Текст книги "Письма мертвой королеве (СИ)"

Автор книги: Джерри Старк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Помогите мне увидеться с Хель, – взмолился Бальдр. – Хотя бы один раз!

– Это невозможно, – отрезал Локи.

– Но для вас нет ничего невозможного! Вы всегда нарушали любые законы, любые порядки! Ручаюсь, можете нарушить и этот!

– Послушай, мальчик, – Локи переплел пальцы, уложил на них острый подбородок. На «мальчика» Бальдр не обиделся – с высоты прожитых Локи зим он действительно был сопливым мальчишкой. Щенком, едва научившимся держаться на лапах, не падая. Спасибо на том, что его вообще согласились выслушать. – Да, обо мне рассказывают чистую правду – я терпеть не могу, когда мне указывают, как и что делать. И неважно, кто берется указывать – Один, Вёлунд или сам Сурт Огненный. Но что касается Хель и ее владений… Один согласился сохранить ей жизнь на одном условии – никто из живых, богов или смертных, не войдет в ее царство. Не одна душа не выйдет оттуда, покуда время не укусит само себя за хвост. Никто и никогда больше не увидит Хель, – она на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, их переполняла черная, удушливая тоска. – Думаешь, я позабыл о ней? С глаз долой, из сердца вон, так? Но, какая ни есть, Хель – мое дитя. Всякий день, всякую ночь я думаю, что с ней? Чем она стала – там, среди призраков, в мире, исполненном воспоминаний и несбывшихся чужих надежд?

От шепчущего голоса и темного взгляда становилось жутко. В углах просторного чертога закопошились тени, неуловимые, исчезающие, стоило только впрямую глянуть на них. Пламя в светильниках вытянулось к потолку и, потрескивая, начало гаснуть. Под ногами прошелестел ледяной, стылый ветер. Хотелось вскочить, перевернув стол, и бежать, бежать отсюда без оглядки.

– Локи, – тихо, но твердо окликнула Сигюн.

Наваждение схлынуло. Локи потряс головой, круговым движением пальцев потер виски, отхлебнул из кубка.

– Нет, нет и нет, – повторил он. – Эта сделка из тех, которые даже я не рискну нарушать. Дети… дети – это то немногое, что у меня осталось. Их не трогают, пока они не напоминают о себе. Пока сидят тихо и ни во что не встревают. Ведь даже ты наверняка слыхал, что такое мои детки.

Бальдр молча кивнул. Как не знать. Все в Асгарде слышали о грозном пророчестве старой вёльвы.

– Но предположим, – Локи переглянулся с Сигюн, явно преисполнившейся сочувствия к Бальдру, – только предположим, что тебе удалось меня убедить. Мы доберемся до границ Нифльхеля… и что дальше? Мост через Гьёлль нам не перейти. Его вообще никому не перейти, только душам умерших смертных. Ни я, ни ты при всем желании за такую душу не сойдем, а ссориться с Модгуд и тягаться с ней в бою мне совершенно не хочется.

– Но Хель могла бы выйти к другому концу моста, – робко заикнулся Бальдр.

– И что? – Локи сумрачно вперился в молодого аса пристальным взором. – Вот она приходит. Вот торчишь ты, весь такой из себя, весна во плоти. Ты – тут, она – там. Тебе не попасть туда. Ей не выйти оттуда. Судя по твой жалостной висе, ты пришелся ей по душе. Ей и так нелегко приходится, моей бедной безумной девочке… так зачем лишний раз дразнить ее несбыточным? Ты ведь не сможешь всю оставшуюся жизнь сидеть на берегу Гьёлль и перекликаться с ней. Рано или поздно ты уйдешь, она останется. С разбитым сердцем, между прочим. Я не желаю ей такой участи. Я не поеду в Нифльхейм… и ты тоже, если и вправду желаешь ей добра.

– Тогда я пойду к Всеотцу, – прежде этот выход казался Бальдру сущим безумием, но сейчас… Отчего бы и нет, ему ведь больше нечего терять! – И попрошу разрешения жениться на твоей дочери.

Локи поперхнулся элем. Сигюн ойкнула и поднесла руку ко рту. Бальдр мог по праву гордиться тем, что совершил невозможное – поразил бога обмана.

