Текст книги "Хорош в постели"

Автор книги: Дженнифер Уайнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Дженнифер Уайнер
Хорош в постели

Моей семье

Часть I
Хорош в постели

Печальней нет заброшенного дома. Томится

Он и манит, призывает уютом и теплом

Тех, кто его безжалостно покинул

Знакомое Все тут, твердит, стенает он! Увы, напрасно.

Вернись, взывает он, не в силах примириться

С утратой сей, мы все начнем сначала.

О, сколько песен, смеха здесь звучало!

Взгляни! Картины те же на стене, на кухне

Чашки, небрежно брошенные на пюпитре ноты. И ваза на столе...

Филипп Ларкин

Любовь совершенно, совершенно, совершенно не похожа на то, что о ней говорят.

Лиз Фэйр

Глава 1

– Ты видела? – спросила Саманта.

Я наклонилась к компьютеру – моему редактору не нужно знать, что я разговариваю по личному делу.

– Видела что?

– Да ничего. Не важно. Поговорим дома, после работы.

– Видела что? – задала я тот же вопрос.

– Ничего, – повторила Саманта.

– Саманта, ты никогда не звонила мне в разгар рабочего дня из-за ничего. Так что выкладывай. Колись.

Саманта вздохнула:

– Ну хорошо, только помни: гонца не пристреливают. – Тут уж я встревожилась. – «Мокси». Последний номер. Кэнни, ты должна немедленно в него заглянуть.

– Почему? Что я там найду? Меня заклеймили за то, что я не следую моде?

– Спустись в холл и купи. Я подожду на телефоне. Последняя фраза означала многое. Все-таки Саманта не только моя лучшая подруга, но и партнер в юридической компании «Льюис, Доммель и Феник». Если Саманта висит на телефоне, она не принимает клиентов, то есть ее секретарь говорит им, что Саманта на совещании. По моей спине пробежал холодок тревоги.

На лифте я спустилась в холл здания редакции «Филадельфия икзэминер», помахала рукой охраннику, подошла к маленькому газетному киоску, где нашла «Мокси» на полке с родственными изданиями: «Космо», «Гламур», «Мадемуазель». Не обратить внимания на журнал мог только слепой: на обложке красовалась роскошная супермодель в блестках, снизу тянулись надписи: «Кончаем снова и снова: мультиоргазм – легко!» и «Вертеть задом! Четыре упражнения, которые приковывают взор». После короткого колебания я ухватила еще и маленький пакетик «М&М», заплатила жующей жвачку продавщице и поднялась наверх.

Саманта, как и обещала, висела на телефоне.

– Страница сто тридцать два, – уточнила она.

Я села, бросила несколько драже в рот, раскрыла журнал на странице 132, где и обнаружила постоянную рубрику «Хорош в постели», автором которой являлся мужчина. Редактор «Мокси» полагала, что такая рубрика поможет среднестатистической читательнице понять, чего хочет ее бойфренд, на что он способен... или не способен, в зависимости от ситуации. Поначалу глаза подвели меня, буквы никак не хотели складываться в слова. Потом все-таки сложились. Статья называлась «Любить толстушку». Написал ее Брюс Губерман. Мой бойфренд Брюс Губерман, с которым я прожила больше трех лет, пока несколько месяцев назад мы не решили, что надо отдохнуть друг от друга. А под толстушкой, как можно было догадаться, подразумевалась я.

Вы знаете, как в книгах-страшилках героиня иной раз говорит: «Я почувствовала, как у меня остановилось сердце». Так вот, я почувствовала. Честное слово. Потом почувствовала, как оно забилось вновь – в запястьях, горле, животе, подушечках пальцев. Волосы на загривке встали дыбом. Руки обратились в лед. Кровь зашумела в ушах, когда я прочитала первую фразу: «Мне никогда не забыть тот день, когда я узнал, что моя девушка весит больше меня».

Голос Саманты долетел из далекого, очень далекого далека:

– Кэнни? Кэнни, ты меня слышишь?

– Я его убью! – просипела я.

– Дыши глубоко, – посоветовала Саманта. – Вдох через нос, выдох – ртом.

Бетси, мой редактор, бросила недоумевающий взгляд через перегородку, которая разделяла наши столы. «Ты в порядке?» – беззвучно, одними губами, прошептала она. Я крепко сжала веки. Наушники каким-то образом оказались на ковре.

