Текст книги "Реквием в Вене"

Автор книги: Дж. Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Теперь, много лет спустя, он вновь ощутил то же самое глубокое волнение при звуках музыки, когда супруги вошли в гостиную. Женщина, игравшая с закрытыми глазами, скорее почувствовала, нежели заслышала их появление, и резко оборвала игру, убрав скрипку из-под подбородка и поместив ее на сгиб правой руки. Она уставилась на Вертена и Берту, склонив голову набок подобно удивленному голубю.

– Пожалуйста, Натали, – сказала Жюстина Малер. – Это не к нам. Ты играешь прекрасно.

Женщина по имени Натали просто улыбнулась Жюстине, не делая никаких попыток возобновить игру.

– Вертен, – возопил Малер со своего ложа больного, – нам пора прекратить встречаться таким образом. Вы будете считать меня инвалидом, хотя я, невзирая на мое незначительное недомогание, довольно крепкий человек. А кто эта очаровательная молодая женщина?

Уловив неодобрительные взгляды обеих посторонних женщин, Вертен представил Берту, а его, в свою очередь, представили скрипачке, Натали Бауэр-Лехнер, старому другу семьи. То есть приятельнице Малера с тех дней, когда он был бедным студентом, изучавшим музыку в Вене.

Малер не докучал себе общепринятыми приличиями; пренебрегши салонной болтовней, он немедленно заявил:

– Итак, дамы, я уверен, что вы простите господина Вертена и меня за то, что мы уединимся для короткого делового совещания.

Его сестра и госпожа Бауэр-Лехнер оказались невосприимчивыми к резкости Малера, наверное, перестрадав от нее, уже в течение многих лет, возможно, даже поощряя ее как признак его художественного гения. Берта, напротив, заметно ощетинилась на это замечание, но ничего не сказала. Вместо этого она удалилась вместе с другими женщинами на кухню на чашку чаю.

Малер выждал, пока двойные двери захлопнулись за ними, затем испустил вздох облегчения.

– Иногда мужчине требуется побыть одному.

Вертен улыбнулся на это замечание, поскольку сам иногда испытывал подобное желание.

– Садитесь, садитесь. – Малер помахал здоровой рукой в сторону кресла. – По вашей озабоченной физиономии, Вертен, я предполагаю, вы считаете, что это последнее падение является очередным покушением на мою жизнь.

– Эта мысль уже промелькнула в моей голове.

– Чушь. Хотя это интересно. Полагаю, вы знакомы с историей музыки, не так ли?

– В некотором роде.

– Вы, конечно, припоминаете печальные события 1870 года? Это было за пять лет до того, как я поступил сюда в консерваторию, но даже в этом захолустье в Иглау, где я вырос, мы слышали о трагедии, которая постигла Йозефа Штрауса, талантливого брата Иоганна и Эдуарда.

Теперь Вертен вспомнил этот случай. Штраус на гастролях в Польше упал со своего помоста и вскоре после этого скончался. Эта смерть была окружена завесой таинственности, поскольку вдова не дала разрешения на произведение вскрытия. Осталось неизвестным, то ли композитор умер от травм, полученных при падении, то ли у него были увечья или заболевания до того.

– Вы ведь, конечно же, не проводите сравнение между этими двумя случаями? – возразил Вертен. – Нет указаний на то, что тогда помост был неисправен.

– А в этом случае он был неисправен? – задал вопрос Малер. – Известно, что я подвержен головокружениям. Иногда высоко в горах меня охватывает такой восторг от окружающего пейзажа, что я совершенно забываю себя.

– Вы говорите, что вы просто могли упасть с помоста. То есть, что он фактически не сломался под вами.

– В какой-то момент я дирижировал музыкой Вагнера, а в следующий растянулся на спине в оркестровой яме, таращась на белые голени Арнольда Розе, моего первого скрипача, когда он метался надо мной, а его брюки болтались вокруг лодыжек.

– Он первый подбежал к вам?

– Успокойтесь, Вертен. Этот человек надеется стать моим свояком. Попытка умертвить меня вряд ли обеспечит ему место в сердце Жюстины.

Вертен почувствовал в себе растущее раздражение на рыцарский ответ Малера по поводу последнего события.

