Текст книги "Дочь"

Автор книги: Джессика Дюрлахер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Я думаю, что для Сэма Анна и Сабина были неотделимы друг от друга, сплетены, неразрывно связаны. Сабина, без сомнения, считала его брак с Анной чем-то вроде обязательств друг перед другом, как и свою связь с ним. Во время болезни Анны ему пришлось отпустить Сабину – чтобы на старости лет стать честным.

Я знал, что он видит во мне союзника: мы оба были одиноки. Исчезновение Сабины только теперь стало для Сэма реальностью – и точно так же только сейчас он осознал Аннину многолетнюю защиту, исполненную любви к нему. «Неужели все мужчины настолько вторичны? – думал я. – И неужели эмоциональный конформизм свойственен исключительно мужчинам?»

На самом деле в проигрыше оказался только я, мне предстояла долгая жизнь. Сэму и тут повезло (удача, мазл, сопровождала Сэма всю жизнь), он был стар. Все обрушивалось вокруг меня, и я не знал, что делать. У меня не оставалось ничего, кроме ярости. Но и она начинала остывать.

7

Я остался сидеть на стальной табуретке в заднем ряду, остальные выходили из зала.

Кто-то подошел и сел рядом. Это была Лиза. Лиза Миллер-Зайденвебер. Лицо ее было красным и опухшим от слез.

– Привет, Макс, – сказала она. – Я так рада, что встретила тебя! Я вот что хотела тебе сказать: ужасно, что мама как раз теперь умерла, от первого же приступа. Мы так радовались за вас с Сабиной, мама и я. – Она заговорщицки подмигнула. – Мне трудно сюда приезжать, в Эл-Эй [52]52
  Эл-Эй – Лос-Анджелес.


[Закрыть]. Столько лжи, я не могу это перенести. Я уже давно здесь не бываю. Разве на Дне благодарения. Мама обычно сама к нам приезжала, а с отцом меня давно почти ничего не связывает.

Я знал об этом, но думал, что проблема возникла, когда дети повзрослели. Или из-за разницы темпераментов… Неужели я оказался таким близоруким – неужели Сэм оказался плохим отцом? Да, наверное, так оно и было.

– Как давно? – осторожно поинтересовался я.

Не уверен, что я хотел получить на свой вопрос развернутый, красочный ответ, к которому она, казалось, была готова. И узнать точную дату.

Но она ответила коротко, сдержанно:

– Долго. Лет пятнадцать… или шестнадцать? Если отец влюбляется в постороннюю женщину, разве ты не чувствуешь себя обманутым? Это ощущается как предательство, как измена – пусть ты и не замужем за этим человеком, но он – твой отец. Я его обожала, пока он был маме настоящим мужем. После того, что случилось, я больше не хотела его знать.

Я отметил, что ее чувства были точными и верными. И тут она мне наконец понравилась.

– У них что же, была явная, открытая связь? – спросил я из чистого мазохизма.

– Честно говоря, не знаю. Я думаю, она ему помогала, выказывала внимание, всегда находилась рядом, когда он работал. Во всяком случае, я точно знаю, что она делала больше, намного больше его личного секретаря. – Она помолчала, потом продолжила: – Я не хотела этого знать, это касается его жизни вне дома – он сутками пропадал на работе.

– Ты знала Сабину?

– Нет, конечно, нет. Я не хотела с ней знакомиться. Я с ума сходила из-за ее влияния на отца, из-за всей этой жизнерадостной ярмарки тщеславия. И из-за того, что внезапно война стала главной темой, постоянно всплывающей в разговорах. Об этом должны были сниматься фильмы – он разговаривал с пережившими войну, сыпал фактами, событиями, эпизодами, результатами расследований. Это, конечно, замечательно, но мы, между прочим, ничего не знали о том, что во время войны случилось с ним, нам он никогда ничего не рассказывал. Ей-то он рассказал все, а нас держал в неведении. Ясно, он думал, что мы, его американские дети, слишком легкомысленны, чтобы понять все это. Я сама сто раз пыталась начать с ним разговор, но он отмахивался, сердился. А потом я уехала.

