Текст книги "Сезон обольщения"
Автор книги: Дженнифер Хеймор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Наступила полная тишина. Бекки вернулась к постели Джека и нашла его в полузабытьи. Она долго смотрела на него, борясь с тошнотворным чувством вины. Наконец подняла голову и увидела всех троих слуг, которые все это время за ней наблюдали.
– Вы можете идти, – шепнула она.
Люди послушались. Лица у них были удрученными. Последней вышла миссис Дженнингс, подняв подолом целое облако пыли, и закрыла за собой дверь.
Глядя в белое лицо Джека, Бекки рассеянно потерла свой локоть, нащупав в привычном месте бугристую поверхность шрама и под ней – криво сросшуюся кость.
Значит, он солгал ей. Он гонялся только за ее деньгами. Точно такой же негодяй, как Уильям.
Но тогда почему у нее такое чувство, будто все случившееся – ужасная ошибка?
Она почти совсем не мучилась угрызениями совести, когда ударила ножом Уильяма, а уж когда Гарретт довершил дело выстрелом из пистолета, ощутила только облегчение. Чувство вины и самоосуждение пришли позже.
Но сейчас в груди у нее как будто разрасталась болезненная опухоль, настолько плотная и твердая, что она с трудом дышала.
Джек пробудил в ней гораздо более смелые мечты, чем Уильям. Четыре года назад она беспечно и доверчиво пустилась в любовное плавание. Теперь все было иначе. Она уже знала цену доверчивости и надежно оберегала свои чувства. И все же подарила и то и другое этому мужчине, чтобы в итоге обнаружить, что ее снова предали.
Впервые с той минуты, как она узнала об обмане Джека, на ее глаза навернулись слезы, перелились через ресницы и ручьями заструились по щекам.
Для чего он сюда явился? Она сейчас так слаба и уязвима… Почему бы ему не выбрать себе другую богатую наследницу или вдову? Как пережить ей боль этого обмана? Как перестать винить себя в том, что она с ним сделала сегодня? Даже после всего, что он натворил, даже несмотря на все явные доказательства его вины, сам факт, что она в него выстрелила, лишь усугублял и обострял внутреннюю боль.
Она уткнулась лицом себе в ладони.
– Бекки, – позвал он слабым хриплым голосом. Она медленно подняла голову. Слезы по-прежнему текли из глаз, но она смотрела на Джека сквозь их пелену. Он очнулся, хотя был все еще слишком бледен. Губы почти совсем белые и жесткие от боли. – Почему ты плачешь, любимая?
– Не зови меня так.
Он потянулся к ней неповрежденной, но дрожащей от слабости рукой.
– Не плачь.
Бекки отпрянула, чтобы он не смогло нее дотронуться.
– И не старайся быть добр ко мне, – прошептала она. – Я уже знаю цену твоей доброте.
Если еще учесть, что она в него стреляла, то они теперь поистине «неразлучные враги».
Джек вздрогнул.
– Дело в том… На самом деле ты не знаешь. Верь мне.
– Я не верю ни одному твоему слову. Я больше никогда тебе не поверю. Не стану повторять старую ошибку.
– Бекки… – Веки его опустились, но он сумел заставить себя снова открыть глаза. – Ты выстрелила в меня.
– Да.
– Я умру?
– Не думаю.
Карие глаза остановились на ее лице.
– Ты бы хотела, чтобы я умер?
Бекки молчала. Джек упрямо смотрел ей в глаза.
Она просто не могла признаться вслух. Признаться в том, как ей хочется, чтобы он выздоровел. А потом уехать как можно дальше, чтобы никогда не испытывать этой режущей боли, которую причиняет один его вид.
Джек опять закрыл глаза и продолжительно, прерывисто вздохнул:
– Я по-прежнему тебя хочу.
Бекки окаменела.
– Но ты меня не получишь. И моих денег тоже.
– Да не нужны мне… твои деньги, – выдохнул он.
Она сплела пальцы и сжала губы. Хотелось крикнуть ему, что он лжец, и спросить, как он смеет лгать ей даже теперь. Но, взглянув на его плечо и заметив, что кровь просочилась сквозь белую повязку, Бекки удержалась.
– Спи лучше, Джек.
Он почти сразу последовал ее совету. Напряженные складки возле сжатых губ разгладились, дыхание стало глубже и ровнее.