– Дыши глубже! – слышала я голос Саманты, вернее, эхо ее голоса, отражающееся от пола. Я жадно хватала ртом воздух. Ощущала вкус шоколада и карамели. Видела выдернутую из статьи Брюса цитату, ярко-розовыми буквами кричащую с середины страницы: «В нашем мире любить толстушку – это подвиг!»

– Я не могу в это поверить! Не могу поверить, что он это сделал! Я его убью!

К этому моменту Бетси уже обошла мой стол и пыталась через мое плечо заглянуть в журнал, раскрытый у меня на коленях, а Габби, моя злобная коллега, смотрела в нашу сторону, щуря большие, навыкате, карие глаза, выискивая признаки беды, тогда как ее толстые пальцы зависли над клавиатурой, чтобы при необходимости немедленно, по электронной почте, передать дурные новости своим подругам. Я захлопнула журнал. Мне удалось глубоко вдохнуть, я взмахом руки предложила Бетси вернуться на рабочее место.

Саманта ждала.

– Так ты не знала?

– Не знала чего? Что он полагал свои встречи со мной подвигом? – Я попыталась изобразить саркастический смешок. – Ему бы побыть в моей шкуре!

– Значит, ты не знала, что его взяли в «Мокси»?

Я вернулась в начало, к «Авторам», колонке с краткой, в несколько строк, характеристикой каждого под черно-белой студийной фотографией. И точно, увидела Брюса, его длинные, до плеч, волосы развевались на ветру, источником которого служил фен или вентилятор. Выглядел он, пришла мне в голову жестокая мысль, как яппи. «Ведущий рубрики «Хорош в постели» Брюс Губерман с этого месяца – штатный сотрудник редакции «Мокси». Писатель из Нью-Джерси Губерман в настоящее время работает над своим первым романом».

– Его первым романом? – вырвалось у меня. Должно быть, я выкрикнула эту цитату. Головы повернулись в мою сторону. На лице Бетси вновь появилась тревога, а Габби начала печатать. – Это же ложь!

– Я не знала, что он пишет роман, – вставила Саманта, которой, без сомнения, очень хотелось сменить тему.

– Да он едва может написать поздравительную открытку, – фыркнула я, возвращаясь к странице 132.

«Я не считал себя поклонником женщин в теле, – прочитала я, – но, встретив К., не устоял перед ее остроумием, ее смехом, ее сверкающими глазами. А с ее телом, решил я, уж как-нибудь сживусь».

– Я ЕГО УБЬЮ!

– Давно бы уже убила и заткнулась, – пробурчала Габби, сдвинув ближе к переносице очки с толстыми, в дюйм, стеклами.

Бетси снова вскочила, руки у меня дрожали, внезапно драже рассыпалось по полу, захрустело под роликами моего стула.

– Мне надо бежать, – бросила я Саманте и отключила связь. – Все в порядке, – успокоила я Бетси.

Она бросила на меня тревожный взгляд, потом ретировалась.

Номер Брюса я набрала правильно лишь с третьей попытки, а когда его ровный, спокойный голос сообщил мне, что в данный момент он не может ответить на мой звонок, я запаниковала и перезвонила Саманте.

– Хорош в постели, это ж надо, – изрекла я. – Я должна позвонить его редактору. Это ложная реклама. Я хочу спросить, проверили ли они его рекомендации? Мне вот никто не звонил.

– В тебе говорит злость, – услышала я в ответ. С тех пор как она начала встречаться со своим инструктором по йоге, ее постоянно тянуло на философию.

– Поклонник женщин в теле. – Я чувствовала, как под веками накапливаются слезы. – Как он мог так со мной поступить?

– Ты прочитала все?

– Только начало.

– Может, и хватит?

– Дальше больше? Саманта вздохнула.

– Ты действительно хочешь знать?

– Нет. Да. Нет. – Я ждала. Саманта ждала. – Да. Скажи мне. Опять вздох.

– Он называет тебя... похожей на Левински.

– В смысле моего тела или умения делать минет? – Я попыталась рассмеяться, но с губ сорвалось сдавленное рыдание.

– И он возвращается и возвращается к твоим... сейчас найду. Твоим «габаритам».

– О Господи!

