Текст книги "Письма мертвой королеве (СИ)"

Автор книги: Джерри Старк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– А, вот кто так настойчиво рвался ко мне на огонек. Ну, входите, коли сумели пройти, и дайте-ка мне на вас глянуть… – он не стал спрашивать имен гостей, но нахмурился в недоумении: – Братья Локинссон. Дева Рататоск. Полагаю, уж кому-кому, но вам заемная мудрость потребна менее всего. Загляните, как обзаведётесь потомством и седыми волосами, тогда потолкуем.

Троица переглянулась, запоздало смекнув: за ворохом быстро сменяющихся опасностей они просто не успели посоветоваться касательно того, как вести беседу с хранителем источника. Рататоск украдкой наступила Фенриру на лапу. Волкодлак тяпнул сводного братца за лодыжку, вынудив сделать шаг вперед. Слейпнир, поняв, что отдуваться за братские задумки опять придется ему, кашлянул, лихорадочно соображая:

– Достопочтенный Мимир не совсем верно понимает цель нашего появления здесь… Нам, э-э… мы не заслужили такой чести, как испить из великого источника, и меньше всего мы помышляли о том, чтобы сделать это… Мы… мы собирались просить…

– Молить, – страшным шепотом подсказала Рататоск.

– Да-да, именно молить, – подхватил Слейпнир, кивком поблагодарив девицу, – о величайшем одолжении – позволить набрать чашу воды для того, кто действительно в этом нуждается, – он перевел дух, чувствуя, как по спине градом катится пот, причем холодный. Стоило больше упражняться в риторике, тогда бы он сейчас не мямлил и не заикался, как неопытный оратор, впервые вышедший к требовательной публике. – Мы готовы принести клятву на железе, огне и крови, что не попытаемся сами воспользоваться водой источника, не позволим прикоснуться к ней никому недостойному или питающему грязные умыслы, – речь Слейпнира становилась все более гладкой и бойкой, – и вручим ее именно тому, для кого она предназначена – всю до последней капли.

– Складно излагаешь, – кивнул Мимир. – Ровно как папаша твой. Кстати, как он поживает? Давненько он ко мне не заглядывал. Ни он, ни старший ваш, Один. Должно быть, научились обходиться собственным умом.

– Локи женился, – сдержанно отозвался Слейпнир. – На асинье Сигюн, дочери Грима Стуролоссона, прозванного Тихим.

– Да? – удивился Мимир. – А чего тогда на свадьбу не позвал? Небось, праздновали так, что все миры дрожали?

– Локи и его жена сочли, что шумное застолье им не по душе. Церемония была очень короткой и почти без гостей, – разъяснил Слейпнир.

– Угу, – великан почесал заросший жестким волосом подбородок, подцепив пальцем тугую плетенку ожерелья. – Вот оно как. Что ж, жениться – дело хорошее. А у меня вот как-то не сложилось… – шумно принюхался и перевернул жарящихся над огнём рыб. – Так ради кого вы так усердствуете?

Фенрир боднул Рататоск лбом под колени. Слейпнир украдкой толкнул ее в бок, мол, настала твоя очередь. Белочка-оборотень набрала побольше воздуху, потупила глаза и подпустила в голос едва сдерживаемых рыданий, исполненных истинной скорби:

– Понимаете, речь идет о Гюльве…

– О Гюльве-вёльве? – уточил великан. – Эхх, какая девка была, пока в своем чароплетстве не увязла по уши. Огонь, не девица. Всего сама хотела добиться. Зачем бы ей на старости лет понадобилась колдовская водица?

– Помимо бабули Гюльвы, тут еще замешана Хель, сестра этих двоих оторвиголов, и Бальдр Одинссон, ну, вы его точно знаете… – Рататоск принялась в бессчетный раз излагать злосчастную историю, что погнала их в путь. Лососи тем временем окончательно изжарились, хозяин по доброте душевной поделился с гостями. Фенрир проглотил свою порцию даже не жуя, громко хрустя попавшими на зуб костями и пуская слюни. Рататоск говорила, ощущая, как горло покрывается изнутри шершавым слоем слежавшихся песчинок. Нет уж, если им опять выпадет рассказывать все сначала, пусть отдувается Фенрир. Он их в это втянул, а теперь прикинулся бессловесной зверюгой и сидит, чавкает без зазрения совести!

