Текст книги "Разбитое окно"

Автор книги: Джеффри Дивер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

Но не сегодня.

Сакс прислонилась к нагретому капоту машины. Пам взяла на руки Джексона и подошла к ней, а вторая девочка, приветственно махнув рукой Амелии, вернулась в дом вместе с Космическим Ковбоем.

– Извини, что так поздно.

– Ничего. – Голос девочки звучал настороженно.

– Как домашняя работа?

– Домашняя работа есть домашняя работа. Что-то хорошо, что-то плохо.

В точности как минувший день у Сакс.

Она потрепала по голове собачку, которую Пам крепко прижимала к груди – так же, как иной раз и свои вещи. Девочка всегда отклоняла предложения помочь ей поднести школьную или хозяйственную сумку. Как догадывалась Сакс, она инстинктивно не желала расставаться с тем, что имеет; слишком часто ее лишали в прошлом.

– Ну, так в чем дело?

Сакс не сумела придумать деликатного предисловия и сказала напрямик:

– Я говорила с твоим приятелем.

– С каким приятелем? – не поняла Пам.

– Со Стюартом.

– Ты говорила со Стюартом?!

Листья дерева гинкго в свете уличного фонаря отбрасывали рябую тень на встревоженное лицо Пам.

– Я должна была это сделать.

– Ничего подобного!

– Пам… У меня душа болит за тебя. Я попросила своего знакомого в управлении – он занимается проверками граждан в целях безопасности – посмотреть, что у них есть на Стюарта.

– Как ты могла?!

– Я просто хотела убедиться в отсутствии черных пятен в его биографии.

– Ты не имела права делать это!

– Верно. Но я все-таки связалась со знакомым по электронной почте и только что получила ответ.

Сакс почувствовала, как в животе образовался комок. Противостояние один на один с бандитами, автомобильные погони со скоростью сто семьдесят миль в час – все это было ничто по сравнению с напряжением, испытываемым ею сейчас.

– Ну и что ты разнюхала? – Голос Пам дрожал от обиды. – Он кого-нибудь убил? Или серийный маньяк? А может, террорист?

Сакс помедлила. Хотела взять девочку за руку, но не решилась.

– Нет, милая. Но… он женат.

Глаза Пам моргнули в зайчиках фонарного света.

– Он… женат?

– Мне очень жаль, Пам. Его жена тоже учительница – в частной школе на Лонг-Айленде. У них двое детей.

– Нет! Не может быть!

Свободная рука Пам сжалась в кулак с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Глаза пылали гневом, но Сакс не заметила в них удивления. Похоже, девочка сопоставляла услышанное с собственными наблюдениями. Возможно, Стюарт сказал Памеле, что не имеет домашнего телефона, а только мобильный. Или дал ей для связи особый адрес электронной почты, а общим попросил не пользоваться.

А дома у меня такой беспорядок. Мне даже стыдно приводить тебя к себе. Знаешь, мы, учителя, такие рассеянные… Я уж думаю, не пригласить ли горничную.

– Это ошибка! – упрямо заявила Пам. – Вы его с кем-то перепутали.

– Я только что встречалась с ним. Спросила напрямик, и он мне все рассказал.

– Нет, нет! Ты все придумала!

Глаза девочки горели, холодная улыбка исказила лицо и ранила Сакс в самое сердце.

– Моя мамаша поступала точно так же, когда хотела заставить меня отказаться от чего-нибудь. Наврет с три короба, как ты сейчас.

– Пам, я бы никогда…

– Все только и делают, что отнимают у меня самое дорогое! Но у тебя ничего не получится. Я люблю Стюарта, а он любит меня, и тебе нас не разлучить! – Пам резко повернулась и зашагала к дому, прижимая к груди собачку.

– Пам… – позвала Сакс, но голос у нее сорвался. – Постой, не уходи.

Девочка ступила в дом, но обернулась напоследок – волосы взметнулись в воздух, тело напряженно замерло на одно мгновение. Хорошо хоть, свет изнутри закрывал тенью лицо Пам; Сакс знала, что оно выражало ненависть, но видеть это было бы выше ее сил.

Воспоминания о фарсе на кладбище продолжали жечь мне душу.