– Написал, что ты сдобная, – добавила Саманта. – И saftig[1]1
  Сочная, ядреная (нем).


[Закрыть]. Это ведь не ругательство?

– Господи, за все время, пока мы были вместе, он ничего подобного ни разу не сказал.

– Ты его бросила. Он на тебя разозлился.

– Я его не бросала! – воскликнула я. – Мы просто прервали наши отношения! И он согласился, что это хорошая идея!

– А что еще он мог сделать? – спросила Саманта. – Ты говоришь: «Думаю, нам надо какое-то время пожить врозь», и он или соглашается с тобой и уходит, сохраняя хоть какие-то остатки собственного достоинства, или умоляет тебя не покидать его и выглядит жалким. Он выбрал остатки достоинства.

Я пробежалась руками по каштановым, длиной до подбородка, волосам и попыталась прикинуть нанесенный урон. Кто еще видел статью? Кто еще знает, что К. – это я? Брюс показывал статью своим друзьям? Моя сестра видела ее? И/или, не дай Бог, моя мать?

– Я должна бежать, – вновь повторила я Саманте. Положила наушники на стол, встала, оглядела зал новостей редакции «Филадельфия икзэминер»: десятки людей, в основном средних лет, в большинстве белых, работающих на компьютерах или толпящихся у телевизоров, наблюдая, что передает в эфир Си-эн-эн.

– Кто-нибудь знает, где в этом штате я могу достать пистолет? – обратилась я ко всем и к каждому.

– Мы занимаемся серийными убийцами, – первым ответил Ларри, редактор отдела городских новостей, невысокий, бородатый, с вечным недоумением на лице, который все воспринимал абсолютно серьезно. – И я думаю, что законы у нас более чем мягкие.

– Оружие можно купить только через две недели после подачи заявки, – вставил один из спортивных репортеров.

– Это могут сделать лишь те, кто старше двадцати пяти, – поправила его ассистент ведущего рубрики «Срочно в номер».

– Ты путаешь покупку оружия с арендой автомобиля, – пренебрежительно бросил «спортсмен».

– Мы поручимся за тебя, Кэнни, – заверил меня Ларри. – Ты торопишься?

– Скорее да, чем нет. – Я села, снова встала, – В Пенсильвании существует смертная казнь, не так ли?

– Мы же занимаемся серийными убийцами, – без улыбки ответил Ларри. – А, не важно. – Я села и вновь позвонила Саманте. – Знаешь что? Я не собираюсь его убивать. Смерть для него слишком хороша.

– Как скажешь, – ответила верная Саманта.

– Пойдешь со мной вечером? Мы устроим ему засаду на автостоянке.

– И что потом?

– До вечера что-нибудь придумаю, – решительно ответила я.

С Брюсом Губерманом я познакомилась на вечеринке, имевшей место быть, как мне уже казалось, в жизни другого человека, а не моей собственной. Никогда раньше мне не доводилось встречать парня, который сразу же пригласил бы меня на свидание. Всякий раз приходилось пускать в ход ставший уже стандартным план: сломить сопротивление остроумием, обаянием, обычно и домашним обедом, в котором солировала кошерная курица, приготовленная с чесноком и розмарином. С Брюсом курица не потребовалась. С Брюсом все прошло куда легче.

Я расположилась в углу гостиной, откуда видела всю комнату и могла быстро добраться до горячего соуса с артишоками. Я имитировала подругу жизни моей матери Таню, пытающуюся есть лапку аляскинского королевского краба с загипсованной рукой. Поэтому Брюс впервые попался мне на глаза, когда одну руку я прижимала к груди, будто она висела на перевязи, и, широко раскрыв рот и изогнув шею, пыталась высосать воображаемое мясо из воображаемой лапки. Я как раз добралась до того места, когда воображаемая лапка залезла мне в правую ноздрю, и, думаю, измазала щеку в артишоковом соусе, когда в гостиную вошел Брюс. Высокий, загорелый, с маленькой бородкой, русыми волосами, забранными в конский хвост, и добрыми карими глазами.

– Э... простите меня, вы в порядке? Мои брови взлетели вверх.

– Безусловно.

– Я просто подумал, что вы... – Он не договорил, но голос мне понравился: мягкий, и в нем проскальзывали пронзительные нотки.

– Странная?