– Ты серьезно? – выкашлял Локи.

– Более чем. Отец, матушка и братья давно наседают на меня с намеками, что пора выбирать невесту и засылать сватов. Вот я и отыскал ту девушку, которая мне по душе.

– Ну что прикажешь с ним делать? – Локи обернулся, взывая к жене о помощи. – Убить сразу, чтобы не мучился? Превратить во что-нибудь тихое и безобидное?

– Бальдр, то, о чем ты говоришь, невозможно, – развела руками Сигюн. – Твои родители никогда не дадут согласия на подобный брак. Ты – ас. Хель – великанша ётунской и тролльской кровей…

– Йоред и Грида тоже были великаншами из Ётунхейма. Это не помешало моему отцу сделать им детей – которые сейчас признаны законными отпрысками и живут в Асгарде, – запальчиво напомнил Бальдр. Локи скривился, будто надкусил кислое яблоко:

– Один не заключал с этими дамами законных браков – это раз. Они не были полупомешанными чародейками, болтающими с мертвецами, и дочерями не самого любимого в Асгарде мужа женовидного – это два. И, мальчик мой, когда я называю Хель безрассудной, я знаю, о чем говорю. Она именно такова. Мой тебе совет, – голос Локи звучал сочувственно и проникновенно, – забудь все, как страшный сон. Не пиши ей больше. Отыщи себе хорошую, обычную девушку, тебе это не составит труда. Женись, заведи дом и детишек, сражайся с великанами или пробуждай мир к жизни… Выкини из головы любые мысли о Хель. Твое здоровье, Бальдр, – он как-то слишком быстро опрокинул кубок и добавил: – Не нужно больше говорить об этом. Мое решение пребудет неизменным.

Оставалось только поблагодарить хозяев за радушие и убираться прочь.

Бальдр все же обратился к отцу со своей просьбой. Он был готов к отцовскому гневу и материнским упрекам, к обидному смеху старшего брата и всеобщему недоумению, но исход его беседы с Одином вышел совсем другим. Мать всплакнула. Тор уважительно протянул: «Эк тебя…». Один холодно и спокойно растолковал сыну: подобное желание есть всего лишь блажь неопытного юнца. Видно, у Бальдра появилось слишком много свободного времени, которое он тратит на пустые мечтания. С этого дня Бальдру надлежит присоединиться к отряду Тора и вносить свой вклад в охрану границ Асгарда. Если Бальдр еще раз заикнется о своей ужасающей тяге к королеве мертвецов, он сполна познает всю тяжесть родительского гнева.

Довершением бедствий стало послание от Хель. Коротенькое, в несколько слов. Хель благодарила за все и просила больше никогда не писать ей. Буквы казалась не написанными, но вырубленными ударами меча на пергаменте, так яростно Хель нажимала на перо. Должно быть, Локи каким-то образом известил дочь о беседе с Бальдром – и Хель решила положить конец юношеским привязанностям.

Ястреб, несколько десятилетий преодолевавший путь из Асгарда в Нифльхейм, испустил протяжный клекот и упал замертво. Заклятие, наделившее птицу подобием жизни, развеялось. У ног Бальдра валялся неприглядный истлевший трупик с провалившимся глазницами и скрюченными когтями. Хель обрубила связующую нить, лишив Бальдра возможности отправить в Нифльхейм прощальное письмо.

Было больно. Несколько месяцев или лет, Бальдр не помнил точно. Он брел сквозь жизнь, как сквозь болотные испарения, исполняя требуемые действия, улыбаясь, разговаривая, соглашаясь или возражая собеседникам. Все, что прежде составляло радость и смысл жизни, стало бесцветным, ненужным, излишним. Он продолжал писать Хели, складывая неотправленные послания в шкатулку, в компанию к тем письмам, что получил от нее. Иногда ему приходила на ум мысль спалить шкатулку. Пару раз Бальдр даже выносил ее из дома и обкладывал поленьями, но так и не смог довести замысел до конца. Мать смотрела на него сухими, требовательными глазами, но ни о чем не выспрашивала. Неугомонный братец Тор повсюду таскал за собой, не позволяя остаться в одиночестве, настойчиво знакомил с девушками Асгарда и Ванахейма, расписывал прелести супружества – пока Бальдр однажды не спросил у него, как поживает Локи. Тор осекся, глухо ругнулся, и отстал, больше не путаясь навязать Бальдру в подруги очередную милую деву.

