Текст книги "Дочь"

Автор книги: Джессика Дюрлахер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Я ощущал себя маленьким мальчиком (Максиком), но мне не было страшно, и при первом голе я вскочил вместе с папой, радостно крича. Впервые мой страх полностью совпал с чьим-то еще и потому переродился в высшую форму радости. И тогда я понял, что одна из важнейших целей в жизни – найти красоту в страхе. Я понял это благодаря тому, что был не один, но находился под защитой отца, что и стало существенной частью этой радости – не меньшей, чем сам страх. Наши страхи слились, и наше возбуждение совпало в унисон, так же как классическая музыка идеально противопоставляет себя чудовищно прекрасному уродству и пустоте Лос-Анджелеса.

В машине, затерянный среди отталкивающей наготы кирпича и бетона, в городе, который вовсе не был городом, с сердцем, полным раздумий о загадках Сабины, и с плачущим и смеющимся кларнетом Моцарта в качестве аккомпанемента я, впервые за много лет, снова стал самим собой.

Хотя и сам не мог бы сказать кем.

Пятилетним ребенком?

43

Сабина много раз таскала меня в Санта-Монику, одно из немногих мест в Лос-Анджелесе, где можно было прогуляться вдоль моря, послушать уличных музыкантов, заглянуть в книжный магазин, взять напрокат фильм. Променад привлекал туристов, особенно европейцев; это место, единственное в Лос-Анджелесе, напоминало им нормальный город.

– Почему ты поселилась здесь? – спросил я Сабину. – В этом ни на что не похожем городе, где нормально выглядит, кажется, одна улица?

– Не знаю. Может быть, как раз поэтому. И этот свет. В Европе темнее, а здесь всегда каникулы. Здесь совсем нет времен года. Погода почти не меняется – всегда ясно и солнечно. Но я не собиралась здесь остаться. Я просто забыла уехать. Тут время совсем не движется. Я не всегда отдаю себе отчет, что так долго здесь нахожусь.

– Почему так приятно не замечать времени?

– Потому что нет примера для подражания, нет истории. Здесь простор и дикость, здесь можно исчезнуть. И время меня не тревожит.

Проведя неделю в Лос-Анджелесе, я это понял. Голландия превратилась для меня в маленькое темное пятнышко во Вселенной. А голоса тех, кто остался на родине, приобрели смешной, как у героев мультфильмов, акцент.

Пространство обернулось временем, время – пространством.

К тридцатому декабря у меня пропало желание торопиться. В сознании стали неясно вырисовываться новые возможности. Можно сказать, постепенно, но отчетливо развивалось неприятие того мира, который ждал меня дома; никогда он не выглядел таким абстрактным, как теперь. Моя темная, бессмысленная, мертвая жизнь. Только родители маячили в сумраке, одинокие хрупкие куклы, тщетно пытающиеся привлечь мое внимание.

А что, если остаться здесь? Forever? [41]41
  Forever – навсегда ( англ.).


[Закрыть]Когда я впервые сказал об этом Сабине, она мне не поверила. Мы обсуждали это минут пять. Она засмеялась, чуть-чуть сердито – или испуганно, словно мой отказ понравился бы ей больше, чем мое согласие остаться.

Но разговор пришлось прервать, потому что позвонил Сэм.

44

Он говорил возбужденно, без свойственной ему иронии. Спросил, не у меня ли Сабина, но почему-то не стал звать ее к телефону. Казалось, он не удивился, скорее обрадовался, застав ее у меня.

Случилось несчастье, сказал он. Анна попала в больницу.

Это началось сразу после Рождества: она стала все забывать, бродила с отсутствующим видом. Несколько раз чуть не упала, – он говорил потерянно, словно извиняясь, как будто это он был виноват в том, что утром, занимаясь йогой, она упала в обморок. Когда она пришла в себя, то не могла говорить. Доктор почти уверен, что с ней случился удар, а может быть, и не один. Пока не известно, насколько это серьезно. И заговорит ли она когда-либо.

Сабина выхватила телефон у меня из рук.

– Сэм, мы к тебе сейчас приедем, – крикнула она.

Мне было слышно, как он ответил:

– Нет. Я в больнице. Лучше не надо. Приходите вечером, если хотите. Я буду здесь весь день, а вечером выйду пообедать. Дай мне Макса…

Я взял трубку.

