Текст книги "Хорош в постели"
Автор книги: Дженнифер Уайнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
– Отношения серьезные?
– Для него достаточно серьезные, раз он сказал мне о ней. И написал.
Доктор К. обдумал мои слова.
– Возможно, это ничего не значит. Может, он старается поквитаться с вами... или заставить вас ревновать.
– Что ж, у него действенный метод.
– Но ребенок… это все меняет.
– А, вы тоже прочитали ту брошюру? – Я подтянула колени к груди. – После того как мы разбежались... после того как умер его отец, когда я чувствовала себя такой несчастной и хотела, чтобы Брюс вернулся, мои друзья не уставали твердить мне: «Ты сама порвала с ним – наверное, не без причины». И я знаю, что это правда. Глубоко в душе я сознаю, что мы, видимо, не созданы для того, чтобы прожить вместе остаток наших дней. Так что вина скорее всего моя... Я хочу сказать, у меня есть целая теория насчет моего отца, моих родителей и насчет того, почему я не доверяю любви. Вот я и думаю, даже если Брюс – идеал... или, вы понимаете, не идеал, но очень даже подходит мне... тогда, возможно, я не смогла этого в нем разглядеть... или убедила себя, что это не так.
– А может, он действительно вам не пара. В медицинской школе нас учили: когда слышите стук копыт...
– ...не оглядывайтесь в поисках зебр. Он улыбнулся:
– В вашей медицинской школе тоже так говорили? Я покачала головой:
– Нет. Мой отец – врач. И он частенько пускал в ход эту поговорку. Но я не знаю, может, на этот именно раз пробегала зебра. Мне очень недостает Брюса, я ужасно горевала, узнав, что он с другой, и я думаю, что сама упустила свой шанс... возможно, он – моя любовь на всю жизнь, возможно, именно его судьба прочила мне в мужья. – Я шумно сглотнула, горло сжалось, когда я произносила это слово. – Но теперь...
– Что теперь?
– Мне все равно его недостает. – Я покачала головой, испытывая отвращение к собственной жалкости. – Меня преследует эта мысль. Но сейчас я не могу позволить себе роскошь сидеть и надеяться на его возвращение. Я должна думать о себе, думать о ребенке, готовиться к его появлению на свет.
Я посмотрела на доктора. Он снял очки и внимательно наблюдал за мной.
– Могу я задать вам вопрос? – спросила я. Он кивнул.
– Мне нужно мнение мужчины. У вас есть дети?
– Нет, насколько мне... я хочу сказать, нет.
– Видите, вы собирались сказать: «Нет, насколько мне известно». Ведь так?
– Да, но успел поправиться. Почти успел.
– Ладно. Итак, детей нет. А как бы вы восприняли такой вариант: вы были с какой-то девушкой, потом расстались с ней, и тут она приходит и говорит: «Отгадай, какой у меня сюрприз? Я хожу с твоим ребенком». Хотелось бы вам вообще узнать об этом?
– Если речь идет конкретно обо мне, – задумчиво ответил он, – то да. Я хотел бы знать. Я хотел бы принять участие в жизни ребенка.
– Даже если бы вы больше не хотели иметь ничего общего с его матерью?
– Я думаю, каждый ребенок имеет право иметь двух родителей, как бы ни складывались их отношения, даже если они живут отдельно. Вырасти в этом мире – тяжелая работа. Я думаю, детям нужна любая помощь, какую они могут получить.
Конечно же, я хотела услышать другое. Я хотела услышать: «Ты с этим справишься, Кэнни! Ты сможешь все сделать сама!»
Если уж наши с Брюсом пути окончательно разошлись, а тому были доказательства, я хотела заверений в том, что ребенку вполне достаточно одного любящего родителя.
– Так вы думаете, я должна ему сказать?
– Будь это я, я бы хотел, чтобы мне сказали. Но как бы вы ни поступили, как бы он ни отреагировал, принять окончательное решение можете только вы. А что такого ужасного может случиться?
– Брюс и его мать могут подать на меня в суд, чтобы получить опеку над ребенком.
– Кто-то что-то такое рассказывал в ток-шоу Опры?
– Салли Джесси, – кивнула я. Стало холоднее. Я закуталась в халат.