А потом возникли решительная асинья Неп и ее нежная дочурка Нанна. Вероятный брак устраивал все стороны, и Бальдр не стал упираться, лелея робкую надежду на то, что живая женщина рядом избавит его от глухой тоски по недосягаемой печальной королеве.

Сыграли свадьбу. Родился сын. Легче не стало.

Нанна не спала, когда Бальдр поздней ночью пришел домой. Встретила загулявшего супруга на пороге чашей подогретого вина и вежливым упреком в том, что Форсети извелся в ожидании отцовского возвращения.

Бальдр мрачно глянул на верную и преданную супругу. Запустил чашей в стену и посоветовал Нанне поскорей внушить сыну мысль о том, что у родителей могут быть свои дела. Хотя Форсети наверняка все отлично понимает. Это его матери недостает ума. Ну да, откуда ему взяться-то, в куриной голове?

Оскорбленная Нанна шарахнулась в сторону, нахмурилась и открыла прелестный ротик, но Бальдр вовремя захлопнул перед ней дверь. Завтра придется долго извиняться и вымаливать прощение. Но это будет завтра.

Ночью ему пригрезилась Хель, чего уже давно не случалось. Закутанная в рваные покрывала, похожие на истлевшие погребальные саваны, она недвижно стояла посреди бескрайнего поля отгремевшей битвы. Мертвецы скалили гнилые зубы, шевелились, пытаясь встать. Воронья стая кружила над ней, надрывно каркая. Бальдр хотел увидеть ее лицо, но Хель так и не подняла головы, скрытой просторным капюшоном.

Асгард, окраина подле Химинсбьерга.

На рассвете Бальдр предусмотрительно ускользнул из дома. Ему совершенно не хотелось выслушивать колкости Нанны. Он бесцельно шатался по округе, нигде подолгу не задерживаясь. Побывал на морском побережье, на большом торжище Асгарда, навестил Поле Лучников, посмотрел на состязания валькирий – и нигде не нашел ни подходящего собеседника, ни пристанища.

К закату ноги сами вынесли его к всходу на Радужный Мост, к сияющим изнутри хрустальным стенам Химинсбьерга, обиталища Вечного Стража. Бальдр постоял на развилке – и решительно свернул вправо. Туда, где на приземистом холме основательно расположилась сложенная из огромных сосновых бревен изба в три сруба. Из труб валил черный дым, под навесом добротной коновязи фыркали уткнувшиеся мордами в мешки с ячменем кони и один вороной единорог. Чуть поодаль сверкали отполированной сталью и промасленной кожей устрашающего вида двухколесные повозки, украшенные черепами и перьями. Похоже, кто-то опять прорвался сюда Тайной Тропой, в обход Моста.

За окнами надрывно ревела волынка, дополняемая медным голосом трубы и разухабистой мелодией рыля. Кто-то хохотал, да так громко и заливисто, что стены ощутимо содрогались, а кони ржали в ответ.

Бальдр взирал на крепкие стены и высокое крыльцо с оторопью. Харчевня «Рагнарёк» пользовалась в Асгарде дурной славой, ибо ее хозяин охотно принимал на постой выходцев из всех Девяти Миров. Несмотря на ходившие о заведении пугающие слухи – а может, именно благодаря им – посетителей в трактире всегда было хоть отбавляй. Сюда заглядывали даже эйнхерии с валькириями – при условии, что начальство не прознает – и всякий из асов хоть раз, да наведывался сюда. Здесь варили отличный эль, здесь всегда можно было нарваться на опасное приключение или найти отличную компанию. «Рагнарёк», пусть и стоял на землях Асгарда, жил по собственным законам – эдакое маленькое государство в государстве.

Бальдр, наверное, был единственным, кто никогда не приходил сюда. Но вот настал и его черед искать забвения под сводами таверны «Рагнарёк».