Мигель-5465 должен был умереть и оказаться пришпиленным на бархатной витрине в коллекции бабочек, изучаемых полицией. Тогда копы объявили бы дело закрытым и все закончилось бы как нельзя лучше.

Но он не умер. Упорхнула бабочка. А мне что делать? Не могу же я опять инсценировать самоубийство. Им стало слишком уж много известно обо мне. Они получили информацию…

Ненавижу «их», ненавижу «их», ненавижу «их», ненавижу…

Я готов схватить свою бритву, выскочить на улицу и…

Спо-койно. Но оставаться спокойным с годами все труднее.

Пришлось отменить несколько трансакций, запланированных на вечер – в том числе празднование самоубийства, – и вместо этого иду в «кладовую». Мои сокровища действуют на меня умиротворяюще. Не спеша брожу по комнатам, вдыхая аромат своей коллекции, беру в руки дорогие мне предметы и перебираю сувениры, хранящие память о всевозможных транзакциях, совершенных за последние несколько лет. Как приятно коснуться щеки обрезком иссохшей плоти, женским локоном или ногтем с остатками лака.

Я устал. Сажусь перед картиной Харви Прескотта и рассматриваю изображенное на ней семейство. Они же уставились на меня. Как и на большинстве портретов, их взгляды устремлены на зрителя, с какой стороны он бы ни находился.

Это тоже воздействует на меня успокаивающе. Даже немножко дурманит.

Может быть, одна из причин, по которым мне так нравится это полотно, заключается в том, что люди на нем выглядят такими, какие есть. Они лишены воспоминаний, кои заставляют их мучиться, переживать, не спать по ночам, выходить на улицу, чтобы охотиться за сокровищами и «сувенирами».

Ох, эти воспоминания!

Июнь, мне пять лет. Отец сажает меня перед собой, засовывает обратно в пачку незакуренную сигарету и начинает объяснять, почему я не их ребенок. «Мы взяли тебя к себе потому, что очень хотели, чтобы ты был с нами, и мы любим тебя, пусть даже ты нам не родной сын, ты ведь меня понимаешь, правда?» Вообще-то я не очень хорошо понимаю и молча смотрю на него. Мать терзает пальцами мокрую салфетку и говорит надрывным голосом, что любит меня, как родного сына, и даже еще сильнее, хотя мне непонятно, с какой стати ей любить меня больше, чем родного сына. Врет, наверное.

Отец уходит на свою вторую работу. Мать занимается остальными детьми, оставив пятилетнего приемыша размышлять над услышанным. Я испытываю такое чувство, будто у меня что-то отобрали. Только не могу сообразить, что именно. Смотрю в окно. Вид очень красивый: горы, зелень, прозрачный воздух. Но мне хочется к себе в комнату; туда я и отправляюсь.

Август, мне семь лет. Отец и мать опять дрались. Самая старшая из нас, Лидия, плачет: «Не уходите, не уходите, не уходите!..» Лично я готовлюсь к худшему, запасаюсь провиантом и мелочью (взрослые никогда не замечают пропажи мелких монет). У меня уже скопилось на сто тридцать четыре доллара блестящих и тусклых медяков. Складываю их в коробки, спрятанные в потайном месте у меня в комнате.

Ноябрь, семь лет. Отец вернулся с «халтуры», где целый месяц «башлял вломные баксы» (он часто повторяет эту фразу, и мы с Лидией всякий раз улыбаемся). Спрашивает мать, где остальные дети. Она отвечает, что ей не под силу справиться с такой оравой. «Ты чего, обалдела? Считать разучилась? Звони давай куда-нибудь!» «Да-а, тебе легко приказывать», – плачет мать.

Их ругань нам с Лидией ничего не говорит, но оставляет в душе неприятный осадок.

В моей кладовке уже двести пятьдесят два доллара мелочью, тридцать три банки консервированных помидоров, восемнадцать других овощей, двенадцать упаковок спагетти, припрятанных несмотря даже на то, что они мне не нравятся. Запастись – вот что для меня самое главное.

