Текст книги "Реквием в Вене"

Автор книги: Дж. Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Кабинет журналиста находился на четвертом этаже неоклассицистского здания, в котором размещалась газета, действовавшая по указке антисемитской Христианско-демократической партии, чей председатель Карл Люгер последние два года был бургомистром Вены. Проникнув за двойные двери, Гросс умышленно проигнорировал недавно установленный электрический лифт, выбрав вместо этого лестницу, пять пролетов которой привели его к кабинету Хасслера. К моменту прибытия к желанной двери криминалист, уже немолодой человек в свои пятьдесят два года, не испытывал никакой одышки.

Он предварительно позвонил, чтобы ему назначили встречу, но секретарь Хасслера заявил, что таковая состояться не может.

– Господин Хасслер, – процедил сквозь зубы служащий в довольно-таки повышенном и повелительном тоне, – не принадлежит к числу тех, к кому приходят за интервью. Скорее он сам привык брать интервью.

Гросс считал себя чем-то вроде природной силы. Криминалист просто полагал, что его слава предшествовала ему, куда бы он ни шел, что люди будут стремиться помогать ему в любом расследовании, к которому он был привлечен в это время. Поэтому черствая отповедь секретаря несколько обескуражила его. Однако же он не позволит создавать помехи своему расследованию.

Гросс хотя и был чрезвычайно самоуверенным, но не терял реальной почвы под ногами. Он не принял выговор секретаря на свой счет; это свидетельствовало всего-навсего об ограниченных умственных способностях этой личности. Но это отчасти толкнуло его искать поддержки у князя Монтенуово. Теперь, вооружившись письмом от князя, Гросс чувствовал, что нет такой двери в Вене, которая не распахнулась бы перед ним.

Гросс предположил, что журналиста охраняет тот же самый молодой личный секретарь, который разговаривал с ним по телефону. Он выглядел не старше юнца, только что сдавшего экзамен на аттестат зрелости; но Гросс обнаружил, что по мере того, как стареет, хуже разбирается в возрасте других. Гросс не снизошел до обращения к молодому человеку, вместо этого он просто протянул ему письмо от князя Монтенуово. Это произвело желаемое впечатление, ибо молодой человек немедленно вскочил со своего кресла и исчез во внутреннем помещении. Он возвратился менее чем через минуту.

– Господин Хасслер сейчас примет вас. – Это был тот же самый высокомерный голос, что отвечал ему по телефону.

Гросс по-прежнему пренебрег минимальными любезностями с молодым человеком, когда его провели в большую угловую комнату, стены которой были увешаны самыми разнообразными образчиками нелепой символики: чучело оленьей головы располагалось над дипломом Венского университета; английские репродукции сцен охоты были заключены в рамки из скрещенных сабель; как на занавесях, так и в настенных украшениях выделялось яркое пятно сочетания красного, золотого и черного, цветов флага объединенной Германии. У Гросса промелькнула мысль, что по части обстановки хозяин явно переборщил, но это вряд ли делало его потенциальным убийцей.

– Доктор Гросс, рад видеть вас.

Человек, приветствовавший его, почти вписывался в обстановку этой несуразной символики: левую сторону его лица, от брови до подбородка, рассекал дуэльный шрам, короткие черные волосы были так немилосердно напомажены, что прилипли к голове, а под носом торчали щетинистые усы. Его коричневый костюм, напротив, был хорошо сшит и частично скрывал начинающее образовываться на талии брюшко.

Гросс уселся в кресло с прямой спинкой, обитое кожей, которое пододвинул ему Хасслер. На письменном столе между ними располагалась громоздкая пишущая машинка, так что Гроссу пришлось поправить свое кресло так, чтобы без помех наблюдать за своим собеседником.

– У вас влиятельные друзья, – начал Хасслер.

– Скорее работодатель, чем личный друг. Но действительно влиятельный, – согласился Гросс.

– Так вы пришли по делу, связанному со двором? Не уверен, что могу быть полезен вам в этой сфере, – мило улыбнулся Хасслер, заставив двигаться шрам на своем лице.