– Мы рассудили, что единственное, чего не изведала Гюльва – это обычной жизни, – завершила свою длинную повесть Рататоск. – Вдруг глоток воды из вашего источника дарует ей эту возможность… – она скосилась на Мимира и голос ее упал: – Мы ошиблись, да? Все было зря?

Великан довольно долго молчал. Плескались волны, пробираясь в распадках между камней, порождая гулкое, шепчущее эхо. Фенрир догрыз рыбью голову и улегся, пристроив острую морду на сапоге Слейпнира.

– Пойдемте-ка, – неожиданно позвал гостей Мимир, вставая. Великан направился в глубину грота, пронизанную отвесно падающими свозь расщелины в земле солнечными лучами, где камень неуловимо преображался в дерево, в заскорузлую кору, текущую тягучими слезами янтарной смолы. Там, в зеленом полусумраке летнего полудня, дремала кольцевая стенка высотой человеку по колено, старательно выложенная из плоских камней – обрамление легендарного источника. – Да, можно взглянуть. Только постарайтесь ничего туда не ронять и не дотрагивайтесь до воды, он этого не любит.

Затаив дыхание, Рататоск бросила боязливый взгляд за каменное ограждение. Рядом засопел Фенрир и удивленно хмыкнул Слейпнир.

Наполненный прозрачной водой источник был не очень глубок и насквозь просвечен солнцем. Над самым дном плясали песчинки, подкидываемые бьющим из земных недр родником. В водной толще висели отливающие золотом и зеленью рыбы, числом около десятка, с длинными плавниками и хвостами, похожими на прозрачные шелковые полотнища из Катая. С величавой медлительностью рыбки вершили движение по кругу, чуть пошевеливая плавниками, едва заметно приоткрывая жаберные щели и выпуская цепочку воздушных пузырьков.

– Я прошу прощения, – Слейпнир в недоумении подвигал бровями, – но где же… как бы это выразиться… где глаз?

– Какой такой глаз? – не понял Мимир.

– Как какой? Глаз Всеотца, отданный за право отведать воды из источника.

– Ох, – Мимир досадливо скривился, словно ему на зуб угодил камешек, – и вы туда же. Что, байка насчет сменянного глаза вышла такой прилипчивой, что в ней никто даже не усомнился? Да неужто я зверь какой, у своего друга глаз вырывать и тем более – швырять всякую окровавленную пакость в источник?

– Но тогда почему… – растерялась белка. – Зачем повязка и все остальное? – она прижала ладонь к лицу, намекая на Одина.

– Потому что мой старый друг не только глотнул здешней водицы, но и умылся ею, получив дар истинного прозрения, – с важностью ответил Мимир. – Теперь он зрит мир и живущих в нем такими, каковы они есть, а не такими, как они пытаются казаться. Вы только подумайте, как это тяжко – постоянно видеть сквозь иллюзии, понимать, кто на самом деле чего стоит. Поначалу Один пытался обходиться без повязки, но его рассудок не выдержал постоянной раздвоенности. Ну, и опять же, с повязкой оно внушительнее смотрится, – он утробно хмыкнул. – Один Одноглазый и Всеведающий, царь богов, а не просто ётун, решивший стать богом.

Рататоск невольно икнула. Всю жизнь она полагала, что история с глазом Одина – чистейшей воды истина.

– А копье, ствол Иггдрасиля и девять дней жертвоприношения? – жалобно заикнулась она. – Что, это тоже… немножко приукрашено?

– Правда от первого до последнего слова, – заверил ее великан. – Вы как, достаточно сметливы, чтобы не трепаться попусту об увиденном и узнанном?

– Ни слова, – кивнул Слейпнир. Его заворожили неспешно описывающие круги рыбки в чешуе, отливавшей старым золотом и весенней листвой. – Почтенный Мимир… к чему вы поселили в источнике рыбешек?