Крепко стиснув руки на коленях, Бекки смотрела, как он спит. Она не заметила, сколько прошло времени, прежде чем миссис Дженнингс появилась в дверях с обедом. Только тогда Бекки огляделась и увидела, что в комнате совсем темно и очаг почти погас.
Она поела хлеба с сыром и копченой олениной, даже не ощутив вкуса. Выпила немного бренди, который предусмотрительно принесла миссис Дженнингс.
Когда Джек проснулся, она напоила его бульоном, не говоря ни слова сверх необходимости. Ему потребовался ночной горшок, и хотя она предлагала помощь, Джек попросил ее выйти. Она не стала спорить.
Эта процедура заняла у него очень много времени, но наконец Бекки услышала скрип кровати – это Джек сел на край. Только тогда она вошла.
– Тебе помочь улечься?
Он угрюмо покачал головой:
– Нет.
Было видно, что ему ужасно больно укладываться на постели. Он кое-как устроился, но хоть и отказался от ее помощи, Бекки все же взбила подушку и укрыла его одеялом. Он дрожал – от холода или от боли, она не знала. И не спрашивала.
– Доктор принес настойку опия.
– Мне не нужно. – Глаза у Джека словно остекленели, а лицо было белым. Он по-прежнему дрожал.
– Хорошо. – Бекки отошла, чтобы разжечь огонь в камине. Покончив с этим, она снова села рядом с постелью больного. Он нахмурился и сказал:
– Тебе надо лечь.
– Нет.
Она не стала ничего объяснять, да он и не просил ее об этом. Джек смотрел в потолок, а она смотрела на него. После долгого молчания он наконец сказал:
– Ко мне прибежала ее служанка.
– Чья служанка?
– Анны.
Бекки пожала плечами, не поняв, к чему он это говорит. Зачем теперь начинать разговор об Анне Терлинг?
Джек повернул к ней голову:
– Служанка Анны прибежала ко мне в тот вечер. Тот самый вечер… когда был убит Хардаун. Она знала… Знала, что я люблю Анну. Знала, что я друг ей.
Бекки молчала. В ней так отчаянно боролись разные переживания, что она просто не находила что сказать, что спросить. К чему он теперь тычет ей в лицо этой своей любовью к Анне Терлинг? Почему сейчас?
Джек прерывисто вздохнул:
– И эта служанка… она сказала, что маркиз побил Анну. Хардаун избил ее, а потом даже не дал позвать доктора, потому что боялся, что в свете о нем станут говорить как о негодяе, поднявшем руку на женщину. Она – служанка – сказала, что маркиз уехал в свой клуб, а Анна осталась дома в ужасном состоянии. Она умоляла меня помочь. И с этого момента меня уже ничто не могло остановить. Я вскочил на лошадь и помчался к дому Хардауна. Я и не подумал о том, чтобы позвать доктора. – Джек закрыл глаза. – Когда я приехал, она была… она была уже почти мертва. Словно ждала только меня, чтобы попрощаться. Действительно, успев лишь взглянуть на меня, она испустила дух. Кажется, он избил ее так, что сломал ребро и оно проткнуло ей легкое.
Бекки, зябко обхватив себя руками, молча смотрела на Джека во все глаза.
Боль, пронизывавшая их обоих, была почти осязаема. Бекки казалось, что ее окутывает плотный кокон боли. Она не могла пошевелиться, не могла даже отвести глаз от бледного как бумага лица раненого.
– Я взял отцовское ружье и отправился в тот самый клуб. Я дождался его на аллее. Наконец он вышел. Я бросился к нему, обвиняя в нападении на жену, в убийстве Анны. А когда он не стал даже отпираться, я выстрелил в него.
Джек снова открыл глаза. В их темной глубине была такая пустота, что, казалось, она высосала весь воздух из Бекки – та не могла вдохнуть, пока он говорил.
– Теперь ты все знаешь, – прошептал Джек. – Я убил его совершенно хладнокровно. Я убийца.
– И лжец к тому же. – Лед в ее голосе заставил саму Бекки поморщиться.
– Да. И лжец к тому же.
Она ничего не ответила. Тут нечего было говорить. Джек отличался от Уильяма тем, что признавал свои грехи. Уильям же до самого конца почитал себя жертвой.