– Я видел, как у человека случился инсульт, – пояснил он. – И начиналось все точно так же.

Вот тут моя подруга Брианна пришла в себя. Отсмеявшись, она вытерла глаза и схватила Брюса за руку.

– Брюс, это Кэнни. – Она имитировала одну нашу знакомую.

– Ага. – Брюс застыл, должно быть, чувствуя себя полным идиотом.

– Не волнуйтесь, – успокоила я его. – Хорошо, что вы меня остановили. Негоже так издеваться над людьми.

– Ага, – повторил Брюс. Я же продолжала говорить.

– Вообще-то я стараюсь быть добрее. Приняла такое решение на Новый год.

– Но уже февраль, – заметил он.

– Я медленно раскачиваюсь.

– Понятно. Главное, что вы стараетесь. – Он улыбнулся мне и отошел.

Оставшуюся часть вечера я наводила справки. Брюс пришел с парнем, которого Брианна знала по институту. Хорошие новости: он еврей, как и я, и у него высшее образование, то есть он достаточно умен. Ему – двадцать семь. Мне – двадцать пять. Мы подходили друг другу.

– Он еще и веселый, – добавила Брианна, прежде чем выложить плохие новости: Брюс три года, может, и дольше, работал над диссертацией и жил в центральной части Нью-Джерси, более чем в часе езды от нас, иногда писал статьи по договорам, учил первокурсников, жил на стипендию, маленькое преподавательское жалованье, а в основном на деньги родителей. – Географически он нам не подходит, – объявила Брианна.

– Хорошие руки, – возразила я. – Хорошие зубы.

– Он вегетарианец.

Я поморщилась:

– Давно?

– С колледжа.

– Гм-м. Ну, возможно, это еще можно исправить.

– Он... – Брианна замолчала.

– Выпущен из тюрьмы на поруки? – пошутила я. – Сидит на болеутоляющих таблетках?

– Он инфантильный, – наконец выдавила она из себя.

– Он парень. – Я пожала плечами. – Они все такие. Брианна рассмеялась.

– И он хороший парень. Поговори с ним. Увидишь сама. Весь вечер я наблюдала за Брюсом и чувствовала, что он поглядывает на меня. Но он так и не заговорил со мной. Вечеринка закончилась, и я направилась домой, в немалой степени разочарованная. Давно уже я не видела мужчины, которым могла бы увлечься, и высокий, с красивыми руками, белозубый выпускник университета Брюс Губерман казался, во всяком случае со стороны, достойным кандидатом.

Но, услышав за спиной шаги, я подумала не о нем. Мне в голову пришли те же мысли, что и любой живущей в городе женщине, когда глубокой ночью она слышит быстро нагоняющие ее шаги, а до следующего уличного фонаря еще идти и идти. Я бросила короткий взгляд через плечо, нащупывая рукой баллончик со слезоточивым газом «Мейс», висящий на связке ключей. Под уличным фонарем на углу стоял автомобиль. Я прикинула, что сначала, брызнув газом в лицо преследователю, обездвижу его, а потом разобью окно автомобиля в надежде, что заревет охранная сигнализация, и с громким криком убегу.

– Кэнни!

Я развернулась. И Брюс подошел ко мне, застенчиво улыбаясь:

– Привет. – Он рассмеялся, мой очевидный испуг определенно веселил его.

Брюс проводил меня домой, я дала ему номер своего телефона. Он позвонил на следующий вечер, и мы проговорили три часа. Говорили обо всем: о колледже, родителях, его диссертации, будущем газет.

– Я хочу тебя видеть, – заявил он в час ночи, когда я уже начала думать, что завтра не смогу работать, если мы в самое ближайшее время не завершим этот разговор.

– Так давай встретимся вечером, – ответила я.

– Нет, – возразил Брюс. – Сейчас.

И спустя два часа, свернув не в том месте при съезде с моста Бена Франклина, он вновь возник у моей двери: более высокий, чем я его помнила, в рубашке из шотландки и тренировочных штанах, со свернутым спальником, который пах летом, и со смущенной улыбкой. Так все и началось.