– Существует обширная история странных смертей музыкантов, Вертен, ни одна из которых не была отнесена на счет гнусных интриг. Например, возьмите этого несчастного Жана-Батиста Люлли. [32]32
  Жан-Батист Люлли (1632–1687) – французский скрипач и композитор при дворе Людовика XIV, автор опер, балетов и религиозной музыки, лучших образцов французской музыки того времени.


[Закрыть]Думаете, мое падение с помоста было чем-то ужасным? Месье Люлли, по французской моде того времени, отбивал ритм музыки из-за кулис, пользуясь большой тростью. Однажды вечером, дирижируя таким образом, он проколол себе ногу и вскоре скончался от гангрены.

Малер захихикал себе под нос.

Вертен уже был сыт по горло.

– Он исчез. Вот в чем еще одна проблема.

Малер очнулся от своих юмористических мечтаний.

– Что исчезло?

– Помост. Мастер сцены говорит, что теперь он уже превратился в щепки, так что невозможно установить, не было ли ему нанесено повреждение.

Малер на некоторое время задумался. Затем произнес:

– Вы говорите, что это – однапроблема, подразумевая другие.

– Рабочий сцены, предположительно ответственный за падение противопожарного занавеса, больше не служит в Придворной опере.

– Я и не хотел бы, чтобы этот вредитель оставался там.

– Похоже на то, что его нет и в Австрии. По слухам, он эмигрировал в Америку.

Малер опять помолчал.

– А он тоже был виноват в падении декорации?

Теперь Вертен понял, что не спросил об этом мастера сцены.

– Возможно, – уклончиво сказал он, прикрывая свою собственную ошибку.

– А окрашенный ромашковый чай?

На это Вертен просто пожал плечами.

– Вы сами перечислили четыре опасных, возможно, угрожающих жизни инцидента, тем не менее вы продолжаете шутить по этому поводу, – заявил он. – И вы считаете это должным ответом? Почему вы вызвали меня сегодня?

Малер в ответ широко улыбнулся:

– Мое пересмотренное завещание, вы не забыли о нем?

– В воскресенье?

Малер кивнул своей головой, резко выделявшейся на белой наволочке подушки.

– Хорошо. Да, я чувствую некоторую озабоченность. В особенности когда вы теперь упоминаете помост, который почему-то исчез.

Вертен ничего не сказал, вынуждая Малера самого произнести это:

– Тогда прекрасно. Расследуйте, черт вас побери.

– Почему он так упрям? – поразилась Берта, когда они шли назад к Йосифштедтерштрассе, к своему дому.

– Он просто отказывается верить, что работает бок о бок с кем-то, кто желает ему смерти. Я согласен, что это леденящая мысль, не из тех, которую хочется обдумывать.

– Зачем ограничивать расследование?

– Что ты имеешь в виду? – спросил Вертен. Они опять приближались к Рингштрассе. Мимо пронесся трамвай, недавно электрифицированный, [33]33
  Первые трамваи были на конной тяге.


[Закрыть]рассыпая искры от своей дуги.

– Ты говоришь, что Малер может работать рядом с кем-то, кто желает его смерти. Нет ли вероятности, что это связано с его домашним кругом?

– Ты имеешь в виду его сестру?

– Почему бы нет? Или брошенная любовница?

– И кто же это может быть?

– Мне оказалось достаточно всего лишь полчашки чаю, чтобы увидеть, как безнадежно Натали Бауэр-Лехнер влюблена в Малера. И понять из замечаний Жюстины Малер, что у нее нет ни малейшего шанса когда-либо стать его женой.

– Счастливый маленький семейный очаг.

Берта выгнула свои брови.

– Они кружатся вокруг него, как осы. – И жена плотнее прижала свою руку к его руке.

Через четверть часа они добрались до дома, уставшие после насыщенного событиями дня. Вертен помышлял о горячей ванне, вероятно, стаканчике шерри [34]34
  Английское название хереса.


[Закрыть]перед ужином и возможности еще немного почитать. Затем уютный вечер с женой дома и ранний отход ко сну. Мысль об этом согрела внезапным теплом его чресла. Он был счастливым человеком.

