Текст книги "«Путь к счастью Эллы и Миши (ЛП)"

Автор книги: Джессика Соренсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Я тоже совершала глупости, – напоминаю я ему. Кажется, ты забываешь обо всех драках, в которые я ввязывалась, прыжках с крыш, неоднократно я заставляла тебя вести машину с безрассудством и проверять жизнь на прочность.

Тебе необходимо было как-то переводить дух.

Я обдумываю его слова и поеживаюсь: все эти позитивные разговоры обо мне заставляют меня чувствовать себя неловко.

Ты меня не на шутку пугаешь.

Знаю, – отвечает он. Но это правда. Придет время, и ты станешь потрясающей матерью.

Я окидываю его скептическим взглядом.

А вдруг нет? А если я скажу, что у меня не получится? Если скажу, что хочу провести остаток жизни, занимаясь рисованием и слушая твое пение? Только ты и я?

Тогда, полагаю, будем только ты и я, – отвечает он с легкой улыбкой на губах. И с этим я тоже могу жить. Я смогу жить с чем угодно, лишь бы ты, черт возьми, вышла за меня замуж. С этими словами он встает. – В эти выходные. Больше никакой фигни. Он протягивает мне руку, я ее принимаю и киваю.

Миша рывком поднимает меня на ноги, и мы направляемся к двери.

Но должен сказать, что у нас бы получились прекрасные детишки. Он одаривает меня дерзкой ухмылкой, и я закатываю глаза. Представь их с твоими волосами и моими потрясающими глазами.

Ты слишком самоуверен. Кроме того, я бы предпочла, чтобы у них были твои волосы и мои глаза. Я никогда не была в восторге от оттенка. Я хватаю несколько прядей, кривя лицо от отвращения. Хотя мне и глаза твои нравятся. Может, у нее будут твои волосы и глаза.

Он приоткрывает дверь, и его брови приподнимаются.

Она?

Я прикусываю язык, осознавая свою оплошность.

Разве я сказала «она»? Прикидываюсь я дурочкой.

Он кивает, и в его аквамариновых глазах вспыхивают искорки. Мы выходим в коридор.

– Значит, ты хочешь девочку?

Я хватаю ртом воздух, а потом его закрываю. Если бы я представляла себя с ребенком, то это была бы маленькая девочка со светлыми волосами и голубыми глазами. Но я еще не готова признаться в таком вслух.

Давай просто пойдем и расскажем твоей маме о свадьбе. Предлагаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал нейтрально, но он звучит фальшивее, чем мне бы хотелось. Пока Лила и Итан не успели проговориться.

Он не спускает с меня взгляда еще секунд пять, и меня интересует: кого в этот момент он видит. Девушку, с которой он познакомился в четыре года? Девушку, сбежавшую в восемнадцать лет? Или эта новая девушка, которая задумывается о свадьбах и детях?

Все что ты пожелаешь, – наконец произносит он и начинает спускаться в холл.

Он всегда так говорит; я тяну его за руку, заставляя остановиться.

– А как насчет того, чего хочешь на этот раз ты?

Он молчит, разглядывая в моих глазах Бог знает что.

– У меня здесь есть все, что мне нужно, – незатейливо отвечает он, и я слышу искренность, звучащую в его словах.

Глава 12

Миша

Весь этот разговор с Эллой о детях вышел немного странным, но, наверное, стоило затронуть эту тему. Я никогда особо не задумывался о детях, но завести их было не такой и плохой идеей – в будущем, конечно. Не то, чтобы я переживаю, что из меня выйдет плохой отец, по типу моего. Мне кажется, я всегда был немного похож на маму и это хорошо. Но хочу быть уверенным, что мы с Эллой оба будем готовы, когда решимся на такой шаг.

Я не отказываюсь от своих слов. Как бы там ни было: родятся у нас дети или нет, пока она со мой, я буду счастлив. Но, полагаю, прямо сейчас нам нужно обсудить мои перспективы в музыке и предстоящее турне. Стоило ей сообщить о нем сразу же после разговора о ребенке, раз уж речь зашла о нашем будущем. Момент был подходящим, но я боялся и нервничал из-за того, что она скажет – или чего не скажет. Музыка – моя страсть, моя отдушина в трудные для меня времена, и Элле об этом известно, и конечно, она меня поддержит, но поедет ли она со мной? Если согласится поехать – это будет ее желание или посчитает, что так хотелось бы мне? А в случае отказа, и мне придется отказаться – распрощаться со своей мечтой. И осознание этого заставляет меня откладывать разговор в долгий ящик.