Мне хотелось сказать ей, что мемуары Сэма вот-вот выйдут. Что он просто оберегал ее и Бена от слишком сильных переживаний. Но я промолчал. Я больше ни о чем не спрашивал, а она, к счастью, ничего больше не сказала.

Я с горечью думал о руинах, которые оставила за собою моя великая любовь.

Лиза заговорила снова:

– Вот почему мама так за тебя радовалась – все наконец-то сошлось. Для нее ты сразу стал вроде сына. Мама была наконец-то по-настоящему счастлива, но у нее совсем не оставалось времени, чтобы насладиться этим счастьем.

Я стал вроде сына? Для Анны? Я недооценивал Лизу. Она была не только прямодушна, она умела сочувствовать.

– Я удивилась, что Сабина не приехала. Это просто некрасиво. Папе, наверное, было бы приятно. Впрочем…

– Сабина уехала неизвестно куда, – сказал я, – пропала. Ты этого не знала? Уже давно. Мы думаем… я думаю… что она никогда не вернется. – Лиза глядела на меня в крайнем изумлении. Она ободряюще кивала, глаза ее широко раскрылись, словно помогая ей воспринять больше информации. – Она исчезла, – повторил я.

Я не хотел больше ничего говорить. Того, о чем не знал Сэм, Лизе знать не полагалось.

Она взяла меня за руку. Ее ладонь оказалась неожиданно горячей и мягкой. И я с удивлением почувствовал, что по моим щекам покатились слезы.

Она гладила мою руку, и когда я поглядел на нее, то увидел, что она тоже плачет. Мы остались совсем одни в опустевшем зале.

Потом – короткий поцелуй: мягкий и утешительный.

И я понял: все это так и не стало прошлым.

8

Назавтра я уезжал, несмотря на то что больше всего на свете хотел бы остаться в жарком Эл-Эй, стать другим, докопаться до смысла жизни.

Но я не мог позволить себе долгого отсутствия. Издательство. Книга Сэма. Вся та жизнь, которую я должен был двигать вперед.

В самолете я наконец принял решение.

9

– Госпожа Эдельштайн?

Чтобы впустить меня в дом, молодая, крепкая женщина отшвырнула с порога детский велосипед.

– Старуха Эдельштайн? Она переехала, в Стейнхауз, кажется, в дом престарелых. Мы живем здесь всего три года. Все бумаги наверху. Там и ее адрес. Заходите.

Ничего не осталось от старого, темного дома. Все заменили зелень и светлая береза, пестрые покрывала, детские игрушки и мебель из «Икеи».

Я неловко застыл посреди комнаты. В доме было тихо; дети, наверное, в школе или в садике. Часы с боем исчезли. А в доме Эдельштайнов их было полно.

Женщина спустилась по лестнице с адресом и телефоном дома престарелых. Я поблагодарил ее за хлопоты, снова едва не споткнулся о велосипед и заметил ее осуждающий взгляд.

10

– Эдельштайн? Я такой не знаю. – Нянька говорила с сильным дрентским [53]53
  Дрент – провинция на северо-востоке Нидерландов, в которой большая часть населения говорит на нижнесаксонском диалекте немецкого, отчего местный голландский язык приобретает специфическую окраску.


[Закрыть]акцентом. – Нет у нас здесь госпожи Эдельштайн. Чего-то вы напутали.

– Вы уверены? Эстер Эдельштайн, из Бордена. Она должна здесь жить. Проверьте, пожалуйста, еще раз.

– Но, господин Липшиц, я всех здесь знаю. Два года, вы сказали? Посмотрю еще раз, может, имя другое. Эстер… Эстер…

Она ненадолго замолчала.

– Госпожу ван Халл зовут Эстер. Живет здесь два года. Только навряд ли вы ее хотели видеть. Не знаю, что вам… А, ладно, можете попытаться…

– Что вы хотите сказать?

– Госпожу ван Халл зовут Эстер, только с ней трудно разговаривать. Сами увидите, пойдемте. У нее бывают, ну, просветления.

11

В маленькой комнатке с голыми стенами сидела старуха с длинными седыми волосами. Фото Сабины на стене свидетельствовало о том, что я попал по адресу. На портрете Сабине было не больше пятнадцати. Она казалась полнее, чем тогда, когда я видел ее в последний раз, волосы были короче, глаза – темнее. Подвижное лицо, пока еще ясное и безмятежное.