– Сами завелись, – отрекся великан. – Прихожу в одно утро, а они бултыхаются. Сперва шустро так метались туда-сюда, даже мальками обзавелись, а я их подкармливал. Мальки выросли и сделались вот такими. Плавают по кругу, ничего не жрут, но исправно толстеют и дохнуть отнюдь не собираются. Не то отупели вконец, не то настолько пропитались мудростью, что ничего им больше не надобно, – Мимир проводил взглядом неторопливо поднявшуюся к поверхности рыбу. – Я на них смотрю порой и думаю: вот она плывет, глаза выпучила… а может, на самом деле она постигает тайны Мироздания. Или усилием воли заставляет шелестеть листья на Иггдрасиле. Или катает солнце и луну по небу. Или отсрочивает наступление Рагнарёка. Я ж не ведаю. Я вообще тут навроде привратника, достойным подношу золотую чашу, недостойных гоню взашей. А что с вами делать – ума не приложу. Гюльва, опять же… Я ж ее совсем молоденькой знавал, такая была бойкая девчушка с косичками… – великан пригорюнился. – Не поможет ей эта вода. Сделает наподобие моей рыбешки. Всезнающей, всеведающей и совершенно равнодушной. Вот однажды соберусь с духом, выловлю их оттуда и запеку в угольях. С шалфеем и укропной травой. Забегайте попробовать, ага?

– Не надо, – пожалела рыбок Рататоск. – Пускай плавают. В роднике непременно должны жить рыбы. Кстати, если поймать одну и выпустить в обычной реке, она так и продолжит кружить и мыслить о вечном, или постепенно сызнова станет обычной рыбкой?

– Простая вода не содержит в себе растворенной мудрости, значит, рыбка утратит накопленную мудрость, – предположил Слейпнир. – Либо же щука слопает задумчивую рыбку… – он осекся, и его взгляд сделался несколько отсутствующим. В точности как у нарезающих бесконечные витки спирали рыб в источнике.

– Когда слишком много мудрости – это тоже скверно, – негромко вымолвил Мимир. – Излишняя мудрость распирает голову изнутри, все время алчет новых знаний и новых откровений, пожирает сама себя. Люди и боги стремятся прильнуть к источнику мудрости, единственному в Девяти Мирах, но никто не задается вопросом, бьет ли где-нибудь источник глупости…

– Но если так рассуждать, то любой ручей и любая река должны считаться именно им. Источником глупости, – осторожно, словно ступая по тонкому льду, предположила Рататоск.

– В своей великой мудрости любой умник способен обмануться… особенно если убедить его в том, во что он сам готов поверить… – подхватил Слейпнир. – Мудрая рыбка глупеет в простой воде… ведь так?

«Может, поэтому всемудрейший Один не пьет ничего, кроме медовухи? – гыгыкнул пребывавший в звериной ипостаси Фенрир. – Мудрость растерять опасается?»

Слейпнир молча пнул сводного брата в копчик.

– Вы бы о другом подумали, – перебил великан. – Вёльва скажет, мир изменится. Может, к лучшему, может, к худшему, но изменится. Он не будет таким, каким мог бы быть. Из-за вас. Вам отвечать, если что. И долго-долго жить, всякий день помня, что именно вы сделали мир таким, каким он стал.

– Но мы ведь не хотим ничего дурного, – возразила Рататоск. – Мы просто хотим помочь.

– Никогда еще на моей памяти искренне желание помочь кому-либо не доводило до добра, – хмуро заметил Мимир. – Впрочем, совет я вам дал, а запретить совершать собственные ошибки не в силах, – поднявшись, он грузно прошагал в дальний закоулок грота, где стояли несколько плетеных коробов. Открыл ближайший и достал из него кувшин грубоватой лепки, с высоким горлышком, толстым туловом и кривоватой ручкой.

– Делать-то тут особо нечего, а руки-то занять надо, – несколько смущенно пояснил он, вручая плод своих трудов Слейпниру. На круглом бочке кувшина были старательно выдавлены две руны, «манназ» и «лагуз». – Вы Гюльве-то первую попавшуюся под руку плошку с болотной жижей под нос не суйте. Для них, чародеек…

– Форма порой важна более содержания, – догадался Слейпнир. – Она должна верить, что это – ваш дар. Спасибо вам, достопочтенный Мимир, – он поклонился, и Рататоск поняла, каких усилий это стоило высокомерному отпрыску Локи. Слейпнир мало кого признавал достойным своего уважения, разве что Одина и леди Фригг. Собственного хитроумного и взбалмошного родителя, то ли отца, то ли мать, Слейпнир справедливо полагал источником всех мирских неприятностей. – Мы не позабудем ваших мудрых наставлений и будем поверять ими наши деяния… Фенрир, здесь тебе не твой трактир, чего разлегся? Вставай, пойдем.