Октябрь, девять лет. Они набрали еще несколько осиротевших детей. Теперь нас девятеро. Я и Лидия помогаем. Ей уже четырнадцать, и она знает, как заботиться о младших. Лидия просит отца купить девочкам куклы; у нее самой никогда не было кукол, а это важно. Он говорит: какой прок от социалки, если тратить деньги на всякое дерьмо?

Май, десять лет. Прихожу домой из школы. Мне стоило большого усилия над собой взять часть моей мелочи и купить куклу Лидии. Мне не терпится увидеть, как она обрадуется. Однако я совершил ошибку, оставив открытой дверь моей кладовки. Теперь там отец – разрывает картонные коробки, монетки падают, как убитые солдаты на поле боя. Он набивает ими карманы, забирает остальные коробки. «Что украл, то и потерял», – заявляет он мне. Я плачу, говорю, что нашел монетки. «Отлично, – отвечает отец с победным видом. – Я тоже их нашел, а значит, они теперь мои. Верно? Ну что, пацан, нечем крыть? Нечем. Черт подери, да тут почти полштуки баксов!» Он достает из-за уха сигарету и сует себе в рот.

Хотите понять, что ощущает ребенок, у которого отбирают его вещи, его солдатики, куклы, монетки? Тогда закройте рот и зажмите пальцами нос. Вот что он ощущает. И если вы пробудете в таком состоянии долгое время, с вами может случиться что-то ужасное.

Октябрь, одиннадцать лет. Лидия ушла. Даже записки не оставила. Зато оставила куклу. У нас новенький, Джейсон. Ему четырнадцать лет, и его взяли из интерната для несовершеннолетних правонарушителей. Ночью он врывается ко мне в комнату и требует, чтобы я освободил для него кровать (моя постель сухая, а его мокрая). Я сплю на его мокрой постели. Так происходит каждую ночь на протяжении месяца. Жалуюсь отцу. Он велит мне заткнуться. Им нужны деньги, а за ПН вроде Джейсона полагается бонус, и… Он вдруг замолк – может, я тоже ПН? Тогда мне еще не было известно, что означают эти две буквы.

Январь, двенадцать лет. Сверкают красные огни. Мать всхлипывает, приемные дети всхлипывают. Ожог на руке доставляет отцу боль; к счастью, говорит пожарник, жидкость для зажигалок на матрасе занимается не очень быстро. Будь вместо нее бензин, отцу бы не спастись. Джейсона уводят – темные глаза под темными бровями. Он кричит, что не знает, как пузырек с жидкостью и спички попали к нему в школьную сумку. И не поджигал он ничего, и не он развешивал в классе фотографии сожженных заживо людей.

Отец кричит на мать: «Смотри, что ты наделала!»

«Это ты позарился на бонус», – кричит она в ответ.

За ПН полагается бонус…

За психически неустойчивых, как я узнал позже.

Воспоминания, воспоминания… О, я бы с радостью расстался с некоторыми моими коллекциями, оставил их в мусорном контейнере, если бы мог.

Улыбаюсь Прескоттам, моей безмолвной семье. А теперь за дело – надо решать, как поступить с «ними».

Я немного успокоился, нервозность притупилась. У меня не было ни малейшего сомнения, что те, кто преследует меня – «они», – очень скоро умрут и обратятся в прах так же, как это случилось с моим лживым отцом, с перепуганным Джейсоном Спрингфеллоу, ушедшим под конвоем полиции, с пронумерованными,визжащими в оргазме трансакции. А я счастливо проживу отпущенные мне годы вместе с моей двухмерной семьей и сокровищами, хранящимися тут, в «кладовой».

Моя армия, информация, готова вступить в войну. Я, словно Гитлер из берлинского бункера, отдаю приказ войскам ваффен-СС отразить вторжение. Информационная армия непобедима.

Гляжу на часы: уже почти одиннадцать. Время вечерних новостей. Надо посмотреть, что «они» знают об убийстве на кладбище и чего не знают. Включаю телевизор.

Ведется «живая» трансляция пресс-конференции в Сити-Холле. Вот заместитель мэра Рон Скотт, мужчина измотанного вида, сообщает о формировании в полиции специальной оперативной команды для расследования недавнего изнасилования и убийства, а также сегодняшнего убийства на кладбище в Куинсе. Полиция подозревает, что последнее преступление связано с первым.