И вот теперь, более чем через три года после нашего первого поцелуя, через три месяца после разговора о том, что нам надо пожить врозь, через четыре часа после того, как я выяснила, что он рассказал всему читающему журнал миру, что я толстушка, Брюс щурился на меня, стоя на автомобильной стоянке у дома, в котором находилась его квартира, где он согласился встретиться со мной. Часто-часто моргал – верный признак того, что нервничал. В руках – коробка с великим множеством вещей, целый склад. Синяя пластмассовая миска для собачьей еды, из которой я кормила Нифкина, когда мы оставались в квартире Брюса. Деревянная рамка с фотографией, сделанной на Блок-Айленде: я и Брюс на краю обрыва. Серебряная серьга-кольцо, не один месяц пролежавшая на его ночном столике. Три носка, ополовиненный флакон «Шанель». Тампоны. Зубная щетка. Мелочи, накапливавшиеся долгих три года. Вероятно, нашим рандеву Брюс решил убить двух зайцев: выдержать мои громы и молнии по поводу заметки в рубрике «Хорош в постели» и вернуть мне мои вещи. Когда я увидела свое добро, собранное в картонную коробку из-под виски, которую он, вероятно, взял в винном магазине, возвращаясь домой с работы, у меня перехватило дыхание: вот оно, вещественное доказательство того, что наши пути окончательно разошлись.

– Привет, Кэнни, – холодно процедил Брюс, продолжая подслеповато моргать, что мне в нем особенно не нравилось.

– Привет, Брюс, – ответила я, стараясь изгнать дрожь из голоса. – Как продвигается роман? Там я тоже буду главной героиней?

Он изогнул бровь, но ничего не сказал.

– Кстати, – продолжила я, – на каком этапе наших взаимоотношений я разрешила тебе поделиться интимными подробностями нашей совместной жизни с несколькими миллионами читателей?

Брюс пожал плечами:

– У нас больше нет никаких взаимоотношений.

– Мы просто решили какое-то время отдохнуть друг от друга.

Брюс снисходительно улыбнулся:

– Перестань, Кэнни. Мы оба знаем, что это означает.

– Для меня – только то, что я сказала. – Я прострелила его взглядом. – А вот для тебя, похоже, нет.

– В любом случае, – Брюс попытался всучить мне коробку с моими вещами, – я не понимаю, чего ты так расстроилась. Я же не сказал ничего дурного. – Он расправил плечи. – Я даже думаю, что заметка удалась.

Я лишилась дара речи, что во взрослой жизни случалось со мной крайне редко.

– Ты обкурился? – спросила я.

Впрочем, с Брюсом такого просто не могло быть.

– Ты назвал меня толстой. Выставил на посмешище. И после этого смеешь утверждать, что не сделал ничего плохого?

– Взгляни правде в лицо, Кэнни, – ответил он. – Ты толстая. – Он склонил голову. – Но это не мешало мне любить тебя.

Коробка с тампонами отлетела от его лба, тампоны раскатились по автостоянке.

– Как мило, – хмыкнул Брюс.

– Ты законченный негодяй! – Я, тяжело дыша, облизала губы. Руки дрожали. Вот прицел и сбился. Рамка с фотографией ударилась о плечо Брюса, упала на асфальт, стекло разбилось. – Не могу поверить, что я серьезно задумывалась о том, чтобы выйти за тебя замуж.

Брюс пожал плечами, наклонился, начал собирать осколки стекла и куски дерева в коробку. К фотографии не прикоснулся.

– Ни от кого в жизни я не видела столько зла, как от тебя, – с трудом прорывались сквозь слезы слова. – Я хочу, чтобы ты это знал. – Но, произнося это, я понимала, что лгу. По большому счету мой отец, бросив нас, поступил еще ужаснее. Среди прочего я ненавидела отца и по этой причине – он лишил меня возможности сказать другому мужчине: «Ни от кого в жизни я не видела столько зла, как от тебя». Брюс вновь пожал плечами:

– Мне больше нет нужды тревожиться из-за твоих чувств. Ты ясно дала это понять. – Он выпрямился. Я надеялась, что он разозлится, может, даже придет в ярость, но получила лишь сводящее с ума, покровительственное спокойствие. – Именно ты этого хотела, помнишь?

– Я хотела, чтобы мы какое-то время пожили отдельно. Я хотела хорошенько все обдумать. Мне следовало просто бросить тебя. Ты... – И я замолчала, думая о том, как бы посильнее зацепить его, пытаясь найти слова, которые заставят его прочувствовать ужас, ярость и стыд, которые испытала я, читая его заметку. – Ты маленький! – наконец выплюнула я, вложив в последнее слово всю накопившуюся во мне ненависть, чтобы он понял: я говорю как о душе, так и о некоторых важных частях тела.