В большом книжном шкафу я увидел книги Мартина Гилберта [54]54
  Сэр Мартин Гилберт (р. 1936) – английский историк, автор биографии Черчилля, книг по еврейской истории и о Холокосте.


[Закрыть], Хелен Эпштейн [55]55
  Хелен Эпштейн (р. 1947) – американская писательница и журналистка, главная тема ее творчества – судьба европейских евреев.


[Закрыть], Ханны Арендт [56]56
  Ханна Арендт (1906–1975) – философ, писательница, во время Второй мировой войны бежала из Германии в США.


[Закрыть]… Телевизор был включен. Она страшно исхудала, но я все-таки узнал ее. Эстер ван Халл: должно быть, это ее девичья фамилия. Она смотрела на меня пронзительным взглядом, но, похоже, не узнавала. Мою протянутую руку она проигнорировала.

– Эстер? – спросил я.

На миг в ее глазах что-то блеснуло, но тотчас же она снова уставилась в пространство.

– Эстер, я – Макс Липшиц, друг Сабины.

– Сабина? Где Сабина?

У нее оказался неожиданно сильный голос.

– Сабины здесь нет. Меня зовут Макс, я специально к вам приехал. Госпожа Эдельштайн?

– Эдельштайна больше нет, – прошептала она.

– Что с ним случилось? – осторожно спросил я.

– Эдельштайн умер, Эдельштайна убили, он мертв!

Это она сказала громко.

– Эдельштайн был евреем, – добавила она.

– Кто его убил? – спросил я.

Она не ответила.

– Эстер?

Она молчала, продолжая глядеть в пространство.

– Я был у Лизы Штерн.

Она ничего не ответила, но, широко раскрыв глаза, уставилась мне в рот. И начала подниматься.

– Эстер, я виделся с Лизой Штерн.

– Да-да, теперь я знаю все! – Она погрозила кулаком. – Что он убийца, убийца! Подлый предатель! Я точно знаю! – Она уже кричала.

Какая-то нянька вошла в комнату и подозрительно посмотрела на меня, потом на нее.

– Все в порядке, госпожа ван Халл? – спросила она. – Может быть, вам лучше сесть?

– Пошла вон, лахудра, – бесстрастно ответила Эстер.

Нянька, качая головой, вышла. Эстер заговорщицки поглядела на меня. И я понял, что она не так безумна, как прикидывается.

– Они поджидают в коридоре. Они шпионят за мной. Погляди-ка, ладно?

Я выглянул в коридор. Там было пусто. Я вернулся в комнату.

– Эстер? Сэм Зайденвебер написал воспоминания.

Ее бледно-голубые глаза теперь смотрели на меня.

– Макс, – сказала она. – Ты правда тот самый Макс?

– Да, Эстер. Как у тебя дела?

– Боже мой, Макс, неужели ты до сих пор ее ищешь?

– Да, Эстер, я ищу ее. Я все еще ищу ее. Ты не знаешь, где она?

– Бедный Макс. Сабина никогда не вернется… – Она заплакала. – Оставь ее в покое, Макс. Я так долго ее не видела.

– Да, но… – Я понял, что так мне ничего не добиться, и спросил по-другому: – Кем был Эдельштайн?

Ее взгляд оставался ясным, голос стал выше и звучал нормально.

– Макс, – сказала она, – я могу тебе доверять? Ты действительно был у Лизы Штерн?

Я кивнул. Она пристально посмотрела на меня. Потом глубоко вздохнула:

– Тогда ты все знаешь.

– Да.

– Извини меня, Макс. За то, что раньше я никогда… Это было просто невозможно…

– Я понимаю, – к своему собственному изумлению пробормотал я.