– Никто не видел, как я его застрелил. Точнее, я так думал. Однако подозрения все-таки пали именно на меня, и я был арестован. Но потом обвинения сняли… Меня отпустили, когда одна проститутка выступила свидетельницей и сказала, что всю ночь я провел у нее. – Джек снова с дрожью перевел дух. – Это была… Это была моя подружка. На самом деле я не спал с ней, хотя все, ясное дело, считали меня этаким донжуаном, который посещает публичный дом и погряз в разврате, А я просто разговаривал с ней. Она слушала. Я рассказал ей всю мою историю с Анной, поведал, каким несчастным негодником я был, и она меня пожалела.
Джек снова перевел взгляд с Бекки на потолок.
– Однако в тот вечер кто-то последовал за мной к этому клубу и все увидел. То был мой старинный друг и друг детства Анны, сын викария. Его зовут Том Уортингем. Он неотступно следовал за мной с тех пор, как мы стали взрослыми и оторвались от своих семей. Он ревновал Анну, потому что сам был в Нее влюблен. На те двенадцать лет, что меня не было в Англии, Том, конечно, вынужден был отстать, но недавно он попал в беду. Ему нужна большая сумма денег. Как только я вернулся в страну, он потребовал от меня пятнадцать тысяч фунтов за двенадцать лет его молчания. Если я не добуду эти деньга, он представит властям неопровержимые доказательства, что именно я убил маркиза. У него хранится его собственное подписанное при свидетелях заявление, а также подписанное и заверенное свидетелями заявление от той самой женщины, проститутки, в котором она признается, что ранее дала ложные показания и что я не был у нее той ночью. – Джек скрипнул зубами. – Он пообещал ей за эту бумагу существенную сумму.
– Что ж, ты не получишь ни пятнадцати, ни двадцати пяти тысяч фунтов от меня, – тихо произнесла Бекки.
– А-а, – безразлично кивнул Джек, – выходит, ты видела это письмо.
– Я слышала, как его читал лорд Стрэтфорд.
– Ты была на улице?
– Да, была. Я увидела, как вы с лордом Стрэтфордом выходили из дома. Мне стало любопытно, и я пошла за вами. Я слышала, как он прочел записку, и еще… Еще я поняла, что это ты подстроил все так, чтобы нас прервали во время… когда мы были… в общем, в ту ночь. – Нижняя губа у нее задрожала, и Бекки отвернулась от него. – Ты соблазнил меня, зная, что нас поймают. Зная, что все будут ждать нашего брака. Как же ты мог? – Больше в ее голосе не осталось гнева – только растерянность и горечь.
– Я был не прав. Я тогда не знал, насколько это ужасно, но теперь понимаю. – Грудь Джека высоко поднялась и опустилась. – Ты права, Бекки. Я пожинаю то, что посеял. Я не смог бы забрать у тебя эти деньги, как не смог бы и причинить вред тебе лично. Но все равно я заплачу за то, что успел натворить. Том Уортингем представит властям свои доказательства, и меня повесят.
Бекки уставилась в окно и скрестила руки на груди:
– Это уже не мое дело.
– Правильно. Так и должно быт я заслужил это.
Глаза Бекки снова налились слезами, хотя это было совершенно необъяснимо.
– Да, заслужил.
– Я не хочу твоей жалости.
– Так чего же ты от меня хочешь? Если не считать моих денег?
– Твоей любви. – Джек помогал. – Но я уничтожил всякую надежду на эта, верно?
– Да, – ответила она сквозь стиснутые зубы. Сердце так и трепыхалось в груди. Не в состоящей посмотреть на Джека, она крепко стиснула руки, впиваясь пальцами в шрам на больном локте.
– Я так виноват, Бекки, – мягко сказал Джек. – Я очень виноват перед тобой.
Глава 21
На другое утро Бекки прижала ладонь к пылающей щеке Джека и поняла, что у него лихорадка.
Так началась самая длинная неделя в ее жизни. Бекки смутно вспоминала, что приближается Рождество, но не могла отлучиться от постели Джека, даже чтобы написать семье. Сэм всегда оказывался рядом в нужную минуту, был очень внимателен и всякий раз решительно отлизывался выполнять ее повеление возвращаться Лондон. Супруги Дженнингс также были наготове и неизменно предлагали на помощь, как только она об этом просила.