Он не ответил. Даже не посмотрел на меня. Просто развернулся и ушел.

Саманта не выключала двигатель, так что подъехала тут же.

– Ты в порядке? – спросила она, когда я скользнула на пассажирское сиденье с коробкой в руках.

Я молча кивнула. Саманта, возможно, думала, что я веду себя глупо. Но в такой ситуации я и не могла рассчитывать на ее сочувствие. Ростом пять футов и десять дюймов, с иссиня-черными волосами, белоснежной кожей и высокими, словно высеченными из мрамора скулами, она напоминала молодую Анжелику Хьюстон[2]2
  Хьюстон, Анжелика (р. 1951) – современная американская киноактриса, известная не только мастерской игрой, но и точеной фигуркой, бывшая жена Джека Николсона.


[Закрыть]. И оставалась худой. Не прилагая к этому никаких усилий. Увидев перед собой самые роскошные яства, Саманта скорее всего остановила бы свой выбор на персике и ржаном хлебце. Не будь она моей лучшей подругой, я бы ее ненавидела, но даже лучшей подруге трудно не завидовать, если она может есть, а может и не есть, тогда как я сметаю все да еще помогаю ей, если она больше есть не хочет. И проблема с лицом и фигурой у нее только одна: они привлекают слишком пристальное внимание. Поэтому ей, конечно, никогда не понять, каково это жить в таком теле, как у меня.

Саманта коротко глянула на меня.

– Итак, как я догадываюсь, между вами все кончено?

– Логичная догадка, – буркнула я. Во рту стояла горечь, из зеркала со стороны пассажирского сиденья на меня смотрело посеревшее лицо. Я разглядывала содержимое картонной коробки: мои книги, сережки, тюбик помады, как я думала, безвозвратно утерянный.

– Как ты? – участливо спросила Саманта.

– Нормально.

– Хочешь что-нибудь выпить? Может, пообедаем? Или сходим в кино?

Я крепче вцепилась в коробку и закрыла глаза, чтобы не видеть, где мы находимся, не видеть улиц, по которым я так часто ехала к нему.

– Думаю, я хочу вернуться домой.

Автоответчик мигал, когда я вошла в квартиру. Не обращая на него внимания, я стянула с себя рабочую одежду, надела широкие штаны и футболку и босиком пошлепала на кухню. Из холодильника достала упаковку лимонада «Минит меид», с верхней полки буфета – пинтовую бутылку текилы. Налила и того и другого в миску, глубоко вдохнула, отхлебнула прямо из миски, уселась на диван, обтянутый джинсовой тканью, и заставила себя взяться за чтение.

Любить толстушку

Брюс Губерман

«Мне никогда не забыть тот день, когда я узнал, что моя девушка весит больше меня.

Она поехала покататься на велосипеде, я сидел дома, смотрел футбол, пролистывал журналы, лежащие на ее кофейном столике, и наткнулся на ее ежедневник «Уэйт уочерс», книжицу размером с ладонь, в которой она записывала, что съела и когда, что собиралась съесть, выпила или нет положенные в день восемь стаканов воды. Я нашел в ежедневнике ее имя и фамилию. Ее идентификационный номер. И ее вес, который, будучи джентльменом, привести здесь не могу. Скажу лишь, что он меня поразил.

Я знал, что К. – крупная девушка. Куда крупнее тех женщин, которых я видел на экране телевизора, прогуливающихся в купальных костюмах или порхающих по комедиям положений и средневековым драмам. И определенно крупнее тех женщин, с которыми я встречался раньше.

«Неужто они обе были мельче?» – презрительно подумала я.

Я не считал себя поклонником женщин в теле, но, встретив К., не устоял перед ее остроумием, ее смехом, ее сверкающими глазами. А с ее телом, решил я, уж как-нибудь сживусь.

Шириной плеч она не уступала мне, как и размером рук, а от грудей до живота, от талии и до колен меня везде встречали теплые, мягкие, приятные на ощупь округлости. Обнимая ее, я словно попадал на седьмое небо. Такие же чувства испытываешь, возвращаясь домой.