У входа была вкопана корабельная мачта с приколоченным к ней великаньим щитом. На щите размашисто начертали предостережение всякому, кто по глупости вздумает обнажить в этом доме оружие или пустить в ход боевую магию. Драки на кулачках, потасовки стенка на стенку и с помощью кухонной утвари не возбранялись, но шумно приветствовались. Хеймдалль уже который год грозился запалить трактир с четырех концов. Вместе с разгульными посетителями и окончательно позабывшим страх хозяином.

Владельцем и содержателем трактира со столь громким и дерзким названием был Фенрир. Фенрир Локиссон, история которого была столь запутанной, что, как выражался Вольштагг, без бочонка доброго зимнего эля тут не разберешься.

Начать с того, что у Фенрира имелось аж целых три постоянных воплощения. Первое, Лунный волк размером с небольшую лохматую гору, мирно дремало в огромной пещере, скованное легендарной цепью Глейпнир. Любой желающий мог сходить и невозбранно поглазеть на него. Бальдр в свое время тоже сходил, ужаснувшись размерам Зверя и содрогнувшись от рычащего рокота неумолчного храпа. Опутанный чарами, Зверь видел волчьи сны о холодной луне в безоблачном небе, поскуливал и дергал лапищами, порываясь бежать.

Во втором своем обличье Фенрир представал внушительного сложения здоровяком асирской крови. Смутное сходство с Тором давало асгардцам неиссякаемую пищу для ехидных намеков и вопросов с подковырками. В присутствии Фенрира, правда, болтать на подобные темы опасались. Оборотень имел обыкновение дружелюбно улыбаться шутнику, и тогда казалось, что зубов ему отсыпано по меньшей мере вдвое больше, чем полагается. Причем все – ослепительно-белые и сверкающие. Шевелюра у Фенрира была буйно-черной, золотистые глаза в моменты ярости становились оранжевыми, а непокорным и непоседливым нравом дитя Локи и ведьмы Ангброды целиком пошло в отца. Обладая врожденной способностью перебираться из мира в мир без помощи Биврёста, Фенрир развлекался, как мог.

Третьей его ипостасью считался белый волк размерами с добрую лошадь. Кроме величины, ярости и непомерной кровожадности, он ничем не отличался от прочих животных. Волчьи племена охотно признали его великим вожаком. Стоило Фенриру появиться в любом из Девяти Миров, как вокруг него сбивалась огромная стая. Дальше все зависело от прихотей отпрыска Локи. То он выдавал себя за предвестника конца света, то за древнего зверобога, алчущего жертв, то незамысловато изводил жителей города или области, неудачно очутившихся на его пути. В человеческом облике Фенрир устраивал загонные охоты на свое звериное воплощение, учинял резню среди смертных, нанимался на службу к местным правителям – говорили, из него получался неплохой стратег – и всенепременно добивался междоусобной войны. Чем кровавей, дольше и жутче, тем лучше. Армии Фенрира именем очередного короля или князя выжигали плодородные края, шедшие по пятам за войском волки добивали уцелевших. Вопли гибнущих смертных летели к престолам богов, и кому-то из богов или героев приходилось идти, ловить разгулявшегося Волка и тащить его за шиворот обратно в Асгард.

Фенрира не раз пытались обуздать. Сажали в яму и под замок, избивали до полусмерти, сковывали цепями, однажды даже вышвырнули в Нибльхейм, к инеистым великанам. Изворотливый и сметливый, подобно своему отцу, Фенрир неизменно находил способ обмануть стражу и вырваться из плена, чтобы вернуться к излюбленной жизни бродяги и убийцы.

В конце концов Один призвал смутьяна в тронный зал и потолковал с ним. Без угроз, размахивания копьем и обещаний заживо содрать с Фенрира шкуру и сделать из нее коврик в спальню. Продлился разговор долго и шел он без свидетелей, хотя сыскалось немало желающих подслушать, о чем беседуют Всеотец и Кровавый Волк. У Одина достало мудрости проявить уважение к сводному племяннику, Фенрир дал публичную клятву-гюйс, что более не станет тревожить миры опустошительными набегами, но найдет себе место в Асгарде.

Помыкавшись туда-сюда, Фенрир возвел трактир «Рагнарёк» и гостеприимно распахнул двери для всех желающих.

Собравшись с духом, Бальдр переступил высокий порог с вязью охранных рун.

