Текст книги "Разбитое окно"

Автор книги: Джеффри Дивер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

Глава семнадцатая

В спальне было тихо.

Райм отослал Тома провести остаток воскресенья с его давнишним приятелем Питером Ходдинсом. Криминалист, сам того не желая, не лучшим образом обращался со своим ассистентом, а потом его из-за этого мучила совесть. Он старался хоть как-то замолить грехи, и когда Сакс оставалась с ним на ночь, гнал Тома прочь, понимая, что молодому парню необходимо почаще давать «увольнительные», чтобы тот мог приходить в себя после нелегких забот об упрямом и вздорном калеке.

Из-за двери ванной комнаты до Райма доносились звуки, сопутствующие манипуляциям, производимым женщиной, обстоятельно занимающейся приготовлением к постели. Особенно выделялись звяканье стеклянных флаконов, стук пластмассовых крышечек, шипение аэрозоля и плеск воды. Теплый, влажный воздух пропитался косметическими ароматами.

Райм с удовольствием прислушивался. Такие моменты напоминали ему о жизни «до того».

Мысли о прошлом, в свою очередь, вызвали в памяти две фотографии, висящие бок о бок на стене в лаборатории. На одной был снят он в спортивной форме, а на другой фигурировали два стоящих рядом худощавых молодых человека лет двадцати с небольшим, в строгих черных костюмах. Руки у обоих неуверенно свисают, будто они никак не решаются обняться.

Отец и дядя Линкольна.

Райм часто вспоминал дядю Генри. Чаще, чем отца. И так было всю жизнь. Нет, он не имел ничего против Тедди Райма. Тот всегда был застенчив, во всем уступал старшему брату. Любил свою работу, связанную с компьютерным моделированием, проводимым в разных лабораториях; любил читать и по вечерам всегда просиживал с книгой в большом истертом кресле, пока его жена Энн занималась шитьем или смотрела телевизор. Тедди увлекался историей, особенно периодом Гражданской войны в Америке, – недаром, как догадывался Райм, его назвали Линкольном.

Отец и сын сосуществовали весьма мирно, хотя Райм помнил, как воцарялось неловкое молчание, стоило им остаться вдвоем. Нет любви без тревоги. Нет дружбы без драки. А Тедди никогда никого не тревожил и не задирал.

А вот дядя Генри был задирой. Да еще каким!

Нельзя было пробыть с ним в одной комнате дольше нескольких минут, чтобы не попасть в сферу его внимания, будто оказаться выхваченным из мрака лучом прожектора. Разговор начинался с анекдотов, с банальностей, с семейных новостей, но всегда перемежался вопросами дяди Генри. Некоторые он задавал потому, что искренне хотел знать ответы, но большинство все же звучали как вызов, приглашение к спору. Да, Генри Райм обожал интеллектуальные поединки! Он мог загнать соперника в угол, вогнать в краску, довести до белого каления. Однако если удавалось заслужить одну из его редких похвал, душу переполняла гордость. Никогда с уст дяди Генри не слетали слова притворного или необоснованного поощрения.

– Так, уже тепло! Шевели мозгами! Ты можешь! Эйнштейн был не намного старше тебя, когда сделал свои самые значимые научные открытия.

Услышав правильный ответ, он лишь одобрительно приподнимал брови, что воспринималось как вознаграждение, равноценное призу Вестингаузской научной ярмарки, кстати, столь же труднодостижимому, поскольку чаще всего твои аргументы хромали, факты были притянуты за уши, предпосылки не выдерживали критики, а критические замечания основывались в основном на эмоциях. Однако не личное превосходство над собеседником воодушевляло дядю Генри, но стремление довести его за ручку до истины, чтобы тот не заблудился по дороге. Как только он разбивал умозаключения оппонента в пух и прах и убеждался, что тот все понял, спор стихал.

– Значит, ты уразумел, что тебя с самого начала не туда занесло? Ты рассчитал температуру на основе неверного ряда допущений. Так-то! А теперь давай позвоним кое-кому и вместе сходим на субботний матч «Белых носков». На «Комиски-парк» продают отличные хот-доги, но черта с два нам достанется хоть один сейчас, в октябре, на финальной серии игр бейсбольного сезона.