– Ханс Эдельштайн погиб. Его убил в Заксенхаузене Миннэ ван Флиит. Миннэ Феддерс ван Флиит. Мой возлюбленный, мой муж. Он тоже сидел в этом лагере, Бог знает за что, даже боши обманули его ожидания. Я его любила, Макс, понимаешь? Я была влюблена в него! Что теперь с этим поделаешь? Влюбиться не в того, как может такое случиться? Простая физиология, вот что это было, вроде неизлечимой болезни, и я не хочу больше ничего знать. Он не выглядел мерзавцем, он мог быть невероятно нежным и милым, он был ученым, казался человеком, которого можно уважать. Но все эти годы меня мучили подозрения. Что-то было не так. Этот паспорт, с ним произошло что-то странное. Когда я узнала об этой бляди, с которой у него была связь, то решила докопаться до истины. И у меня хватило на это силы и ярости…

Она снова заплакала.

– Он был моей ошибкой, понимаешь? Никто этого не знает. Я никому никогда не рассказывала. Все началось с предательства. Он не хотел таким быть, я это точно знаю. Но стал таким! Он был несчастен – после того, как умер от какой-то болезни его брат, герой Сопротивления. Люди предают из стыда, из чувства вины, и его бессилие происходило оттуда же. С этого все началось. А потом он начал развивать идеи, которые привели к продолжению. Он был…

Она замолчала.

Я перевел дух.

– А Сабина? Сабина знала об этом?

Она удивленно поглядела на меня:

– Сабина не знала, ничего не знала. Сабина думала, что Ханс – то, что я ей о нем рассказывала. Я ведь тоже сначала ничего не знала. Только чувствовала: что-то там не так. Он был слишком молчалив. Его рассказы были слишком короткими, это так странно. Я чувствовала это, я пыталась облагородить его историю, пробовала понять – честно говоря, ради Сабины. Но все переменилось, когда я узнала о нем и об этой шлюхе – тогда я сломалась. Тогда я взялась за дело. Все разыскала, все вытащила на свет Божий. Поехала в Антверпен, к Юрию Эдельштайну. В Амстердам, в Архив Второй мировой войны. В Иерусалим, в Яд-Вашем [57]57
  Яд-Вашем – «Мемориал Катастрофы и героизма», музей и исследовательский центр Холокоста в Иерусалиме.


[Закрыть]. Почти год потратила на это. Было так трудно, я ничего не знала о нем и не хотела, чтобы Сабина заметила, чем я занята, пока я не буду во всем уверена. Пока не переверну все вверх ногами. Только когда у меня не осталось больше сомнений, я сказала ему все. И он сразу ушел. Только после этого я позвонила ей. Моей девочке. Ей одной я могла выложить мой позор, археологию моей несчастной жизни, моей несчастной любви. Когда я все точно узнала. «Приезжай домой, – сказала я ей. – Я узнала, что за человек твой отец». Она подумала, что я сошла с ума, но вытянула из меня всю историю, прямо по телефону.

Через несколько часов она приехала, со всеми своими вещами. И я еще раз ей все рассказала и показала. Фотографию Ханса Эдельштайна, приговор, который ему вынесли. Я дала ей послушать пленку с рассказом Лизы Штерн. Но она все еще не хотела мне верить. Она хотела все услышать от него.

– Когда это случилось, Эстер? В какой день недели?

Кажется, она меня не услышала.

– Она преклонялась перед ним. Она преклонялась перед своим отцом. А я обожала ее, и я не могла видеть, как она на него молится. Неудивительно, что она мне не поверила. Конечно, она не хотела мне верить!

Она терла глаза кулаками, как маленький ребенок, чтобы остановить льющиеся слезы.

– Ты лучше меня знаешь, что она тебе поверила, – сказал я. – Она поверила тебе сразу. Иначе она не стала бы забирать все свои вещи, так?

Она затихла и кивнула.

– А что мне было делать? – всхлипнула она. – Надо было промолчать?

Я спросил:

– И она нашла его, своего отца?

– О да, конечно. Она у нас упорная. Всегда была, совсем как я. Она с ним поговорила. И что бы ты думал? Он все отрицал. Наверное, благодаря этому она поняла, что ничего не должна была проверять, потому что поверила мне с самого начала. Что на самом деле ей не нужно было его признание. И с тех пор вела себя так, словно он умер.