Рататоск поймала себя на том, что совершенно не хочет никуда идти. Ей нравился и убаюкивающий плеск волн, и мерцание отраженных солнечных зайчиков на камнях, и неторопливое, но неизменное, как путь солнца и луны в небесах, кружение рыб в источнике. Сейчас она охотно бы согласилась провести так столетие-другое: привалившись к теплым камням и созерцая мерные извивы полупрозрачных рыбьих хвостов…

Фенрир ухватил ее клыками за подол килта и поволок за собой, как муравей – дохлую гусеницу. Она даже попрощаться с Мимиром толком не успела.

Над морем горел и плавился закат. Малиновые, золотые и синие тона перетекали друг в друга, волны с шипением набегали на берег и с неведомых высот слетел, медленно вращаясь, огромный ясеневый лист размерами не меньше десятка составленных воедино человеческих ладоней. Лист был темно-зеленый, с багровыми прожилками и яркой каймой желтизны. Рататоск невесть зачем подняла его за обломанный черешок, еще упругий и свежий. Слейпнир в некотором недоумении разглядывал кувшин, перекинувшийся человеком Фенрир обрадованно заявил:

– Ну, теперь-то конец мытарствам? Стоило за столько лиг бродить, чужих киселей хлебать, чтобы заполучить корявый кувшин и выслушать уйму ненужных советов?

– Не скажи, – осадил братца Слейпнир. – Любое странствие и любой поиск чем-то нас учат.

– И чему же оно тебя научило? – язвительно осведомился Фенрир.

– Лишний раз укрепило мнение о том, что ты как родился бестолочью, так ей и помрешь. Рататоск, – он повернулся к любовавшейся буйством закатных красок девице-оборотню, – Скажи, вот ты столько всего знаешь и слышишь… не доводилось ли сталкиваться с рассуждениями ученых мужей касательно того, что первично – слово гадателя или деяние мира?

– Не поняла, – затрясла головой Рататоск. Слейпнир выглядел не на шутку обеспокоенным. Что-то в речах Мимира заставило его встревожиться, но белка не могла постичь, что именно.

– Ну смотри, – попытался растолковать Слейпнир. – Вот вёльва Гюльва. Она сидит в своей пещере и варит зелья. Все сходятся во мнении о том, что она предвидит будущее. Но как именно она это делает? Изрекает пророчество, и мир послушно меняется согласно ее видениям? Какой же в таком случае силой должна она обладать… Может, потому вёльвы так редко предсказывают? Или же вёльва слышит некий божественный шепот, проницает разумом завесу несбывшегося – и описывает будущее таким, каким ему предстоит стать?

– Сле-ейпнир, – предостерегающе протянул волкодлак, – я как наяву предвижу, твоя умная голова вскоре разлетится вдребезги под напором слишком умных мыслей. Тебе дали хороший совет, вот и воспользуйся им.

– Подождите, – вмешалась Рататоск. Тревога Слейпнира оказалась заразной, и теперь белке-оборотню тоже стало не по себе, – а если Мимир прав? Если мы только все испортим?

– Да ну вас! – обозлился Фенрир. – Только трусы бросают задуманное на полпути оттого, что им черная кошка дорогу перебежала или сорока по левую руку с утра вспорхнула! Рататоск, ты же сама ныла с утра до вечера: кто, если не мы, им надо помочь, нельзя сидеть, сложа руки! Забыла, что ли?

– Ничего я не забыла, – взъерошила шерсть на хвосте белка. – Просто… просто я не знаю. Пророчества – не такая вещь, которой можно запросто разбрасываться. Пророчества меняют судьбы и перекраивают мир. Никто бы не посадил тебя на цепь, если б Один и следом за ним все прочие не уверовали в истинность грядущего Рагнарёка!

– Это слишком сложно для меня, – тряхнул буйной головушкой Фенрир. – Хватит болтать. Я иду к бабуле Гюльве. Постараюсь ее убедить выбраться из норы и проведать Асгард. Вы двое, наберите подходящей воды и топайте домой. Поднесете вёльве кувшинчик с ручьевой водой и скажете, что это и есть верное спасение от ее напастей. Только не отдавайте сразу, а только после того, как она выполнит обещанное. Сначала товар, потом золото, все как полагается.

Он сорвался с места, побежал трусцой вдоль прибрежной кромки, на ходу переливаясь из облика в облик, текучий и неуловимый, как ветер, огонь или снег.