– Знаете, кого вы мне напоминаете? – спросил он.
– Если скажете, что Джейнин Гарофало[53]53
Гарофало, Джейнин (р. 1964) – популярная комедийная актриса, активно высмеивающая американский «женский стандарт», обратившая свои недостатки (в частности, избыточный вес) в достоинства.
[Закрыть], я спрыгну с крыши, – предупредила я. – Все говорили мне об этом.
– Нет.
– Вашу мать?
– Не мою мать.
– Того парня в ток-шоу Джерри Спрингера? Такого толстого, что санитарам пришлось пробивать дыру в стене дома, чтобы вынести его на улицу.
Доктор К. улыбался и изо всех сил старался сдержать улыбку.
– Я серьезно.
– Ладно, так кого?
– Мою сестру.
– О... – Я думала с минуту. – Она... – И замолчала, не зная, что хотела спросить. Она толстая? Она веселая? Ее накачал бывший бойфренд?
– Вы на нее чем-то похожи. – Доктор К. протянул руку, кончиками пальцев едва не коснулся моего лица. – Такие же щечки, и улыбка такая же.
Я спросила первое, что пришло в голову:
– Она была старше или моложе?
– Старше. – Он смотрел прямо перед собой. – Она умерла, когда мне было девять.
– О, извините.
– Многие мои пациенты хотят знать, почему я занимаюсь именно этим направлением медицины. Конечно, очевидной связи нет. Я не женщина, у меня никогда не было проблем с весом...
– Это точно. Постучите по дереву, чтоб и дальше не было, – предложила я. – Так ваша сестра была... толстой?
– Нет, в принципе нет. Но ей казалось, что у нее избыточный вес, и это сводило ее с ума. – Я видела только половину его лица, он горько улыбнулся. – Она всегда сидела на каких-то диетах... на этой неделе – крутые яйца, на следующей – арбузы.
– У нее возникли проблемы с желудком?
– Нет. Просто развился невроз на почве еды. Она попала в автомобильную катастрофу... и погибла. Я помню, как родители уехали в больницу, и долгое время никто не говорил мне, что происходит. Наконец тетя, сестра матери, зашла в мою комнату и сказала, что Кэти на небесах и мне не надо печалиться, потому что небеса – прекрасное место, где ты получаешь все, чего тебе хочется. Я, бывало, думал, что на небесах полным-полно шоколадных тортов «Пища дьявола», мороженого, ветчины и вафель... всего того, что хотелось съесть Кэти, от чего она всегда отказывалась. – Он повернулся ко мне. – Глупо, не так ли?
– Нет. Нет, на самом деле именно так я и представляю себе небеса. – Едва эти слова сорвались с моих губ, как я пожалела об этом. А вдруг он подумает, что я насмехаюсь над его бедной сестрой?
– Вы еврейка, не так ли?
– Да.
– Я тоже. То есть наполовину. Мой отец – еврей. Но нас не воспитывали в еврейских традициях. – Он с любопытством взглянул на меня. – Евреи верят в небеса?
– Нет... об этом речь не идет. – Я попыталась вспомнить уроки еврейской школы. – Ты умираешь, а потом как бы... засыпаешь, кажется, так. Жизни после жизни нет. Только сон. А когда придет Мессия, все вновь оживут.
– Оживут в телах, в которых жили раньше?
– Я не знаю. Лично я хотела бы ожить в теле Хайди Клам[54]54
Клам, Хайди (р. 1974) – супермодель и киноактриса.
[Закрыть].
Он рассмеялся.
– А может... – Он пристально всмотрелся в меня. – Вы замерзли.
Я уже дрожала.
– Нет, все в порядке.
– Извините.
– Нет, все хорошо! Вообще-то я люблю слушать рассказы о... жизни других людей. – Я чуть не сказала «проблемах», но вовремя поправилась. – Это отвлекает?
Но доктор К. уже поднялся и шагнул к двери.
– Пойдемте в дом. – Он открыл дверь. Я переступила порог, но по лестнице спускаться не торопилась, поэтому, закрыв дверь, доктор К. встал практически вплотную ко мне.
– Вы собирались меня о чем-то спросить. Так спрашивайте.
Он покраснел.