Когда они вошли в квартиру, фрау Блачки чуть ли не бегом выскочила им навстречу, понизив голос почти до шепота:

– Я сказала ему, что вы изволите отсутствовать, но он настоял на том, что будет ждать вас. Сидит здесь уже несколько часов. И два раза откушал.

Вертен только собрался спросить у нее, кем же может быть этот таинственный посетитель, когда из гостиной загремел знакомый голос:

– Вертен, друг любезный, где вас носило целый день?

Этот зычный голос принадлежал не кому-либо еще, а доктору Гансу Гроссу, старому другу и коллеге Вертена и лучшему «криминалисту» – как Гросс сам видел себя – в империи.

Глава четвертая

– Меня совершенно не беспокоит, если я в жизни больше не увижу ни одного бука, – заявил Гросс, отрезая кусок вареной говядины под соусом из хрена, которую поставила перед ним фрау Блачки. – Именно от него произошло название местности, Буковина – земля буковых рощ.

В прошлом году Гросса отрядили в Университет Франца-Иосифа в столице Буковины, Черновцах, чтобы открыть первое отделение криминологии в Австро-Венгрии, – окончательное признание многих лет его исследований и письменных трудов в той области, которую он любил называть криминалистикой. На лето университет закрылся, и Гросс приехал в Вену на конференцию в университете, а его жена Адель гостила в Париже у друзей.

– Боже мой, – пробурчал он, тщательно пережевывая мясо, – даже улицы этой так называемой столицы обсажены этими отвратительными вездесущими представителями лесной флоры.

– Но я слышал, – промолвил Вертен, подмигнув Берте, – что это вполне привлекательный город.

Гросс положил вилку и нож и бросил уничтожающий взгляд на адвоката:

– Мой дорогой Вертен, я знаю вас много лет и поэтому не буду введен в заблуждение вашим ошибочным невинным замечанием. Достаточно сказать, что назвать подобное захолустье городом уже оказало бы дурную услугу языку. Это – пыльное и грязное скопление ветхих домишек, многим из которых внешне придан вид австрийских строений, но по большей части они представляют собой истинную потемкинскую деревню. Их фасады могут иметь вид многоэтажных зданий, но за ними прячется один, в лучшем случае два грязных, убогих этажа. Такой обман произвел бы впечатление даже на Екатерину Великую.

Взглянув на своего мужа, Берта вопросительно выгнула брови.

– Я уловил это выражение вашего лица, милостивая государыня, – продолжал Гросс. – Вы полагаете, что я преувеличиваю. Ни в коей мере. В Черновцах хвастаются, что население перевалило за сто тысяч, но вам придется потрудиться, чтобы отыскать хоть одного немца. Не в обиду будет сказано, но эта дыра – просто разросшееся еврейское местечко.

И Вертен, и Берта, оба с еврейскими корнями, слишком привыкли к бессознательным антисемитским высказываниям Гросса, чтобы предпринять какую-либо попытку возразить. Как это ни странно, он совершенно не имел намерения оскорбить их; для него это была простая констатация факта.

– Я слышала, что там развил весьма бурную деятельность музыкальный театр, – вставила свое слово Берта.

– Если вам доставляют удовольствие преувеличенные страсти цыганской музыки…

– Так что же, там нет вовсе ничего притягательного? – удивился Вертен.

– Я слышал, что математик Леопольд Гегенбауэр родом оттуда, – пожал плечами Гросс, вновь берясь за нож и вилку. – Короче говоря, дорогие друзья, натуральное болото. Моя бедная женушка Адель погибает от недостатка общества и культуры. Как только выдается случай, она старается улизнуть, чтобы навестить свою кузину в Париже или позаботиться о нашей пустой квартире в Граце. Что до меня, то мне повезло иметь одного-двух сообразительных учеников. От остальных отечеству будет больше пользы, если они пойдут служить в армию.

– Я уверена, вы сами не верите в это, доктор Гросс, – очень к месту ввернула Берта.

– А я уверен в противном, дорогая госпожа. Если уж не послужат пушечным мясом, так, может, станут толковыми доярами и конюхами. Черновцы – ужасное место. Однако же власти предержащие в конце концов решили признать мои труды, предоставив мне кафедру по криминологии, и это является единственной причиной, по которой я пребываю там. Если криминалистике когда-либо будет суждено получить статус истинной науки, то от меня потребуется превратить мое отделение в первоклассный центр исследования и обучения уровня Парижа или Скотланд-Ярда.