Линкольн с восторгом вступал в интеллектуальные поединки с дядей Генри. А еще ему нравилось сидеть у него в университете на семинарах или неформальных дискуссиях в группах. Он специально ездил для этого в Гайд-парк, причем гораздо чаще, чем Артур, интересовавшийся совсем другими делами.

Если бы Генри Райм был жив и вошел сейчас в комнату Линкольна, то, несомненно, даже не взглянув на обездвиженного племянника, первым делом, указывая на газовый хроматограф, проревел бы: «Ты что – все еще пользуешься этими отбросами?» Затем, устроившись поудобнее напротив досок с перечнями вещдоков, начал бы расспрашивать Райма о том, как идет расследование дела «5-22».

– Да, но насколько логично поведение этого субъекта? Изложи-ка мне еще раз твои исходные данные.

Райм опять вспомнил тот последний сочельник, проведенный им накануне окончания школы в доме дяди Генри в Эванстоне. Народу собралось немало: Генри и Пола со своими детьми Робертом, Артуром и Марией; Тедди и Энн с Линкольном; другие тети и дяди, двоюродные сестры и братья; кое-кто из соседей.

Линкольн и Артур провели большую часть вечера в бильярдной за игрой в пул и разговорами о будущей осени, то есть о предстоящей учебе в вузе. Линкольн твердо решил поступать в МТИ [12]12
  Массачусетсский технологический институт.


[Закрыть]. Артур намеревался последовать его примеру. Оба не сомневались, что их примут, и уже обсуждали, что будет лучше – поселиться в одной комнате в институтском общежитии или снять квартиру на стороне (следовало выбрать между романтикой мужского братства и соблазнами холостяцкой свободы).

Потом хозяева и гости собрались за массивным столом в обеденной комнате, за окнами которой пенились серые воды озера Мичиган, и ветер сердито завывал, запутавшись в ветках голых деревьев на заднем дворе. Генри сидел во главе стола и со смешинкой в лукаво прищуренных глазах пристально поглядывал на гостей, будто на своих студентов во время семинара, успевая прореагировать на все, о чем говорилось вокруг него. Он шутил, рассказывал анекдоты, задавал вопросы родственникам, живо интересовался новостями из их жизни, во все вникал и зачастую определенным образом манипулировал собеседником. «Так… Мария, раз уж все здесь, расскажи-ка нам об этой аспирантуре в Джорджтауне! Ты, насколько я помню, согласилась с тем, что для тебя это отличный вариант. И Джерри сможет приезжать к тебе по выходным на своей новой крутой тачке. Кстати, когда истекает последний срок подачи заявления? Совсем скоро, если не ошибаюсь?»

И его дочка, выделяющаяся своей весьма экстраординарной прической, отводила глаза и смущенно бормотала себе в оправдание что-то о рождественских праздниках, выпускных экзаменах и не собранных еще документах… Но она еще успеет. Обязательно!

И Генри добился своего, заставив девушку дать обещание в присутствии свидетелей, хотя это грозило ей новой полугодовой разлукой с женихом.

Райм всегда считал, что из дяди получился бы прекрасный политик или адвокат.

После того как со стола убрали остатки индейки и рождественского пирога, подали ликер «Гран-Марнье», кофе и чай, а Генри пригласил всех в гостиную, где стояла огромная елка, вовсю полыхало пламя в камине, а с портрета на гостей сурово взирал дед Линкольна, трижды доктор наук и профессор Гарвардского университета.

Все знали, что наступил час семейной научной олимпиады.

Генри задавал вопрос, и первый, кто отвечал на него, получал одно очко. Три лучших конкурсанта получали призы, приготовленные самим Генри и аккуратно завернутые в праздничную упаковку тетей Полой.

Напряженность нарастала и достигала своей высшей точки – так бывало всегда, когда делом руководил Генри. Это проявлялось в том, что соревнующиеся начинали сражаться с полной отдачей. Тедди Райм мог уверенно ответить на изрядное количество вопросов по химии. Когда речь заходила о математике, то мать Линкольна, преподававшая этот предмет неполный рабочий день, давала ответ даже раньше, чем Генри успевал договорить. Но лидерами соревнований от начала до конца оставались их дети – Роберт, Мария, Линкольн и Артур, – а также Джерри, жених Марии.