– В частности, по делу Придворной оперы, – уточнил Гросс.

Любезность Хасслера моментально исчезла.

– И для обсуждения этого прислали криминалиста. Какое же преступление я совершил?

Прежде чем Гросс успел ответить, Хасслер продолжил:

– Мне уже прислали вежливые запросы на тисненой бумаге императора. Как будто этим можно произвести впечатление на меня. Как будто во всем виновато мое перо. А теперь на меня пытаются оказать давление с помощью криминалиста. Возмутительно! – Он грохнул увесистым кулаком по столу, отчего затряслись клавиши пишущей машинки.

– Господин Хасслер, я не имею ни малейшего представления о том, о чем вы говорите.

– Я говорю о свободе прессы, и только об этом. Конечно, мой протест может прозвучать гласом вопиющего в пустыне в этой стране неприкрытой государственной цензуры, когда пустые белые пятна ежедневно бросаются в глаза в статьях на первых полосах, ибо власти считают затронутые там проблемы слишком щекотливыми. Но подвергать цензуре страницы культуры – это акт насилия. Богохульство!

Гросс начал понимать, где зарыта собака. По всей видимости, ведомство князя Монтенуово попыталось приглушить критику Хасслером Малера, и журналист принял его, Гросса, за очередного посланца двора. Криминалист решил не разубеждать задиристого репортера в его заблуждении. Чем дольше удастся ему держать сокрытыми свои истинные намерения, тем больше информации сможет он выудить у этого легковозбудимого человека.

– Вы должны согласиться, господин Хасслер, что некоторые из ваших колонок затронули опасную тему. В конце концов, есть же и закон о клевете.

Как и надеялся Гросс, это подстегнуло гнев Хасслера.

– Клевета! Каждое слово, которое я отдаю в печать, является чистой правдой! Попробуйте доказать обратное. Малер разрушает Придворную оперу, и это подтверждается рядом музыкантов и певцов.

– Критиковать его музыкальные способности – одно дело, ставить под сомнение его национальную принадлежность – совершенно другое.

– Но он – еврей. Совершенно ничего не значит, что он окрестился, чтобы его назначили на эту должность. Если уж родился евреем, то останешься им навсегда.

– Если это не клевета, то поношение, направленное во вред его репутации, – заявил Гросс.

– Вы хотите сказать, что он не еврей? – Хасслер хитро улыбнулся, как будто только что выиграл очки в соревновании.

Гросс дал ему насладиться этой небольшой победой, подарив ее ему, чтобы Хасслер чувствовал себя хозяином беседы. Таким образом он мог потерять бдительность.

– Вы недолюбливаете господина Малера по личным причинам, не так ли? – спросил Гросс.

– Я не знаком с ним на таком уровне и не стремлюсь к этому.

– Вы никогда не встречались с ним? Никогда не были на репетиции?

– Я вижу, к чему вы клоните, – фыркнул Хасслер, откидываясь в кресле и кивая в сторону Гросса. – Вы пытаетесь представить все так, что я не знаком близко с Малером и его режимом. Что я вываливаю на страницы вороха инсинуаций и ничем не обоснованных мнений. Но я хочу сказать вам, доктор Гросс, что у меня имеются свои источники. Я также посещаю многочисленные репетиции, так что знаю, что происходит за сценой. Я был свидетелем того, как Малер запугивал своих певцов, своих музыкантов.

– Как эту несчастную фройляйн Каспар? Я полагаю, вы присутствовали на той репетиции, когда она была случайно убита. Ваша последующая статья представляла собой такие доводы, что я счел, что вы наблюдали инцидент лично.

Хасслер провел указательным пальцем по своему шраму.

– Конечно, это чрезвычайно печальный случай. Но нет, я не присутствовал при этом лично. Сведения поступили от одного из моих источников в опере, своими глазами видевшего эту трагедию. Но это совершенно не значит, что мои сведения не стопроцентно точны. Я не могу присутствовать в различных местах одновременно. В тот день мне надлежало участвовать в совещании в Граце.