И вот, с мучившими меня мыслями о турне и нашем будущем, мы, переплетя пальцы, заходим на кухню; в воздухе витает свежий аромат кофе. Такое чувство, что мне снова семь лет, и мы с Эллой рассказываем маме, как сломали садового гнома нашей соседки миссис Миллерсон, желая убедиться, что он настоящий. Миссис Миллерсон застукала нас и велела принести нового гнома. Мы думали, что на нас наорут, но, к счастью, из-за отца, который нас бросил, мама редко наказывала меня, да и к Элле она питала слабость.

Но сейчас мы собираемся рассказать ей не о сломанном гноме, а о нашем намерении пожениться через пять дней и что мы уже едва не поженились. По началу мама впадает в ярость, которая оказалась сильнее, чем я ожидал, но ее гнев сменяется радостным воодушевлением, когда я напоминаю ей, что, хотя мы и собирались пожениться, не приглашая ее, но решили не делать этого.

Томас, мамин бойфренд, который ненамного младше ее, во время нашего разговора сидит на кухне за столом и ест хлопья. Сейчас его внешний вид более опрятен, чем, когда мы видели его в последний раз, по крайней мере, на нем чистая футболка и джинсы без прорех. Мама по-прежнему одевается, словно она подросток – ее блузка сплошь пестрит сверкающими пайетками, и парочкой таких штук отделаны ее брюки. Но я помалкиваю об этом. Понимаю, что она счастлива, и, хотя я все еще считаю Томаса идиотом, особенно когда он проливает молоко на рубашку, но, похоже, с ним она счастлива.

– Итак, мы действительно сделаем это? – спрашивает мама с улыбкой на лице, наливая кофе.

– Сделаем что? – уточняю я, обменявшись смущенным взглядом с Эллой, которая пожимает плечами, пребывая в замешательстве, как и я.

Мама качает головой и ставит кофейник на стол рядом с раковиной.

– Поженимся.

Я сдерживаю ухмылку.

– А я и не знал, что под женитьбой понимается «мы».

Она делает глубокий вздох, как будто я глупый маленький ребенок, и проходит мимо нас, направляясь к холодильнику.

– Я не имела в виду под «мы» всех нас. – Она открывает холодильник и достает молоко. – Я подразумевала под «мы» – тебя и Эллу. – Она улыбается Элле, добавляя молоко в кофе. – У меня появится дочь. Боже, это будет так весело.

Элла отстраняется, ее тело натягивается как струна, и она шарахается, напуганная до чертиков энтузиазмом моей мамы.

– Что будет весело? – спрашивает она.

– Планирование свадьбы. – Мама смотрит на нас с Эллой и убирает молоко обратно в холодильник. – У вас двоих будет самая лучшая свадьба. Я позабочусь об этом.

Я притягиваю Эллу к себе и обнимаю за талию, пытаясь ее успокоить.

– Ты же понимаешь, что у тебя всего пять дней на подготовку, а потом мы должны вернуться домой. – Сообщаю я ей.

Мама сцепляет руки и через плечо смотрит на снежинки, падающие с пасмурного неба. Сейчас ранний полдень, но из-за отсутствия солнечного света кажется, что уже наступил вечер.

– Пять дней – идеально. – Она снова поворачивается к нам. – Я многое могу сделать за пять дней.

– И мы все на мели, – напоминаю я ей, прижимая Эллу спиной к своей груди. Она ведет себя слишком тихо, и ее реакция заставляет меня нервничать.

– У меня есть немного денег. – Мама берет со стола чашку кофе. – Кроме того, можно устроить хорошую свадьбу, не истратив кучу денег. – Ее взгляд останавливается на Элле. – У тебя уже есть платье?

Элла качает головой и рассеянно смотрит на маму.

– Что?

– Платье, милая. – Мама вопросительно смотрит на меня поверх чашки и делает глоток. – Оно у нее есть?