Вероятность того, что Джек не сможет поправиться, возрастала с каждым днем. Что бы они не делали, стараясь сбить жар, ничего не помогало: раненый то и дело впадал в лихорадочный бред.
Бекки делала все, что могла. Она его кормила, меняла простыни, прикладывала холодные компрессы на лоб, давала лекарства, с точностью до буквы выполняла все предписания доктора.
Единственное, на что она никак не могла решиться, – это говорить с ним. Видит Бог, она просто не могла выдавить из себя просьбу, чтобы Джек скорее поправлялся.
В тот день она сидела на своем обычном месте в ожидании врача. Джека уже долгое время не лихорадило, он находился в полузабытьи. Бекки тупо разглядывала собственные руки.
Ей все казалось, что она видит на них кровь. Неужели ее так никогда и не удастся отмыть? Рассудок говорил, что это всего лишь дикая фантазия, что она смыла кровь в тот же день. Но все же она до сих пор видела ее. Скользкую и липкую, настолько ярко-красную, что резало глаза.
Дверь в комнату отворилась, Бекки подняла глаза. Вошел доктор Беллингем.
Он поприветствовал хозяйку дома поклоном, после чего подошел к постели больного:
– Ну как он?
– Без изменений.
Доктор Беллингем проделал все свои обычные манипуляции, измерив Джеку температуру, пульс, проверив зрачки и рану. Со второго посещения доктор перестал возражать против присутствия Бекки возле больного и стал говорить с ней как с равной. Он быстро понял, что она разбирается в анатомии, врачевании, хирургии и всех лекарствах, которые он рекомендует, поэтому говорил с ней очень просто, без обиняков.
– Горячка усиливается, – сказал он. – В области ниже рамы, как мне кажется, начинается гангрена, плечо опухло, а печень слишком сильно увеличена.
Бекки еще раньше осмотрела рану и сама пришла к таким же выводам. Она только надеялась, что доктор даст другой, более оптимистичный прогноз.
– И что мы можем сделать?
– Я могу еще раз вскрыть рану и пустить кровь. – Доктор помолчал немного. – Но есть другой вариант…
– Ампутировать ему руку, – машинально произнесла Бекки.
– Да. – Доктор вздохнул. – Хотя я не вполне уверен, что это поможет.
Бекки пристально посмотрела на Джека, припоминая, как он влезал по розовой решетке к ней в комнату, как рассказывал, что раньше часто лазил по вантам на «Глориане». Больше он не сможет этого делать. Потеряв правую руку, он станет калекой, намного хуже, чем она со своим поврежденным локтем.
Бекки перехватила серьезный взгляд доктора Беллингема.
– Это наша единственная надежда?
– Возможно.
Она судорожно сглотнула. Если надо выбирать между рукой Джека и его жизнью, то выбор очевиден.
– Тогда ампутируйте.
Доктор Беллингем назначил операцию на тот же день. Ему надо было только вернуться в Камелфорд, чтобы взять с собой ассистента необходимое оборудование для ампутации. Уезжая, он велел слугам подготовить все в доме для предстоящей операции и пообещал вернуться к часу дня.
Бекки сидела на стуле и не могла пошевелиться, слезы жгли ей глаза.
Она не будет плакать. Она не станет думать о том, что именно она довела Джека до этого.
Вошла миссис Дженнингс и взглянула на Бекки:
– Мэм, мистер Дженнингс только сегодня смог забрать почту за несколько последних дней. Там есть несколько писем для вас, но я подумала, что вот это вас особенно заинтересует. – Повозившись со своей ношей, она все-таки сумела вытащить из кармана фартука конверт. – Оно адресовано мистеру Фултону.
Сердце у Бекки забилось быстрее. Она поднялась с места, взяла письмо у миссис Дженнингс и осмотрела его.
От кого оно могло быть? Что это могло быть? Красивый крупный почерк ей не был знаком. Но кто еще мог знать, что Джек здесь?
Бекки оглянулась на раненого. Он лежал неподвижно – по-видимому, спал. Она приложила руку к его обжигающему сухому лбу и позвала:
– Джек…
Ответа не было. Она положила ему на лоб холодный компресс и отвернулась, сжимая письмо в руке. Как слепая, почти ничего не видя перед собой, вышла из комнаты.