– Я... э... наверное, о занятиях по правильному питанию будущих матерей. Я хотел спросить: не желаете ли вы записаться в эту группу?
Я знала, что на крыше он думал совсем не о правильном питании будущих матерей. Так что вопрос хотел задать совсем из другой области. Но я ничего не сказала. Может, у него возникло мимолетное желание пригласить меня... возможно... потому, что воспоминания о сестре размягчили его сердце. А может, просто пожалел. А может, я ошибалась. После прокола со Стивом, после случившегося с Брюсом я не слишком доверяла своим инстинктам.
– Когда начинаются занятия? – спросила я.
– Я узнаю, – ответил доктор, начал спускаться по лестнице, и я последовала за ним.
Глава 13
После долгих раздумий и десяти черновых вариантов я написала Брюсу вот это письмо:
«Брюс!
Я не знаю, как подсластить пилюлю, поэтому сразу говорю тебе, что я беременна. Это случилось, когда мы были вместе в последний раз, и я решила оставить ребенка. Ориентировочно должна родить 15 июня.
Это мое решение, и я его тщательно обдумала. Я сообщаю тебе об этом, чтобы ты сам решил, в какой степени ты хочешь принять участие в жизни ребенка.
Я не говорю тебе, что ты должен сделать, и ни о чем не прошу. Я сделала свой выбор, а тебе предстоит сделать свой. Если ты захочешь проводить время с ребенком, я приложу все силы, чтобы мы нашли наиболее приемлемый для всех вариант. Если не захочешь, я пойму.
Я сожалею о том, что так вышло. Я знаю, на данном этапе твоей жизни тебе это не нужно. Но я решила, что ты имеешь право знать об этом, чтобы сделать правильный, по твоему разумению, выбор. Прошу я тебя только об одном: пожалуйста, не пиши об этом в своей рубрике. Мне наплевать, что ты говоришь обо мне, но теперь речь идет и о другом человеке.
Береги себя.
Кэнни».
Ниже я приписала свой телефонный номер, на тот случай, если Брюс его забыл, и отправила письмо.
Конечно же, мне хотелось написать гораздо больше, к примеру, о том, что мне по-прежнему его недостает. Что я мечтаю о его возвращении ко мне, о нас, живущих вместе: я, Брюс и ребенок. Что я практически все время пребываю в страхе, а когда страх уходит, страшно злюсь на Брюса. И меня до такой степени переполняют любовь и желание, что иной раз я боюсь даже подумать о его имени, потому что не ручаюсь за себя. Могу наделать бог знает что. И хотя я заполняю свои дни всякими делами, списками, планами, покраской стен второй спальни в лимонный оттенок желтого, сборкой шкафа, который купила в «ИКЕЕ», у меня все равно остается время, чтобы подумать 6 том, как же мне хочется вновь видеть Брюса рядом.
Но ничего этого я не написала.
Я помнила, как тяжело давалось в выпускном классе средней школы ожидание писем из колледжей с согласием на прием или отказным решением. Поверьте мне, ждать ответа отца вашего еще не родившегося ребенка на предмет его дальнейшего общения с вами или с ребенком – это куда тяжелее. Три дня я то и дело проверяла автоответчик: а вдруг не услышала звонок? Неделю ездила домой во время обеденного перерыва, чтобы заглянуть в почтовый ящик, кляла себя за то, что не отправила заказное письмо с уведомлением о вручении. По крайней мере тогда я бы точно знала, что письмо он получил.
Ответа я не дождалась. День проходил за днем, а письмо от Брюса все не приходило. Я просто не могла поверить, что он такой холодный. Что он мог вот так повернуться ко мне спиной. Но, видать, повернулся. И я сдалась... вернее, заставила себя сдаться.
– Такие вот дела, – сообщила я своему животу.
В воскресенье утром, за два дня до Рождества, я покаталась на велосипеде (мне разрешили велосипедные прогулки до шестого месяца беременности при условии, что не возникнет никаких осложнений), собрала мобиль из ярко разрисованных собачьих костей, которые сама вырезала из книжки «Простые игрушки для детей», и за это наградила себя долгой теплой ванной.