Я наклоняюсь через плечо Эллы, ловя ее взгляд, и пугаюсь слезам в ее глазах. Что-то случилось и надо это выяснить.

– Да, у нее есть платье, – отвечаю я маме, затем хватаю Эллу за руку и направляюсь в коридор, выкрикивая через плечо. – Мам, мы сейчас вернемся.

Элла на автомате следует за мной. Как только я вывожу ее в коридор, подальше от взгляда матери, останавливаюсь и разворачиваю к себе лицом.

– Ладно, что случилось? – спрашиваю я, изучая ее глаза, в которых стояли слезы.

Она смотрит через мое плечо на наши с мамой фотографии на стене.

– Все в порядке.

Я кладу руку ей на щеку и заставляю посмотреть на меня.

– Ничего не в порядке, иначе не намеревалась бы проливать слезы.

– Я не... – в уголках ее глаз наворачиваются слезы, а голос срывается. – Просто ... Боже, это так глупо. – Она вытирает влагу тыльной стороной ладони.

– Ничего, сказанное тобой, не бывают глупым, – уверяю я ее, вытирая слезу большим пальцем.

Она хмурится и с недоверием смотрит на меня.

– Даже когда я утверждала, что мы сможем разогнаться до ста миль в час, а на дороге снега по колено?

– Да, у нас у всех случались пьяные моменты, – отвечаю я, вспоминая ту ночь, о которой она говорит. Тогда она была слегка пьяна и немного взбудоражена тем, что какой-то чувак сделал комплимент ее заднице. Она никогда бы не призналась, что именно в этом заключалась причина ее веселья, но я знал, и это чертовски раздражало.

– Гони, – умоляла она с пассажирского сиденья, прислонившись головой к приборной панели и наблюдая за ночным небом через окно. – Жми до ста.

– Ни за что, – ответил я, переключаясь на более низкую передачу, когда двигатель заворчал. При двадцати пяти миль в час ехать было опасно, машина еле держала сцепление, и мы ползли по пустынной улице по направлению к дому.

– Да ладно тебе, Миша Скотт. – Элла выпрямилась и провела пальцами по волосам. Она была одета в кожаную куртку, а под ней натянута черная рубашка с низким воротником, позволяющая мне видеть очертания ее груди. От такого зрелища я стал твердым, и меня это разозлило, потому что другой парень вызвал улыбку на ее лице. – Просто попробуй. Если всё выйдет из-под контроля, ты остановишься.

Я покачал головой, отрывая взгляд от ее декольте.

– Ты пьяна и неразумно мыслишь.

– Эй, а это не очень вежливо. – Она надулась. Я терпеть не мог, когда она дулась, так она выглядела до смешного сексуально и было трудно отказать ей во всех просьбах, даже если они означали нашу гибель. Она облокотилась локтями о консоль и перегнулась через нее, приблизив лицо всего на несколько дюймов к моей щеке. – Давай, просто сделай это. Ради меня. – У нее было такое забавное, пьяное выражение. Она была слишком великолепна, совершенна, красива. Если бы я мог, то сказал бы ей об этом. Сказал бы какая она потрясающая, и потрать я даже тысячу часов на сочинения песен о ее красоте, мне не удалось бы ее воспеть.

Мои глаза может и следили за дорогой, но все мое внимание было приковано к ней.

– Милашка, я не собираюсь убивать нас, как бы ты ни умоляла.

Она еще больше выпятила губу и откинулась на спинку сиденья.

– Прекрасно. Никакого веселья. – Положив ботинки на консоль, она развалилась на сиденье. – Не понимаю, почему ты продолжаешь так меня называть.

– Как? Милашка? – Она хмуро кивнула, а я заулыбался. Ее веки закрылись и усталость взяла свое. Я рискнул сказать ей правду, понимая, что к утру она скорее всего, не вспомнит об этом. – Я считаю тебя красивой, но попробуй так тебя назвать и это не сойдет мне с рук: ты надерешь мне задницу, поэтому я выбрал более мягкий вариант. – Я вздохнул, когда она отключилась, ее колени резко накренились в сторону и ноги с приборной панели упали на пол. Затем ее голова опустилась на консоль, склонилась набок и прижалась к моим ребрам, а волосы рассыпались на моих коленях. Улыбаясь, я сбавил скорость и не спеша доехал до дома. Ночь выдалась чертовски прекрасной.

