рукой.

– Скажи еще раз.

– Только после того как пообещаешь.

– Прекрасно. – Он вздыхает, и я убираю руку с его рта. – Я не буду нарываться на драку, только если расскажешь мне, что случилось, и снова назовешь меня своим мужем. – На его лице светится глупая улыбка, которая заставляет и меня улыбнуться.

– Хорошо, муж, – произношу я, заставляя его улыбаться еще шире. Делаю глубокий вдох и рассказываю ему о Мики. Я вижу, что он изо всех сил старается контролировать свою реакцию, сжимая кулаки во время моего рассказа.

Когда я закончила, некоторое время он сохраняет молчание, а потом наконец произносит:

– Могу я, по крайней мере, попросить Итана надрать ему задницу?

Я качаю головой.

– Нет. Лиле тоже не нужно, чтобы ее парень пострадал. Или оказался в тюрьме.

Он плотно стискивает челюсть, глаза задерживаются на моей щеке, прежде чем тяжко вздохнуть.

– Я очень хочу выбить из него все дерьмо, Элла Мэй. Клянусь Богом ... – его кулаки сжимаются, а мышцы рук напрягаются.

– Знаю, – говорю я. – Но я этого не хочу.

– Ты убиваешь меня, – с раздражением произносит он.

– Знаю, но это к лучшему, – объясняю я. – Кроме того, у меня вышел хороший удар.

– Ему не стоило бить девушку... клянусь Богом ... – он недовольно выдыхает, качая головой. – Можно я хотя бы что-нибудь сделаю с его машиной?

– Он, скорее всего, подумает на тебя, – замечаю я. – Или на меня.

– Пожалуйста, ты должна разрешить мне что-нибудь предпринять.

Я делаю вдох.

– Хорошо, как-нибудь вечером перед отъездом мы можем прокрасться к нему домой и порезать шины.

– И все? – Он надувает губы и хмурится. – Может, например, разбить его окна, а затем врезать ему пару раз?

– Только шины, – настаиваю я. – И никаких кулаков. Я не хочу, чтобы эта ситуация превратилась в огромную проблему.

Он хмурится еще сильнее.

– Прекрасно, но только ради тебя.

– Спасибо тебе. – Я целую его, и, хотя он все еще выглядит раздраженным отвечает на мой поцелуй, просовывая язык мне в рот. Продолжая целоваться, Миша переворачивает нас, укладывает меня на спину и ложится сверху. Он с любовью разглядывает меня, поглаживая мою щеку с задумчивым выражением на лице, и когда открывает рот, я понятия не имею, что он собирается сказать.

– Лила говорит, что ты подготовила для меня рождественский подарок, – удивляет он меня.

Я качаю головой.

– Только потому, что она заставила меня купить его тебе, так что не вздумай и мне что-нибудь дарить. Я помню, что мы не участвуем во всей этой рождественской фигне.

– А если я хочу тебе что-нибудь подарить?

– Тогда можешь, – разрешаю я. – Но к твоему сведению, мой подарок не так чтобы хорош. – И эта правда. Во время похода по магазинам за свадебными украшениями, я увидела браслеты дружбы похожее на те, что были у нас с Мишей в детстве, появившиеся после того, как мы пообещали навсегда оставаться лучшими друзьями. В конце концов те браслеты износились, мы их выбросили или потеряли, и когда я рассказала об этом Лиле, она настояла, чтобы я их купила и подарила Мише. Я не из тех, кто любит сентиментальные вещички, но во время покупки испытала странные чувства.

– У меня тоже есть подарок, – говорит он. – Это самый лучший подарок на свете.

Я качаю головой не в силах сдержать улыбку.

– Порой ты бываешь таким слащавым.

– И в душе ты это обожаешь.

Я не отвечаю, потому что он прав, а потом он, усмехаясь, раздвигает коленом мои ноги и двигает бедрами, готовый войти в меня.