К концу этого соревнования, почти в восемь вечера, участники буквально не могли усидеть на своих стульях, от волнения и азарта у них повлажнели ладони. Лидеры сменялись после каждого вопроса. Когда на часах Полы, следившей за временем, оставалось всего несколько минут, Линкольн правильно ответил на три вопроса подряд, опередив в результате соперников и заняв первое место; на втором оказалась Мария, на третьем – Артур.

Линкольн театрально поклонился аплодирующей ему родне и принял от дяди Генри главный приз. Он хорошо помнил свое удивление, когда, развернув темно-зеленую подарочную упаковку, увидел в прозрачном пластмассовом футлярчике дюймовый кубик бетона. Однако это не был шуточный приз. На руке Линкольна лежал кусочек трибуны стадиона Стэгг-Филд Чикагского университета, где американскими учеными под руководством Энрико Ферми и тезки Артура, инженера Комптона, была впервые проведена управляемая ядерная цепная реакция. Очевидно, что Генри подобрал этот обломок, когда стадион снесли в пятидесятых годах. Линкольна очень тронул подарок, обладающий такой исторической ценностью, и он тут же обрадовался тому, что всерьез соревновался с остальными участниками устроенного дядей конкурса. Тот камешек до сих пор лежит в одной из картонных коробок, загромоздивших его подвал.

Однако в тот вечер у Линкольна не было времени любоваться своей наградой.

Дело в том, что впереди его ожидало позднее свидание с Адрианной.

Так же непредсказуемо, как воспоминания о родственниках, в его сознании возник образ прекрасной рыжеволосой гимнастки.

Адрианна по фамилии Валеска, произносимой ею с характерным польским «В», являющимся отголоском ее гданьских корней в двух предыдущих поколениях, работала в офисе консультанта по университетскому образованию в средней школе, где учился Райм. В начале выпускного учебного года Линкольн зашел в офис, чтобы сдать документы, и обратил внимание на лежащий на столе у юной секретарши изрядно зачитанный роман Хейнлейна «Чужой среди чужих». Целый час они вдвоем обсуждали содержание повести, часто соглашаясь друг с другом, иногда споря, пока Линкольн не сообразил, что пропустил урок химии. Это не особенно его расстроило, так как он понял, что у него появились новые приоритеты.

Адрианна была высокая, тоненькая, в своем «невидимом» корсетике, с несомненно привлекательной фигуркой, угадывающейся под пушистым свитером и едва ли не лопающимися по швам джинсами. На губах у нее постоянно играла улыбка – то ли восторженная, то ли кокетливая.

Для молодых людей наступила пора первых серьезных романтических увлечений, они болели друг за друга на спортивных соревнованиях, ходили в Институт искусств, слушали джазовую музыку в клубах Старого города и от случая к случаю наведывались на заднее сиденье «шеви-монзы» – малолитражки Адрианны (одно название, что заднее сиденье, но именно поэтому то, что нужно). Между их домами, по легкоатлетическим стандартам Линкольна, пролегала короткая дистанция, однако он никогда не решился бы прибежать на свидание весь в поту, а потому, когда появлялась возможность, просил у родителей разрешения воспользоваться семейной машиной.

Они могли разговаривать часами. Как и в отношениях Линкольна с дядей Генри, его и Адрианну тянуло друг к другу.

Да, не все складывалось просто. На следующий год ему пришлось отправиться в бостонский колледж, ей – в Сан-Диего изучать биологию и работать в местном зоопарке. Но эти трудности воспринимались как временные, а для Линкольна Райма – тогда, как и сейчас, – вообще не существовало непреодолимых препятствий.

Позже – после несчастного случая и развода с Блэйн – Райм часто задумывался над тем, как бы сложилась его судьба, если бы он не расстался с Адрианной и они продолжили идти по жизни вместе. А ведь в тот предрождественский вечер он чуть было не сделал ей предложение. Линкольн придумал даже, что вместо обручального колечка с бриллиантом преподнесет ей «камешек другого рода» – свой приз, полученный от дяди за победу в научной викторине.

Однако погода спутала все карты. Пока они сидели в обнимку на скамейке, сверху, с бездонного неба американского Среднего Запада, отчаянно повалил снег. За считанные минуты их волосы и одежду накрыло мокрое белое одеяло. Оба едва успели разъехаться по домам, прежде чем сугробами перекрыло дороги. Ночью Линкольн без сна лежал в постели и сочинял в уме слова признания в любви. Рядом, на тумбочке, стоял пластмассовый футлярчик с бетонным обломком.