– У меня случалось гораздо больше тупых моментов, чем у тебя. – Голос Эллы вырывает меня из воспоминаний.

– Сомневаюсь, – возражаю я, упираясь рукой в стену рядом с ее головой. – И я не думаю, что ты скажешь мне что-нибудь глупое.

Она проводит рукой по лицу, оставляя красные полосы на коже.

– Одна из причин... – она откашливается. – Я думаю о маме. Вот и все.

– Из-за дневника?

– Нет ... из-за свадьбы ... без нее. – Она колеблется. – Это одна из причин, по которой я хотела сыграть свадьбу здесь. Чтобы находиться ближе к ней.

Мое сердце уходит в пятки. Все это время я даже не задумывался об этом. Как должно быть она себя чувствует, когда в такой момент с ней нет ее мамы.

– Видишь, я же говорила тебе, что это глупо, – она тяжело вздыхает. – Мне следует держать рот на замке.

– Нет, это не глупо. Нисколечко. – Я замолкаю, тщательно обдумывая следующие слова, потому что они важны. – Хочешь поженимся где-нибудь рядом с кладбищем.

Она тут же качает головой.

– Нет, мне нравится идея с озером. Приятно знать, что мы с мамой находимся в одном городе. Боже, это так странно. Я говорю о ней так, будто она еще жива. – На последних словах ее голос дрожит, и она отворачивается, избегая моего взгляда.

– Эй. – Рукой я поворачиваю ее голову обратно к себе. – Нет ничего странного в том, что ты хочешь, чтобы твоя мама была рядом, жива она или нет.

На ее лице появляется грустная улыбка, но я рад, что во время разговора о маме она улыбается, хоть и с грустью.

– Я по-прежнему хочу, чтобы свадьба прошла на озере, – уверяет она меня. – Да и отец придет, так что, думаю, все будет не так уж плохо.

– А как насчет Дина и Кэролайн? – спрашиваю я. – Может, пригласим их?

– Кэролайн беременна, поэтому я даже не уверена, что она сможет, тем более приглашая их в самый последний момент, – отвечает она.

– Тебе решать. – Я быстро целую ее в губы и отступаю назад. – Если ты не хочешь их приглашать – отлично. Но замуж выходят лишь единожды.

Ее губы растягиваются в злобной усмешке.

– О, я частенько планирую выходить замуж. Раз десять-двадцать. Ты мой муж для практики. – Она игриво толкает меня плечом.

Я обнимаю ее и как в детстве, застигнув врасплох, опрокидываю на пол. Выставляю перед собой руку прежде, чем мы падаем на ковер, и подхватываю ее. Затем немного отодвигаюсь, чтобы не раздавить.

– Миша. – Она смеется, ее ноги раздвигаются и мое тело оказывается между ними. Я усиливаю хватку на ее пояснице и пальцы Эллы скользят по моим лопаткам, а наши ноги переплетаются. – Слезь с меня. Мы слишком стары для этого.

– Ни за что, – отвечаю я. – Наши тела излучают тепло, ее волосы разметались по ковру вокруг ее головы, слезы, которые стояли в ее глазах несколько мгновений назад, исчезли. – Мы никогда не будем слишком стары для этого. Никогда. Я завалю тебя даже, когда нам будет по девяносто.

Она смотрит на меня с непроницаемым выражением лица, пульс бешеным ритмом отдается в кончиках ее пальцев.

– Ты делаешь меня счастливой, – произносит она дрожащим голосом.

Может показаться, что это элементарные слова, но для Эллы признать, что она счастлива – огромное, важное, изменяющее жизнь событие, которое дарит мне надежду на хороший конец.

– Взаимно, – отвечаю я и целую ее.

Глава 13

Элла

Рассказать Мишиной маме новость о свадьбе было легче легкого. Ну, кроме той части, когда я поведала ему о своих странных мыслях пожениться в Стар Гроув, чтобы ощущать близость мамы. Это было немного дико. Но Миша был… Мишей, он успокоил меня. Настроение поднялось. И это хорошо, потому что существует вероятность, что после того, как я сообщу отцу не только о свадьбе, но и о бабушке и посылке, которую она мне прислала, радужность моего настроения может сменится на унылость.