– Я думаю, дети должны иметь двух родителей. Я в это верю. В идеале мне следовало найти тебе отца. Но не сложилось. Видишь ли, твой... э... биологический отец в принципе хороший парень, но мне он не подошел, а сейчас у него трудный период, к тому же он встречается с кем-то еще... – Вот об этом я, пожалуй, могла бы и не говорить моему еще не родившему ребенку, но из песни слова не выкинешь. – Поэтому, я очень сожалею, по-другому не получается. Я постараюсь приложить все силы, чтобы достойно воспитать тебя, мы сделаем все, на что способны, и я надеюсь, что дело не кончится татуировками и пирсингом, которые ты будешь демонстрировать мне, чтобы выразить свою внутреннюю боль, или что-то там еще, что делают пятнадцатилетние подростки, в общем, я сожалею, что родитель у тебя только один, но постараюсь компенсировать отсутствие второго.
Рождественские каникулы я кое-как пережила. Приготовила домашние ириски и пирожки для своих подруг, вместо того чтобы купить их в магазине, положила наличные (меньше, чем годом раньше) в конверте с поздравительными открытками брату и сестре. Съездила домой на ежегодную вечеринку, которую устраивала моя мать. Собрались многие ее подруги, плюс все игроки «Бьющих наверняка», плюс игроки других команд лесбийской футбольной лиги. Все суетились вокруг меня, желая счастья и радости, завалили советами, фамилиями хороших врачей и адресами детских садиков, даже сунули слегка потрепанный экземпляр книги «У Хитер две мамы» (книгу дала Дот, опорный полузащитник, которую Таня тут же отвела в сторону, чтобы сообщить, что я не лесбиянка, а брошенка). Я предпочитала держаться на кухне, чистила картошку, жарила лук, слушала Люси, которая рассказала мне о том, как они с подружкой убедили парня, с которым познакомились в баре, отвезти их к себе домой, где вскрыли все рождественские подарки, сложенные под елкой, после того как парень отключился.
– Вы поступили нехорошо, – осудила ее я.
– Это он вел себя нехорошо, – возразила Люси. – Зачем, по-твоему, он привез нас к себе домой в отсутствие жены?
Я согласилась с ее доводами.
– Все они твари, – уверенно продолжила Люси. – Конечно, не мне тебе об этом говорить. – Она глотнула чистого виски. Ее глаза сверкали. – До чего же я люблю праздники!
Я подумала, что Люси, должно быть, в душе радуется, что залетела я, а не она. Собственно, незапланированная беременность Люси никого бы не удивила. Моя же всех просто шокировала.
Мать заглянула на кухню.
– Кэнни, ты ведь останешься на ночь?
Я кивнула. После Дня благодарения я как минимум одну ночь каждый уик-энд проводила в доме матери. Она готовила обед, я игнорировала Таню, а наутро мы с матерью плавали, медленно, бок о бок. Затем я укладывала в багажник продукты и вещи для младенца, которые приносили ее подруги, и возвращалась в город.
Мать подошла к плите, потрогала лук лопаткой.
– Я думаю, масло слишком горячее.
Я отогнала ее от плиты, но мать отступила только до раковины.
– От Брюса по-прежнему ничего? – спросила она. Я кивнула. – Не могу поверить. Это так на него не похоже.
– Тем не менее, – ответила я. Честно говоря, я считала, что моя мать права. Брюс, которого я знала, никогда бы так не поступил, и я недоумевала, как и все остальные. – Вероятно, мне удалось явить миру его темную сторону.
Мать тепло мне улыбнулась. Потом протянула руку и убавила нагрев.
– Не сожги оладьи, – сказала она и вернулась к гостям, оставив меня наедине с картофельными оладьями и всеми вопросами.
«Неужто ему наплевать? – думала я. – Неужто ему совершенно наплевать?»
В ту зиму я старалась не сидеть без дела. Ездила на вечеринки к друзьям, пила сидр с пряностями вместо алкогольных коктейлей и шампанского. Обедала с Энди, гуляла с Самантой, посещала занятия для будущих матерей с Люси, которая согласилась быть моим домашним наставником. Правда, нас чуть не выгнали в первый же день, когда Люси начала орать: «Тужься! Тужься!» – в то время как преподаватель-врач хотела поговорить о выборе больницы. После этого семейные пары стали садиться от нас подальше.