Войдя в дверь комнаты напротив, Бекки села на свою собственную постель – на постель, которую не видела уже несколько суток. Положила письмо на покрывало перед собой и уставилась на него.
Оно было адресовано Джеку. Она не должна его открывать. Но Джек лежал в соседней комнате без сознания. В горячке… Ему грозила потеря руки.
Она схватила письмо и решительно разорвала конверт.
«4 декабря 1827 года.
В память о прежней дружбе и в знак того, что желаю тебе счастья, я хорошо обдумал все обстоятельства и решил облегчить тебе условия существующего соглашения.
Восемнадцать тысяч.
Несмотря на то что в нашу последнюю встречу ты отказался платить мне даже шиллинг, я думаю, что предлагаю тебе очень выгодный компромисс, и уверен, что ты согласишься.
Но все прочие условия остаются в силе. Твое время истекает, друг мой.
Т.У.».
Бекки прочла письмо еще раз. И еще.
Джек отказался платить ему даже шиллинг? Когда? Отказался ли он от плана завладеть ее средствами еще прежде, чем появился в Корнуолле? Том Уортингем успел написать это письмо за день до того, как Джек разыскал ее здесь, в Сивуде. А это означало, что Джек продолжал стремиться к ней даже после того, как объявил Тому об отказе платить.
Так, может, он…
«Но нет», – твердо сказал ей внутренний голос. Ведь она выстрелила в него. После этого, что бы ни происходило между Томом Уортингемом и Джеком, на ее отношениях с последним это никак не может сказаться. Просто не имеет никакого значения.
Этот человек продолжает требовать с Джека восемнадцать тысяч фунтов. Такая сумма может спасти Джека от петли. Если, конечно, он переживет огнестрельное ранение, которое получил по ее вине. И если переживет ампутацию.
Прижав письмо к груди, Бекки закрыла глаза.
Она не знала, сколько сидела, покачиваясь взад-вперед. Тело то и дело сотрясала нервная дрожь, и она старалась не рисовать в своем воображении детали операции, которая вскоре должна была состояться в соседней комнате. Миссис Дженнингс принесла ей баранину, но Бекки только посмотрела на еду, не дотронувшись до нее.
Его рука… Его красивая, сильная рука. Выступающие бицепсы и плечи, по которым она так любила пробегать пальцами. Его длинные пальцы, доставлявшие ей удовольствие снова и снова…
Он солгал ей. Соблазнил, обманул. Впрочем, ни то ни другое не отменяло того факта, что Джек был сильным, здоровым человеком, а она искалечила его.
«Твое время истекает, друг мой».
Бекки добрела до письменного стола и достала лист бумаги. Окунув перо в чернильницу, написала два письма: одно – своему адвокату, другое – Кейт и Гарретту. В этих письмах она велела Гарретту и поверенному выписать вексель на восемнадцать тысяч фунтов и доставить его мистеру Томасу Уортингему из кентского викариата Хамбли, проживающему в настоящее время в Лондоне.
Сложив и запечатав письма, она спустилась вниз, чтобы разыскать Сэма. Он чистил лошадь в маленьком угловом загоне.
– Сэм, я вынуждена приказать тебе возвращаться домой, причем немедленно. – Видя, что лицо у него моментально потемнело и он приготовился к сопротивлению, Бекки подняла руку. – Прежде я просила тебя уехать только потому, что ты должен был вернуться к моему брату, но теперь это действительно вопрос жизни и смерти. – Она вручила ему письма. – Пусть это будет последняя моя просьба к тебе, Сэм, – добавила она тихо, – но ты должен доставить эти бумаги ради меня. Это очень и очень важно. Прошу тебя.
Сэм медленно покачал головой:
– А мистер Фултон?..
– Я останусь здесь, в Корнуолле, с ним, пока… пока он не поправится. Пожалуйста, передай моему брату и Кейт… Просто скажи, что я бы очень хотела быть с ними на Рождество, но это вряд ли получится.
Сэм вздохнул:
– Я не думаю, что буду прав, оставляя вас на попечении всего лишь одного старика.
Бекки подняла бровь:
– Ты что, сомневаешься в моей способности постоять за себя?
– Ну-у-у…
– У меня есть оружие, – тихо сказала Бекки.
Сэм проворчал:
– Нуда, это уж правда.