Но жизнь с ней вызывала не только положительные эмоции. Может, причина в том, что я хорошо усвоил общественные ожидания, диктующие, чего должен хотеть мужчина и как должна выглядеть женщина. Но, что более вероятно, эти ожидания слишком хорошо усвоила она. К. посвятила жизнь борьбе с телом. Ростом пять футов и десять дюймов, с фигурой линейного (Линейный – защитник в американском футболе. Одно из требований – крепкое телосложение) и весом, позволяющим ей рассчитывать на место в заявочном списке любой профессиональной футбольной команды, К., конечно, не могла стать невидимой.

Но я знал: если б появилась такая возможность, что сутуловатость, тяжелая походка и бесформенные черные свитера могли бы укрыть ее от окружающего мира, она бы тут же ею воспользовалась. К. не получала удовольствия от многого из того, что нравилось мне, именно в силу ее веса, ее габаритов, ее сдобного, zaftig тела.

И сколько бы раз я ни говорил ей, что она прекрасна, я знал, что она никогда мне не поверит. И «сколько бы раз я ни говорил ей, что ее вес не имеет ровно никакого значения, я знал, что для нее имеет, и немалое. Мой голос, голос одиночки, уступал в громкости голосу мира. Я буквально чувствовал ее стыд, когда шагал рядом с ней по улице. Стыд этот устраивался между нами в кинотеатре и ждал, пока кто-то произнесет самое грязное для нее слово – толстая.

И я знал, что это не паранойя. Вы слышите снова и снова, что лишний вес – это последнее, к чему можно отнестись с предубеждением, не оказавшись под огнем критики и осуждения, что толстяки – единственные объекты для насмешек в нашем политкорректном мире. Пригласите на свидание женщину королевских размеров, и вы убедитесь в моей правоте. Вы увидите, как люди смотрят на нее, как смотрят на вас, потому что вы с ней. Попытайтесь купить ей белье на День святого Валентина, и вы поймете, что размеры заканчиваются до того, как начинается она. Всякий раз, когда вы идете с ней в ресторан, вы видите, какие она испытывает муки, балансируя между тем, что ей хочется, и тем, что она может себе позволить, что имеет право съесть на публике.

И что может позволить себе сказать.

Я помню, когда разразился скандал с Моникой Левински, К., газетный репортер, написала страстную статью в защиту практикантки Белого дома, которую предала не только ее вашингтонская подруга Линда Грипп, но и друзья из Беверли-Хиллз, учившиеся с Моникой в средней школе и поспешившие продать свои воспоминания таблоиду «Инсайд эдишн» и журналу «Пипл». После этой статьи К. получила множество ругательных писем, в том числе письмо от одного мужчины, начинавшееся словами: «По твоей статье сразу ясно, что ты толстая и тебя никто не любит». И вот это письмо, это слово произвело на нее наибольшее впечатление. Словно если верна первая часть – «толстая», то верна и вторая – «никто тебя не любит». И быть внешне похожей на Левински хуже, чем быть предателем и даже тупицей. Как будто избыточный вес – это преступление.

В нашем мире любить толстушку – это подвиг, может, даже фатальная обреченность. Потому что, любя К., я знал, что люблю женщину, которая не верит, что достойна любви.

И теперь, когда все кончено, я не знаю, на кого излить свою злость и печаль. На этот мир, который заставил ее вот так воспринимать свое тело, нет, себя, отнял у нее веру в то, что она может быть желанной. На К., которой не хватило силы воли наплевать на то, что говорит ей этот мир. Или на себя, поскольку сила моей любви оказалась недостаточной, чтобы заставить К. поверить в себя».

Я проплакала все «Свадьбы знаменитостей», сидя на полу у дивана, слезы скатывались с моего подбородка на футболку, когда одна за другой тонюсенькие, как папиросная бумага, супермодели говорили: «Я согласна». Я плакала о Брюсе, который понимал меня гораздо лучше, чем я думала, и любил куда сильнее, чем я того заслуживала. Он мог стать всем, чего я хотела, всем, на что надеялась. Он мог стать моим мужем. А я бортанула его.