Я начала переписываться по электронной почте с доктором К. Раз или два в неделю он писал мне на работу, интересовался, как мои дела, рассказывал об успехах Класса толстых. Я узнала, что Эстер купила тренажер «Бегущая дорожка» и сбросила сорок фунтов, у Бонни появился бойфренд. «Дайте мне знать, как вы» – эта фраза присутствовала в каждом письме, но я много ему не рассказывала, потому что никак не могла понять, кто он для меня. Врач? Друг? Этого я не знала, рот и держалась отстраненно, пересказывала редакционные сплетни, сообщала, над чем работаю, что чувствую.
Постепенно начала говорить людям, что со мной происходит. Сначала таких людей было мало. Потом я стала расширять круг посвященных, рассказала близким друзьям, не очень близким друзьям, некоторым коллегам, полудюжине родственников. Всегда старалась сказать об этом лично, если же такой возможности не было, как в случае с Макси, сообщала по электронной почте.
«Как выяснилось, я беременна, – начала я письмо, после чего коротко описала, как все было. – Помнишь, я говорила тебе, что в последний раз виделась с Брюсом в доме его родителей на похоронах отца? Тогда мы и совокупились. Вот так все и случилось».
Макси ответила тут же, двумя предложениями, сплошь из заглавных букв: «ЧТО ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ ДЕЛАТЬ? НУЖНА ЛИ ПОМОЩЬ?»
Я рассказала ей о своих планах: родить ребенка, работать неполную неделю. «Все получилось не так, как я планировала, – писала я, – но я стараюсь выжать из ситуации максимум».
«Ты счастлива? – спрашивала меня Макси. – Ты боишься? Что я могу для тебя сделать?»
«В чем-то счастлива. Очень волнуюсь, – отвечала я. – Я знаю, что моя жизнь изменится, и пытаюсь не пугаться заранее. – Я подумала о последнем вопросе Макси и написала, что хочу, чтобы она оставалась моей подругой, продолжала переписываться со мной. – Желай мне только хорошего. И надейся, что все как-нибудь образуется».
Случались, правда, дни, когда я сама в этом сомневалась. Как в тот день, когда я пошла в аптеку за витаминами для беременных и наткнулась на последнюю статью Брюса в рубрике «Хорош в постели». Называлась она «О, о, омела».
Будь, на то моя воля, я бы всегда держал Э. за руку. У нее потрясающие руки, такие тонкие и мягкие, они так отличаются от моих.
«Или моих», – с грустью подумала я, глядя на свои толстые пальцы с обгрызенными ногтями.
Будь моя воля, я бы целовал ее на каждом углу и обнимал перед аудиторией студии ток-шоу в прямом эфире. Для этого мне не нужны праздники и украшающая дома зелень. Э. прекрасна, и я не стесняюсь говорить об этом, выставлять напоказ ее красоту.
Знаю, что тем самым я выхожу из общего ряда. Большинство мужчин предпочли бы нести твои пакеты с покупками, твой рюкзак, даже твою сумочку, чем держать тебя за руку на людях. А целовать на публике, считают они, можно только матерей и сестер, так уж нас всех воспитывали. Конечно, нравы сейчас менее строгие, но тем не менее им не хотелось бы целовать тебя там, где это могут увидеть их друзья. Как же заставить твоего мужчину переступить через себя? Главное – гнуть свое. Коснись его кончиками пальцев, когда ты достаешь поп-корн из пакета в зале кинотеатра, возьми за руку в дверях, выходя на улицу. Поначалу игриво поцелуй его и надейся, что он ответит с куда большей страстью. Засунь веточку омелы в бюстгальтер или, что еще лучше, в кружевной пояс для чулок, который ты никогда не носила...
Кружевные пояса для чулок. О, как же больно. Я вспомнила, как на мой день рождения и на День святого Валентина Брюс появлялся с коробками, набитыми эротическим бельем больших размеров. Я отказывалась его надевать. Говорила, что стесняюсь. По правде говоря, я считала, что выгляжу в нем глупо. Женщины обычных габаритов стесняются своих ягодиц и животов. Как я могла чувствовать себя комфортно в ленточках и треугольничках материи, которые он иной раз приносил? Мне казалось, что это дурная шутка, даже насмешка, как в программе «Откровенная камера». То есть стоило бы мне надеть это белье и в полной мере продемонстрировать свою глупость, как Аллен Фант и его операторы выскочили бы из чулана с «юпитерами» и камерами наготове. И как Брюс ни убеждал меня («Я бы не купил его тебе, если бы не хотел видеть тебя в нем»), я не могла заставить себя надеть это белье.