Скотт представляет инспектора нью-йоркского управления полиции Джозефа Мэллоу, чтобы тот «детальнее разъяснил обстоятельства этого дела».

Тот «разъясняет», да не очень. Показывает фоторобот преступника, так же похожий на меня, как на еще двести тысяч других ньюйоркцев.

Белый или светлокожий? Я вас умоляю.

Он призывает горожан проявлять осторожность:

– Мы предполагаем, что преступник использовал приемы мошенничества, выдавая себя за другого человека для сближения со своими жертвами. Чтобы усыпить их бдительность.

Остерегайтесь незнакомых людей, продолжает коп, тех, кому непонятно каким образом стало известно о ваших покупках, банковских счетах, планах на отпуск, нарушениях правил дорожного движения – «даже о мелочах, обычно упускаемых вами из внимания».

Мэллой сообщает также, что в Нью-Йорк уже прилетел специалист по безопасности и управлению информацией из университета Карнеги-Меллон. Доктор Карлтон Соумс примет участие в работе опергруппы и в течение нескольких дней будет консультировать ее, разъясняя методику мошеннических подстав, каковые, по их мнению, лежали в основе упомянутых преступлений.

Соумс – взъерошенный юнец, типичный провинциал со Среднего Запада, чудом выбившийся в люди. Неловкая улыбка, сбившийся на одну сторону пиджак, заляпанные очки, о чем я догадываюсь по разной яркости света, отраженного от стекол. А сколько поколений Соумсов носили это обручальное кольцо? Не ошибусь, если скажу, что не одно. Вообще-то он выглядит еще не созревшим для брака.

Доктор Соумс ничего не говорит, только затравленно смотрит на собравшихся журналистов и их камеры. Капитан Мэллой продолжает:

– В эпоху, когда мошенничество под чужим именем приобретает все более широкий размах, а последствия приобретают все более серьезный характер, мы со всей ответственностью подходим к выполнению нашего долга по защите ньюйоркцев от подобных преступных деяний.

Журналисты наперебой кинулись забрасывать заместителя мэра, капитана полиции и невменяемого профессора вопросами на уровне третьеклашки. Мэллой старается уйти от ответа, прикрываясь как щитом фразой «следствие продолжается».

Заместитель мэра Рон Скотт заверяет общественность, что город в безопасности и что принимаются все необходимые меры для защиты населения. Пресс-конференция сворачивается.

Гонят «обычные» новости, если можно так выразиться. В Техасе от какой-то напасти гибнет урожай овощей, женщина на капоте грузовика спасается от наводнения в Миссури. Президент подхватил простуду.

Выключаю телевизор и в сумеречной тишине «кладовой» принимаюсь планировать мою новую трансакцию.

Меня вдруг осеняет блестящая идея. Ход настолько очевиден, что меня даже охватывают сомнения. Однако, как ни удивительно, хватило трех телефонных звонков в отели, расположенные поблизости от Полис-плаза-один, чтобы узнать, в каком из них зарегистрирован доктор Карлтон Соумс.

IV
Амелия-7303
Вторник, 24 мая

Разумеется, никто не мог знать, следят ли за ними в какой-то определенный момент. Насколько часто или по какому распорядку подключалась Полиция Мыслей к каждому индивидуальному проводу, оставалось только гадать. Существовало даже предположение, что они следили постоянно за всеми сразу.

Джордж Оруэлл, «1984»

Глава тридцать третья

Амелия Сакс приехала рано.

Но Линкольн Райм проснулся еще раньше. В ту ночь ему мешали спать мысли о расследованиях, проводимых здесь и в Англии. В минуты забытья криминалисту снились двоюродный брат Артур и дядя Генри.

Сакс нашла Райма в тренажерной комнате. Том пересаживал его в коляску после пятимильной поездки на электротерапевтическом велотренажере. Райм регулярно проделывал это упражнение, занимаясь по программе улучшения самочувствия и укрепления мышц в ожидании того дня, когда они заменят машину, обеспечивающую ему нынешнее существование. Сакс взялась помогать, а Том отправился на кухню готовить завтрак. Райм уже давно перестал стесняться участия Амелии в своих утренних процедурах, способных у многих вызвать отталкивающее чувство, а их сблизивших еще больше.