Мы с Мишей направляемся к моему дому, переплетя пальцы, словно дети, собирающиеся сообщить нашим родителям нечто очень плохое. Но мы не дети, и свадьба не такая уж плохая штука, но бывает наши беседы с отцом могут возыметь обратный эффект. Хотя такого уже давно не случается. В последнее время он очень мил и словоохотлив.

Я вхожу в дом и меня едва не хватает удар – пол чистый. Желто-коричневые столешницы не завалены бутылками из-под алкоголя. Отец также приобрел новый обеденный стол, хотя тот и был подержанным. Он белого цвета, с одной стороны от него располагается скамейка, а с другой – два стула. Пол по-прежнему в пятнах, но его недавно подметали и помыли, а в воздухе витает запах «пайн сол»⁴ с примесью корицы. На столешнице и столе не громоздятся кипы просроченных счетов. Помню, в прошлый мой приезд дом собирались забрать за неуплату, но отец решил проблему, работая сверхурочно и выплачивая просроченную сумму.

– Ух ты, – оборачиваясь восклицает Миша и, осматривая кухню, подскрёбывает подбородок. – У меня такое чувство, будто я очутился в Сумеречной зоне.

Я отпускаю его руку и, пройдя через кухню к столу, беру декоративного керамического петуха. Голова отскакивает и раздается громкий петушиный возглас, когда я заглядываю внутрь.

– О Боже, домашнее печенье.

Миша смеется и подходит сзади ко мне.

– Твой голос звучит так очаровательно. – Он отводит мои волосы в сторону и губами ласкают шею. – Такое возбуждение из-за печенья.

Я достаю печенье и опускаю петушиную голову на место, а потом ставлю банку обратно на стол.

– И что? Единственное печенье, которое у меня было в детстве – Орео. – Я откусываю кусочек домашнего шоколадного печенья и поворачиваюсь к нему лицом. – И ты постоянно заставлял делиться ими, а после забирал половинку со всей начинкой. Ты всегда давал мне все, что я хотела, кроме тех чертовых печений.

Он умыкает большую часть моего печенья.

– Что тут сказать? Я может и люблю тебя, но глазурь люблю немного больше. – Он проглатывает печенье, а потом открывает рот, чтобы откусить еще кусочек, но я запихиваю печенье в рот, вскидываю брови и награждаю его самонадеянным взглядом.

На его лице также проявляются дерзкие черты, а затем он накрывает мой рот своим, просовывая язык между моих губ, пытаясь украсть кусочки жеваного печенья.

Я отшатываюсь, смеюсь и корчу гримасу отвращения.

– Ты такой отвратительный, – говорю я, вытирая рот тыльной стороной ладони.

Он, улыбаясь, облизывает губы.

– Я выиграл.

Я высовываю язык, на котором прилипли кусочки жеваного печенья.

– Вот это ты только что съел.

Его язык снова скользит по губам.

– И оно было очень-очень вкусным.

Я качаю головой, но не могу перестать улыбаться, а потом закатываю глаза, потому что превращаюсь в одну из тех девушек, которые бегают вокруг своего парня... жениха... будущего мужа. Реальность обрушивается на меня, и мои глаза от изумления широко раскрываются.

– Черт возьми, я вскоре стану Эллой Мэй Скотт. – Я делаю вдох, сама не понимая: то ли меня охватывает паника, то ли удивление.

Уголки губ Миши опускаются вниз, он хмурится и дерзкое выражение исчезает с его лица. Не знаю, причина того, что он тоже это осознал или того, как встревоженно прозвучали мои слова. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но тут в кухню входит папа, и слова застревают у меня в горле.

Несмотря на чистоту в помещение, отец по-прежнему выглядит неряшливо и неотесанно. На нем огромная клетчатая куртка, одетая поверх дырявой темно-синей рубашки, джинсы заляпаны краской, а на ногах ботинки – сейчас он работает маляром. Он не выбрит и выглядит немного мрачнее, чем при нашей последней встрече год назад, но его глаза ясны, не налиты кровью, и, хотя от него несет сигаретным дымом, но запаха алкоголя не чувствуется.

Увидев меня стоящей напротив стола, он спотыкается и хватается за дверной косяк.