Гросс ничего не сказал, полагая, что Хасслер скажет что-то еще, что подтвердит его отсутствие.

– Так что успеха вам в этом деле, – выпалил Хасслер. – Передайте мне устрашающее предостережение от господина гофмейстера и дайте мне продолжать мою работу. Или вы вообще пришли ко мне только из-за этого? В чем, собственно, заключается ваше дело, доктор Гросс? Почему вас так интересует мое посещение репетиций?

– Я просто надеялся удостоверить некоторые факты.

– Относительно чего?

Вместо ответа на этот вопрос Гросс просто встал и вежливо кивнул:

– Благодарю вас за время, которое вы уделили мне, господин Хасслер. Как вы говорите, теперь я даю вам возможность продолжать вашу работу.

– Можете передать Монтенуово и его приспешникам, что я принадлежу к числу тех журналистов, которых не запугаешь. Я буду продолжать печатать правду, пока Малера не отправят паковать чемоданы.

Последние слова были высказаны уже в спину Гроссу, когда он проходил мимо секретаря, восседавшего с удивленным лицом в приемной комнате.

В Альтаусзее на следующий день, в четверг, Вертен боролся с непокорным велосипедом. Он не ездил на велосипеде с тех пор, как вырос из коротких штанишек. Едва ли это было его представлением о хорошем времяпровождении, но адвокат изо всех сил крутил педали просто для того, чтобы не отстать от Малера, опытного велосипедиста. Они выехали час назад с виллы Керри. Извещенный о решении Вертена отправиться в Вену, Малер решил, что их прощальная прогулка должна стать чем-то незабываемым. Все это выглядело так, как если бы композитор наказывал Вертена за его грядущий отъезд. Малер был таким человеком, пришел к выводу Вертен, который истолковывал малейшее изменение в планах, могущее повлечь за собой какие-либо неудобства для него самого, как проявление предательства. Весь мир должен был вращаться вокруг него. То, что создавало помехи планомерному обращению этой солнечной системы вокруг одного человека, предавалось анафеме.

Кожаное сиденье болезненно впивалось в мошонку Вертена; ляжки начала сводить судорога от длительного подъема по склону холма – они ехали по бычьей тропе, пересекавшей южное основание горы Лозер. Тропа туда-сюда извивалась бесчисленными зигзагами, но угол наклона все равно был крутым. Малер наслаждался прогулкой. Вертен обливался потом и чувствовал себя отвратительно, но упорно вращал педали – адвокат был не из тех, кто легко сдается или уступает.

Малер продолжал уходить все дальше и дальше вперед. Вертен вскоре потерял из виду одетого в черное музыканта, который выиграл достаточное расстояние, чтобы быть на дальнем конце каждого витка, уже заворачивая за западный угол, когда Вертен только появлялся на восточном, и наоборот.

Потеряв Малера из виду, Вертен постарался отвлечься от малоприятного занятия с помощью обзора событий прошедших дней. Он остановил велосипед, слез с него и пошел пешком, ведя машину рядом и не сбавляя темпа, невзирая на боль в поврежденном колене.

Вертен получил ответную телеграмму Берты во вторник вечером и был глубоко разочарован тем, что у него больше нет готового предлога вернуться в Вену раньше, чем он планировал. Однако адвокат не показал и вида, встретил нового служащего, Вильгельма Тора, на железнодорожной станции в Альтаусзее и получил от него дело Малера. Вертену потребовалось всего несколько минут, чтобы понять, почему Берта остановилась на этом человеке, полной противоположности Унгару. Вертен знал, что она должна была испытать сострадание к его довольно робкому поведению. Но, поговорив с ним, Вертен пришел к заключению, что Тор производит впечатление достаточно основательного человека. Не такого, с которым захотелось бы распить бутылку вина, но, в конце концов, предполагалось, что он является служащим, а не близким другом.