– Я сама могу о себе позаботиться. А ты должен ехать немедленно. И поторапливайся, Сэм. Времени мало.
Сэм медленно кивнул:
– Как прикажете, миледи.
Она вернулась в дом и, почти ничего не видя, пошла в комнаты, как вдруг на самом верху лестницы неожиданно натолкнулась на доктора Беллингема. Он осторожно взял ее за плечи и отвел в сторону. Только тут Бекки увидела второго человека у него за спиной.
– Доктор Беллингем! О Господи… – Сердце у нее так и подпрыгнуло. – Когда… когда вы успели приехать? Разве уже время?
– Простите, миледи, – заговорил врач. Выглядел он весьма смущенно. – Мы приехали немного раньше. Это мой ассистент и мой брат мистер Рутгер Беллингем.
Бекки машинально сделала реверанс, ассистент ответил ей наклоном головы. Она снова повернулась к доктору.
– Когда мы вошли, я разбудил мистера Фултона и сообщил о нашем решении ампутировать ему руку.
– Да? – выдохнула Бекки.
– Да. Он был вполне в сознании, миледи. И отказался. Учитывая, что пациент находится в полном сознании, я должен заявить, что совесть не позволяет мне приступать к операции.
Бекки охватила смесь облегчения и вновь всколыхнувшегося страха. С минуту она не могла вымолвить ни слова.
– А жар у него?..
– Сильнее, чем раньше.
– Вы сказали ему, что он рискует?
Доктор кивнул с серьезным видом:
– Там началось нагноение. Я приложил горячую припарку и спиртовой компресс к ране, чтобы усилить отделение гноя. Если не вырезать очаг, инфекция распространится по всей конечности, а потом и по всему телу. – Доктор вздохнул. – Если до этого допустить, то процесс, вероятнее всего, пойдет очень стремительно, и тогда.
Беллингем не договорил, но Бекки поняла и кивнула:
– И он умрет. Быстро.
– Да, миледи.
– Он все еще в сознании?
– Едва-едва.
– Мне к нему можно?
– Конечно, – кивнул доктор.
Бекки вошла в комнату, где лежал Джек. Он был неподвижен, однако глаза были открыты. Он смотрел в потолок.
Бекки перевела дух. Казалось, она плывет в вязком сиропе – приходилось каждый шаг делать с усилием, словно проталкивая себя вперед.
– О, Джек…
Он повернул голову в ее сторону, и видно было, что это движение стоило ему огромных усилий. Глаза его лихорадочно блестели.
– Не дам… отрезать руку, – процедил он сквозь потрескавшиеся губы.
– Ты… ты уверен, что поступаешь правильно? Ведь доктор Беллингем предупредил тебя, чем ты рискуешь. – Она тяжело сглотнула. – Мы с ним думаем, что началось омертвение тканей. Гангрена распространится на все тело. Ты скорее всего умрешь.
Отвернувшись от Бекки, он сумел повести здоровым плечом.
Бекки схватила его руку:
– Но я… Я не хочу, чтобы ты умирал.
– Почему нет?
Доктор Беллингем стоял в дверном проеме. Бекки оглянулась и взглядом отпустила его. Он понимающе кивнул и покинул комнату, бесшумно затворив за собой дверь.
«Потому что я люблю тебя».
Но Бекки не могла сказать это. Не могла. Не сейчас.
– Потому что… ты не должен умирать.
– Разве?
– Нет, – бормотала она. – Ты молод и силен… и… ты должен жить.
– Я не дам руку, – отказался он.
Она старалась не заплакать. Очень сильно старалась. Но тщетно. Слезы потекли сами. Джек бесстрастно наблюдал, как они катятся по ее щекам, потом вообще закрыл глаза.
– Пожалуйста, не умирай! Ну пожалуйста! Я хочу, чтобы ты жил.
– Что ты сказала?
– Именно так. Пожалуйста, Джек! Пожалуйста, не умирай! – всхлипнула Бекки.
– Но почему?
– Потому что… Я не смогу жить в этом мире без тебя. Я не переживу ни единого дня, зная, что тебя больше нет. Зная, что именно я в этом виновата. Зная, что, если бы я не была так жестока, если бы согласилась простить, ты бы до сих пор был жив и здоров. – Она перевела дух. – Потому что я тебя полюбила. И потому что знаю: ты не такой, как Уильям. И потому что какая-то часть моего существа до сих пор жаждет твоей любви.