Слейпнир с философическим видом покорности судьбе пожал плечами:

– Может, мы в самом деле слишком много размышляем вместо того, чтобы действовать… Нам возвращаться через Ётунхейм, а там протекает Вимур. Как полагаешь, сойдет он для наших целей?

Рататоск как наяву увидела холодную и быструю реку с каменистым дном и студеной водой, от которой сводит скулы и ломит зубы. Однажды она сидела на берегу и ждала кого-то, а он не шел и не шел, и ей было тогда так грустно и одиноко…

– Конечно, подойдет, – согласилась девица-оборотень.

Ётунхейм.

Старая Гюльва с удрученным видом ежилась на упавшем каменном обелиске подле входа в свое подземное жилище. Из черного зева пещеры неспешно выплывали клубы бурого с желтизной и на редкость вонючего дыма. Видимо, изготовление очередного чародейского зелья пошло не так – то ли мандрагора оказалась с гнильцой, то ли сушеных жаб недостало.

Почтенная Гюльва пребывала не в духе. На любезное предложение правнука с ветерком прокатить ее до Асгарда она ответила точным и метким ударом клюки по спине. Оскорбленный Фенрир взвизгнул и отскочил, а бабуля возмущенно затрясла сухоньким кулачком:

– Я тебе, дармоеду и проглоту блохастому, не какая-то из твоих гулящих девок! Ишь, чего удумал – чтобы я, потомственная вёльва, тряслась у него на хребте да последние косточки себе переломала! Нет уж, не на такую напал! Коли я по вашей прихоти вынуждена куда-то тащиться, я пойду, как подобает уважаемой женщине! Хеймдалль! – Гюльва вонзила кривую палку в податливую cухую землю. – Хеймдалль, оглох ты там, что ли, на старости лет? Открывай дорогу, кому говорят! Да я это, я, не померла еще, не надейся, – ведьма мелко захихикала.

Фенрир на всякий случай метнулся в заросли сухо шелестящих папоротников. Хеймдалля, бессменного стража и хранителя Радужного Моста, именовали всевидящим и уверяли, якобы он способен прозреть творящиеся безобразия в любом из Девяти Миров. На опыте отца и своем собственном Фенрир убедился, что слухи весьма далеки от истины. Может, прежде Хеймдалль и славился уникальной зоркостью, но теперь его талантов хватало лишь на то, чтобы углядеть крупные военные сражения в ближайших к Асгарду мирах. Мелких же ежедневных происшествий Хеймдалль не различал вовсе и, конечно, куда ему заметить укрывшегося в траве волка.

Никогда не стоит недооценивать противников, – повторял отец, и Фенрир накрепко усвоил его урок. С него не убудет смирно полежать в жухлой траве, любуясь на ниспадающее с небес радужное полотнище, переливающееся и искрящее так, что глазам больно. Биврёст уткнулся в вершину холма, ровнехонько промеж старых менгиров, и бабуля, кряхтя и ворча, поплелась по склону кургана.

Волкодлак проследил за тем, как старая колдунья ступила на мерцающую гладь моста и заковыляла вперед, одновременно продвигаясь вверх. Согбенная фигурка с клюкой постепенно уменьшалась, вызывающе-черная посреди радужных всплесков и ослепительного ледяного сияния. Когда вёльва вскарабкалась достаточно высоко, поравнявшись с вершинами сосен, сверкающий мост языком огромной ящерицы втянулся в низкие серые небеса, прихватив странницу с собой.

«Давно мечтал это проверить», – вскочив, Фенрир в несколько длинных прыжков достиг вершины холма. Там волк принялся усердно рыться в многолетнем слое перепревшей листвы, разбрасывая в сторону гнилые ветки, останки мелких животных и прочий лесной мусор. Ему пришлось выкопать довольно большую яму, прежде чем он наткнулся на искомое. Насчет золотых монет, сложенных в корзинку или сундук, конечно, было полное вранье, но самородок ему попался. Даже не один, а целый десяток. Крупные, тусклые, похожие на перекореженные куски окалины из кузнечного горна, они могли обогатить знающего человека – а глупец бездумно отшвырнет находку в сторону, так и не поняв, что наткнулся на легендарные корни радуги.