Во вторник для Тора оказалось слишком поздно пытаться возвратиться в свой дом в Линце. Вместо этого Вертен заказал ему номер в своей гостинице, хотя и не такой роскошный, как его собственный. Утром Тор выразил желание скопировать кое-что из материалов, поскольку в течение продолжительной поездки на поезде ознакомился с делом. Вертен был бесконечно счастлив получить такую помощь, поскольку утром он первым делом должен был появиться на вилле Керри. Он отдал распоряжения Тору: тот должен будет доставить копии на виллу до отъезда полуденным поездом.

Тогда, подходя к вилле Керри утром в среду, Вертен обратил внимание на несколько велосипедов, выстроенных в ряд у стены здания. Малер, очевидно, планировал более напряженные прогулки, нежели те, что совершал до сих пор.

Проникнув в виллу этим утром, Вертен был удивлен ее неожиданным преображением. Внезапно дом оказался полон посетителей, которые враз обрушились на Малера и его семейство. Начать с Арнольда Розе, поклонника сестры Малера, Жюстины. Он был красивым мужчиной крепкого сложения и со своей аккуратно подстриженной вандейковской [60]60
  Небольшая остроконечная бородка, характерная для мужских персонажей великого голландского портретиста А. Ван Дейка.


[Закрыть]бородкой более походил на доктора, нежели на музыканта.

Напротив него сидели правительственный советник Ляйтнер, дирижер Ганс Рихтер, чья огромная борода являлась истинным вместилищем всех крошек от поглощенных за завтраком утренних булочек, и четвертый человек, знаменитый тенор Бальтазар Франачек. Стол был заставлен кофейными чашками с деревенским узором, характерным для местности Гмунден.

Это сборище понравилось Вертену, поскольку он счел, что сможет получить возможность побеседовать с Рихтером и Франачеком, ибо оба имени упоминались в связи с недовольством вокруг Малера. Ляйтнер, хотя и был единственным человеком за столом, знакомым с Вертеном, усердно избегал показать это. Поскольку никто не собирался представлять их друг другу, Вертен уже собирался занять свое место у двери, слегка кивнув в направлении этого квартета, когда на вершине лестницы появился Малер собственной персоной; костюм на нем был помят, а волосы выглядели так, как будто к ним несколько дней не прикасались.

– О, как хорошо, Вертен, что вы явились. Надеюсь, вам знакомы эти парни. – Он устало махнул правой рукой на четырех визитеров. В пальцах у него был зажат надкусанный кубик рахат-лукума.

– Нет, совершенно не знакомы, – промолвил Вертен, смущенно улыбнувшись Ляйтнеру, чтобы тот не слишком страдал из-за своих плохих манер.

Малер сам представил гостей и проявил осторожность, назвав Вертена просто своим адвокатом.

В то время как Розе приехал провести некоторое время с семьей Малера, прочие, как оказалось, прибыли по делам.

В течение дня все трое по очереди имели личные встречи с Малером. Интенсивность диалога нарастала, начиная с Рихтера, прибывшего, чтобы официально подать прошение о своем уходе из Придворной оперы, и которого Малер во всеуслышание обвинил в предательстве, усилившись на Ляйтнере, заявившемся, чтобы оспорить слишком длинный отпуск по болезни, предоставленный одной из сопрано, и наконец достигнув своей кульминации на Франачеке, чьи требования увеличить жалованье привели к перебранке и крикам, отчетливо разносившимся по всему дому.

Когда они по отдельности покидали виллу, Вертен постарался кратко переговорить с каждым. Больше всего его удивил Рихтер, ибо, когда Вертен осмотрительно осведомился о предмете их спора, дородный дирижер расплылся в широкой улыбке:

– Уверяю вас, для резких слов с моей стороны причины не было. Господин Малер оказал мне величайшую любезность, став прежде всего директором Придворной оперы, – место, на которое хотели посадить меня. Я потороплюсь добавить, адвокат, что всяческая политическая возня вокруг этого места мне не по нраву и не по таланту. Так что великодушный господин Малер спас меня от жалкого жребия. Но теперь он также сделал мое положение как дирижера несостоятельным, поскольку взял на себя большую часть материала по Вагнеру, в котором я силен.