Его ослепило и оглушило. По ноздрям резануло вонью горящего жира и острых приправ, глаза невольно заслезились от едкого дыма. На десяток ударов сердца Бальдр просто застыл на пороге, не в силах сделать шаг вперед или назад, свыкаясь с местными обычаями. Гости орали, перекликались от стола к столу, распевали, молотя кружками по столам. На свободном пятачке между лавками тяжеловесно отплясывала женщина-тролль, тряся над приплюснутой головой рокочущим бубном. Плясунье хлопали, подбадривающе орали и швыряли монеты под ноги. Компания двергов азартно резалась в зернь, разражаясь устрашающими кличами и размахивая сверкающими топориками всякий раз, как только кости замирали в неподвижности.

У самой двери расположилась троица инеистых великанов. Пребывавших из уважения к хозяину не в боевом облике – то есть без рогов, шипастых хвостов и когтей сабельной остроты. Угол позади их стола занимала неопрятная груда походных мешков, длинных составных луков, скаток дорожных шатров и связанных воедино плетеных лыж. Похоже, ётуны держали путь издалека и решили остановиться на привал в асгардском трактире. На столе перед ними толпились большие металлические кувшины с широким основанием и узким горлышком, окутанные голубым мерцанием и с выступившим на выпуклых блестящих боках морозным инеем. Из кувшинов ётуны наливали в глиняные кружки вязкую жидкость ярко-синего цвета. Даже на вид она была холоднее льда, но великаны прихлебывали свой диковинный напиток с явственным удовольствием. Изумленный Бальдр загляделся на исконных врагов Асгарда, мирно попивающих в харчевне, и споткнулся о чье-то копье.

– Глаза разуй, – с присвистывающим акцентом посоветовал ётун слева, обладатель ожерелья из просверленных монет и звериных косточек. – Да смотри, куда прешь.

– Простите, – братец Тор немедля затеял бы шумную свару. Бальдр решил, что не стоит без нужды цапаться с ледяными обитателями Нижнего мира.

– Простим, коли выпьешь с нами, ас, – проворчал другой, постарше летами. Этот носил белый меховой килт, а на толстой шее у него красовалась массивная гривна тусклого серебра.

– Конечно, почтенный, – Бальдр ухватил протянутую кружку. Надеясь, что асгардская крепость желудка и врожденная устойчивость к ядам не подведут, и он не скончается в страшных муках прямо тут, на усыпанном свежим тростником полу. – Ваше здоровье.

Первый же глоток синей гадости застрял в горле комком ржавых гвоздей. Ётуны следили за ним – синекожие лица в татуированных узорах обманчиво бесстрастны, глаза прищурены, зрачки полыхают багрянцем. Сделав над собой усилие, Бальдр проглотил вязкую холодную мерзость и приготовился отхлебнуть еще.

– Грейп, урод, отстань от парня, – рявкнул ковылявший мимо тролль. – Он помрет, а нам отвечать.

Великаны гулко заухали, прищелкивая пальцами. Видимо, странные звуки обозначали смех.

Вихляясь из стороны в сторону и путаясь в собственных ногах, Бальдр добрел до огромной стойки и мертвой хваткой впился в опоясывающий ее медный поручень. Глаза норовили съехаться к переносице, краски мира то становились невыносимо четкими и яркими, то блекли и отдалялись, и сквозь них стрелами пролетали пронзительно-алые слова. За стойкой, меж полок с разноцветными бутылями и бочонками, висело огромное колесо с металлическими спицами. Сосредоточившись на их ярком блеске, Бальдр постепенно пришел в себя. Постучал кулаком по стойке, намереваясь взять чего-нибудь покрепче. Он впервые в жизни поссорился с женой и ушел из дома, значит, имеет полное право напиться вдрызг. Вдруг да полегчает?

Трактирщик за стойкой развлекал публику, жонглируя бутылью, горящей свечой и тяжелым кубком. Вещи так и порхали в воздухе, словно утратив вес – кубок, свеча, бутылка, кубок, свеча, бутылка. На очередном круге улетевшая свеча воткнулась точнехонько в подсвечник, а кубок встал перед Бальдром. Ударом ладони кабатчик вышиб из бутыли пробку и до краев наполнил кубок чем-то зеленоватым и пенистым.