– Макс, я только что сказал Сабине, чтобы вы приходили вечером. Доктор считает… Она ведь поправится, как ты думаешь? Не все же умирают от удара?

– Что думает доктор?

– Что с ней это может случиться еще раз, что если это произойдет сегодня ночью…

– Не надо об этом думать, Сэм. Не факт, что это случится, он только предполагает. Он сказал то, что должен был сказать. Эти врачи! Ты должен верить – Анна сильная женщина, это сразу видно… Держись. Речь может вернуться, ты знаешь об этом? Ты уверен, что нам лучше не приезжать сейчас?

– Нет, нет… Вечером, пожалуйста… Я должен вам кое-что отдать. Знаешь, Анна была так рада с тобой познакомиться. Она сказала: мне показалось, как будто это ты в молодости, такой прелестный, тонко чувствующий… до того, как ты… Боже мой, Макс, знаешь, она все эти годы была мне опорой. Без нее… Сорок лет!

– Дай мне его на минутку, Господи, Макс… – Сабина выхватила трубку из моих рук. – Сэм, все будет хорошо, слышишь? Что? – Ее глаза расширились. – О’кей… – Она снова отдала мне трубку: – Он хочет тебе еще что-то сказать. – Сабина села на диван и уставилась в пространство.

– Макс, а ты сможешь заказать для нас столик в ресторане? Где-нибудь рядом с больницей, на Третьей улице. Я смогу быстро туда добраться. Мне дали пейджер. В восемь, ладно?

Он отключился.

– Что он сказал?

– Я должен заказать столик в ресторане для нас троих. Недалеко от больницы.

– Ресторан? Он хочет идти в ресторан? Почему он меня не попросил?

– Из ресторана на Третьей улице он сможет быстро вернуться в больницу. Он хотел нам что-то отдать.

– Как он? Почему он все время говорил с тобой? Он ничего не хотел мне рассказать?

– Не знаю, Сабина. Может быть, почувствовал себя в конце концов виноватым. Оставь ему его печали, у тебя теперь есть я.

Она задумалась, казалось не слушая меня.

– А она может когда-нибудь поправиться, после удара?

– Некоторые поправляются.

– Макс?

– Да?

– Я никогда не оставлю Сэма в беде. Даже если он со мной не захочет разговаривать.

– Почему? – Я почувствовал приближение истерики.

И пугающая мысль пришла мне в голову. Что это за тайна, страшная тайна, которую мне нельзя знать? Я торопливо пытался найти хоть какую-то логику: Сабина узнала, что тот, кого она считала отцом, не отец ей. Поехала к человеку, который ей отец… А его жена возненавидела «ненастоящую» дочь… Но почему? И почему она мне этого не может рассказать? Нет, тут что-то другое.

Но зачем тогда все эти gêne, прыжки и гримасы? Я попробовал еще раз. Что, если она ему не сразу сказала, что она его дочь? А он уже был в нее влюблен? Он до сих пор в нее влюблен, это заметно.

Тогда это греческая трагедия, полная драматической двусмысленности, ответственность за которую ложится на рассказчика.

– Ты когда-нибудь хотела жить с ним вместе? Как муж и жена?

Ее глаза расширились.

– С чего ты взял? С Сэмом? Он невротик, не переносит несовершенства и импровизации, ему нужен порядок во всем, еда должна подаваться вовремя… У него всегда были шофер и экономка. Плюс жена – как часть этого. Я совсем не хотела такой жизни! Никогда. Все было хорошо так, как оно было. А что?

– Но…

– Что ты хочешь знать, Макс? Да, он мне нравился и нравится. Он быстро соображает. Талантлив. Умен. Когда я его встретила, у него была еще и огромная власть: он руководил самой влиятельной студией Голливуда. Он мне помогал во всем… Я его люблю, это не запрещено? И он меня любит.

Несмотря на небрежность, с которой она это сказала, я испугался.

– Как ты с ним встретилась?

Ее это, казалось, совсем не задевало. Она сосредоточенно копалась в сумке…

– О, это длинная история. Слишком длинная… Давай я расскажу тебе все в другой раз? Мне надо идти. Я заеду за тобой в половине восьмого, ладно?

45

Еще до Рождества мы с Сабиной договорились, что Новый год встретим с Изабеллой, ее швейцарской подругой, тоже фотографом. Мы должны были там ночевать.