Некоторое время они молча продолжали есть, настенные часы за спиной у Вертена приятным тиканьем перемежали звон столовых приборов о фарфор.

Наконец Гросс поднял глаза от своей тарелки.

– Прошу вас простить мои отвратительные манеры, – извинился он. – Несу пустое о своих делах и не забочусь узнать о том, чем же увлечены вы.

– Ну, – начал Вертен, – мы тут были немного заняты.

Гросс потер руки.

– Поделитесь чем.

– Делали ремонт в квартире, покупали новую мебель.

Те хлопоты, без которых обычно не обойтись молодоженам.

Гросс покрутил кончики своих седых усов.

– Вам прекрасно известно, что я спрашиваю вас не об этих повседневных делах.

– Ах, ну расскажи же ему, – сжалилась Берта.

Вертен улыбнулся при этих словах – его жена была наделена более сочувствующим сердцем.

– Мы работаем над новым расследованием.

– Вот это другое дело, – оживился Гросс. – Я знал, как только вы опять разок попадете в криминальный мир, вас не вытащишь оттуда. С кем это связано?

– С Малером.

– С композитором? Что же он совершил кроме того, как терзать наши барабанные перепонки своей музыкой?

– Дело не в том, что совершил он, – объяснил Вертен, – но, скорее, в том, что некто пытается совершить по отношению к нему. Похоже на то, что Малер стал целью убийцы.

– Чудесно. – На сей раз Гросс в восторге захлопал в ладоши. – Кстати, – бросил он в сторону Берты, – как вы полагаете, не перейти ли нам к десерту? – Затем, сияя улыбкой, вновь обратился к Вертену: – Продолжайте.

За кофе и штруделем Вертен подробно рассказал о проведенном до сих пор расследовании: то, что казалось отдельными несчастными случаями, в обобщенном виде позволяло думать о нескольких неудавшихся покушениях на жизнь Малера.

– Надеюсь, вы разузнали побольше об этой девице Шиндлер? – внезапно прервал его Гросс.

– Разузнали? – удивился Вертен.

– Проверили данные о ее приватной жизни, – пояснил Гросс.

– Я прекрасно знаю, что означает это проклятое слово, Гросс. Но с какой целью разузнавать о ней?

– Удостовериться, что на самом деле злоумышленником является не она.

– Не говорите нелепостей, друг мой, – вскипел Вертен.

– Нет, доктор Гросс приводит верный аргумент, – вмешалась Берта. – В конце концов, что мы знаем кроме того, что Климт волочится за ней, точно так же, как он волочится за любой юбкой? Но если она так увлечена Малером, то будет из кожи вон лезть, чтобы привлечь его внимание, завоевать его склонность.

– Тем, что пытается убить его? – скептически заметил Вертен.

– Напротив, старик, – возразил Гросс. – Тем, что притворяется оказывать помощь ему, в первую очередь забив эту тревогу.

– Она совершенно ясно дала понять, что я не должен упоминать ее имя Малеру.

Гросс кивнул:

– Вот именно…

– Но нет ничего такого, что может остановить ееот такого поступка, – заметила Берта.

– Как раз это я и имел в виду, – подтвердил Гросс, с одобрением кивнув жене Вертена.

Вертен начал ощущать, что его обходят и оттесняют по всем статьям.

– Существенно важно то, – изрек Гросс, – чтобы, как предлагает ваша жена, мы учли все вероятности.

–  Мы? – выпалил Вертен. – Подождите, Гросс. Как же насчет вашей конференции?

Гросс испустил пренебрежительный звук «па-а».

– Это вопрос всего нескольких часов на пару раз. В то время как это дело открывает соблазнительные перспективы.

– Это пока что не дело, – возразил Вертен. – И я сомневаюсь, что фройляйн Шиндлер будет в состоянии выплатить вознаграждение.

– Да, но вы сказали, что Малер дал добро на дальнейшие действия. А вы являетесьего адвокатом.