Сакс ночевала у себя дома в Бруклине, поэтому Райм, не теряя времени, вводил ее в курс последних событий. Она, впрочем, слушала невнимательно, явно озабоченная чем-то. На вопрос Райма, что случилось, она глубоко вздохнула и ответила:

– Заморочка с Памелой.

Затем рассказала, что приятель Пам оказался ее бывшим учителем и вдобавок женатым.

– Опа… – Райм поморщился. – Да, неприятно. Жалко девочку.

Сгоряча он предложил просто припугнуть этого Стюарта, чтобы тот убирался подобру-поздорову.

– Да покажи ты ему свой полицейский жетон, Сакс. Ткни прямо в морду. Его потом днем с огнем не сыщешь. Или, хочешь, я ему сам позвоню.

Сакс, однако, считала, что это не самое лучшее решение проблемы.

– Я боюсь потерять Пам, если разрушу их отношения или сообщу о похождениях Стюарта руководству школы. И ничего не предпринимать тоже нельзя, иначе девочка будет страдать. Господи, а вдруг она захочет от него ребенка?

Сакс ожесточенно впилась ногтем в свой большой палец, но спохватилась.

– Будь я ее матерью, знала бы, что делать. И вообще все было бы иначе.

– Ой ли? – скептически заметил Райм.

Сакс подумала и с улыбкой уступила:

– Ну может, и нет. Проблемы отцов и детей, и все такое… Надо, чтобы каждый ребенок появлялся на свет с инструкцией для пользователя.

Они завтракали в спальне, и Сакс кормила Райма с ложечки. Здесь, как в гостиной и лаборатории этажом ниже, стало намного уютнее, чем до прихода Амелии несколько лет назад. Тогда единственным украшением на стенах были репродукции картин, прилепленные обратной стороной наружу, – детективы использовали их вместо белых пластиковых досок во время первого совместного расследования. Теперь репродукции висели правильно, и к ним добавились новые, сделанные с картин, особенно нравящихся Райму: импрессионистские пейзажи и меланхолические картинки городской жизни таких художников, как Джордж Иннесс и Эдвард Хоппер.

После завтрака Сакс откинулась на спинку стула, стоящего рядом с коляской Райма, и взяла его за правую руку. В ней недавно частично восстановилось движение и чувствительность. Он ощущал ее пальцы, но притупленно, на порядок или два слабее, чем лицом или шеей, где нервные окончания функционировали нормально. Будто вода просачивается через кожу, так воспринималось им прикосновение Сакс. Усилием воли Райм заставил свои пальцы сомкнуться на ее ладони и почувствовал ответное пожатие. Оба молчали. Однако Райм понял по выражению лица и позе Амелии, что ей хочется продолжить разговор о Памеле, поэтому просто ждал, когда она начнет, наблюдая за соколиной парой на оконном карнизе, – самка заметно крупнее, оба насторожены, напряжены, в любую секунду готовы взмахнуть мощными крыльями. Соколы охотятся днем, им надо кормить голодных птенцов.

– Райм…

– Что?

– Ты еще не звонил ему?

– Кому?

– Своему брату.

А, значит, не о Пам. Райму и в голову не приходило, что Сакс думает об Артуре.

– Нет, не звонил.

– А знаешь, до сих пор я даже не подозревала, что у тебя есть двоюродный брат.

– Наверное, речь не заходила.

– Наверное. Ты рассказывал о дяде Генри и тете Поле, а об Артуре никогда. Почему?

– Знаешь, давай не сейчас. Работы невпроворот.

Райм улыбнулся. Сакс осталась серьезной.

«Сказать ей, что ли?..» Райм колебался. Ему не хотелось этого делать, потому что получится, будто он жалуется. А для Линкольна Райма всякая жалость хуже ножа острого. В то же время Сакс имела право знать. Такова любовь: когда сливаются воедино две разные жизненные сущности, то уже не спрячешь такие их главные составляющие, как черты характера, способность любить, испытывать страх и ненависть. И тут уж никуда не денешься.

И Райм рассказал ей свою историю.