Изабелла жила с любовником и тремя осликами на ранчо в Малибу, на Малхолланд. Сабина сказала, что такого дома я точно никогда не видел. Изабелла со швейцарской дотошностью удалила из дома все, что могло напоминать о двадцатом веке. Мы готовились посетить жилище первых колонистов: необработанное дерево и звериные шкуры на полу, тяжелые, грубые ткани из хлопка и льна, свитера из шерсти, пахнущей овцами, букеты сухих цветов.

– Это необходимо? Какая чушь. Там есть душ?

– Там есть и свет, и отопление, даже джакузи и сауна.

– А душ?

– Господи, не привередничай так. Да, душ тоже. И не один.

– А кровати? Тоже воняют овцами?

– Не знаю, пахнут, кстати, приятно. Овцами? Нет. Пахнет немного… сеном, кажется. Может, матрасы набиты сеном, не помню, но очень приятно!

– У меня сенная лихорадка, – пожаловался я.

– Она нас пригласила, Макс! Это хорошо! Будет замечательно. Там будет много людей!

– Боже всемогущий, зачем?

Кажется, я становлюсь похожим на папу, подумал я озабоченно.

Так подействовало на меня «лос-анджелианство» Сабины. Йога, медитация, поиски энергии и другие странности. Одновременно я тихо наслаждался своей ролью циника. Ее привязанность к New Age [42]42
  New Age («Новый век») – совокупность оккультных течений, достигла наибольшей популярности в 70-е годы прошлого века; другие названия: «Новая эра», «Эра Водолея».


[Закрыть]трогала меня больше, чем раздражала.

На самом же деле мне было все равно, куда мы поедем, – главное, мы с Сабиной встретим вместе ритуальный миг, после стольких Новых годов, встреченных мною в одиночестве.

Поэтому в тот день, тридцатого декабря, после звонка Сэма я купил муку и дрожжи, чтобы приготовить олиеболлен [43]43
  Олиеболлен – традиционное голландское новогоднее блюдо: круглые сладкие пончики с изюмом, орехами и цукатами; готовят в котле с кипящим маслом.


[Закрыть]на чугунной, слишком современной дровяной плите. Голландский сюрприз.

Этот пакет муки, по-видимому, никогда не будет распечатан.

46

Сабина появилась в половине восьмого, и мы сразу, даже не поцеловавшись, поехали к Сэму. Оба инстинктивно чувствовали, что нельзя терять ни секунды.

Обедать мы должны были в шикарном ресторане, который мне удалось отыскать, совсем рядом с больницей.

Сэм был одет, как всегда, аккуратно, но выглядел необычно. Что-то было не в порядке с прической: из-за того, что волосы были непривычно гладко зачесаны назад, нос его казался слишком большим. Яркий румянец пылал на скулах. Он как будто разом похудел. Наверное, не спал всю ночь.

Радостно пожимая нам руки, он расцеловался с Сабиной и со мной.

Когда мы захотели сесть, Сэм занервничал: «Нет, нет, подождите. Я еще хочу… Сабина, не принесешь ли ты кое-что из моей машины? Она запаркована в гараже под больницей. Номер 2001. Две коробки из „Кинко“ [44]44
  «Кинко» – американская копировальная компания.


[Закрыть]. Мне они нужны».

– Сейчас? – спросила Сабина удивленно.

– Да, они лежат в багажнике. Две большие коробки.

– Останься. Я схожу за ними, – сказал я.

– Нет! Я сама схожу.

Сэм посмотрел на нее:

– Ты не хочешь, чтобы Макс пошел?

– Нет.

Она покачала головой и удалилась, не оборачиваясь. «Я для Сэма все сделаю… у него есть право на это».

Я сразу понял, что в этих коробках.

– Кажется, я догадался, что там, – сказал я, когда мы остались одни.

– Правильно понимаешь.

Он пытался держаться спокойно.

– Не могу поверить. – Он глубоко вздохнул. – Последнюю неделю я был занят тем, что приводил все в порядок. Написать легче, чем распечатать на бумаге, должен тебе сказать. И еще копию сделать! Боюсь, я не в ладах с техникой.

– Ты должен был позвонить мне. Разве я не сделал бы это для тебя? – сказал я, зная, что ничего из этого не вышло бы. Сэм не тот человек.