Но стук в дверь прерывает нас.

– Элла, – зовет Лила через дверь.

– Не обращай на нее внимания, – шепчет Миша, покусывая мочку моего уха и проводя большим пальцем по соску.

Я издаю стон, стискивая ногами его бедра, когда он входит в меня.

– Элла, я знаю, что ты там, и мне надо, чтобы ты вышла. – Она замолкает. – Дин и Кэролайн здесь.

Я стараюсь говорить ровным голосом, пока Миша толкается внутри меня.

– Буду через секунду. – Мой голос срывается, а Миша смеется, его рот нависает над моим.

Он останавливается, выгибая бровь.

– Секунда. В самом деле?

Я протягиваю руку и щипаю его задницу, вызывая у него смех.

– Тебе лучше постараться за секунду, иначе до конца дня будешь ходить с синими шарами.

Он улыбается, качая головой.

– Отлично, ты победила. – Потом он полностью входит в меня, и я снова теряюсь в нем.

***

Минут через пятнадцать мы полностью одетые направляемся на кухню, утомленные, но довольные. Лила сидит за кухонным столом, одетая в пижаму с вишенками. Стол и прилавок по-прежнему усеян тесьмой и свечами, а также парочкой коробок из-под хлопьев и грязной посудой. Итан в футболке и клетчатых пижамных штанах сидит рядом с ней в кресле и жует хлопья.

Увидев нас, на лице Лилы расплывается понимающая улыбка.

– Долго же вы спускались, – шутит она, добавляя ложку сахара в кофе.

Итан бросает взгляд через плечо, его глаза воспалены, вероятно, из-за похмелья. Он смотрит на мою щеку; я попыталась скрыть косметикой синяк на лице, но это оказалось безнадежным делом, и единственное, что я могу – с гордостью с ним ходить.

– Кто, черт возьми, тебя ударил? – спрашивает Итан, помешивая ложкой кашу.

Я касаюсь больного места пальцами, Миша отпускает мою руку и направляется к кофейнику рядом с раковиной.

– Мики, – отвечаю ему.

Итан медленно выдыхает.

– Черт, это потому, что…

Он замолкает, когда Миша протягивает мне чашку кофе.

– Потому что вы, два дурака, метнули коктейль в его машину? – спрашивает он.

– Да.

Итан хмурится, проводя пальцами по волосам, заставляя их торчать на макушке.

– Эй, это была не моя идея.

– Она была моей, – замечаю я, вдыхая аромат кофе. – Не надо приписывать ему мою офигенность.

– У меня слишком сильное похмелье, чтобы спорить. – Миша корчит гримасу, а затем вытягивает руки над головой, его рубашка задирается вверх, выставляя напоказ мускулы.

Мы с Итаном обмениваемся испытывающими взглядами, а потом Итан сдается и возвращается к еде, а я делаю умиротворяющий глоток кофе.

– Ты сказала, что Кэролайн и Дин были здесь? – спрашиваю я Лилу, садясь за стол.

Лила, помешивая кофе, кивает. Ее волосы собраны в короткий хвост, а на лице ни следа косметики.

– Были, но я передала им, что ты спустишься через минуту, и они ушли к тебе домой. Сказала, что передам тебе про их приезд, когда ты выйдешь.

Из окна я вижу большой темно-бордовый внедорожник, припаркованный на подъездной дорожке рядом с моим домом, прямо за «Файербердом».

– Они взяли машину в прокате? – спрашиваю я.

Лила качает головой.

– Нет, они приехали на машине, Кэролайн не хотела лететь. Наверное, это она.

– Значит, он продал «Порше», – замечаю я, добавляя немного молока в свой кофе.

– Возможно, у них скоро будет ребенок, а в «Порше» автокресло не установишь. – Лила улыбается и делает глоток кофе из кружки. – У Кэролайн такой миленький животик.