Он уехал в Южную Америку и дал мне знать об этом. Я думаю, он боялся наказания. Я собиралась получить ордер на его арест, но быстро отказалась от этой идеи. Я не хотела – из-за Сабины. Он исчез, и я решила оставить все как есть. Она тогда уехала в Америку. Не хотела говорить почему. На самом деле, Макс, она ненавидит меня. Потому что я ее родила, потому что я его любила, потому что я ей лгала, потому что я слишком поздно все это… Это одна из причин, почему она осталась в Лос-Анджелесе. Она не хотела больше возвращаться.

– Но вы с ней разговаривали?

Она беспомощно посмотрела на меня:

– Она иногда звонит мне. Раз я у нее была, летом тысяча девятьсот девяностого. Тогда мы наконец поговорили. Но возвращаться назад она все еще не хочет.

– Когда ты последний раз с ней говорила?

Она беспомощно взглянула на меня, в ужасе от собственной забывчивости.

– Господи, я и не помню. Неделю назад? Или месяц? Не знаю.

– Она тебе не сказала, где она сейчас?

– Нет, об этом она никогда не говорит. С ней ведь ничего плохого не случилось?

– Эстер? Имя Сэма Зайденвебера тебе ничего не говорит?

Она кивнула, дважды. Я видел, как она устала. Но я уже не мог остановиться.

– Зайденвебер описал всю эту историю, Эстер. Получилась целая книга. Нынешней осенью она выходит.

Она потрясенно смотрела на меня. Потом взяла меня за руку:

– Сэм Зайденвебер посвятил свою книгу твоей дочери, Эстер.

Слезы снова побежали по ее лицу.

– Макс? – прошептала она. – Обними меня, пожалуйста, а?

12

После разговора с Эстер ярость моя исчезла.

Но что-то все еще мешало мне. Очевидно, столкнувшись с этим морем позора и вины, я почувствовал свое бессилие. Придется ждать, пока она не позовет меня, иначе у нас ничего не получится.

У меня все еще оставалось слишком много вопросов. Как узнать, какие чувства Сабина испытывала к Сэму? Не приняла ли она с глубокой печалью его offer [58]58
  Offer – предложение ( англ.).


[Закрыть]– после бесконечных поисков истины, после Vatersuche [59]59
  Vatersuche – поиски отца, стремление к отцу ( нем.).


[Закрыть]? Она что, Флоренс Найтингейл [60]60
  Флоренс Найтингейл (1820–1910) – английская сестра милосердия и общественный деятель, начавшая работу в госпиталях во время Крымской войны.


[Закрыть], Мария Магдалина или святая Сусанна [61]61
  Святая Сусанна, согласно легенде, обратила в христианство судей, которые пытались заставить ее выйти замуж за язычника.


[Закрыть]? Или все три разом?

Вряд ли я когда-нибудь все это узнаю. Ответы на такие вопросы обычно содержат лишь часть правды.

13

У Сэма появилась надежда на успех, и, я думаю, он этому обрадовался, хотя продолжал все те же взволнованные речи:

– Я пишу не для того, чтобы стать знаменитым, но для современных детей, хочу передать им наш опыт, дать урок на будущее. Кто я такой – не имеет значения для книги. В ней рассказывается об инстинкте выживания, который может оказаться сильнее, чем самое страшное, самое отвратительное зло…

Становилось поздно. «Франкфуртер-Хоф» напоминал бедлам. В центральном баре, набитом помешанными на книгах безумцами, было жутко жарко. Сэм выглядел бледным и ослабевшим, я подумал, что ему пора спать, мне и самому хотелось отдохнуть. За этот вечер я слишком много выпил, сделался сонным и тяжелым, и мне было трудно двигаться.

Я повел Сэма в номер. Он был тих, к нему вернулась странная серьезность, которую я заметил днем. Прихрамывая, он подошел к креслу, стоявшему в коридоре, у двери номера, и сел.

– Макс, я должен тебе кое-что сказать.

– Сэм, – с трудом выговорил я (опьянение поднималось и спадало волнами, но я старался сконцентрироваться). – Я тоже хочу тебе что-то сказать.

Он рылся в кармане, сердито, словно никак не мог найти то, что искал. А я говорил, стараясь не терять времени на собственные рассуждения. Я больше не мог обходить это молчанием.