– Срань господня. – Он внимательно смотрит на меня и моргает. – Что ты здесь делаешь? Я думал, ты не сможешь приехать домой на Рождество?

Я теснее прижимаюсь к Мише, словно он мой защитный механизм. Хотя я знаю, что отцу гораздо лучше, не так просто полностью забыть прошлое. Его пьянство. Его обвинения в смерти матери. Когда он даже не мог смотреть на меня, потому что ему было слишком больно.

– Да, у нас изменились планы, – отвечаю я и чувствую прикосновения пальцев Миши.

Папа отпускает дверной косяк и подходит к кухонному прилавку.

– Ну, я рад, Элла, – неуклюже произносит он, что случается часто, когда мы оказываемся рядом друг с другом. Он напряженно массирует шею, оглядывая чистую кухню. – Если бы я знал, что ты придешь, купил бы еды или еще что-нибудь.

– Все в порядке, – заверяю его. – Вообще-то мы остановились у Миши.

Папа переводит взгляд то на меня, то на Мишу.

– Это хорошо, наверное.

Между нами повисает молчание, и у меня не выходят из головы слова, которые мама написала о нем в дневнике. Как она не особо сильно радовалась своему предстоящему замужеству. Как ее мать не хотела, чтобы она выходила за него замуж. О ее подавленности. Знал ли он обо всем этом? Ведь однажды он сказал мне, что не всегда было все плохо, между ними существовало и что-то хорошее. Неужели причиной тому было сокрытие от него депрессии и мрачных мыслей? Так ли у меня происходит с Мишей: я не могу поговорить с ним о своих страхах перед замужеством и о совместном будущем.

Наконец Миша откашливается и тычет меня локтем в бок.

– Кстати. – Я отгоняю мысли прочь. – Вообще-то мне нужно тебе кое-что сказать.

Папа в замешательстве прислоняется к столешнице и складывает руки на груди.

– Ладно.

– Помнишь, пару недель назад я сказала тебе, что мы с Мишей собираемся пожениться? – Я потираю камушки на кольце, стараясь скрыть нервозность в голосе. Даже не знаю из-за чего я нервничаю, помимо того, что опасаюсь слов и поступков отца, которые могут разрушит то удивительное настроение, в котором прибывала в последнее время. Наверное, это никуда не исчезнувшие шрамы моего прошлого приводят к беспокойству.

Папа кивает.

– Да, помню.

– Мы собирались пожениться в Сан-Диего, но решили вернуться и провести свадьбу здесь, – сообщаю ему. – На самом деле она пройдет в эти выходные, на Рождество.

Его глаза расширяются, а затем спускаются к моему животу.

– Элла, ты не... – он бросает на Мишу неприязненный взгляд, выпрямляется и оглядывает кухню, избегая встречаться с нами глазами и выглядя еще более смущенным даже для него. – Ты не…

Когда до меня доходит, о чем он думает, я кладу руку на живот.

– Что? Нет. Я не... я не беременна. Боже. – Не могу поверить, что он так подумал. Я была осторожна и год сидела на таблетках.

Он хмурится, явно оставаясь при своем мнение.

– Ладно.

Миша посмеивается себе под нос, и я, прищурившись, смотрю на него.

– Не смешно, – фыркаю я, но еле сдерживаю готовый прорваться наружу смех. Понимаю, что в этом нет ничего смешного, особенно после того, как выяснила, что родители поженились из-за маминой беременности Дином, но тем не менее мне смешно. Он ведет себя как отец, и это забавно, потому что мне уже двадцать лет, и впервые он хотя бы отдаленно приблизился к этой роли.

– Клянусь, что она не беременна, мистер Дэниелс, – уверяет его Миша, метнув быструю усмешку в мою сторону. – Мы просто решили, что пора пожениться.

Мистер Дэниелс? Я открываю рот. Неужели?

Миша небрежно пожимает плечами, с невинным взглядом смотрит на меня и шепчет: Что?

Папа поочередно переводит взгляд с меня на Мишу.

– Но вы... вы так молоды.

– Как и вы были с… мамой, – нерешительно замечаю я, потому что мои слова идут в разрез того, в чем я пытаюсь его убедить, но он не знает, что мне известно о беременности мамы, когда они поженились.