Вертен внезапно почувствовал, насколько он дорожит своим расследованием. Он никак не жаждал, чтобы Гросс внедрился в него и, конечно же, попытался возглавить. Это было егорасследование; Малер являлся егоклиентом.

Как будто читая мысли адвоката, Гросс сделал последний глоток кофе, промокнул свои колючие усы салфеткой и сказал:

– Конечно, это вашедело, Вертен. Я просто буду оказывать, так сказать, вспомогательную поддержку. Кажется, это называется «консультант».

– Платный или бесплатный? – мудро поинтересовалась Берта.

Гросс прикинулся потрясенным.

– Вы ошибаетесь на мой счет, милостивая государыня. Конечно, бесплатный. Или, возможно, мне стоит предложить, чтобы ваша доброта и щедрость простерлись до приглашения лучше поселиться на квартире у вас, нежели снимать номер в гостинице «Бристоль». С учетом этого мне будут хорошо возмещены все те услуги, которые я смогу предоставить в ваше распоряжение.

Вертен и Берта на мгновение переглянулись.

– Пойдет? – наконец спросил Гросс.

Вертен медленно кивнул. Но он должен был признаться, что ощутил укол разочарования при осознании того, сколь ловко Гросс втерся в это дело. Одно дело было то, что Гросс пообещал просто консультировать, но совершенно другим делом для него было то, что он фактически будет находиться на вторых ролях в любом расследовании.

На следующее утро за завтраком они начали набрасывать план действий. Пока мужчины совещались, Берта разумно хранила молчание. Они быстро достигли согласия по первоначальному ведению дела. Альмой Шиндлер и ее побуждениями следовало заняться позднее. В первую очередь следовало ознакомиться с жизнью несчастной барышни Каспар, которая скончалась под противопожарным занавесом. Если не она была назначенной жертвой этого «несчастного случая», тогда это в значительной степени указывало бы на то, что жертвой должен был стать Малер.

По счастливому совпадению Гросс был знаком с расследующим магистратом местности Вальдфиртель, откуда была родом молодая певица-сопрано. Визит к нему мог положить начало процессу сбора информации о девушке: не оставила ли она ревнивого или отвергнутого любовника? Не был ли замешан преподаватель пения, которого она перещеголяла? Существовал ли вообще некто, имеющий мотив для убийства фройляйн Каспар? Следовало также произвести опрос в Придворной опере, не было ли других певиц, которые могли видеть в девушке угрозу своей карьере.

– Профессиональная ревность может быть мощным мотивом, – медленно протянул Гросс. – Театр – чрезвычайно опасное место для работы.

Вертен утвердительно кивнул.

– И давайте не будем забывать, что побудительным мотивом могла стать более низменная форма ревности. Малер подтвердил, что он и фройляйн Каспар были любовниками. Кто знает, расположения скольких певиц добивался этот мужчина и которую из них могла довести до такой степени ненависти новая любовница, щеголяющая своим положением перед ней?

– Например, Анна фон Мильденбург, – внезапно вклинилась Берта. Она имела в виду австрийскую сопрано вагнеровского репертуара, [35]35
  Особая декламационная выразительность вокальных партий опер Вагнера, сложность оркестрового сопровождения, большая сила звука предъявляют высокие требования, которым далеко не все певцы в состоянии удовлетворять.


[Закрыть]которую недавно приняли в Придворную оперу из Гамбурга, где ранее дирижировал Малер.

– Откуда ты это знаешь? – громко удивился Вертен.

– Из чтения малоинтеллектуальныхгазет, как ты называешь их. Там можно почерпнуть самую разнообразную полезную информацию. Газеты просто захлебывались по поводу этого романа, когда фон Мильденбург взяли в театр. Похоже, что у нее была довольно-таки длительная интрижка с Малером в Гамбурге.

– Вот оно, Вертен, – оживился Гросс, – теперь у вас есть отправная точка.

Однако как только были оговорены предварительные меры, оба оказались в совершенном тупике, как же наилучшим образом действовать далее.

– Перечень врагов Малера может оказаться весьма обширным, – предположил Гросс. – Я слышал, что он чрезвычайно требовательный руководитель. Необузданное стремление к совершенству. Смею думать, что такой человек пришелся не по вкусу некоторым венцам.