Об Адрианне и Артуре, о пронизывающем морозе в день домашней научной викторины, о лживых объяснениях любимой девушки, об унизительном криминалистическом обследовании «корвета» и даже о несостоявшемся обручальном подарке – бетонном обломке, символизирующем начало атомного века. Сакс понимающе кивала, и Райм рассмеялся про себя, потому что прочитал ее мысли: подумаешь, какое дело – маленькая подростковая любовь, немножко лицемерия, чуточку душевных страданий. Не самое неприятное, что может случиться в жизни с человеком. Неужели такая мелочь способна погубить многолетнюю дружбу?

Вы были как родные братья…

– Но ведь Джуди говорила, что вы с Блэйн ездили к ним в гости спустя годы? Значит, ты не держал на Артура обиду за прошлое?

– Конечно, ездили. То есть Адрианна была всего лишь школьным увлечением. Она, кстати, высокая, рыжеволосая и красивая.

Сакс рассмеялась.

– Но я согласен, из-за нее не стоило жертвовать дружбой.

– Выходит, история еще не закончилась?

Райм заговорил после некоторого раздумья:

– Незадолго до того, что со мной случилось, я ездил в Бостон.

Он отпил через соломинку немного кофе.

– Выступал на международной конференции по криминалистике. В перерыве я зашел в бар. Ко мне подошла женщина, профессор на пенсии, когда-то преподававшая в МТИ. Ее внимание привлекла моя фамилия. Она спросила, не прихожусь ли я родственником ее давнишнему студенту со Среднего Запада, Артуру Райму. «Двоюродный брат», – сказал я ей. Тогда она сообщила мне об Артуре кое-что интересное. Вместе с заявлением о поступлении в институт он вместо обычного эссе представил научную работу – блестящую, по определению профессорши. В ней содержалось оригинальное, прекрасно исполненное и не оставляющее без внимания даже малейшие детали исследование. Сакс, если захочешь сделать комплимент ученому, скажи, что его исследование выполнено со скрупулезной точностью.

Райм опять помолчал.

– Ну, так вот, профессорша убеждала Артура немного дополнить эту работу и опубликовать в научном журнале, но у него, видимо, не дошли руки. С тех пор между ними прервалась связь, и теперь она хотела узнать, продолжал ли Артур исследования в той области… Мне стало любопытно. Я поинтересовался темой работы Артура. Профессорша запомнила ее дословно: «Воздействие некоторых материалов на биологическую среду на уровне наночастиц»… Чтоб ты знала, Сакс, эту работу написал я.

– Ты?

– Это был мой конкурсный проект для компании «Вестингауз». Он занял второе место в штате. И, без лишней скромности, работа действительно весьма оригинальная.

– Так Артур украл ее?

– Ну да… – Даже теперь, по прошествии стольких лет, Райма окатила горячая волна гнева. – Но это еще не все.

– Рассказывай дальше.

– После конференции у меня из головы не выходило услышанное от той женщины. Я позвонил в приемную комиссию МТИ. Они хранили вступительные заявления на микрофишах. Мне переслали мою копию. В ней все было не так. То есть само заявление, подписанное и отправленное мной, настоящее, а документы, поступившие туда из школы, из офиса консультанта по университетскому образованию, оказались поддельными. Оценки «А» исправлены на «Б». Артур постарался. Он даже новые рекомендательные письма сочинил, посредственные и формальные. А может, и не сочинил, подсунул те, что сам получил от своих учителей. А рекомендация дяди Генри вообще пропала.

– Он изъял ее?

– Вместе с моим эссе, а вместо него написал какую-то дурацкую галиматью на незамысловатую тему «Почему я хочу поступить в МТИ» да еще сдобрил ее хорошо продуманными ошибками.

– О, Райм, мне так жаль. – Сакс сочувственно пожала ему руку. – И ведь Адрианна работала в офисе консультанта? Значит, не обошлось без ее участия?

– Сначала я тоже так подумал, разыскал номер ее телефона и позвонил. – Райм невесело усмехнулся. – Поговорили о жизни, о семьях, о карьере. Вспомнили прошлое. Адрианна сказала, что до сих пор не понимает, почему я так неожиданно прекратил наши отношения. Она удивилась, узнав, что мне стало известно об их свиданиях с Артуром и я решил не путаться у них под ногами.