– Да, но... – папа замолкает, уставившись на заднюю дверь. – Но тогда все было по-другому... между твоей мамой и мной... все было сложно.

– Потому что она была беременна. – Я признаюсь, что мне все известно, не в силах больше скрывать правду. – Мамина мама ... моя бабушка прислала мне коробку с ее вещами, и в ней был... мамин дневник.

Между нами повисает молчание, во время которого мне становится слышно дыхание присутствующих и заведенный двигатель на улице.

– Это не твоя бабушка прислала, – сообщает папа с тяжелым вздохом и разводит руки. – Да, посылка от нее, но не она отправила ее тебе. Это сделал ее адвокат.

– Ее адвокат? – в унисон спрашиваем мы с Мишей.

Папа кивает, вид у него очень встревоженный.

– Она умерла около месяца назад, и, наверное, в доме престарелых обнаружили коробку с твоим именем. Адвокат, который занимался ее завещанием, звонил мне и искал тебя, чтобы отправить вещи.

Она умерла? Я слегка шокирована и испытываю печаль, что странно, потому что я никогда не говорила с этой женщиной. Но все же она была моей бабушкой.

Не знаю, как на это реагировать: я ведь совсем не знала ее, и мне от этого немного грустно. Я даже на короткую секунду задумалась о знакомстве с ней, когда прочитала ее записку в коробке, а теперь такая возможность исчезла.

– Почему ты не предупредил меня? – спрашиваю отца, и Миша в попытках защитить придвигается ближе ко мне, будто чувствует, что должно произойти что-то плохое.

Папа достает сигареты из кармана пиджака.

– Потому что с тобой трудно говорить об этом... особенно о смерти и некоторых людях.

– О моей бабушке?

– И о твоей матери ... это коробка с ее вещами, и я не был уверен, как ты отреагируешь или как я к этому…отнесусь.

Мой рот вытягивается в букву «о». Отец открывает пачку, вытаскивает оттуда сигарету, и засовывает ее в рот. Он хлопает по джинсам в поисках зажигалки и находит ее в заднем кармане. Закурив сигарету и вдохнув успокаивающее облако дыма, он становится более расслабленным.

– Это деликатная тема для нас обоих. – Он тянется через столешницу к пепельнице возле раковины. Постукивает сигаретой по боковой части и зажимает ее пальцами, дым наполняет всю комнату и затмевает восхитительный аромат корицы. – Но мой ... психотерапевт советует мне больше говорить об этом, особенно с тобой.

– Ты посещаешь психотерапевта? – удивляюсь я. – С каких это пор?

Он с сомнением смотрит на Мишу, потом засовывает окурок в рот и делает еще одну затяжку.

– Месяц. Мой наставник решил, что это хорошая идея. – В его кармане звонит телефон, и он поднимает палец. – Секундочку, – произносит он, доставая его. Смотрит на экран, отвечает и выходит из кухни.

– Боже, неужели все Дэниелсы действительно с придурью? – бормочу себе под нос. – И он тоже ходит к психотерапевту? Сперва мой брат, затем я, а теперь и отец. Это может стать нашим семейным девизом: вливайся в мою семью и у тебя снесет крышу, да так, что для восстановления потребуется помощь мозгоправа. – Я смотрю на Мишу.

– Даже не думай об этом, – предупреждает он. – Ты не сумасшедшая и мою жизнь не разрушишь. Ты все испортишь, если покинешь меня.

Его слова напоминают мне, что я больше не тот человек, который отталкивает людей. Он нужен мне, а я нужна ему.

– Я никуда не уйду. Обещаю. – Я шумно выдыхаю. – Но не мог бы ты дать мне минутку? – прошу его. – Думаю, мне нужно поговорить с отцом наедине.

Кажется, ему не хочется этого делать.

– Ты уверена? Потому что я не против побыть рядом, даже если это означает терпеть неловкость твоего отца.

Я киваю и успокаивающе сжимаю его руку.

– Я просто хочу спросить его кое-что о маме, и думаю наедине ему будет легче ответить на мои вопросы.

Миша остается неподвижным еще несколько секунд, а затем, кивнув, отступает, держась за мою руку, пока мы не оказываемся достаточно далеко, чтобы наши пальцы разъединились.