Я захлопнула журнал. Заплатила за покупки, сунула в карман, поплелась домой. И хотя я знала, что статья написана задолго до того, как Брюс получил мое письмо, если вообще получил, мне казалось, что мне дали пощечину.
Поскольку ни на какую вечеринку я не собиралась (и целоваться мне было не с кем); то вызвалась подежурить в редакции на Новый год. Освободилась в половине двенадцатого, вернулась домой, надела на Нифкина теплую попону, которую он терпеть не мог (он полагал, я в этом уверена, что выглядит в ней глупо... и, должна признать, в этом я с ним полностью согласна), сама влезла в шубу. Сунула в карман бутылку виноградного сока, и мы пошли к Пеннс-Лендинг и посидели на набережной, наблюдая за фейерверком, тогда как вокруг кричали, обнимались и целовались пьяные подростки и жители Южной Филадельфии, празднуя наступление 1999 года.
По возвращении домой я сделала то, что следовало сделать гораздо раньше. Достала большую картонную коробку и начала складывать в нее вещи: а) которые давал мне Брюс, б.) которые напоминали мне о нем.
В коробку отправилась наполовину растаявшая свеча-сфера, которую мы вместе зажигали в Вермонте, в мерцающем, мягком, ароматном свете которой занимались любовью. Компанию ей составили все письма, которые он посылал мне, каждое в своем конверте, все эротическое белье, которое он мне купил, но я ни разу не надела, вибратор, отделанные розовым мехом наручники, которые вообще не следовало держать в квартире, где ждали появления на свет ребенка. К ним присоединилось стеклянное, расписанное вручную ожерелье, подаренное матерью Брюса на мой последний день рождения, и кожаная сумка, которую я получила от нее годом раньше. После некоторого раздумья я решила оставить сотовый телефон, который в конце концов больше не мог ассоциироваться с Брюсом, поскольку тот не звонил. И я сохранила си-ди Эни Дифранко и Мэри Чапин Карпентер, Лиз Фэйр и Сюзан Вернер. Это была моя музыка, а не его.
Я сложила все лишнее, заклеила коробку липкой лентой и отнесла в подвал, думая, что потом, возможно, сумею продать что-то ценное, а пока, во всяком случае, уберу с глаз. То есть сделала первый шаг к тому, чтобы забыть Брюса. А поднявшись наверх, раскрыла свой дневник, новый том, с обложкой из мраморной бумаги и толстыми, разлинованными страницами. Написала: «1999», и Нифкин тут же запрыгнул на подлокотник дивана и уселся там, глядя, как мне показалось, с одобрением на мои слова: «Моему ребенку, которого я уже очень люблю».
Практически весь январь шел дождь, а весь февраль – снег. На десять минут он выбеливал улицы, но городские автобусы и пешеходы быстренько превращали белизну в серую грязь. Я старалась не смотреть на красные сердца в витринах аптечных магазинов. Я заставляла себя не раскрывать появившийся на лотках ко Дню святого Валентина красно-розовый номер «Мокси», где, как извещала обложка, была помещена статья Брюса под названием «Заставь его вопить: 10 новых обжигающих сексуальных трюков для искательницы эротических приключений». Но в один из неудачных дней раскрыла журнал на рубрике Брюса, когда стояла в очереди в кассу, и увидела его в ярко-алых боксерских трусах, с лицом лучащимся блаженством, в постели с женщиной, как я искренне надеялась, одной из моделей «Мокси», а не загадочной Э. Я бросила журнал на стойку, словно обожглась, и решила после личных консультаций с Самантой («Забудь его, Кэнни») и дебатов по электронной почте с Макси («Если хочешь, его убьют»), что действительно лучше всего не обращать внимания на его опусы и благодарить Бога за то, что февраль – короткий месяц.