С расширенным и застывшим взглядом на хлопьях Итан качает головой. Я бросаю взгляд на наблюдавшего за мной Мишу, который стоял, прислонившись к стойке, и потягивал кофе. Он убирает кружку ото рта и облизывает губы. Я знаю его достаточно хорошо и понимаю, что он пытается прочесть мою реакцию, не только из-за продажи «Порше» – старой маминой машины, но и потому, что Лила говорит о детях.

Я встаю и смотрю на Мишу.

– Хочешь пойти со мной с ними поздороваться?

Миша кивает и отходит от прилавка к задней двери. Мы берем куртки и сообщаем Лиле и Итану, что скоро вернемся, а затем направляемся ко мне домой. Старый грузовик Томаса припаркован на подъездной дорожке за «Шевель» Миши. На снегу виднеются отпечатки ботинок, ведущие от ступенек Миши к забору, далее по ту сторону забора к лестнице моего дома. Я не могу сдержать улыбки – вероятно, это означает, что Дин и Кэролайн выбрали нашу маленькую тропинку к дому.

Я указываю на следы.

– Эй, смотри, все крутые ребята поступают по-нашему, – шучу я.

Миша хватается за забор и грациозно перепрыгивает через него, приземляясь в сугроб.

– Я бы предпочел, чтобы они этого не делали. Мне нравится, что это только наша тропинка, и хочу, чтобы она таковой и оставалась.

– Я тоже, – соглашаюсь я, скользя пальцами по ледяной металлической ограде и вскарабкиваюсь по ней. На полпути Миша хватает меня за бедра и помогает мне слезть, опуская на подъездную дорожку, чтобы я не утонула в сугробе.

Мы тащимся по снегу к дому и заходим внутрь; и вновь воздух в доме окутан ароматом корицей и духов наряду с привкусом бекона. На плите стоят кастрюли, а на столе в кофейнике варится кофе.

Мне следовало бы лучше подготовиться, потому что, как только мы показываемся на пороге, Кэролайн едва ли не запрыгала. На ней струящееся лиловое платье, черные волосы заплетены в косу. Ткань натягивает выпирающий животик, и, хотя я стараюсь не смотреть на него, у меня не получается. Дин сидит на столе, положив ноги на стул, на коленях у него газета. Он одет в рубашку с воротником и брюки, и мне никак не удается привыкнуть к его виду. В детстве он носил только старые футболки и джинсы, а однажды даже покрасил волосы в синий цвет.

– О Боже, а вот и вы, – взволнованно восклицает Кэролайн, хлопая в ладоши с такой силой, что могла бы привести в действие весь дом. – Поздравляю вас обоих.

– Спасибо. – Я принуждаю себя не испытывать неловкость, и позволяю насладиться приятным моментом, хотя в глубине души чувствую дискомфорт от столь пристального внимания.

Она замирает.

– Элла, что у тебя с лицом?

Я обхватываю ладонью распухшую щеку.

– Я ввязалась в небольшую драку, но ничего серьезного.

– Как в старые добрые времена, – замечает Дин, качая головой.

– Надеюсь, ты в порядке, – изучает мою щеку Кэролайн.

– Я в порядке, – уверяю я ее. – Опухоль спадет через день или два.

– Хорошо, к свадьбе синяк исчезнет. – Она наклоняется, чтобы обнять меня, и я неуклюже обнимаю ее в ответ, чувствуя прикосновение ее живота к моему. Она отходит от меня и замечает, что я не спускаю с него взгляда, и кладет руку себе на живот.

– Это девочка, – сообщает она, и Дин смотрит на меня со странным выражением лица, которое я не могу расшифровать. Интересно, он тоже волнуется при мысли о детях, боится, что может стать похожим на нашего отца: пьяницей и никчемным человеком. Можно было бы у него спросить, но так далеко в наших отношениях мы еще не продвинулись.

– Поздравляю, – говорю я им обоим.