– Если ты не вернешься через час, – предупреждает он, открывая заднюю дверь и впуская в дом снежинки снега и холодный ветер, – я вернусь за тобой.

– Миша, что по-твоему может произойти? – шучу я. – Это всего лишь мой отец.

Он пристально смотрит мне в глаза, не произнося ни слова. Между мной и отцом частенько происходили болезненные, обидные вещи.

– Хорошо, увидимся через час, – обещаю я, он выходит, натягивая капюшон на голову, и закрывает дверь.

Я выдвигаю стул и опускаюсь на него, затем краду еще одно печенье из банки петуха. Запихиваю последний кусочек в рот, когда входит отец, сжимая в руке телефон.

Он смотрит на пустые стулья.

– Куда делся Миша?

Я проглатываю печенье и стряхиваю крошки со стола.

– Ушел ненадолго домой, чтобы мы с тобой могли поговорить.

– Да, нам нужно поговорить. – Он садится и смотрит на открытую банку петуха. – Смотрю, ты нашла печенье.

– Да, но кто их приготовил? – любопытствую я. – Ты?

Он качает головой и закрывает крышку.

– Нет, Аманда.

– Кто такая Аманда?

– Женщина, с которой я познакомился, когда лечился от алкоголизма.

– Она тоже бывшая алкоголичка? – спрашиваю я.

– Нет. – Он закатывает рукава и кладет руки на стол. – Она работает там секретарем.

– О, – восклицаю я. – Так... ты, типа, встречаешься с ней?

Он почесывает голову.

– Хм... вроде того... наверное.

– О, – снова повторяю я, не зная, что еще сказать. Так странно, что он с кем-то встречается, потому что он ведь мой отец и единственная женщина, которая была с ним рядом – моя мама, но опять же, их отношения были непростыми. – Это она убралась в доме?

Его рука опускается с головы на стол.

– Нет, это сделал я. А что?

Я пожимаю плечами.

– Просто интересно. Выглядит мило.

Он смотрит на меня так, словно хочет что-то еще сказать, но потом меняет тему разговора и расслаблено откидывается в кресле.

– Так что же было в коробке? – настаивает он. – Я знаю, что это вещи твоей матери, но что именно там было?

– Мамин дневник и еще кое-какие вещи: рисунки и фотографии. – Мое сердце внезапно учащенно забилось, и я делаю паузу. – Я не знала, что она любила рисовать.

Он печальным взглядом смотрит на стол.

– Да, когда была моложе, – тихо отвечает он. – Но она прекратила вскоре после нашей свадьбы.

Так трудно говорить об этом вслух, задавать ему вопросы, но я заставляю себя продолжать, потому что хочу знать – понять.

– Почему?

Когда он поднимает взгляд, его глаза слегка увлажнены.

– Потому что перестала получать от этого удовольствие, и в рисование не было смысла, по крайней мере, так она мне говорила.

Я очерчиваю рисунок дерева на столе, разглядываю его – не могу сказать ему в глаза то, что собираюсь.

– Ты как-то сказал мне, когда я... когда подвозила тебя в реабилитационную клинику, что не всегда дела шли плохо. Но когда было хорошо? Я знаю, что ее состояние постепенно ухудшалось, но сколько я себя помню мама постоянно выглядела грустной.

Некоторое время он сохраняет молчание, и я переживаю, что расстроила его. Но когда поднимаю на него взгляд, он смотрит на меня, словно я – человек, а не болезненное напоминание о женщине, которую он когда-то любил, как он обычно смотрел на меня раньше.

– В том, что касается твоей мамы, ничто не бывало на сто процентов нормально, – напряженным голосом говорит он. – Но вначале у нее случалось больше взлетов, чем падений. И ее...приступы... они были редкими и с долгими перерывами между ними.

– Она когда-нибудь была счастлива?

Ему снова требуется время для ответа.

– Порой бывала. Во всяком случае, я так думаю. Трудно сказать.

– Почему? – Однако, в глубине души, полагаю мне известен ответ. Потому что иногда трудно быть счастливым или даже признать, что ты достоин счастья, что заслуживаешь его, поэтому отказываешься от этого чувства, борешься с ним. Порой такие же мысли и меня преследуют, и мне они ненавистны, но я научилась справляться с подобными эмоциями...как мне кажется.