– Нет. Я должен был сам привести все в порядок. Я собирался привезти вам рукопись завтра. Тридцать первого декабря… Ладно, пусть будет так. Вы получите ее сейчас, оба. Ты понимаешь: важно, чтобы ее получила Сабина.

Мы замолчали.

– Нет нужды прямо здесь начинать читать. Позже. Я бы даже предпочел, чтобы ты прочел это, когда вернешься в Голландию. И прошу тебя вот о чем. Там, где я поставил вопросы, ты должен проверить факты… Договорились, Макс? Я хочу, чтобы все было точно.

Я обещал все проверить.

Мне с самого начала было любопытно, что у него получится, теперь путь к отступлению был отрезан. Как он это написал? Что сказать ему, если это плохо, по-любительски, фальшиво, неряшливо?

Сабины не было почти двадцать минут, она появилась, держа коробки на руках, словно ребенка.

– Машина стояла Бог знает где. И до чего же они тяжелые…

Мне показалось, что в ее глазах мелькнуло осуждение, но она больше ничего не сказала.

– Куда их поставить?

Я забрал у Сабины коробки. Хотел поцеловать ее, но она на меня так посмотрела, что я не посмел.

– Положи их на стол возле меня, Макс, – сказал Сэм севшим голосом.

Взволнованно посмотрел на Сабину. Потом встал.

– Сабина, знаешь, что это? – спросил он как-то неловко.

– Догадываюсь, – улыбнулась она, сдержанно, немного испуганно.

– Открой.

Он волновался, глядя, как она поднимает крышку.

На ее лице появилась невеселая улыбка.

– «Долгий путь до The Milky Way [45]45
  «Млечный путь», название киностудии Сэма ( англ.).


[Закрыть]», – прочитала она. – О…

Они стояли у стола в заполненном людьми ресторане. Сэм заговорил, глядя на нее:

– Сабина, ты, конечно, не знаешь, как долго я готовился к этой минуте… хотя сегодня все совсем не так, как я планировал, – Анна в больнице… – Его голос дрогнул. – Но, честно говоря, милая моя Сабина, все началось с тебя. Для тебя я проделал мой длинный жизненный путь еще раз. Без твоей любознательности эта книга, скорее всего, никогда бы не появилась. Жаль, что для того, чтобы ее начать, мне пришлось заболеть… – Сабина испуганно смотрела на него. – Я должен был написать эту книгу… – Он помолчал. – Может быть, сядем?

Сабина нервно рассмеялась. Они сели одновременно. Она взяла его за руку. У меня на минуту возникло чувство ревности, но Сэм выглядел таким несчастным, что я засомневался в своих невероятных умозаключениях. Похоже, я все это придумал.

– Господи, Сэм, я не подозревала, что это… что это так далеко зашло. Я думала, что… Что ты имеешь в виду, когда говоришь о моих давних расспросах?

Сэм молчал. Улыбка на его губах была едва заметной, казалось, из уважения к важности момента. Но когда он снова заговорил, то оказалось, что он вряд ли слышал, о чем она его спросила. В его голосе не было иронии – он звучал торжественно:

– Поэтому я передаю эту книгу тебе, моя упрямая интервьюерша. Четыре года работы, Сабина, четыре года тяжелой работы, и – я не могу сказать иначе – в этой рукописи вся моя жизнь! Не меньше! Я хотел… Я посвятил ее тебе, Сабина.

Он поднялся и, склонившись, обнял ее. Я услышал, что она всхлипнула, когда он на секунду спрятал лицо в ее волосах.

От неловкости я едва не начал аплодировать, но сразу опомнился, поднялся и пожал Сэму руку. Сабина осталась сидеть. Она глядела на Сэма без выражения, с безжизненной улыбкой на лице.

– Я думала… – сказала она, – ведь это твоя великая книга о Голливуде? Тогда она должна быть посвящена Анне?

– Конечно, и Анне тоже!

– Нет. Анне, и Лиз, и Бену, и Максу, всем? Ее нельзя посвящать мне одной.

Она говорила тонким голосом, словно собиралась заплакать. Или засмеяться? На ее лице ничего нельзя было прочесть, но, кажется, Сэм что-то заметил.

Он ответил коротко:

– Конечно, всем. Это для всех, но я отдаю ее тебе. Ты знаешь почему.

Сабина испугалась. Она неловко вытащила рукопись из коробки и прижала к груди.