– Я ничего не заказывал, – робко заикнулся Бальдр, уже наученный горьким знакомством с неизвестными напитками.

– За счет заведения, – кабатчик, широкоплечий чернявый парень в расшитом бисером кожаном жилете на голое тело, дружелюбно ухмыльнулся. – Тебе, как я погляжу, надо горе залить.

– Почему ты решил, что у меня горе? – Бальдр подозрительно принюхался к зеленой шипучей гадости. Пахло яблоками и ольховым дымком.

– Сюда приходят либо в радости, либо в горе, либо ради славной компании, – растолковал чернявый. – Компании ты не ищешь, иначе подсел бы к кому за стол, радостью не лучишься. Остается горе. Счас проверим, прав ли я. Хунгла! Хунгла, поди-ка сюда!

Служанка, альва Младшей крови, грохнула на стойку тяжеленный поднос с кружками.

– Чего?

– Глянь на него и быстро отвечай, с чем он сюда явился, – предложил трактирщик, тыча пальцем в Бальдра.

– Горе у него, – не замедлила с ответом Хунгла. Прищурилась, всмотрелась. – Даже скажу, какое. Жена ворчит, милая молчит, – она вызывающе подбоченилась. – Эй, я лучше нее, кто бы она не была. Хочешь проверить?

– Хунгла, эль выдохнется, – напомнил кабатчик. Альва ожгла его возмущенным взглядом, забрала поднос и удалилась, вертя аппетитным задом. Бальдр залпом осушил кубок, и на месте пустого перед ним как по волшебству возник полный. На этот раз – с привычной медовухой, плеснувшей через край. – Парень, ты на хунглины посулы не ведись. Она так, шуткует. Ну что, удостоверился? Я как вижу гостя, враз чую, что у него за душой.

– Пусть так, – не стал отрицать Бальдр. Медовуха сладко пощипывала язык, омывая душу светлой печалью. – Ты прозорлив, хозяин, и прав. Плесни-ка мне вон того зелья из своих запасов, – он ткнул пальцем в первую попавшуюся на глаза бутыль. Трактирщик удивленно приподнял бровь, откупорил бутылку и налил гостю вина цвета поздних ягод шиповника. Вино показалось Бальдру кислым, но, войдя во вкус, он задался твердым намерением перепробовать содержимое всех бутылок из хозяйских запасов. Парень за стойкой только посмеивался, споро наполняя кубок за кубком.

– Кажется, я тебя где-то видел, – заявил чернявый спустя десять или двадцать опустевших чаш. – Но не здесь, зуб даю. Ты в «Рагнарёк» ни разу не наведывался. Где ж ты мог мне на глаза попасться?

– Я Б-Бальдр, – содержимое очередной бутыли отдавало тиной и древесными стружками. Не исключено, что Бальдр только что отведал настоя рыбьей чешуи на березовых почках и сделался несколько косноязычен: – Бальдр Одинссон, сын Одина Всеотца. Оч-чень приятно. Тащи следующую.

– Бальдр? – кабатчик вопросительно прищурился. – Точно. Позапрошлой луной на состязаниях лучников, вот где я тебя приметил! Слышь, но коли ты Бальдр, какое у тебя может быть горе? Ты ж это, воплощённая радость мира, красота и эта, как ее, гармония!

– Вот я и говорю, какое у меня может быть горе, – пробормотал Бальдр. – Нет у меня никакого горя. Одна сплошная радость с утра до вечера. Такая радость, от которой в петлю лезть хочется. А я не могу. Мне нельзя. Без меня ничего не будет – ни весны, ни радости. Наливай! – парень расторопно извлек пробку из горлышка очередной бутылки. – Мне горевать нельзя. Не положено. Понимаешь? Всем, любой твари в мире, даже червяку какому-нибудь, можно горевать, когда его мотыгой перерубят, а мне – мне нельзя! Запрещено! Но пить-то мне никто не запрещал, так?