– Спасибо. – Дин складывает газету и бросает ее на стол возле банки с печеньем. Он на мгновение замолкает, и я понятие не имею, что, черт возьми, может вылететь из его рта. – Тебя тоже.

Меня удивляет его незамысловатая реплика и, прежде чем ответить, на секунду теряю дар речи.

– Спасибо.

– Выйдет замечательно, – произносит Кэролайн, подходя с тарелкой яичницы с беконом к прилавку. – Свадьба на Рождество возле озера. Могу только представить какими получатся фотографии. – Она принимается жевать бекон.

– Хотя будет холодно, – озвучивает очевидное Дин и, спрыгивая со стола, подходит к Кэролайн и обнимает ее за талию. – Уверена, что не хотите провести свадьбу в доме? К концу мы все отморозим себе задницы.

Мы с Мишей обмениваемся взглядами, а потом оба качаем головой.

– Будет холодно или нет, свадьба пройдет там, – сообщаю я Дину, и Миша сжимает мою руку. – Это важно.

– Ладно, – смущается Дин. – Значит, свадьба под открытым небом. Но кто на ней будет.

– Я, Миша, Лила, Итан, – считая на пальцах, бормочу я. – Мама Миши и ее парень, ты и Кэролайн, очевидно, папа... и, возможно, его подруга.

– А-а, да, – говорит Дин, целуя Кэролайн в плечо. – Секретарь.

– Ты знал о ней?

Его плечи поднимаются и опускаются, когда он пожимает плечами.

– Пару недель назад он говорил об этом по телефону.

А мне об этом не упоминал.

– О.

Уловив мое портящее настроение, Миша берет меня за руку и успокаивающе целует в щеку, его небритый подбородок царапает мою кожу, но в то же время его поцелуй меня подбадривает. Дин, кажется, вообще не замечает, что меня что-то беспокоит, и это не его вина. Он не знает меня так, как Миша – никто в моей семье не знает.

– Не так уж много людей, – замечает Кэролайн, беря вилку с тарелки. – Уверена, что не хочешь пригласить кого-нибудь еще? У тебя же есть еще старые друзья, которые захотели бы присутствовать. Знаю, что времени мало, но люди откликнуться, если их пригласить.

Я качаю головой.

– Я больше никого не хочу приглашать.

Она хмуро смотрит на яичницу и ковыряет ее вилкой.

– А ты, Миша?

– Меня устраивает только Элла, – отвечает Миша, прижимая меня к груди. – Без обид, но мне плевать будет ли там кто-нибудь еще.

Кэролайн вздыхает и откусывает кусочек яйца.

– Что ж, полагаю, мы можем начать подготовку.

– Лила и мама Миши проделали большую работу, – говорю я ей. – Не думаю, что так уж много осталось сделать.

Кэролайн улыбается мне, Дин выпускает ее и направляется к холодильнику.

– О, Элла, всегда найдется чем заняться, – уверяет меня Кэролайн. – Поверь мне.

И она права, но только потому, что я сама не занимаюсь подготовкой к свадьбе. Будь по-другому, на ней присутствовали бы Миша, я, священник и больше никого. Свадьба проходила бы где-нибудь в безмятежном, прекрасном месте, например, на частном пляже или фиалковом поле. Я бы надела что-нибудь панк-готическое, а Миша что-нибудь черное с кожаными ремнями, потому что он всегда выглядит чертовски сексуально, одетый во все черное. И не было бы никаких клятв, только слова «согласен/согласна» и поцелуй.

Но сама я не занимаюсь приготовлениями. Для этого у меня есть целая команда людей, которые стремятся сделать все красиво и зажигательно.