Время шло. У меня на животе появлялись все новые полоски беременности, и я пристрастилась к импортному сыру «Стилтон», который продавался в «Шефе маркет» на Южной улице по шестнадцать долларов за фунт. Несколько раз у меня возникало желание сунуть кусок сыра в карман и выскользнуть из магазина, не заплатив за него, но я этого не сделала. Не хотелось долго и нудно рассказывать о моих сырных пристрастиях тому, кто придет вносить за меня залог после моего неизбежного ареста.
Во время второго триместра чувствовала я себя очень даже неплохо, как, собственно, и обещали практически все пособия для ожидающих ребенка. «Вас переполняет энергия, вы буквально светитесь изнутри», – читала я в одной брошюре, под фотографией светящейся и полной энергии беременной женщины, которая шагала по полю подсолнухов рука об руку с мужем, в чьих глазах читалось обожание. Однако сонливость никуда не делась, да и груди болели так сильно, что иной раз мне казалось, они вот-вот оторвутся и куда-то укатятся. А как-то вечером, сидя перед телевизором, я съела целую банку чатни[55]55
Чатни – кисло-сладкая фруктовая приправа к мясу.
[Закрыть]. Иногда, пожалуй, чаще, чем иногда, мне становилось так жалко себя, что я плакала. Во всех моих книжках беременные женщины изображались с мужьями (а в самых прогрессивных с партнерами), то есть было кому натереть живот маслом какао, принести мороженое и соленый огурчик, подбодрить и помочь в выборе имени. У меня же никого не было, если не считать Саманты и Люси, двух ежевечерних телефонных звонков матери и одной ночи в неделю, проведенной в ее доме. Никто не пошел бы в магазин поздно вечером, если б возникла такая необходимость, никто не обсуждал со мной сравнительные достоинства и недостатки таких имен, как Алиса и Эбигейл, никто не убеждал меня не бояться ни боли, ни будущего, никто не говорил мне, что все будет хорошо.
И жизнь скорее усложнялась, чем упрощалась. Во-первых, на работе начали что-то замечать. Еще не подходили и не спрашивали в лоб, но я ловила на себе случайные взгляды в женском туалете, а в кафетерии, когда я входила туда, разговоры, бывало, смолкали.
Как-то во второй половине дня к моему столу подкатилась Габби. Она затаила на меня зло с осени, когда мой большущий материал о Макси открыл воскресный номер «Икзэминер», к огромной радости руководства редакции. Главный редактор просто сиял, потому что мы оказались единственной газетой Восточного побережья, которой удалось взять у Макси интервью, не говоря уж о том, что только для нас она столь откровенно рассказала о своей жизни, своих целях, своих неудачных романах. Я получила как премию, так и письменную похвалу главного редактора, которую, конечно же, повесила на стене моей клетушки.
Но то, что радовало меня, огорчало Габби. И настроение у нее не улучшилось, когда мне предложили написать статью о вручении «Грэмми», а ей – готовить некролог, посвященный Энди Руни[56]56
Руни, Энди (р. 1919) – старейшина американского телевидения, популярный комментатор канала Си-би-эн (после указанного ухудшения здоровья мистер Руни пошел на поправку и продолжал работать на телевидении и в начале 2003 г.).
[Закрыть], состояние которого резко ухудшилось.
– Ты набираешь вес? – спросила она.
Я решила не давать прямого ответа, как советовал журнал «Редбук» в статье «10 рекомендаций в общении с неприятными людьми», чувствуя при этом, как навострили уши сидящие в соседних клетушках.
– Какой странный вопрос. А почему тебя это интересует? Габби сверлила меня взглядом, не желая отвлекаться от темы.
– Ты выглядишь иначе.
– То есть ты хочешь сказать, – я четко следовала инструкциям «Редбука», – что для тебя очень важно, чтобы я выглядела одинаково?
Габби ответила долгим, злобным взглядом и отвалила. Что меня очень устроило. Я еще не решила, что сказать людям и когда сказать, а пока носила широченные блузки и легинсы, надеясь, что прибавку в весе (шесть фунтов в первый триместр, еще четыре после Дня благодарения) они отнесут на счет праздничного обжорства.