Но ему так и не довелось произнести вслух свое признание. Жизнь разбросала их в разные стороны после вмешавшихся в нее, казалось бы, мелких, незначительных событий. Однако даже такая невидимая глазу мелочь, как атомы, вовлеченные в распад на холодном университетском стадионе, навсегда изменила весь мир.

Все было бы иначе…

Через приоткрытую дверь ванной комнаты Райм видел, как Сакс расчесывает свои длинные рыжие волосы. Он наблюдал за ней несколько мгновений, довольный, что эту ночь проведет не один. Сегодня ее присутствие радовало его больше обычного. Райма и Сакс не назовешь любовной парой в общепринятом понимании. Оба являлись твердыми приверженцами личной независимости и зачастую предпочитали проводить свободное время порознь. Но сегодня Райм хотел, чтобы она была рядом, хотел наслаждаться близостью ее тела – малодоступным для него ощущением из-за ограниченности чувствительных участков собственной плоти, а потому еще более желанным.

Любовь к этой женщине стала для Райма одним из побудительных факторов для занятий комплексом физических упражнений на компьютеризованной бегущей дорожке и электротерапевтическом велотренажере. И если медицинская наука когда-нибудь одолеет тот критический рубеж, за которым может открыться возможность вернуть Райму способность ходить, его мышцы будут подготовлены для этого. Кроме того, он подумывал о новой операции, способной существенно улучшить его состояние, хотя, по сути, она относилась к разряду экспериментальных и вызывала споры среди специалистов. На протяжении уже многих лет велись разговоры о «ремаршрутизации» периферийного нерва, и время от времени даже пытались осуществить ее на практике, но без заметных позитивных результатов. И вот недавно за границей появились сведения о первых успехах в проведении подобных операций, несмотря на скептическое отношение к ним медицинского сообщества в США. Иностранные нейрохирурги стремились воссоединить нервные окончания на одной стороне нарушенного участка с нервными окончаниями по другую сторону. То есть процедура заключалась как бы в строительстве объездного пути из-за того, что мост был смыт половодьем.

Успехи достигались при ранениях менее тяжелых, чем у Райма, однако результаты поражали: восстанавливалась функция мочевого пузыря, способность двигать конечностями и даже ходить. Рассчитывать на последнее Райму не приходилось, тем не менее консультации с японским врачом, первопроходцем нейрохирургической «ремаршрутизации», и его коллегой из учебной клиники одного из престижных университетов давали надежду на повышение чувствительности, обретение возможности шевелить руками, пальцами, контролировать мочеиспускание.

И заниматься сексом.

Парализованные мужчины – даже на все четыре конечности, как Райм, – вполне способны заниматься любовью. Если источник возбуждения ментальный – вид мужчины или женщины, которые нам нравятся, – тогда сигнал не пройдет через поврежденный участок спинного мозга. Но человеческое тело – великолепный механизм. В нем есть волшебный нервный узел, независимый от спинного мозга, и при местном возбуждающем воздействии он делает секс доступным даже для совершенно беспомощных калек.

Щелкнул выключатель, и в ванной комнате погас свет. Райм проследил, как через комнату проплыл женский силуэт и присоединился к нему в постели, уже давно объявленной Амелией самой удобной в мире.

– Я… – начал Райм, но не договорил, так как ощутил на своих губах поцелуй Амелии, страстно прильнувшей к нему.

– Ты что-то хотел сказать? – прошептала она, скользнув губами по его подбородку, потом по горлу.

Райм уже не помнил.

– Я забыл.

Он ухватил губами ее ухо и почувствовал, как с него поползло прочь одеяло. Для этого Сакс была вынуждена приложить некоторое усилие: Том заправлял постель старательно, будто солдат под строгим оком сержанта. В итоге одеяло скомкалось в кучу где-то в ногах; туда же полетел и топик Амелии.

Она опять поцеловала его, и Райм с готовностью ответил.

В то же мгновение призывно зазвонил телефон Сакс.

– Только не это! – прошептала она. – Я ничего не слышала.

После четырех гудков ответил спасительный голос войс-мейла. Однако после отбоя телефон зазвонил снова.

– А вдруг твоя мама? – предположил Райм.

Роуз Сакс проходила курс лечения по поводу сердечного заболевания. Прогнозы были оптимистичные, однако недавно произошло некоторое ухудшение.