Гросс имел в виду венский, если даже не общеавстрийский, обычай халтурить, выполняя свою работу либо спустя рукава, либо неряшливо. Малер требовал от певца большего, нежели простое исполнение; он настаивал на том, чтобы артисты выкладывались по полной, в противном случае им предлагалось подыскать себе ангажемент в ином месте. Вертен считал, что в Придворной опере было множество тех, кого неистребимая страсть Малера к совершенству задела за больное место, но в то же самое время он не спешил ободрять Гросса ответом. Он знал, куда клонит криминалист со своими рассуждениями.

– Для начала нам следует составить список подозреваемых, – заявил Гросс, тем самым подтверждая подозрения Вертена. – Я испытываю весьма сильные сомнения по поводу того, что мы получим поддержку от дирекции оперы. В конце концов, их задачей является убедить общество в том, что в Придворной опере дела обстоят просто превосходно.

Гросс с минуту подождал ответа, но, не получив его, беззаботно продолжал:

– Нет, то, что нам требуется, так это побольше хороших старомодных сплетен от кого-то, кто ведает, где собака зарыта. Возможно, от какого-нибудь журналиста.

Гросс произнес слово «журналист» с таким отвращением, что Вертен не смог сдержать улыбку. На самом деле Вертен знал чрезвычайно подходящего человека на роль информатора, молодого писателя Карла Крауса, ибо он познакомился с ним, когда отдавал один из своих коротких рассказов в литературный журнал. Невзирая на свою молодость (ему было всего двадцать пять лет), Краус уже играл видную роль на литературной сцене Вены, сотрудничая с редакциями нескольких таких журналов. Первоначально присоединившись к литературному движению «Молодая Вена», [36]36
  Модернистское течение в австрийской литературе, провозглашавшее культ «чистого искусства».


[Закрыть]в котором участвовали такие деятели, как писатель и критик Герман Бар, обутый в сандалии бродяга Петер Альтенберг, Рихард Беер-Хоффманн, Гуго фон Гофмансталь [37]37
  Гуго фон Гофмансталь (1874–1929) – австрийский писатель, поэт, драматург, крупнейший представитель неоромантизма и символизма в австрийской литературе.


[Закрыть]и Феликс Зальтен, [38]38
  Феликс Зальтен (1869–1945) – известный австрийский писатель, помимо всего прочего автор популярной детской книги «Бемби».


[Закрыть]Краус решительно порвал с этими людьми, сочинив язвительную сатиру на снос их любимой кофейни. Он также набросился на вождя сионистов Теодора Герцля [39]39
  Теодор Герцль (1860–1904) – венгерский журналист, идеолог создания еврейского государства, для воплощения в жизнь теоретической идеи организовал первый съезд сионистов в 1897 году, Национальный еврейский банк и Фонд для покупки земель в Палестине. В честь него назван город Герцелия в Израиле.


[Закрыть]в другой сатирической статье, осуждая подобные сепаратистские взгляды. Как и Вертен, Краус был евреем, свято верившим в ассимиляцию.

В начале этого года Краус затеял издание собственного журнала «Факел», содержание которого он писал практически один, нападая на габсбургское лицемерие и коррупцию и высмеивая различные течения, начиная с психоанализа и кончая германским национализмом. Краус наверняка знал, где, по меткому выражению Гросса, собака зарыта. И более того, он был сторонником Малера, аплодируя его работе в Придворной опере по «очистке авгиевых конюшен», как он высказался в одной статье.

Но это могло подождать. Прежде всего Вертену требовалось доказать свою точку зрения, причем сделать это убедительно.

– Я считаю, Гросс, что здесь наши мнения расходятся. Вы можете стараться найти злоумышленника или злоумышленников, остановив, таким образом, дальнейшие покушения на жизнь Малера. То есть «вылечить» заболевание. Однако я вижу иной выбор – предупреждение.

– Вы ведь не предлагаете телохранителя, не так ли, Вертен? – удивился Гросс.

– Карл, Малер никогда не смирится с этим, – встревожилась Берта.

Вертен постучал пальцем по носу.

– Он и не узнает об этом. Унция предупреждения ежедневно стоит фунта лечения.

– И кого же вы предлагаете для этой роли? – осведомился Гросс. – Уж явно не себя самого.