Она прижала его горячую руку к своей щеке, остужая сухую кожу Джека своими слезами.
– Я постараюсь не умереть, Бекки, – наконец прошептал он, снова закрывая глаза. – Изо всех сил постараюсь.
В ту же ночь жар спал. Бекки не отходила от Джека и не смыкала глаз. Она вдруг увидела, как капли пота выступили у него на лбу и покатились по лицу. Она отерла его чистым полотенцем, а когда прикоснулась к его коже, то поняла, что она влажная и прохладная.
То была тяжелая ночь. Джек беспокойно ворочался и всякий раз стонал от боли, задевая рану. Бекки меняла ему рубашку и видела, что рана по-прежнему пылает алым цветом. Кожи вокруг была опухшей и горячей. Она по капле вливала в рот Джека то чистую прохладную воду, то разбавленный бренди. Когда-то она читала, что таким способом удалось спасти жизнь раненому во время Пиренейских войн.
Как только серый рассвет заглянул сквозь изъеденные молью занавески, Джек открыл глаза. Радужная оболочка теперь уже не блестела так лихорадочно ярко.
– Больно, – сообщил Джек хриплым голосом.
Бекки отвела повисший локон волос.
– Лихорадка прошла ночью.
Джек взглянул на свою руку. Она была совершенно беспомощна, но мало-помалу опухоль за ночь все-таки спала.
– Это настоящее чудо, – прошептала Бекки.
Он обернулся к ней:
– Но ты же сказала, что хочешь видеть меня живым.
В груди у нее всколыхнулись такие сильные чувства, что она едва могла вздохнуть. Не глядя на Джека, она поднялась с места. Колени дрожали.
– Пойду… пойду принесу тебе что-нибудь поесть.
И Бекки поспешила прочь из комнаты. Велев миссис Дженнингс сделать для Джека бульон, она прошла в маленькую комнату, смежную со спальней хозяина дома, и провела несколько часов, отчищая и отмывая ее до блеска.
Ближе к вечеру она наконец нашла в себе достаточно храбрости, чтобы войти к Джеку. Доктор помог ему сесть в постели, и на лице его уже показались кое-какие краски.
Бекки попыталась ему улыбнуться:
– А ты прекрасно выглядишь.
– Мне лучше, – кивнул он.
– Это… хорошо. – Бекки неловко приблизилась и уселась на тот самый стул, который почти не покидала за последнюю неделю.
– Где ты была весь день? – спросил Джек.
Она глянула на него, но быстро отвела глаза. Щеки вспыхнули. Почему же она не может заставить себя сказать ему правду? О том, что отправляла эти проклятые деньги мистеру Уортингему? О том, что ему больше не надо переживать за свою шею? О том, что она трусиха и потому весь день старалась его избегать?
– Трудилась по дому.
Надо все-таки признаться ему. Но… возможно, это и не так уж необходимо. Лучше сказать, когда он немного окрепнет. Точнее, когда она соберется с мужеством.
– А-а.
Она облизнула губы. Джек посмотрел в сторону.
– Я не виню тебя, – неожиданно заговорила Бекки, – не виню за убийство маркиза.
Глаза Джека снова обратились к ней:
– Не винишь?
– Нет. Если то, что ты сказал, правда, значит, ты правильно сделал. Если он бил свою жену… если он даже убил ее… такой человек не заслуживал того, чтобы жить.
– Да, – бесцветным голосом согласился Джек. – Он не заслуживал того, чтобы жить.
Бекки кивнула:
– Я… Я только хотела тебе объяснить. Уильям… Перед тем как Гарретт его застрелил… Я ударила его ножом. В живот. – Бекки зажмурилась от воспоминания. – Он был… у него было ружье, он собирался выстрелить… У меня не было выбора. – Она ужасно не хотела говорить об этом. Ненавидела вспоминать это. – Так что я понимаю, каково это, – закончила Бекки. – Принять такое решение, сделать выбор; позволить ли злу процветать или покончить с ним.
– Ты действительно понимаешь, – произнес Джек. – И ты снова сделала этот выбор, потому что я еще один мужчина, который предал тебя, солгал тебе. Ты была совершенно права, когда пыталась меня остановить. Покончить со злом, воплощением которого я являлся.