– Спасибо, Сэм. Боже… Я так рада за тебя… И ужасно благодарна, я сразу начну читать. Я удивлена, польщена… Сэм?

Он посмотрел на нее, очень внимательно:

– Да? Я думал, я надеялся, что ты будешь довольна… Ты рада? За меня?

Она кивнула:

– Конечно, я рада, очень рада! – Обняв его, она посмотрела ему в глаза, потом взяла за плечи. – Я правда рада. Только… такая невероятная неожиданность!

– Я прочитаю ее в Голландии, Сэм, когда вернусь. Хорошо?

– Мы об этом уже договорились.

Я смотрел на Сабину. Она казалась мне невероятно красивой. Но когда я коснулся ее руки под столом, она мягко меня оттолкнула.

Обед вышел праздничным, когда мы высадили Сэма у дверей больницы, Сабина поцеловала его в губы. Она сказала:

– До свидания, дорогой Сэм, ты герой, я горжусь тобой! Спасибо за все. Я благодарна тебе за все!

И расплакалась, впервые за вечер.

Я не нашел в этом ничего странного, я даже не расстроился.

47

Если я правильно помню, на обратном пути Сабина вела себя несколько агрессивно. Радио было настроено на рок-н-ролл и орало вовсю. Может быть, именно эта музыка помогла мне почувствовать ее душевный настрой.

О книге Сэма мы не говорили, хотя я прямо в машине начал ее просматривать.

Да, еще я сказал:

– Умираю от любопытства.

Она покачивалась и встряхивала головой в такт музыке. Вид у нее был озорной. Ясно было, что она не хочет об этом говорить. Заговорила она минут через десять.

– Что же теперь будет? – Она кричала, перекрывая шум музыки. – Ты и я, что с нами будет? Я здесь, ты там… А между нами целый мир…

Она просто сбила меня с ног.

– Разве это трудно устроить? Либо ты переедешь в Голландию, либо я найду себе здесь какую-то работу. Что-нибудь придумаем.

Мне тоже, помимо воли, приходилось кричать.

Она иронически приподняла брови:

– Мы что-нибудь придумаем? Год почти кончился. Все должно быть решено прежде, чем кончится год, иначе все пойдет неправильно.

Я приглушил радио.

– Что?

– Год кончается.

– Ну и что?

– Я хочу, чтобы ты сделал выбор.

Я считал, что уже сделал выбор.

– Не морочь себе голову, – сказал я.

– К концу года я должна знать, что и как будет.

– Это ведь не только от меня зависит?

– Но ты можешь остаться здесь? Или нам надо переехать. Скажи только, куда заказать билеты: в Шанхай или в Сингапур, в Пекин, Мексику? Ну как, Макс? Что ты об этом думаешь?

Что-то неприятное было в тоне, которым это говорилось. Ни энтузиазма, ни игривости, одна злость. И нетерпение.

– Если мы должны ехать, то почему не в Европу? Не в Голландию?

Я понимал, как жалко прозвучало название этого скучного, безопасного места, но именно туда мне хотелось сейчас больше всего.

– Главное, чтобы тебе было хорошо, да? Ничего не надо менять. Но я не согласна, я хорошо знаю Голландию. Слишком сырая, слишком холодная, слишком маленькая, – парировала Сабина.

– Для тебя это станет изменением жизни. Там все происходит не спеша – что так приятно, – сказал я. Но это ничего не дало. Наверное, следовало рассердиться. Но мне было за ней не угнаться, в этой ссоре я плелся позади, потому что не принял ее аргументов.

– Нет! Голландия – пройденный этап. Не поеду, не хочу, не могу.

В голосе Сабины звучала только злость, никакого намека на юмор. Я не верил своим ушам: она была в ярости.

И не было сил отвечать ей тем же.

– Тебе не обязательно переезжать сразу, – сказал я. – Ты можешь сперва приехать ко мне в гости, начать потихоньку привыкать, потом я приеду к тебе, мы будем приезжать друг к другу: то я к тебе, то ты ко мне… Так ведь можно, правда? Разве не об этом мы говорили?

– А новый мир, разве ты не мечтал о новом мире? – процедила она сквозь зубы.