– Кто ж тебе запретит? – поддакнул трактирщик, именем или прозвищем которого Бальдр забыл поинтересоваться. Ну, стоит за стойкой и стоит себе. Главное, чтобы подливать успевал. – Вот и говорю, никто не в силах запретить что-то сыну самого Одина Всемогущего и Вездессущего! Так что за беда-то у тебя стряслась? Ну поведай хоть капельку, страсть ведь как любопытственно! Я твою хозяйку как-то видал издалека, на Торжище. Загляденье, а не хозяйка. Сам бы с такой стал, жаль, не даст…

Бальдр молча показал болтуну кулак. Подавальщик глянул на божественный кулак с уважением, но и не подумал прикусить язык:

– Неужто не угодила чем? Или загуляла? Так ты только намекни – с кем? Мы его быстренько отучим на чужих жен заглядываться!

– Да не в этом дело, – с трудом выговорил Бальдр. – Не в Нанне. Нанна, она что. Она славная. Просто она… она всего лишь Нанна. Не та. Не как другая. Она не понимает, а та бы все поняла.

– А-а, – уважительно затряс черными лохмами парень. – Другая. Тогда понятно. А зазноба как, сговорена уже за кого или мужняя жена, что к ней ни с какой стороны не подступиться?

– Она далеко, – Бальдр едва не выронил ставший неподъемно тяжелым кубок. – Нанна тут, а она далеко. За морями, за горами. За жизнью и за смертью. Там, где обрывается окоем… – он безнадежно махнул рукой. – Давай выпьем. За прекрасных дев, которые никогда не будут рядом с нами.

– Давай, – охотно согласился кабатчик. – И что, никак тебе не свидеться со своей милой?

– Никак, – всхлипнул Бальдр, которому внезапно стало очень жаль себя и своей незадавшейся молодой жизни.

– Совсем никак?

– Совсем-совсем никак. Да она и не захочет. На кой я ей сдался? У меня жена, у меня сын. На мне, – Бальдр очень схоже передразнил суровые отцовские интонации, – ответственность, жабу ее мать! Без моего вмешательства даже прыщи на заднице не вскакивают! А она… она ж ведь такая. Ни на кого не похожая. Единственная.

– А зовут-то ее как? – глаза парня за стойкой искрились лукавым любопытством. Бальдр уже встречал похожий взгляд, но спьяну никак не мог вспомнить, у кого.

– Хель, – твердо и отчетливо, как ему казалось, выговорил Бальдр, но трактирщик все равно переспросил:

– Как? Хельга? Это которая Хельга? Та, что валькирия? Или которая златошвея из Гаваней? Или Хельга – Лебединая Песнь из свиты Фригги? У той да, у той муженек на расправу скор и рука у него ой какая тяжелая…

– Хель, которая дочь Локи, – повторил Бальдр.

С именем своей недостижимой королевы на устах молодой ас грузно рухнул под стойку, по своей везучести умудрившись не приложиться головой как следует. Чернявый кабатчик аж высунулся из-за стойки, поглядеть на удивительное зрелище.

Убедившись, что поверженный хмелем сын Одина жив, но вставать не намерен, трактирщик махнул троллю с подносом, полным трехпинтовых кружек:

– Глыба, будь другом. Оттащи это тело наверх. Брось там где-нибудь, а то неровен час, затопчут по случайности, а мы потом отвечай.

Тролль проворчал что-то неразборчивое, но все же закинул обмякшего Бальдра через каменной твердости плечо и неспешно заковылял по узкой лестнице на второй этаж, где владелец трактира обустроил несколько комнат для останавливающихся на ночлег гостей.

Вообще-то у богов не бывает похмелья. Ну, то есть его не должно быть. Но Бальдра оно накрыло во всем своем мрачном великолепии – с трещащей головой, ощущением пустыни под языком и руками-ногами, совершенно не желавшими никуда двигаться. Перед глазами мелькало что-то выцветше-пестрое, под щекой ощущалось нечто шерстяное и колючее, и, как нерешительно утверждал разум, Бальдр валялся прямо на полу. На очень твердом и жестком полу, застеленном домотканым тонким ковриком.

Над головой у него бурно ссорились.

– Нет, ну как это прикажешь понимать? – возмущался звонкий девичий голосок. – Я возвращаюсь из дальних краев, надеясь встретить тут заботу, ласку и понимание, и что же я обнаруживаю? Два упившихся до состояния бревен тела, валяющихся в обнимку на полу!