– О нет! – воскликнула она, сжала губы и наконец сумела произнести: – С тобой было другое. Я хотела… несмотря ни на что, я хотела, чтобы ты остался жить.
Ведь Джек не был в ее глазах воплощением зла. Совсем не то, что Уильям Фиск или маркиз Хардаун. Даже несмотря на то что он натворил. Бекки не понимала почему, но почему-то точно знала это.
Джек прикрыл глаза:
– Я устал.
Она поняла, что он ее отпускает. Не хочет, чтобы она оставалась с ним в одной комнате. Что ж, это и понятно. Она причинила ему такую невыносимую боль, едва не убила его, в конце концов. И чего же она могла ожидать? Его сердечной благодарности? Это было бы даже смешно. Бекки поднялась:
– Конечно. Может, тебе принести что-нибудь?
– Нет. Если мне что-то потребуется, я позову миссис Дженнингс.
Бекки через, силу кивнула. Миссис Дженнингс последнее время спала в комнате напротив, потому что ее помощь часто требовалась по ночам то Джеку, то Бекки.
– Хорошо. Конечно. Тогда спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Бекки.
Джек смотрел ей вслед – стройная фигурка скрылась за косяком, и дверь тихо закрылась за ней.
Как всегда, ему было тяжело смотреть ей вслед, но на сей раз в ее уходе было что-то как будто безвозвратное – грудь у него буквально разрывалась.
Джек тяжело вздохнул. Плечо болело, хотя и не так ужасно. Правда, сегодня утром боль всерьез усилилась по сравнению с предыдущими днями, но теперь Джек точно знал, что рана заживет.
Ему надо было лишь услышать, что она хочет видеть его живым. Этих нескольких слов оказалось достаточно, чтобы он перешагнул барьер и смог противостоять всему, чему обязан был сопротивляться, чтобы побороть инфекцию, угрожавшую его жизни.
Но он понимал, как ранил Бекки. Он видел это в ее осанке, в постановке ее плеч. Она держала их прямо, когда верила ему. Теперь же они поникли, словно под тяжестью горя. Он видел это в ее лице, в этих говорящих глазах, которые больше не вспыхивали от страсти, а оставались постоянно печальными и темными; в этой прямой линии бровей, в бледности щек. Он не знал точно, когда Бекки узнала о его предательстве и лжи, но с тех пор она, похоже, сильно исхудала от переживаний.
Вошла миссис Дженнингс с миской в руках:
– Ну-с, молодой человек: Мне сказали, что вы чувствуете себя немножко получше. Как насчет легкого ужина?
Джек с недоверием посмотрел на посудину у нее в руках.
– Это всего лишь несколько ложек бульона. Как думаете, справитесь?
Ему нужна была пища, нужны силы. Он уже так давно прикован к этой проклятой постели. Ему пора на волю. Он не создан для того, чтобы стать инвалидом.
– Да. Я справлюсь.
– Ну вот и хорошо. – Женщина присела на стул, который постоянно занимала Бекки. Джека снова пронзило чувство вины за то, что он попросил ее уйти. Но, глядя на ее осунувшееся лицо, он терзался еще сильнее. На самом деле ему ужасно хотелось, чтобы она была рядом, чтобы он мог сказать все, Что должен был сказать ей. Что любит ее, что беспокоится о ней и что всегда будет о ней заботиться; что сделает ее счастливой.
Но он не имел права к ней прикасаться. И, черт побери, не имел права говорить ей ничего такого.
Миссис Дженнингс молча подала ему несколько полных ложек бульона, а потом заговорила:
– Я была ужасно влюблена в мистера Дженнингса.
Джек скосил на нее глаза, заподозрив, что старушка немного чудит.
– Вот точно как моя госпожа в вас влюблена. – Подобие улыбки скользнуло по ее лицу. – Но еще до свадьбы мистер Дженнингс успел сделать кое-что такое, что очень сильно меня рассердило, и я его наказала за это. Ну, я, конечно, в него не стреляла, хотя, наверное, следовало бы. – Старушка остановилась, держа пустую ложку на полпути к миске, и поглядела Джеку в глаза. При этом ее сморщенное личико выражало полнейшее неодобрение. – Вы, наверное, ужасно ее расстроили.