– Ты знаешь, Сэм, я ведь раньше тоже хотел писать. Сабина всегда пыталась усадить меня за стол. И теперь я заканчиваю…

– Сабина звонила, – перебил меня Сэм.

Я стоял перед креслом, возвышаясь над моим старым соперником. В голове сразу стало пусто. Я присел на корточки:

– Где… где она?

– Она здесь, Макс, она во Франкфурте. Я еще днем собирался сказать тебе. Ее сообщение было на автоответчике в моем номере, я прослушивал его, когда переодевался. Она здесь, она оставила номер своего телефона. Я ей еще не звонил.

Я молчал. Мне стало холодно.

– Вот как, – сказал я наконец, – ты собираешься ей звонить?

– Нет. Послушай, Макс. Она хочет, чтобы ты ей позвонил. Она спрашивала, какой у тебя телефон. Она плакала. Сообщение было такое странное. Ее отец умер, сказала она и попросила прощения. Последнего я вовсе не понимаю. Может быть, дело в том, что она так долго была в отъезде и не давала о себе знать? И мы от этого страдали, беспокоились… В этом было что-то безумное, правда? Непонятное… но простительное, ты согласен? Потом она снова спросила, можем ли мы ее простить. Она говорила эмоционально, в ее голосе звучал страх. Я просто был потрясен, думал об этом весь день, но не мог выбрать время сказать тебе.

Он помолчал, глядя перед собой, потом заговорил снова:

– Самым странным во всем этом, конечно, было сообщение об отце. Мне всегда казалось, что он умер много лет назад.

Я ущипнул себя за ногу сквозь карман штанов. И ничего не сказал. Я молчал.

Сэм протянул мне записку с ее номером, медленно, словно бумага была налита свинцом. Я взял ее. Она была сложена аккуратным конвертиком. Похоже на письмецо с объяснением в любви. Я аккуратно развернул ее. Телефон был написан в самой середине листка, еще хранившего тепло внутреннего кармана Сэмова пиджака.

Сэм старался не глядеть в мою сторону, лицо его было замкнутым, может быть, просто от усталости.

– Лучше всего будет, если ты сам ей позвонишь, – сказал он. – Как бы от нас обоих.

И кивнул мне.

Я поднялся и обнял его. У него в глазах стояли слезы, у меня тоже. Сэм с трудом встал, отпер дверь и вошел в свой номер. Он не попрощался.

14

Я шел по бесконечным коридорам отеля к выходу на улицу, к своей машине. Ноги мои словно ничего не весили. Казалось, я вот-вот взлечу. Медленно-медленно ехал я через ночной Франкфурт к своему отелю. Машин было мало, город замер в ожидании утра. Просторные тротуары, тишина и неуловимое очарование.

У светофора, ожидая бессмысленного зеленого света, я включил мобильник. Неуклюжими толстыми пальцами стал набирать номер, который запомнил сразу.

На переднем сиденье, рядом со мной, лежала книга Сэма.

И я понял то, чего до сих пор не понимал: это была ее книга, ее работа. Это и есть принесенная ею жертва.

Мне страшно. Я больше не могу думать о будущем, но и прошлое мое пусто. Этот вопрос несколько недель звучал у меня в башке. Теперь он выплыл наружу, его больше не спрячешь: кто я такой, чтобы прощать ее?

Телефон зазвонил, я включил связь.

– Макс?

От испуга я выпустил руль, и меня бросило на встречную полосу. Машина, несшаяся мне в лоб, коротко просигналив, свернула в сторону. Я припарковался у тротуара.

А потом услышал свой голос, хриплый от табака и алкоголя:

– Сабина? Это ты…

И задыхающийся голос ответил мне:

– О…

А потом стало тихо. Я испугался, что она положила трубку.

Но через несколько секунд услышал, что на том конце линии кто-то беззвучно плачет.

Теперь я точно знал, что это она.

Очень быстро я почувствовал, как эти слезы очищают меня – вот, все очистилось. Сам я не плакал: я ждал, счастливый – непонятно отчего. Терпеливо ждал, пока она успокоится.

Это она. Это она всхлипывает.

– Ты где? – сказала она. – Макс? Где ты?

– Сабина? – спросил я и глубоко вздохнул. – Ты сможешь простить меня? Пожалуйста…