Усилием воли Бальдру удалось частично одолеть похмелье. На освободившееся место немедля змеей вполз стыд и укоризненно зашуршал кольцами. Стало быть, никто иной, как сын Одина собственной персоной, валялся пьяным невесть где и в обществе невесть кого! Как теперь родне и друзьям в глаза смотреть, это же недостойно воина и доблестного мужа!

«Вот братцу Тору все прощается, – ехидно скрипнул внутренний голос. – Даже когда он во хмелю делается неумеренно буен и начинает кидаться Мьёльниром куда попало и в кого попало».

Бальдр с трудом поднял тяжелую и ноющую голову. Какая-то добрая душа заботливо поставила рядом с ним кувшин. Хотелось верить, что с холодной водой, а не с элем или тройной терновицей. Чуть подальше Бальдр разглядел стройные ножки в меховых опорках. Ножки были девичьими и возмущенно топтались на месте, словно исполняя фигуры сложного танца. Перед ножками негодующей девицы сидел давешний подавальщик и собутыльник из трактира «Рагнарёк», взлохмаченный и съежившийся. Надо полагать, именно в его компании Бальдр и провел ночь.

– Да ладно тебе, – страдальчески бормотал парень, раскачиваясь взад-вперед и держась за голову. – Подумаешь, выпили малость. У него горе, между прочим.

– Допустим, у него горе, а у тебя какая напасть? – не унималась девица. С трудом оторвавшись от созерцания ее ног, Бальдр перевел взгляд повыше. Увидел соблазнительную фигурку, темно-рыжие волосы… и хвост. Беличий хвост, длинный и пушистый, с белой кисточкой на конце. Высовывавшийся из-под желто-зеленого килта, обмотанного вокруг талии девицы и перехваченного широким поясом. Бальдр сморгнул, протер глаза… и сообразил. Ну конечно же. Если перед ним единственная на все Девять Миров законная обладательница беличьего хвоста, то виновник ее гнева, получается…

Ой. Неловко как-то вышло. Ему даже не пришло в голову, что владелец трактира может лично стоять за стойкой, обслуживая посетителей.

Бальдр зашевелился, порываясь незаметно уползти. Оборотни в людском обличье разом повернулись и в четыре глаза уставились на него. Бальдр сделал неловкую попытку укрыться за кувшином:

– Д-доброе утро, я уже ухожу, простите великодушно…

– Куда это ты собрался? – возмутилась хвостатая девица. – А завтрак? Я что, напрасно старалась?

– Он не хочет, а я съем, – подлизался чернявый. – Я голодный, межу прочим.

– Отстань. Ты всегда голоден, как волк, – огрызнулась девица.

– Так я и есть волк, – не стал отрицать Фенрир. – Поэтому меня надо много и вкусно кормить. Не то пойду и сожру солнце, закушу луной. Бальдр… ты ведь Бальдр, я вчера правильно расслышал? Ага. Бальдр, это Рататоск. Рататоск, это Бальдр. Его никто не любит, поэтому он в тоске и печали, – волкодлак с явственным усилием поднялся на ноги. Покачался туда-сюда, прежде чем обрел равновесие и целеустремленно направился к столу. Бальдру ничего не оставалось, как присоединиться.

Рататоск-белка, вестница богов, косилась на выпивох с нескрываемым презрением. И тарелки на стол метала с грохотом и звоном, как подобает разгневанной жене. Разноцветные бисерные браслеты на ее запястьях раздраженно звякали, серебряное монисто на шее негодующе посверкивало. В былые годы, как доводилось слышать Бальдру, белочка Рататоск водила нежную дружбу с Локи, но, столкнувшись с подросшим отпрыском бога обмана, решительно сделала выбор в пользу сына, а не отца. Может, ее интерес основывался на том, что они с Фенриром были перевертышами, носившими на плечах незримую звериную шкуру мехом внутрь. Когда им надоедало прикидываться людьми, они меняли облики, возвращаясь к своей истинной сущности диких зверей, волка и белки.

Любопытная Рататоск не умела долго сердиться.

– Так какое горе-горькое заливали? – осведомилась она. Фенрир оторвался от обгладываемой куриной ноги и наставительно поднял замасленный палец:

– О. Как ты вовремя. Ну-ка признавайся, как ты умудрился замутить с моей сестренкой?