Сакс со стоном раскрыла мобильник, озарив их тела голубым светом. Посмотрев на дисплей со входящим номером, она заметила:

– Это Пам. Пожалуй, надо ответить.

– Разумеется!

– Привет! Что нового?

По тому, как Сакс молча слушала, Райм догадался, что случилась неприятность.

– Ага… Ну да… Только я сейчас у Линкольна. Ты можешь подъехать сюда? – Сакс вопросительно посмотрела на Райма, и тот кивнул в знак согласия. – О'кей, детка… Конечно, мы не уснем. – Она захлопнула телефон.

– Что?

– Не знаю. Пам не говорит. Сказала только, что к ее приемным родителям срочно доставили двух новых ребят. Старшим детям пришлось разместиться всем вместе в одной комнате. Памела приехала ко мне, но не хочет оставаться в доме одна.

– Да пусть приезжает. Я не против, ты же знаешь.

Сакс снова легла и принялась целовать его с удвоенной энергией, шепча с придыханием:

– Я подсчитала… Ей надо собрать сумку, выкатить машину из гаража… Приедет минут через тридцать пять, не раньше. У нас есть время.

Поцелуи возобновились.

Почти одновременно с дребезжанием звонка у входной двери и голосом в домофоне:

– Мистер Райм! Амелия! Это я, Пам. Откройте мне, пожалуйста!

Райм рассмеялся:

– Похоже, она звонила, уже стоя на пороге.

Пам и Сакс расположились в одной из верхних спальных комнат в доме Райма, уже давно отведенной для девочки на случай, если та захочет посетить их. На полке скучала обделенная вниманием парочка плюшевых зверюшек (игрушки не много значат в твоем детстве, если мать и отчим скрываются от ФБР). Зато здесь скопилась целая коллекция из сотен книг и компакт-дисков. Тут же стояли проигрыватель и спутниковый радиоприемник. Благодаря заботам Тома в комнате имелся запас чистых свитеров, футболок и носков, а также пара кроссовок – Пам любила пробежаться по дорожке длиной в 1,6 мили вокруг водохранилища Центрального парка. Ей нравилось это, и ее организм испытывал жадную потребность в беге.

Девочка сидела на кровати и аккуратно красила золотым лаком ногти на ногах, вставив между пальцами комочки ваты. Раньше мать запрещала ей делать это и вообще пользоваться косметикой (она почему-то видела в макияже «неуважение к Христу»), и когда Пам наконец вырвалась на свободу из правоэкстремистского подполья, то сразу дополнила свою внешность маленькими, радующими душу украшениями вроде этих золотистых ноготков, малиновых прядей в волосах и пирсингов – по три в каждом ухе. Сакс радовалась тому, что девочку не тянет на крайности, хотя Памела Уиллоуби имела больше причин пуститься во все тяжкие, чем любая другая ее сверстница.

Амелия удобно расположилась в кресле, положив на кровать босые ноги – с некрашеными ногтями. Через открытое окно весенний ветерок заносил из Центрального парка сложное сочетание запахов сырой земли, перегноя, молодой листвы и выхлопных газов. Сакс отпила из чашки горячего шоколада и обожглась.

– Ой! Подуй сначала!

Пам подула в свою чашку и осторожно пригубила.

– Ага, горяченький. Хорошо!

И опять принялась колдовать над ногтями. И если днем ее лицо не покидало счастливое выражение, то теперь оно выглядело явно озабоченным.

– Знаешь, как их называют? – спросила Сакс, указывая на свои босые ноги.

– Что – ступни? Пальцы?

– Нет, подушечки ступней и пальцев.

– Конечно, знаю. Подушечки ступней и пальцев.

Обе засмеялись.

– А еще есть ученый термин «плантарные поверхности». Они, как и пальцы рук, оставляют отпечатки. Линкольн сумел доказать вину одного костолома, вырубившего человека вторым ударом босой ноги. Но в первый раз он промахнулся и вмазал по двери, оставив на ней след.

– Прикольно! Мистеру Райму надо еще одну книгу написать.

– Я сама ему все время говорю… У тебя что-то случилось? Стюарт?

– Ага.

– Рассказывай.

– Наверно, зря я приехала. Дура я все-таки.

– Рассказывай, Пам! Я коп, не забывай. Все равно у тебя выпытаю.