Вот тут-то и выяснилось, что Артур всего лишь попросил Адрианну помочь ему подготовить документы для поступления в университет. Он несколько раз приходил к ней в офис, расспрашивал об условиях приема, знакомился с чужими эссе, рекомендательными письмами. Жаловался на консультанта в его школе, мол, с ним каши не сваришь, а так хотелось поступить в хороший вуз. Просил никому не говорить о своей просьбе, особенно мне, – ему якобы было стыдно, что он не в состоянии подготовить документы самостоятельно. Так и получилось, что Адрианна пару раз прокатилась с Артуром в его «корвете» украдкой от меня. По ее словам, ей все еще было совестно, что поддалась тогда уговорам моего двоюродного брата и солгала мне.

– А когда Адрианна отошла в туалет или к копировальной машине, он воспользовался ее отсутствием и выпотрошил папку с твоими документами.

– Именно так и произошло.

Арт за всю свою жизнь мухи не обидел. Он просто не способен на это…

«Как бы не так, Джуди».

– Ты настолько уверен? – засомневалась Сакс.

– Увы. Закончив с Адрианной, я сразу позвонил Артуру.

Тот разговор почти дословно до сих пор звучал в ушах Райма.

– Скажи, зачем, Артур? Зачем ты это сделал? – начал он, не теряя времени на приветствие.

В наступившей тишине слышалось только дыхание двоюродного брата.

Артур сразу догадался, что речь идет о его давнем прегрешении, хотя годы минули с той поры. Он не стал спрашивать, как Линкольн узнал об этом, не счел нужным отрицать свою вину или притворяться, что не понимает.

Артур взорвался сердитой тирадой, словно дал себе волю и выплеснул наболевшее:

– Хочешь знать зачем, Линкольн? Ладно, скажу. Помнишь рождественский приз?

– Какой приз? – недоуменно переспросил Райм.

– Тот, что ты получил от моего отца за победу в викторине в рождественский сочельник, последний перед окончанием школы.

– Бетонный обломок от стадиона Стэгг-Филд? – Райм все еще находился в замешательстве. – При чем тут он? – «Какое отношение к предательству имеет дешевый сувенир, представляющий ценность лишь для нескольких людей?»

– Он предназначался мне! – выкрикнул Артур, словно испытывая смертельную обиду. – Отец назвал меня, своего сына, именем руководителя атомного проекта. И я знаю, он и дальше следовал бы логической цепочке. Рано или поздно он вручил бы мне этот камень в честь окончания школы или университета. Это был мой приз, мой подарок! Я мечтал о нем долгие годы!

Райм потерял дар речи. Он и его двоюродный брат, двое взрослых мужчин, по-детски выясняли отношения, как если бы не поделили книжку комиксов или шоколадку.

– Он отнял у меня вещь, которой я по-настоящему дорожил. И отдал тебе! – Голос Артура дрогнул, будто от слез.

– Артур, я просто дал правильные ответы на несколько вопросов. Это была игра!

– Игра? Дурная игра в канун рождественского сочельника! Вместо того чтобы распевать колядки и смотреть по телику «Эту чудесную жизнь», отец устроил долбаный урок! Ему плевать, что присутствующие не знали, куда деваться от неловкости и скуки. И никто не посмел возразить великому профессору.

– Господи, Арт, не моя вина, что дядя Генри вручил мне этот приз! Я у тебя ничего не крал!

Злой смех.

– Неужели? А если подумать? Может, и украл!

– Что?

– Линкольн, а тебе никогда не приходило в голову, что, возможно, ты украл у меня… отца? – Он замолчал, тяжело дыша.

– Что ты несешь, черт возьми?

– Ты похитил его у меня! Тебе не доводилось задумываться, почему я никогда не бегал на университетских соревнованиях? Да потому, что он ходил болеть за тебя! То же самое в учебе. Ты сидел на его уроках в университете, помогал в научной работе. Как будто не я, а тыбыл ему сыном.

– Не говори ерунды! Я знаю, что тебя дядя Генри тоже приводил к себе на занятия.