Рихтер дружески ухмыльнулся Вертену, а затем заговорщически постучал по носу.

– Но опять-таки он оказал мне услугу, поскольку я давно хотел покинуть Вену для более благоприятного климата в Лондоне, где на меня большой спрос. Малер, таким образом, дал мне повод, необходимый для расторжения моего контракта. Найдутся такие люди, которые могут сказать, что я желаю Малеру зла, но почему, спрашиваю вас, если он был таким благодетелем по отношению ко мне?

И с этими словами представительный господин со смехом отбыл.

Ляйтнер не проявил подобной веселости, он с плотно сжатыми губами отвесил кивок в сторону Вертена и коротко попрощался с ним; Франачек тоже был чрезвычайно недоволен общением с Малером, пребывая в такой спешке, что у Вертена не оказалось минуты хотя бы перекинуться с ним парой слов.

– Этот человек невозможен, – процедил певец сквозь зубы, срывая свою панаму с вешалки из оленьих рогов, и выскочил из виллы, чуть не сбив с ног Вильгельма Тора, входившего в здание в этот самый момент.

Малер чувствовал себя весь день совершенно разбитым, ибо оркестр в деревне принялся играть как раз ко времени убытия визитеров и не могло быть и речи о сочинении музыки до конца дня. Тор быстро убрался, предположительно чтобы уехать тем же самым поездом, на который собирались успеть трое прочих посетителей.

Вертен провел в среду беспокойную ночь, но к утру принял окончательное решение: для него это было возвращение в Вену. В особенности после получения телеграммы от Гросса, извещающей о встрече с князем Монтенуово и о том, что жандармерия вскоре возьмет на себя обязанности по защите Малера.

Конечно же, такое сообщение не обрадовало Малера, в особенности непосредственно после его бурных объяснений с коллегами. Он воспринял утреннее известие Вертена как акт предательства. Последовало наказание в виде этой мучительной поездки на велосипеде.

Начал сгущаться туман. Вертен настолько глубоко погрузился в свои собственные мысли, что даже не заметил перемены в погоде. Солнечный день быстро сменился горным туманом, за которым последовала такая изморось, которая, казалось, пропитывала насквозь все. Вертен ускорил шаг, но не стал садиться на велосипед. Он ожидал в любой момент появления Малера на обратном пути.

Вместо этого адвокат услышал впереди слабые звуки. Они были похожи на человеческий голос, но у Вертена не было полной уверенности в этом. Однако в нем было что-то от паники. Адвокат попытался двигаться побыстрее, но идти с велосипедом было неудобно, педали постоянно били его по голеням. И тут он явственно разобрал мольбу:

– Помогите! Помогите!

Это был Малер. Вертен бросил велосипед и побежал вверх по тропе на звук призыва. Его нога споткнулась о большой камень на тропе, и он упал на четвереньки, ободрав ладонь о торчащий из земли корень. Он вскочил на ноги и опять рванулся в сторону, откуда доносились крики.

Наконец, завернув по западному витку извилистой дороги, он увидел Малера, или, вернее, его велосипед. Он буквально обвился вокруг ствола дерева на самом краю тропы, раскачиваясь над пропастью. Вертен бросился к велосипеду и увидел Малера в нескольких метрах внизу под велосипедом, ухватившегося за пучок веток альпийской черники; очки на носу косо съехали, лицо исказил страх.

– Слава Богу, что вы наконец-то добрались сюда, Вертен. Не знаю, сколько еще я смогу продержаться.

Не говоря ни слова, адвокат быстро окинул местность взглядом. Край тропы осыпался и не представлял собой прочной опоры, на которую можно было бы поставить ногу. Под Малером зияла пустота в несколько сотен метров; трудно было выбрать более неудачное место для такого падения.

– Да не стойте же как столб! Помогите мне.

Вертен попятился обратно на тропу.