Фенрир сгреб найденные самородки в кучку и заботливо присыпал палыми листьями. Вдруг кому да пригодятся. Или он сам попозже вернется сюда и заберет добычу. Можно у двергов заказать для Рататоск новые бубенчики в косы. Золотые, чтобы пели птицами на заре. Ей понравится. Смешная она. Верит во всякие глупости. Но упорная, что твой разъяренный кабан. Ведь не унялась, пока своего не добилась. Теперь старая ведьма, скрипя суставами и бурча втихомолку, держит путь к Асгарду, и ему тоже пора вернуться в родное логово. Его «Рагнарёк», где всегда шумно и не протолкнуться. Где пахнет жарящимся мясом, в подвале дожидаются своего часа бочонки с выдержанным элем, а в кухне шугает поварят матушка Эста, удивительная женщина-дверг, решившаяся изменить родным подземельям ради солнечного света.

Асгард, Валаскьяльва.

Шаг за шагом, мимо неспешно плывущих миров и перемигивающихся в темноте звезд, мимо завораживающе-холодных полотнищ северного сияния, не глядя ни вправо, ни влево. Вёльва ковыляла, хмурясь, кривясь и бормоча под нос. Ведя затянувшийся спор с могущественными силами, повелительницей и заложницей которых она стала в тот день, когда отдала свою душу магии. Дважды Гюльва останавливалась, борясь с желанием вернуться обратно. Любопытство влекло ее вперед – что же такое умудрились отыскать эти взбалмошные юнцы, какой ценой намеревались оплатить ее слова? – здравомыслие в компании с дурным предчувствием нашептывали, что ничего-то она в этом Асгарде не забывала. Пусть все идет, как шло. Место Хель – в подземном мире, место Бальдра – рядом с отцом, женой и сыном. Ну да, она дала слово. Как дала, так и взяла обратно. Совсем, видать, дряхла стала и рассудком ослабела, коли пошла на поводу у шайки юных бездельников, у которых еще молоко на губах не обсохло.

Вот так, препираясь сама с собой, вёльва добрела до хрустальных стен Химинбьерга, подле которых Биврёст заканчивался, а вместо него тянулась блестящая серебром мостовая. Впереди высились гостеприимно распахнутые Солнечные Врата, по обе стороны убегали вдаль городские укрепления. Здесь всегда было многолюдно, но при виде сошедшей с Биврёста вёльвы праздное общество гуляк невольно раздалась в стороны. Послышались шепотки, причитания, встревоженные ахи и взвизги – все, что спокон веку сопровождало визит колдуньи в прекрасный Асгард. Кто-то опрометью кинулся к воротам, стремясь стать первым, кто принесет к подножию царского трона весть о приходе вёльвы.

«Дешевые трюки, просто дешевые трюки, прости меня великий Имир», – Гюльва нехотя тряхнула головой. Из уложенных пучком кос старой чародейки выскользнули костяные шпильки, седые космы взметнулись, подобно атакующим змеям. Ее окутал невесть откуда взявшийся черный плащ. Голодным волком взвыл налетевший порыв ледяного ветра, по лицам испуганных горожан хлестнула колкая поземка.

Вёльва поудобнее перехватила истёршуюся до шелковой гладкости рукоять верной клюки и, переваливаясь, зашагала вперед. Никто не рискнул стать у нее на пути, не осмелился приблизиться или хотя бы задать вопрос, но разрастающаяся толпа следовала в почтительном отдалении. Ведьма ковыляла, почти не обращая внимания на окружающие красоты – статуи, сладкоплещущие фонтаны, соперничающие друг с другом в богатстве и неожиданности убранства дома. Ей было не до диковин Асгарда. К тому же на старости лет Гюльва стала немного подслеповата. Ей это ничуть не мешало: чародейка точно знала, где что хранится в ее пещере, помнила все тропы в окрестном лесу и узнавала по запахам любые травы. И дорогу к Валаскьяльве, владению Одина, она тоже более-менее помнила. А то, что пару раз сбилась с пути и свернула не в ту улицу, так не ее вина. Всякий и каждый из асов нынче мнит себя вторым после Всеотца, возвели себе златых чертогов, понимаешь! Честной ведьме шагу ступить нельзя, чтобы не заплутать в треклятых перекрестках!