– Заткнись! – сказал я. Абсурдность ситуации завораживала. Но я, по крайней мере, испытывал отвращение к драке. – Другая жизнь – возможно. Но новый мир? Не многовато ли будет? Утопия какая-то. Не знаю, Сабина. Мне не так важно, где жить. Но что это за новый мир? И почему ты делаешь из него проблему? У меня тоже есть какая-то работа.

– В Голландии ты – издатель. Я думала, ты хочешь писать.

– Я не могу писать. Разве я тебе не говорил? Подумай о Сэме! Я обещал издать его книгу.

– Если она хороша, и без тебя найдется издатель. Сэм должен оставаться здесь, с Анной.

Это ее непокорность так проявляется? Все дело в этом?

– Господи, Сабина, – сказал я. – Так нельзя. Разве ты не хочешь ему хоть чуть-чуть помочь? – Она промолчала. – Сабина! У меня тоже перед Сэмом какие-то обязательства. Ты ведь его любишь? Неужели, черт побери, я не могу раз в жизни заняться делом, а не всякой ерундой?

– Можешь сразу сказать, что не хочешь продолжать наши отношения.

– Господи, ну пожалуйста, не неси чушь! Ты ведь знаешь, что это не так! Я хочу тебя, я хочу быть с тобой… Но не могу же я в одну неделю перевернуть всю свою жизнь! Может быть, сперва обдумаем, как нам все устроить? Я готов ездить к тебе. А ты?

Она молча нажала на кнопку, увеличивая громкость музыки.

И молчала до самого конца поездки. Я тоже молчал. Я не знал, что ей еще сказать.

48

Сабина высадила меня у отеля.

– Я еду домой, – сказала она. – Ты можешь все как следует обдумать.

Я легонько хлопнул ее по спине, погладил по руке, чтобы она расслабилась. Вряд ли тут что-то серьезное. Так я считал.

Она не отреагировала.

– Созвонимся завтра, – сказала она.

Наверное, у меня было удивленное лицо. Я просто обалдел, мне было жутко обидно, похоже, меня пытались надуть. Я разозлился. И должно быть, подумал: вали отсюда, шантажистка. Но тут же запаниковал.

Я хотел что-то сказать, Сабина меня опередила.

– Не вздумай схитрить и появиться сегодня вечером. Я этого не хочу. Я должна все обдумать – одна.

То, как она это сказала, успокоило меня. Очевидно, именно это я надеялся услышать.

Выйдя из машины, я направился к дверям отеля. Сабина крикнула мне вслед:

– Пока, Макс! Я тебя люблю. Не беспокойся. Потерпи немного, завтра вечером поговорим! Пока!

Через мгновение она рванула с места. И, высунув в окошко руку, помахала мне.

Это было последнее, что я увидел.

49

Проблемы личного характера: именно так любит выражаться Якоб, но теперь я и сам так заговорил. Хуже того: именно это со мной случилось. Для меня это непереносимее, чем для других. Но у меня нет выбора. Я должен соблюдать формальности, не проясняя ситуации.

– Скажи же что-нибудь.

– Но ты засел в Лос-Анджелесе! Каким образом я могу это объяснить? Ты и сам мне ничего не объяснил. Ты болен? У тебя депрессия, о которой ты не хочешь говорить с дирекцией?

С чего это Якоб так наглеет? Я пока еще, черт побери, его начальник!

– Думаю, последней формулировки пока достаточно. Через несколько дней я буду знать больше. И тогда свяжусь с Еруном напрямую.

Ерун был директором концерна, в который мы входили. До сих пор мне не приходило в голову посвящать его в дела моего издательства. Пусть это останется «проблемами личного характера».

Я знал, что веду себя, как страус. Это не могло продолжаться слишком долго. Был уже конец января, и мое отсутствие в Голландии, судя по телефонным звонкам оттуда, с каждым днем делалось ощутимее. То, что я до сих пор сижу в Калифорнии, становилось все труднее объяснить. Задавались вопросы, росла паника из-за незавершенных дел, и, наконец, я услышал то, что сказал Якоб: «Так Дальше Не Может Продолжаться».

– Я пока ничего не говорил Еруну, но я волнуюсь, Макс. Пора сдавать в печать летний каталог, пора заказывать обложки для романов Краута, Ла Трене и Марайки Бодемфаар. Не могу же я продолжать общаться с тобой по факсу и сдерживать остальных. Появились новые авторы, которых я хочу тебе представить, чьи книги тебе надо прочесть… Я схожу с ума от разницы во времени, а что делать с новогодним приемом? Я его откладываю, откладываю, и уже январь кончается! Ты просто обязан вернуться!