– Куда же вы? Стойте! Помогите мне.

Он был слишком сосредоточен, чтобы откликаться на мольбы Малера. Вместо этого он подскочил к велосипеду и с силой прижал его к стволу белой пихты, проверяя прочность конструкции. Велосипед держался. Он быстро отстегнул свои кожаные подтяжки от брюк, связал их морским узлом и закрепил один конец на раме велосипеда. Он несколько раз рванул за самодельную веревку, дабы удостовериться в ее надежности, и направился к месту, где висел Малер.

Вертен несколько раз обернул кожаный конец своих подтяжек вокруг левой руки, медленно подбираясь к черничному кусту, служившему опорой Малеру. Щебень сыпался из-под его ног вниз, падая на Малера, но теперь, когда композитор увидел, что задумал Вертен, он успокоился и изо всех сил вцепился в ветки. Вертен увидел, что корни низенького куста начали вылезать из земли.

Он медленно подбирался к Малеру, стараясь больше не осыпать камней. Каждый шаг давался с трудом. Внезапно он не смог двигаться дальше, поскольку длина связанных подтяжек была ограниченной, а он еще не мог дотянуться до Малера.

Вертен быстро отпустил один виток подтяжек с левой руки, сжав их только в своей ладони. Он протянул правую руку, скользнувшую по острым кончикам черничного кустика, Малеру и наконец ухватил его за запястье.

– Когда я скажу «Пошел!», старайтесь рвануться вверх. Понятно?

Малер кивнул, его глаза были широко раскрыты от страха.

Вертен удостоверился, что его рука крепко держится за подтяжки. Он расставил ноги, чтобы обрести большую устойчивость, в надежде, что его ослабленная правая нога не подведет. Затем, сильнее сжав запястье Малера, он крикнул:

– Пошел!

Он дал мощный рывок и одновременно почувствовал, что Малер сделал попытку податься вверх, не бросая куста.

– Я держу вас, – прошипел Вертен. – Бросайте куст, старайтесь найти опору для ноги.

Он тянул и напрягался, чтобы подтянуть Малера вверх. На мгновение его правое колено сдало, почти потеряв устойчивость. Но, собрав все силы, он сместил центр тяжести на левую ногу, упиравшуюся выше.

Композитор, громко ворча, начал выбираться вверх по нависшему выступу. Наконец он смог перекинуть ногу через край, и Вертен почувствовал, что они победили. Но Малер не остановился, пока не выполз обратно на тропу. Тогда он перевернулся на спину и разразился истерическим смехом.

Вертен тяжело дышал. Он уселся в сгущающемся тумане около ствола дерева и начал осматривать велосипед Малера.

– Это не было случайностью, – внезапно произнес он.

Малер перестал хохотать, перевернулся на живот, поправил очки и взглянул вверх, на Вертена:

– Я ехал вниз, к вам, свернув по этому повороту. Но я не смог затормозить.

– Неудивительно, – заявил Вертен, подняв порванный конец одного из тросиков тормоза. – Он был подпилен почти насквозь. Этот тросик не смог бы выдержать энергичных попыток торможения.

– Но кто?.. – начал было Малер, затем передумал завершать свой вопрос.

«Действительно, кто?» – задал себе вопрос Вертен. Теперь, после того как дом был битком набит посетителями, недостатка в подозреваемых не было.

Когда они пешком спускались по склону горы вместе со своими велосипедами, туман рассеялся так же быстро, как и опустился, и вновь появилось солнце. На одном из крутых спусков они встретили другую компанию велосипедистов, кучку хохочущих молодых мужчин и женщин.

Вертен был немало удивлен, заметив среди них не кого иного, как Альму Шиндлер. Она равным образом была удивлена, но, когда Вертен сделал было попытку окликнуть ее, она покачала головой, а затем нарочито громко рассмеялась какой-то реплике одного из сопровождающих юношей.

Да, подумал Вертен, продолжая свой путь, недостатка в подозреваемых они определенно не испытывали.