Гюльва боялась и гневалась на собственный страх. Да, она намеревалась слегка обмануть Одина, ну и что с того? Первое, что она затвердила, став чародейкой: никому не нужна правда. Когда к ней являлись за советом или предсказанием, она брала плату, бросала руны на чистый платок и всматривалась в вопрошающего. Магия крылась не в том, чтобы верно истолковать выпавшие руны, а в том, чтобы понять, чего на самом деле добивается этот ас, ван, мидгардец или ётун. Правильно определить его место в бесконечной паутине событий и деяний. Кого-то нужно удержать от ошибочного шага, кого-то подтолкнуть, кого-то просто выслушать. Они сами знали, какое решение принять, им просто требовалось одобрение свыше. Зловещее бульканье котла на огне, шелест крыльев летучих мышей и скрипучий голос ведуньи.

Единственный раз в жизни к ней снизошло Откровение. Вывернуло душу наизнанку, нацепило на манер рукавицы, лишив собственной воли и мыслей. Она стала разящим мечом в чужой руке и гласом Судьбы, пустым кувшином, который внезапно до краев наполнился пенящейся хмельной брагой.

Гюльва не запомнила слов, что истошно выкрикивала, таращась слепыми глазами на равнодушное солнце. Потом ей пересказали и показали свиток с записью ее пророчества. Читая, Гюльва едва удерживалась от желания озадаченно поскрести в затылке. Она не могла уловить потаенного смысла этих кеннингов, как не могла постичь речей на незнакомом ей иноземном языке. Гюльва ощущала себя человеком, упавшим за борт корабля посреди бушующего моря, и чудом выжившим. Сохранившим смутные воспоминания о встающих до неба яростных волнах и видениях, мелькавших перед его воспаленным взором. Попробуй расспросить его подробнее, и все утратится. Уйдет, просочится меж пальцев.

Гюльва не хотела испытать это на своей шкуре второй раз. Тогда она была куда моложе, крепче духом и телом. Сейчас… Сейчас она стара. Да, она держится, но годы берут свое. Даже золотые яблоки Идунн не в силах возвратить ей ушедшую молодость, но лишь продлевают ее опостылевшую жизнь. Она как старая уставшая лошадь на крупорушке. Бредет вперед, толкая тяжелый ворот, потому как ничего другого не умеет.

Выходя на просторную площадь перед чертогами Одина, вёльва точно знала, что собирается сказать. Ее предсказание будет кратким и ясным. Без всяких двусмысленных толкований. Чтобы все поняли и ни у кого не возникло вопросов. Она будет говорить о том, чего добивались эти молодые глупцы. Позволить Бальдру увидеться с Хель. Разрешить Хель хоть ненадолго вернуться в мир. Дальше пусть сами выкручиваются. Чай, не маленькие. Она вернется на свой курган, ведь она чужая посреди всей этой холодной сияющей роскоши и воплощенного совершенства. Ах да, внучек еще твердил, якобы они сумели выполнить ее условие. Смешные. Ну что во всех Девяти Мирах способно удивить и поразить старую женщину?

Новость о ее приходе достигла царского обиталища первой, намного опередив почтенную провидицу. Стража торопливо распахнула золотые двери перед неказистой старушенцей в плаще, напоминавшем то поеденную молью тряпку, то грозовую тучу. Эйнхерии в крылатых шлемах уже намеревались грянуть в трубы в ознаменование ее появления, но дряхлая карга столь грозно зыркнула по сторонам, что звук в серебряном горле труб увял, толком не родившись. Толпа асгардских обывателей текла следом, расплескавшись по покоям. Никто не пытался их задержать – в конце концов, не так часто удается собственными глазами узреть настоящую вёльву! Это же событие, достойное занесения в летописи и саги! Последний раз пророчица являлась давным-давно, когда Один был гораздо моложе, а стена вокруг города асов только-только строилась.

Колдунья, стуча клюкой, поднялась по трем широким мраморным ступенькам, войдя в чертог Согласия, отведенный под церемонии с участием большого количества посетителей. Под ногами у нее переливался сотнями оттенков зеленого и золотого выложенный мозаикой Иггдрасиль в окружении Девяти Миров. Высоко над головой смыкали золотые ветви колонны, выполненные в виде ясеней и дубов, а перед собой Гюльва узрела царское семейство, вышедшее ей навстречу. Колдунья беззвучно хмыкнула: вот, должно быть, поднялся переполох! Эх, надо было поддаться на уговоры внучка и усугубить сумятицу, лихо ворвавшись в мирный Асгард верхом на белом волке. Тот-то бы все забегали, то-то засуетились! Принялись бы спешно готовиться разом и к войне с огненными великанами, и к концу света.