Вертен покачал головой.

– Надеюсь, и ни одного из головорезов Климта. – Гросс имел в виду нескольких криминальных личностей, с которыми водил знакомство Климт. В прошлом именно Климт определил этих людей в телохранители Вертену и Гроссу, когда стало ясно, что их работа по защите Климта ставит под угрозу их собственные жизни.

Вертен ничего не ответил на предположение Гросса.

Берта тихо рассмеялась:

– Карл, ты неисправим. Ты уже нанял этих людей?

– Эта мысль посетила меня только прошлой ночью. У меня едва ли было время осуществить ее.

– Однако же ты имеешь такое намерение? – спросила жена.

– Тогда мы опять в тупике, – возразил Гросс. – Вы предлагаете одно направление действий, я – другое.

– А по какой причине мы не можем продвигаться в обоих направлениях одновременно? – рассудительно спросила Берта.

Вертен, все еще уязвленный тем, что Гросс умудрился пристроиться к расследованию, не испытывал в данный момент склонности к рассудительности, тем не менее было достигнуто временное перемирие.

Позже вечером Вертену удалось связаться с Климтом, который, в свою очередь, постарался свести его с двумя субъектами, оказавшими им помощь годом ранее. Их звали господин Прокоп и господин Майер, и Вертен имел с ними скорую и довольно-таки законспирированную встречу в их любимом кабачке – точнее, винном баре, рядом с Маргаретен Гюртель, под путями новой городской железной дороги. Вертен был отнюдь не карликом, однако же чувствовал себя пигмеем среди дюжих верзил, толпившихся у бара, резавшихся в карты и гоготавших, выслушивая рассказы о проломленных черепах и краденых лошадях. Прокоп и Майер были всё такими же здоровяками и имели такой же угрожающий вид, как помнилось Вертену по прошлым встречам, но даже они выглядели смиренными монахами по сравнению с некоторыми из прочих отчаянных головорезов в котелках, собравшихся здесь.

Со времени их последней встречи Прокоп лишился одного зуба; на мизинце левой руки Майера красовался запачканный бинт, похоже, что там недоставало последней фаланги. Прокоп, который в основном вел разговор, в противоположность своей внешности борца обладал голосом мальчика-хориста. Их беседа постоянно заглушалась стуком колес над головой. Каждый раз, когда проносился состав, стаканы с вином начинали танцевать на выщербленном столе. Попробовав вино, Вертен оставил свой стакан приплясывать на столе.

Были оговорены оплата и план действий: оба должны были присматривать за Малером, каждый по полдня. Ляйтнер из Придворной оперы сообщил, что сегодняшний спектакль, последний в сезоне, будет идти при управлении оркестром Гансом Рихтером, поскольку Малер еще не оправился от полученных травм. Таким образом, сначала служба Прокопа и Майера будет ограничиваться наблюдением за квартирой Малера. Вертен очень кстати принес с собой недавний фотоснимок композитора, поскольку эта парочка наверняка никогда не слышала об этом человеке. Однако неожиданный сюрприз преподнес Майер, который оказался большим поклонником оперетты; дабы почтить память Штрауса, в Придворной опере давали «Летучую мышь», и громила, посетив спектакль, увидел Малера за дирижерским пультом.

Соглашение было скреплено рукопожатиями и спрыснуто хорошим глотком отвратительного вина.

Двумя часами позже Вертен все еще испытывал неприятные ощущения от этого ритуала. Он и Гросс направлялись на встречу с Анной фон Мильденбург в ее квартиру на Рингштрассе. Фон Мильденбург проживала в Доме искупления на Шоттен Ринг, 7, северо-западном отрезке этого бульвара. Адрес имел зловещую репутацию, поскольку жилое здание было построено на руинах Рингтеатра, который сгорел дотла в 1881 году, погубив сотни посетителей вечернего представления. Вертен очень хорошо запомнил это событие. Подростком он попал со своей семьей в Вену на Рождество и имел на руках билеты на этот вечер на «Сказки Гофмана» Оффенбаха. Но его маменька слегла с приступом кишечной инфлуэнцы, и отец решил, что для остальных домочадцев – в то время еще был жив Макс, его младший брат, – было бы бестактно наслаждаться спектаклем, когда мать семейства прикована к постели. Один-единственный раз «благородный» кодекс поведения его отца – вечно рабски подражавшего тому, что он считал манерами титулованных аристократов, – сослужил им хорошую службу.