Мне было приятно, что Якоб больше не упоминал среди накопившихся срочных дел книгу Сэма. Этот очевидный вопрос уже задавался много раз. И вопрос о будущей серии, которая включала полуисторические, полулитературные мемуары голландских евреев, уехавших в эмиграцию, план этой серии я так и не составил.

В ответ я мог только врать либо, заикаясь, бормотать извинения. Книги, которую мы не сможем опубликовать, для нас не существовало.

50

Самым непереносимым было вспоминать, как тщательно она все спланировала. Как она, черт возьми, все организовала. Размышления об этом порождали бешенство, которое было мне необходимо, чтобы пережить дни, последовавшие за ее исчезновением. Пережить первые дни нового года.

Но бешенство быстро перегорело. А за ним пришла паника, и появились вопросы, те же самые, хорошо знакомые по прошлому, и те же, уже пережитые чувства – или на этот раз то были лишь воспоминания о чувствах?

Тоска породила некую гибкость, словно я не мог больше так сильно чувствовать. Мне более неприятны были ассоциации с горем, чем само горе. Очевидно, я инстинктивно отгородил самые чувствительные места в своем сердце щитами, и понадобилось бы гораздо больше времени, чем две сумасшедшие недели с Сабиной, чтобы они с шумом рухнули и снова выставили меня нагишом под губительные удары судьбы. Удивляло лишь то, что какой-то из щитов ослаб.

51

Как правило, я просыпался поздно, выходил за газетой и после завтрака часами колесил на машине по городу, повесив мобильник на щиток. Вначале я каждый вечер обедал с Сэмом в «Калифорнийской пицце» неподалеку от больницы. Не то чтобы у нас было много тем для разговоров, но рядом с Сэмом я ощущал надежду, опору в странном, призрачном тумане, окутавшем все вокруг. Собственно, туман присутствовал и в реальности, потому что чудесная погода первых недель сменилась бесконечными дождями, к которым город не был приспособлен. Улицы превратились в сточные канавы: дождевой воде некуда было стекать, дома заливало, а в некоторые места воды набралось столько, что постройки тонули в ней.

Анна все еще не говорила. Она больше не могла контролировать лицевые мышцы, а застывший в ее глазах ужас перед возможностью потерять себя тяжело было видеть. Один раз я навестил ее, но, когда пришел во второй раз, она дала понять Сэму, что хочет, чтобы я ушел. И я ретировался, сгорая от стыда за собственное легкомыслие.

Первое время Сэм целые дни проводил с Анной в больнице, где она должна была оставаться, чтобы пройти полное обследование. А по вечерам я приходил, чтобы составить ему компанию, в пиццерию. Мы оба тихо надеялись на новости: телефонный звонок, какое-то объяснение.

52

После нашей странной ссоры мне не удалось толком заснуть. Поведение Сабины удивило меня и выбило из колеи; наконец, я был просто зол. Мне казалось, что я совершил ошибку. Может быть, нужно вернуться домой – и забыть об этой дурацкой ошибке.

Почему она распоряжается мною, почему пристает, как с ножом к горлу? Ради чего, ради кого? Это выглядело странно и нелогично – мы еще ни разу не обсуждали будущее серьезно. Ее желания и идеи изумляли меня. Или я просто плохо ее слушал?

В восемь утра я позвонил ей из отеля. Я хотел услышать ее голос.

53

У Сабины включился автоответчик, она не взяла трубку, хотя должна была понять, что это я. Я оставил сообщение, оделся и вышел на Уилширский бульвар, выпить кофе.

Стояла чудесная солнечная погода. Мой мобильник, прицепленный к ремню, безмолвствовал. В полдесятого я позвонил Сэму из кафе «Ньюсрум». С трудом выслушал его рассказ – мне было не до этого.

Анна произнесла его имя и впервые написала несколько слов на листке бумаги: «Я тебя люблю».

Голос Сэма дрожал от избытка чувств: он был горд, счастлив, потрясен до глубины души.

– Мы женаты уже сорок лет, Макс. Последние годы не были легкими, и для нее тоже. И после всего этого первое, что она написала… Удивительно, правда?