– Просто Эмили позвонила, раньше она никогда не звонила мне по воскресеньям, я сразу подумала: тут что-то не так и она чего-то недоговаривает. Потом все-таки сказала. В общем, она сегодня видела Стюарта с другой девчонкой. Есть там одна в соседней школе. После футбола. А мне он сказал, что пойдет домой.

– Ну и что из этого? Что же ему теперь, нельзя с другими девчонками общаться? Это еще ничего не значит.

– Эмили сказала, что он вроде бы ее обнимал. Ей так показалось, во всяком случае. А потом этот тип заметил Эмили и быстренько так слинял из поля зрения вместе с той девчонкой. Как бы не хотел, чтобы их видели.

Процесс лакировки ногтей приостановился.

– Знаешь, я реально тащусь от Стюарта. Если он меня бросит, мне будет паршиво.

Сакс и Пам вместе ходили на прием к психотерапевту, и с согласия девочки женщины переговорили с глазу на глаз. Памелу ожидал длительный период преодоления симптомов посттравматического стресса, развившегося вследствие совместного проживания с социопатической родительницей. Усугубило тогда ситуацию и то, что ее сожитель чуть не пожертвовал жизнью падчерицы во время перестрелки с полицейскими. И теперь любые душевные переживания наподобие нынешних, связанных со Стюартом Эвереттом, казалось бы, незначительные в глазах большинства людей, могли оказывать повышенное влияние на психику девочки и нанести определенный ущерб ее состоянию. Психотерапевт посоветовала Сакс по возможности оберегать Памелу от лишних огорчений, но и не создавать ей тепличных условий. Любую проблему следует обсуждать, изыскивая способы ее решения.

– А вы со Стюартом когда-нибудь разговаривали о своих друзьях?

– Стюарт сказал мне – с месяц назад, – что у него никого, кроме меня, нет. Он тоже знает, что я больше ни с кем не встречаюсь.

– А оперативная информация имеется? – спросила Сакс.

– Что за оперативная информация?

– Ну, подружки тебе больше ничего про него не рассказывали?

– Нет.

– А ты знаешь кого-нибудь из его друзей?

– Ну, так… Не настолько хорошо, чтобы расспрашивать о нем. И вообще, шпионить – это отстой.

Сакс улыбнулась:

– Значит, агентурная разведка отпадает. Тогда тебе надо просто спросить прямо у него.

– Ты так думаешь?

– Я так думаю.

– А если Стюарт скажет, что встречается с той девчонкой?

– Тогда радуйся, что он тебе не врет. Значит, он честный малый, а это плюс в его пользу. Тебе останется только убедить Стюарта, что та красотка ему не пара.

Обе засмеялись.

– Упирай на то, что ты хочешь встречаться только с одним человеком. – Проснувшаяся в Амелии материнская мудрость заставила ее поспешно добавить: – Но главное, не перегнуть палку, то есть сейчас и речи нет о замужестве. Мы лишь решаем вопрос, кто с кем ходит на свидания.

Пам согласно закивала:

– Да-да, конечно.

Успокоенная, Сакс продолжала:

– А Стюарт и есть тот человек. Но ты ожидаешь от него того же. Между вами много общего, вам есть о чем говорить, ваши отношения важны вам обоим – следовательно, необходимо реализовать их в полной мере.

– Как у тебя с мистером Раймом.

– Ну да, примерно. А если Стюарту этого не надо – что же, это замечательно.

– Ну нет, не замечательно, – насупилась Пам.

– Послушай, ты только скажешь ему так! А еще скажешь, что тоже будешь ходить на свидания с другими. Пусть выбирает, ты или она. На двух стульях разом не усидишь.

– Да, наверно… А если он выберет ее? – Лицо Пам еще больше помрачнело.

Сакс усмехнулась и покачала головой:

– Да, не хотелось бы пролететь с этим. Но я думаю, этого не случится.

– Ладно. Мы завтра встречаемся после уроков. Я поговорю с ним.

– Потом позвони, расскажешь, как все прошло.

Сакс встала со стула, забрала флакончик с лаком и закрутила колпачок.

– Ложись спать, поздно уже.

– Погоди, я еще не все ногти накрасила.

– Надень завтра на ноги что-нибудь с закрытыми мысками.

– Амелия!

Сакс остановилась в дверях.

– А вы с мистером Раймом поженитесь?

Сакс улыбнулась и закрыла за собой дверь.