Остаток дня я провожу с Лилой, Кэролайн и мамой Миши в соседнем городке, чтобы она могла выбрать платье. Кэролайн также покупает себе платье, а затем ожерелье для меня, хотя я просила этого не делать. Сперва она пыталась купить мне вуаль, но я ни за что в жизни не собираюсь ходить с куском ткани на голове, прикрепленной к бриллиантовой диадеме. И в результате, она покупает серьги с черными розами, которые сочетаются с платьем, а затем мы идем в кондитерскую и заказывает торт. Вся эта свадьба становится слишком роскошной для меня, но я позволяю им сходить с ума раз это приносит им радость, и не причиняет неудобства. К счастью, у нас с Кэролайн одинаковая любовь к готическому стилю, она заказывает торт в черно-красную полоску с кружевом внизу и красными розами сверху. Под цвет красных и черных лент и свечей, которыми мы будем украшать, и по настоянию Лилы будут развешаны на деревьях, хотя у меня есть слабые опасения, что они будут держаться, особенно если будет падать снег.

В конце дня я чувствую себя измотанной, но в каком-то хорошем смысле, словно я смогла достичь чего-то важного, и наконец-то серьезно отношусь к свадьбе, принимая участия в ее планировании. Кроме того, меня всегда интересовало: каково это, впустить людей в свою жизнь, хотя вслух никогда этого не признаю. Несколько лет назад, если бы я была в состояние заглядывать наперед и видеть каковой была бы моя свадьба, я бы представляла себе, что занимаюсь подготовкой в одиночку с не покидающим меня чувством печали, тоски и опустошения.

Но прямо сейчас я в ладу с собой, да – порой меня охватывает грусть из-за отсутствия одного человека. Того, кого с нами нет из-за моей ошибки и от этого у меня болит душа. Я понимаю, что в смерти мамы нет моей вины, но для того, чтобы это осознать пришлось пройти длительный курс терапии, и, несмотря на то, что я больше не цепляюсь за чувство вины, но в глубине души меня по-прежнему терзают мысли: останься я тем вечером дома и мама, возможно, не покончила бы с собой и, может быть, я только такое допускаю, она вместе со мной отправилась за покупками к свадьбе.

Когда я возвращаюсь в дом Миши, его самого, Итана и моего брата все еще нет. Они заняты поисками смокингов, которые удасться взять на прокат в последний момент, хотя я предлагала им надеть черные рубашки. Лила, Кэролайн и мама Миши устраиваются на кухне и намереваются вновь приступить к завязыванию ленточек и помещением свечей в купленные стеклянные банки, а я решаю сходить на кладбище. Беру блокнот, карандаш и надеваю куртку, перчатки и ботинки.

Я возвращаюсь на кухню, мама Миши отворачивается от раковины и замечает на мне уличную одежду.

– Элла, куда ты направляешься? – спрашивает она, протирая под струей воды губкой тарелку.

Я засовываю блокнот под мышку.

– Мне нужно кое-куда сходить.

Она смотрит в окно на облачное небо, потом на микроволновку, на часах которой мигает время 4:02.

– Но уже темнеет и становится холоднее.

– Я ненадолго, – заверяю ее и направляюсь к задней двери.

Лила, завязывая бант за кухонным столом, бросает на меня странный взгляд.

– Тебе составить компанию?

Они наблюдают за мной, когда я открываю заднюю дверь и впускаю внутрь зимний воздух.

– Нет. Мне нужно кое-что сделать. – Я машу им рукой. – Скоро вернусь. Обещаю. – Прежде чем кто-нибудь из них начнет спорить, я выхожу и закрываю за собой дверь. Мороз кусает мне кожу, и я натягиваю верхнюю часть куртки на рот и нос, спускаясь по подъездной дорожке.

В конце нее я сворачиваю направо и, не сбавляя шага, иду по тротуару к кладбищу, осознавая, что долго не смогу находиться на морозном воздухе. К тому времени, как я добираюсь до кладбища, мои пальцы немеют, но я их встряхиваю и сажусь на снег перед ее надгробием. Прямо за ним высится голое дерево с ветвей которого свисают сосульки. Железные ворота, огораживающие кладбище, покрыты снегом, как и поверхности некоторых надгробий.