Меня поразило то, как он об этом рассказывал. Словно для Сэма это была такая же удивительная новость, как и для меня.

Или нет?

– А кстати, Сабина… Ты с ней, случайно, не разговаривал? – вдруг спросил Сэм. – Я хотел… она что-то уже прочитала?

– Нет, я с ней еще не говорил.

– Она дома?

– Думаю, что нет, – кажется, она собиралась в Сан-Диего, фотографировать.

– А ты-то где?

– Завтракаю в кофейне на Уилширском бульваре.

– Все в порядке?

– Все в порядке, Сэм.

– Если что-то случится, сразу звони, ладно?

Сэм, конечно, был старым показушником, но о такой чуткости, как у него, можно было только мечтать. Мне стало стыдно.

– Конечно. Буду держать тебя в курсе.

За это утро я прочел две газеты, купил три рубашки и две пары брюк (доллары были дешевы). Времени я почти не замечал.

В три часа пополудни я позвонил родителям, чтобы поздравить их с Новым годом. В Голландии была полночь. Я стоял посреди залитого солнцем бульвара и слушал папин растерянный голос:

– Макс? Боже мой, где ты? – Словно теперь, когда мне пришлось так далеко уехать, он выкинул из головы мои дела. Потом спросил: – Ну, и как, что-то получается с книгой этого старого зануды?

Мама спросила о Сабине, очень осторожно, словно боялась, что от ее любопытства Сабина исчезнет, как легкий дым.

– Все хорошо, – сказал я. – Она уехала в Сан-Диего.

Мама решила, что это в Мексике, и я услышал возмущенный рев поправлявшего ее папы. В Амстердаме гремели петарды и со свистом взлетали ракеты, и это мне тоже было слышно.

54

Без четверти пять солнце нырнуло в океан, окатив его множеством разноцветных огней. Я как раз ехал к Сабине и невольно наблюдал весь процесс от начала до конца. У меня не было настроения наблюдать заход солнца. Почему-то этот парад красок вызвал у меня неприятное чувство, словно я потерял что-то необычайно важное. Вселенная внезапно приоделась в великолепный костюм, небо было во много раз просторнее, чем в Голландии, и я не мог понять, то ли это – подготовка к грандиозному празднику, то ли – его конец. Меня, во всяком случае, не пригласили.

Когда солнце полностью погрузилось в океан, последние его лучи окрасили все вокруг в розовый цвет, и автомобили с горящими фарами помчались в быстро сгущающейся тьме по набережной, как вспугнутые звери, я понял, что главная ценность такого ежедневного аттракциона, как заход солнца, состоит в том, что, повторяясь снова и снова, он всякий раз – уникальное событие, величественная красота которого убеждает нас в том, что и мы должны всякий раз стремиться к тому, чтобы сделать свое дело лучше, чем прежде.

Для таких людей, как я, не существует ни комфорта, ни прощения. Мы слишком часто ошибаемся.

55

В десять минут шестого я добрался до Сабины. Ее машины не было на стоянке. Впервые за весь день мои дурные предчувствия обрели почву под ногами. Я почувствовал почти облегчение оттого, что можно было начинать волноваться.

Записка лежала на низком мексиканском столике. Начало подчеркнуто толстым красным фломастером: ДЛЯ МАКСА. Аккуратно прибранная комната. Гуру не было. Огненно-красный кофр тоже исчез. И полочки в ванной опустели.

Я подобрал письмо и сунул в карман. Я не собирался его читать. С меня было довольно. Я вышел из дому и поехал к себе в отель. Самолетов сегодня больше не было, я навел справки. У меня в холодильнике стояла бутылка водки. Ровно в двенадцать я спустил письмо в унитаз и налил себе первую рюмку.

56

Существуют ругательства настолько отвратительные, что я никогда их не использовал в отношении женщин. После седьмой рюмки они начали вылетать у меня изо рта, громкие и грубые, словно я был героем боевика. Потом я утомился, и мне сделалось дурно. Меня мучила все та же старая загадка: как мог кто-то, кого я так хорошо знаю, при ком жизнь становится совершенно другой, течет быстрее, проще, реальнее, напряженнее, – как мог этот человек бросить меня?

– Пусть все катится к чертовой матери, – громко сказал я. Я не испытывал ненависти к ней. Я ощущал усталость и опустошенность. Мне больше уже ничего не хотелось.