Император лично приказал построить этот Дом искупления, великолепное здание, сочетающее элементы готического стиля и стиля Возрождения, украшенное остроконечными башенками, смахивающими на церковные. Внутри размещались квартиры, коммерческие заведения и мемориальная часовня в память о погибших. Несмотря на его элегантность и престижный адрес, всегда можно было побиться об заклад, что там сдаются свободные квартиры, ибо венцы были суеверным народом и не жаловали это место. Но для тех, кто располагал деньгами и испытывал потребность быстро найти высококлассное жилье, Дом искупления был популярным местом кратковременного проживания. Певица явно не нуждалась в деньгах на оплату найма: Берта просветила мужа, что фон Мильденбург сняла квартиру за неслыханную сумму в 14 000 гульденов, такое жалованье получали некоторые советники императора.

Их встреча была устроена через агента певицы. Берта легко нашла фамилию этого человека в ежегодном перечне агентов и позвонила ему, пока Вертен вел переговоры с Прокопом и Майером. От нее агенту или самой певице стало известно, что Вертен, в сопровождении своего «ассистента» Гросса, имел поручение от Малера. Берта сочла благоразумным не упоминать о сущности этого поручения.

(«Ценное приобретение эта ваша жена», – пробормотал себе под нос Гросс, когда они покинули Йозефштадт, направляясь на встречу. От Гросса это была чрезвычайно высокая похвала.)

Фон Мильденбург проживала на верхнем этаже с видом на широкую Рингштрассе. Как раз через улицу располагалась биржа, в то время недалеко по соседству на той же стороне бульвара находилось управление полиции.

Они остановились перед дверью в квартиру певицы, и Вертен нажал на бронзовый дверной колокольчик, который имел вид голландского сабо на дверной табличке. Минутой позже хозяйка сама отворила дверь: адвокат узнал ее, ибо видел в роли Брунгильды в Придворной опере. Обычно театральные звезды выглядят намного меньше, когда встречаешься с ними за пределами сцены. Однако в жизни Анна фон Мильденбург оказалась на самом деле крупнее, хотя и не могучей великаншей, как подобало бы вагнеровскому сопрано, но основательной, как и дом, в котором она проживала. Высокая и ширококостная, певица щеголяла в развевающихся одеждах, полукимоно-полухалате. Копна темно-каштановых волос была подобрана шпильками и гребнями; лицу придавал характерные черты широкий римский нос. Хозяйка с любопытством уставилась на гостей.

– Вы, должно быть, господин Вертен, – произнесла она, протягивая руку.

Вертен сжал теплую руку в своей, ощутив электрический разряд, исходящий от этой женщины. Актрисы и певицы всегда производили на него такое действие: он покраснел до корней волос и с трудом смог заговорить, пока она вела их в гостиную. Все здесь состояло из прямых углов и геометрических фигур, как будто оформитель из «Веркштетте» получил здесь полную свободу действий, как и в квартире Малера. Наконец Вертен сумел с запинкой представиться и уселся рядом с Гроссом на кушетке, обитой тканью с прекрасным византийским мозаичным орнаментом, который вполне мог принадлежать кисти Климта.

– Итак, вы расследуете эти покушения на жизнь Малера.

Вертен был застигнут врасплох. Он уставился на Гросса, который простым кивком подтвердил ее слова.

– Конечно же, я позвонила Малеру после того, как ваша помощница назначила такую таинственную встречу. Нам нечего скрывать друг от друга.

– Похоже на то, – наконец выдавил из себя Вертен.

– А вы, сударь, – промолвила она, поворачиваясь к Гроссу, – безусловно, не являетесь безымянным ассистентом, за которого вас выдает господин Вертен, не так ли?

– Видите ли… – начал было Гросс.

Певица оборвала его:

– Конечно, нет. Я всего-навсего актриса, но не дура. Мне доводилось видеть вашу фотографию раньше. Если память не подводит меня, криминалист, доктор Ганс Гросс.