– Мира и процветания дому сему, – надтреснуто провозгласила вёльва.

– Почтенная… э-э… вёльва, – Один выступил навстречу старой чародейке. Правое веко Всеотца слегка подергивалось. Самую малость, никто не заметит, кроме стоящих рядом. Жили себе, не тужили, а тут – вёльва! Никто из гильдии провидиц уже которое столетие носу в Асгард не кажет. Думали, они там перемерли все, ан нет – является! Сама на старую жабу смахивает, песок из всех щелей сыплется, а глянет порой так, что невольно дрожь пробирает. – Мы, э-э…

– Счастливы приветствовать вас в Асгарде, – завершила речь супруга леди Фригг. Старая чародейка досадливо покосилась на царицу. У асиньи Фригг имелись неплохие задатки к тому, чтобы с возрастом, пройдя положенные круги посвящений и развив свой дар предвидения, занять место среди вёльв. Но Фригг предпочла магии выгоднейшее замужество, титул и детишек. Вот они, красавчики, как на подбор, одни сыновья – неразлучный с молотом Тор, задиристый остряк Хермод, признанный байстрюк, молчаливый и добродушный увалень Видар. И младшенький, из-за которого закрутилась вся полоумная свистопляска, Бальдр. – Уповаем, что вы принесли добрые вести, и сожалеем, что вы так редко навещаете нас… ведь мы всегда рады вам, досточтимая госпожа. Входите же, разделите с нами хлеб и мед, – Фригг повела рукой. Гостеприимный жест ее был плавен, красив и отточен до последней мелочи многими годами упражнений.

– Благодарствую, – буркнула Гюльва. – Только недосуг мне лишние разговоры разговаривать, чужое время тратить. Нынче был мне сон, – толпа притихла, неловко звякнул оконечьем копья по мрамору замешкавшийся стражник. – Услыхала я речи, достойные царского слуха, оттого и отправилась в дорогу дальнюю… – вёльва потихоньку шевелила пальцами, сжимающими клюку. Незаметные движения не сделали ее скрипучий голос подобным грому гремящему и молнии разящей, но на краткое время позволяли обрести возможность полностью завладеть вниманием каждого из слушающих. Любой из пристально глядящих на нее асов и асиний мог бы потом поклясться, что зловещая старуха горбилась прямо у него за плечом, вкрадчиво нашептывая прямо на ухо:

– Сидя в пещере

Ведала многое.

Прошлого тени,

Грядущего знаки.

Мертвая дева

Стала под солнцем,

Витязю руку

Свою посулила.

Копьеметатель,

Света хранитель…

Сила вошла в нее, как зазубренная стрела вонзается в живую плоть – мгновенно, остро и больно, так больно.

«Нет, не сейчас, только не сейчас! – взвыла Гюльва. – Не надо! Не надо, не хочу, нет, нет, нет…»

Слишком поздно. Она перестала быть, ослепла и оглохла, став овеществленным голосом Судьбы. Натягивающиеся нити вынуждали вёльву размахивать руками и открывать рот, выплевывая в содрогнувшуюся толпу окровавленные ошметки Будущего. Гюльва забыла все и вся, потеряв себя. Повторяли же ей наставницы: нельзя безнаказанно играть с Силами, что превыше нас. Откровение подхватило ее и поволокло за собой, в темноту, по бурнокипящей реке, безжалостно ударяя о камни, швыряя и переворачивая. Неведомые звери с рыком когтили ее, раздирая на части, змеи с шипением вонзали клыки ей в глаза. Она не могла кричать, не могла позвать на помощь, она могла только пророчить, срывая голос и теряя рассудок. Тысячи тысяч глаз смотрели на нее. Огненные хлопья падали с плачущего неба, сквозь дымные клочья летели в поисках добычи ястребы с железными когтями и клювами. Горели трава и деревья, полыхали города богов и смертных, гибли звери и птицы. Пламя и лед сражались меж собой, но не было в той битве ни победителя, ни пораженного, и бесконечно медленно падал сраженный в бою воин. Сквозь его ставшее прозрачным тело сияли звезды, и вставала за ним окутанная драным покрывалом тень. Поднимал сшитые из саванов паруса корабль, рычал огромный волк, от грозного клича содрогались в испуге земля и море…