И потеряла навеки. И Брюса, и его родителей, живших в Нью-Джерси, к которым я очень привязались. Его отец, с добрыми, как у Брюса, глазами, работал дерматологом. Свою семью он просто обожал, другого слова я найти не могу. И меня такое отношение поражало. В сравнении с моим отцом Бернард Губерман тянул на пришельца с Марса. «Он действительно любит своего сына! – изумлялась я. – Он действительно хочет быть с ним! Он многое помнит из жизни Брюса!» Вроде бы я понравилась Бернарду Губерману, но, возможно, не как личность, а потому что была: а) еврейкой, то есть потенциальной снохой; б) работающей женщиной, а не авантюристкой, которая охотится за деньгами семьи; в) источником счастья для его сына. Но в принципе меня не волновали причины его благожелательного отношения ко мне. Я просто купалась в его доброте.

Мать Брюса, Одри, поддерживала идеальную чистоту в доме с белыми от стены до стены коврами и семью ванными комнатами. Ее отличали ухоженные ногти с цветом лака, о котором в следующем месяце я читала в «Вог», и стильно уложенные волосы. Но помимо маникюра, Одри могла похвастаться и хорошим характером, позволяющим ей легко сходиться и ладить с людьми. В разговорах с подругами я называла ее Одри Безупречный Вкус. Она получила диплом учителя, но ко времени нашего знакомства работа осталась в далеком прошлом, и свое время она делила между обязанностями жены и матери и общественной деятельностью: вечный член родительского комитета, вожатая каб-скаутов[3]3
  Каб-скауты – подразделение организации «Бойскауты Америки», в которое входят мальчики 7-10 лет.


[Закрыть], президент отделения «Хадассы»[4]4
  «Хадасса» – женская сионистская организация Америки.


[Закрыть], короче, человек, на которого всегда можно рассчитывать при организации благотворительного обеда в синагоге или зимнего бала.

Недостаток таких родителей, думала я, состоит в том, что они убивают честолюбие в своих детях. С моими разведенными родителями и долгами за обучение в колледже мне всегда приходилось лезть из кожи вон, чтобы подняться еще на одну ступеньку социальной лестницы, получить новую работу, новый заказ на статью, расшибаться в лепешку ради денег, ради признания, ради славы, ведь только так можно стать знаменитой, когда твой удел – пересказывать истории других людей. Когда я начала работать в маленькой газете затерянного бог весть где городка и писала об автомобильных авариях и заседаниях советов директоров местных компаний, мне не терпелось перейти в более крупную газету, а когда я в такую газету перешла, то уже через две недели стала готовиться к следующему переходу.

Брюс же спокойно плыл по течению. Работал над диссертацией, учил студентов здесь, писал статью там, получал в два раза меньше меня, позволял родителям оплачивать страховку автомобиля (если уж на то пошло, то и сам автомобиль), «помогать» с оплатой аренды квартиры и совать ему сотенные при каждой встрече. Кроме того, они давали ему более чем щедрые чеки на день рождения, Хануку, другие праздники, а то и без всякого повода. «Сбавь темп, – говорил он мне, когда я ранним утром вылезала из кровати, чтобы поработать над статьей или поехать на работу в субботний день для отправки писем нью-йоркским редакторам на предмет возможных заказов. – Тебе надо больше наслаждаться жизнью, Кэнни».

Иногда я думала, что ему нравится представлять себя одним из героев ранней песни Спрингстина – яростным, страстным девятнадцатилетним романтиком, сражающимся с миром вообще и с отцом в частности, ищущим единственную девушку, которая могла бы его спасти. Да только родители Брюса не давали повода взбунтоваться против них: не заставляли работать, не держали в ежовых рукавицах, не ограничивали в деньгах. И песня Спрингстина длилась только три минуты, включая припевы и гитарный финал, и в ней ничего не говорилось о грязной посуде, невыстиранном белье, неубранной постели и еще тысяче мелочей, из которых и складываются взаимоотношения. Мой Брюс предпочитал дрейфовать по жизни, лениво проглядывать воскресную газету, курить первоклассную травку, мечтать о работе в крупных газетах, о получении заказов на значимые статьи, палец о палец не ударяя для этого. Однажды, на начальном этапе нашей совместной жизни, он послал свои ранее опубликованные материалы в «Икзэминер» и получил короткий ответ: «Попробуйте связаться с нами лет через пять». Брюс бросил письмо в коробку из-под обуви, и больше мы его не обсуждали.