Снег пропитывает джинсы, я откидываюсь назад, опираясь на руки, и разглядываю серое надгробие, собираясь с мыслями.

– Не знаю, что и сказать, – вслух произношу я, и дыхание вырывается облачками пара. – Понимаю, что мне следует чаще навещать тебя, но я больше здесь не живу. – Я отложила блокнот и карандаш и наклонилась вперед, положив руки на колени. – Я переехала в Калифорнию... у меня есть дом и все такое, чудно, но мило, наверное. – Я делаю вдох и выдох. – У меня правда все хорошо. – Я замолкаю. – Мне жаль, что в твоей жизни не было ничего похожего… я начала читать твой дневник в надежде обнаружить какие-нибудь счастливые моменты, но так ничего не нашла. – Я закрываю глаза, мороз целует мою щеку. – Мне бы очень хотелось знать, была ли ты когда-нибудь счастлива. Я знаю, что по словам папы, порой ты была, но, похоже, он не до конца в это верил. И я знаю, что временами ты притворялась счастливой, ведь и я сама иногда так делаю. Вообще-то, я часто так поступала, но теперь уже нет... теперь, я по-настоящему счастлива. – Мои слова звучат правдиво, искренне, откровенно. Я хочу знать, была ли она когда-нибудь по-настоящему счастлива, а, может быть, лучше этого не знать, возможно, я получу не тот ответ, который мне хочется услышать. Возможно, она скажет мне «нет», не было счастья в ее жизни – никогда. Ни в молодости, никогда она вышла замуж и родила детей. И в моей жизни было время, когда депрессия меня поглотила, но я смогла ее победить. Не могу представить, что в ней нет того проблеска счастья, которое есть сейчас. Если депрессия – это все, что она когда-либо испытывала, то это будет ужасно, прискорбно и глубоко мучительно.

– Отклоняюсь от темы, но я должна написать клятву, – говорю я надгробию матери, мечтая, чтобы она действительно меня слушала. – Но писательство это не мое. – Я прижимаю карандаш к бумаге и провожу по ней линию, позволяя руке свободно перемещаться. – Рисование – вот мое любимое занятие. – Еще одна линия, затем другая. – Не знаю знала ли ты об этом. Конечно ты вырастила меня и все такое, но мы никогда по-настоящему не разговаривали, по крайней мере, о жизни и других вещах. Я даже не знала, что ты любила рисовать, пока не получила от твоей мамы коробку с твоими рисунками. По правде говоря, это не она отправила мне посылку – это сделал ее адвокат. Она умерла. И не могу понять свои чувства по этому поводу. Я не знала ее, но в то же время мне грустно из-за ее смерти. – Я делаю несколько штрихов, кривых и неровных линий. Отделяю карандаш от бумаги и вижу нарисованное лицо Миши, частично затененное, затем под ним пишу «Свет в моей темной жизни». Я переворачиваю страницу и быстро делаю еще один набросок. Ничего сверхвыдающегося, ну и ладно, потому что сейчас это не главное. Я заканчиваю рисунок, на котором он держит гитару в окружении музыкальных нот. Ниже я делаю надпись: «Его рот согрел мою душу». Далее рисую еще один рисунок и подписываю его: «Боже, я чувствую себя такой любимой, что порой забываю дышать». Затем я снова начинаю водить карандашом по бумаге, создавая карту нашей жизни: первая совместная ночевка в одной постели, забор, его машина, концерты, поездки в Новый Орлеан, озеро, и даже мост. Не все линии выходят идеальными, но эти маленькие недостатки и несовершенства придают истории привлекательности. Я заканчиваю работу над последним рисунком, на котором изображен один Миша и пишу: «Мое все». Затем закрываю альбом, поднимаюсь, и отряхиваю снег с джинсов, чувствуя, как моя задница замерзла и онемела.