– Единственного раза мне было достаточно. Он тогда так достал меня своими вопросами, что плакать хотелось.

– Дядя Генри со всемитак, Арт! Он заставляет тебя думать, подталкивает, пока не найдешь правильный ответ. Потому-то его и считали превосходным преподавателем.

– Но некоторым людям просто не данонайти правильный ответ. Я оказался недостаточно хорош, ведь сын Генри Райма должен претендовать на гениальность. Впрочем, это не имело значения, поскольку у него был ты. Роберт уехал в Европу, Мария осела в Калифорнии, но и после этого я не стал ему нужен. Он хотел тебя!

Не я, а ты был ему сыном…

– Я к дяде Генри в сыновья не напрашивался и тебя не подсиживал.

– Да неужели? Ты, значит, ни при чем! Невинный юноша! А не ты ли приезжал к нам в гости по выходным, когда – по чистой случайности! – меня не было дома? Не ты ли приглашал отца на свои соревнования? Да, приезжал и приглашал! Скажи-ка мне вот что: кого бы ты на самом деле предпочел в отцы – своего или моего? Твой отец когда-нибудь обхаживал тебя так, как мой? Когда-нибудь свистел и вопил, будто мальчишка, подбадривая тебя с трибуны стадиона? Когда-нибудь награждал своей наивысшей похвалой, одобрительно приподняв брови?

– Кончай туфту гнать, – сердито оборвал брата Райм. – У тебя возникли проблемы в отношениях с отцом, но я тут при чем? С какой стати ты решил отыграться на мне? Из-за твоей подлянки я не смог поступить в МТИ! Вся моя жизнь переменилась. Если бы не ты, все было бы иначе.

– Я могу сказать тебе то же самое, Линкольн. Я могу сказать тоже самое… – Сухой смех. – А ты хотя бы пытался наладить отношения со своим отцом? Что, по-твоему, чувствовал он, имея сына умнее себя во сто крат? Который только и делает, что убегает от него туситься с дядей? Ты хотя бы задумывался над этим?

Тут Райм с грохотом бросил трубку. То был их последний разговор. Несколько месяцев спустя, во время обследования места преступления, Линкольн получил травму, лишившую его возможности двигаться.

Если бы не ты, все было бы иначе…

– Так вот, значит, почему он ни разу не пришел навестить тебя после несчастного случая, – сказала Сакс.

Райм кивнул.

– Когда это произошло, меня потом на больничной койке только одна мысль донимала: не подмени Арт мои вступительные документы, я закончил бы МТИ, а затем, возможно, аспирантуру Бостонского университета, или пошел работать в полицейское управление Бостона, или переехал в Нью-Йорк чуть раньше или позже. При любом раскладе я бы вряд ли очутился в тот день на месте преступления в подземке, и…

Райм не договорил и замолчал.

– Эффект раздавленной бабочки, – заметила Сакс. – Незначительное событие в прошлом существенно изменяет будущее.

Райм согласно кивнул, зная, что Сакс восприняла эту информацию с сочувствием и пониманием и не станет морочить ему голову дальнейшими рассуждениями – мол, еще неизвестно, что лучше: сохранить способность ходить и вести нормальный образ жизни или превратиться в инвалида, зато, возможно, не стать таким высококлассным криминалистом – и вдобавок ее любовником.

Такая уж она женщина – Амелия Сакс.

Райм чуть заметно улыбнулся:

– А знаешь, что самое забавное в этой истории?

– Что же?

– Мой собственный отец будто вообще меня не замечал. И уж точно не занимался мной так, как дядя. Я и вправду чувствовал себя сыном Генри. И мне это нравилось.

Он вдруг подумал, что, вероятно, действительно льнул к жизнерадостному, громогласному Генри Райму, сам того не осознавая. А еще вспомнил, как не раз испытывал неловкость из-за нерешительного поведения родного отца.

– Это не снимает с Артура вины за его проступок, – сказала Сакс.

– Нет, конечно.

– И все же… – пробормотала она.

– Знаю-знаю, о чем ты: с тех пор много воды утекло, пора забыть прошлые обиды, а кто старое помянет, тому глаз вон, так?