По правде сказать, ела я хорошо. По уик-эндам ходила на бранч с матерью, раз или два в неделю обедала с подругами, которые, похоже, разработали какой-то глубоко засекреченный план. Каждый вечер кто-то звонил с предложением пойти выпить кофе или встретиться утром, чтобы съесть теплый бублик. В рабочие дни Энди всегда спрашивал, не хочу ли я отведать блюд, которые он принес со вчерашнего обеда в роскошном ресторане. Очень часто Бетси уводила меня на ленч в крохотный вьетнамский ресторанчик в двух кварталах от редакции. Они словно боялись оставить меня одну. И меня не волновало, сочувствуют ли они мне или пытаются поддерживать. Я наслаждалась их добрым отношением, стараясь отвлечься от мыслей о Брюсе и о том, чего мне так не хватало (уверенности в завтрашнем дне, стабильности, отца моего не родившегося ребенка, одежды для беременных, в которой я не выглядела бы маленьким горнолыжным склоном). Я продолжала работать, раз в месяц ездила к доктору Патель, а также посещала все курсы для будущих мам: «Основы кормления грудью», «Уход за новорожденным» и так далее.
Моя мать поделилась новостью с подругами, и все они принялись опустошать чердаки своих домов и домов дочерей. К февралю у меня в квартире стояли столик для пеленания, детская кроватка, сиденье для автомобиля и прогулочная коляска, которые выглядели куда более роскошными (и сложными), чем мой маленький автомобиль. Я привозила с собой коробки, полные пижам, вязаных шапочек, обслюнявленных книжек-картинок и серебряных погремушек со следами зубов. Я получила полный набор бутылочек, сосок и стерилизатор для сосок. Джош дал мне подарочный сертификат на 50 долларов «Е-беби». Люси согласилась сидеть с ребенком раз в неделю («При условии, что мне не придется менять подгузники второго размера»).
Постепенно я превратила вторую спальню из кабинета в детскую. Время, которое раньше я тратила на сценарии, короткие рассказы и письма в «Джи-Кью» и «Нью-йоркер», теперь стало уходить на преобразование квартиры. И к сожалению, я начала тратить деньги. Купила напольный ковер цвета морской зелени, который очень хорошо гармонировал с лимонными стенами, и календарь Беатрикс Поттер. Я приобрела подержанное кресло-качалку, перетянула его и покрасила в белый цвет. Я начала заполнять книжные полки детскими книжками, которые как покупала, так и привозила из дома. Каждый вечер читала своему животу... чтобы это занятие вошло в привычку. К тому же еще не родившиеся младенцы (где-то об этом писали) чувствительны к материнскому голосу.
И каждый вечер я танцевала. Опускала вечно пыльные металлические жалюзи, зажигала несколько свечей, скидывала туфли, включала музыку и двигалась под нее. Танцы эти не всегда радовали меня. Иногда под ранние песни Эни Дифранко я против воли думала о Брюсе. Потому что она пела: «Ты никогда не был очень добр ко мне, ты всегда подводил меня...» Но я старалась танцевать и улыбаться ради ребенка, а не ради себя.
Чувствовала ли я себя одинокой? До безумия. Жизнь без Брюса, без надежды на его возвращение, без возможности увидеть его вновь, с осознанием того, что он полностью отгородился от меня и нашего ребенка, очень уж напоминала жизнь без кислорода. Иногда я злилась на него за то, что он позволил мне так долго быть с ним... или за то, что он не вернулся, когда я этого захотела. Но я старалась убрать злость в ту самую коробку, где теперь лежали его подарки, и идти вперед.
Иногда я не могла не задаваться вопросом: а может, только гордость мешает нам вернуться друг к другу, может, мне стоит позвонить Брюсу, а еще лучше увидеться с ним и ползать на коленях, пока он не согласится взять меня к себе? А вдруг, спрашивала я себя, несмотря на все сказанное им, он тем не менее меня любит? Но тут же возникал другой вопрос: а любил ли он меня? Я пыталась заставить себя не думать об этом, но разум отказывался подчиняться, все пережевывал и пережевывал эти вопросы, пока я не поднималась с кровати, чтобы заняться каким-то делом. Я вычистила столовые приборы, поставила на все ящики защелки, которые не смог бы открыть ребенок, разобрала стенные шкафы. В моей квартире впервые воцарился образцовый порядок. Зато в голове властвовал сумбур.
