Текст книги "Реквием в Вене"

Автор книги: Дж. Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Глава семнадцатая

Омерзительное зловоние ударило им в нос будто молотком, как только они открыли дверь в контору Вертена. Точно так же как от струи скунса-вонючки, реакция на этот смрад была автоматической и немедленной. Вертен закрыл руками рот и нос, в то время как Гросс полез в карман сюртука за носовым платком, чтобы защитить лицо.

Замешкавшись в коридоре, они вначале не увидели Тора, затем взгляд Вертена наткнулся на пару башмаков, торчащих из-под письменного стола.

Смерть Вильгельма Тора была отталкивающей. Рот перекосила судорога ужаса. Зеленая желчь и рвотные массы покрывали перед его жилета. Из-под тела распространялся неприятный запах по мере того, как лужа мочи растекалась по паркету.

Гросс, не убоявшийся вони и ужаса этой сцены, опустился на одно колено и приложил палец к сонной артерии покойника. Затем наклонился, так что расстояние от его носа до раскрытого рта трупа составляло всего несколько сантиметров, и сделал несколько глубоких вдохов.

– Отравление мышьяком, – сказал он, поднимаясь и отряхивая пыль со своих брюк. – Этот запах чеснока ни с чем не спутаешь.

Они быстро осмотрели стол Тора и увидели небольшой картонный уголок, выступавший из-под стопки бумаг. Подняв бумаги, Вертен обнаружил коробку с рахат-лукумом, обсыпанным сахарной пудрой.

– Означает ли это то, что, как я думаю, оно должно означать? – спросил он.

– Похоже, – ответил Гросс. – Прелестная ирония судьбы. Господин Тор ухитрился отравиться своим собственным творением. Он, должно быть, перепутал отравленные кусочки лакомства с неотравленными, когда его страсть к сладкому взяла верх над ним. – Гросс прямо-таки ликовал.

– Но это нелепо, – запротестовал Вертен. – Столько трудов и расследований, и вдруг человек погибает от несчастного случая.

– Ну, великим стратегом его не назовешь, – изрек Гросс. – В конце концов, вспомните все эти неудавшиеся попытки покушений на жизнь Малера. Нет, я считаю это наиболее подходящим завершением его жалких потуг сделать карьеру в преступном мире.

Гросс вновь наклонился над телом, обшарил все карманы и извлек обтрепанную записную книжку в кожаном переплете вместе с бумажником.

– Так как же насчет соучастника? – допытывался Вертен, ибо они пришли к полному согласию, что таковой должен был быть внутри Придворной оперы при первоначальных покушениях на жизнь Малера. – Возможно, поняв, что мы напали на след, сообщник убил Тора, чтобы спасти себя?

Но Гросс не слушал его, слишком занятый исследованием записной книжки в кожаном переплете.

– Вот знакомая фамилия, – сказал криминалист, протягивая книжку Вертену, подчеркнув своим толстым пальцем имя и адрес.

– «Господин Людвиг Редль», – прочитал Вертен. Адрес соответствовал Двенадцатому округу.

– Разве это не рабочий сцены, о котором вам рассказал Блауэр? – напомнил ему Гросс. – Тот самый, которого он выгнал за непригодность?

– Должен быть именно он, – подтвердил Вертен, припомнив этот эпизод. – Сообщник Тора?

– Вероятнее всего, – ответил Гросс. – Можно предположить, что Тор нанял его для совершения преступлений. Подлить растворитель краски в чай Малера, уронить пожарный занавес.

– Но Блауэр утверждал, что уже выгнал этого человека до последнего покушения в Придворной опере, когда провалился дирижерский помост. Предполагалось, что Редль уже в Америке и начинает новую жизнь.

Гросс отмел это нетерпеливым пожатием плеч:

– Рабочий сцены мог подпортить помост еще до того, как уехал. Поломка, которая рано или поздно проявится под воздействием износа подиума от нагрузки. Редль наверняка уже находился за тысячи миль, когда произошел этот «несчастный случай».

Вертену показалось, что во всем этом не сходятся какие-то концы, но духовный подъем Гросса был заразителен.

– Нельзя жаловаться только потому, что мы не смогли надеть наручники на этого человека, Вертен. Иногда судьба оказывает помощь криминалисту в таких вопросах. А сейчас, я полагаю, настало время навестить Дрекслера и сообщить ему об этих событиях.

Дрекслер, после появления во главе своры полицейских и выслушивания объяснения Вертена и Гросса относительно истинной личности Вильгельма Тора, пришел к такому же заключению, что и Гросс. Смерть вследствие случайного употребления мышьяка, который наверняка будет обнаружен в рахат-лукуме.

– И поделом преступнику, – добавил Дрекслер. – Конечно, нам придется подождать медицинского заключения, но ясно то, что этот человек принял значительное количество яда. И точно так же очевидно, что в коробку были подмешаны отравленные конфеты, предназначенные для господина Малера. Это в кои-то веки просто осчастливит Майндля.

Прочие полицейские стояли, уткнув носы в согнутые в локте руки, пытаясь побороть отвратительное зловоние. Они ждали прибытия машины «скорой помощи», чтобы отправить тело в городской морг, находившийся в подвале Главной больницы.

– И насчет господина Редля, – теребил Дрекслера Гросс.

– Да. Обязательно. Я немедленно пошлю несколько человек по этому адресу. Вполне возможно, что Редль все еще находится здесь и только пустил слух, что уезжает в Америку.

Он кивнул старшему из своих людей, который, надо полагать, и отправится на выполнение именно этого особого задания.

Дрекслер изобразил некое подобие улыбки, когда Вертен взглянул на него.

– Что ж, я полагаю, что господин Малер может теперь свободно вздохнуть. Спасибо вам, приятели.

– Большое спасибо Тору за его собственный промах, – произнес Гросс так, что можно было сказать, что он гордится этим исходом.

– Вы еще сможете отдохнуть с вашей семьей, – сказал Вертен Дрекслеру, и сыскной инспектор с вожделением во взгляде кивнул:

– Я бы отдал свою пенсию, чтобы как следует выспаться хоть одну ночь.

Через двадцать минут, когда автомобиль увез бренные останки Вильгельма Тора, и после указания привратнице, госпоже Игнац, до утра призвать в контору уборщиц Вертен и Гросс отправились обратно на Иосифштедтерштрассе.

Раннее утро было восхитительным. Небо к востоку от Иосифштадта становилось розовым, смешанным с тонами персика. Гросс насвистывал отрывки и мелодии из Моцарта: часть арии из оперы «Так поступают все женщины» и одну-две бесконечное число раз повторяемых строки из «Маленькой ночной пьесы». Он был явно удовлетворен исходом, но Вертен чувствовал себя немного не в своей тарелке.

Возможно, это было из-за спада напряжения и потому, что им не разрешили произвести арест. Они не могли допросить человека и подтвердить свои подозрения. Вместо этого они должны были удовольствоваться своими выводами, предполагая, что Тор на самом деле являлся Вильгельмом Карлом Роттом, младшим братом Ганса Ротта. Он страдал паранойей из-за Малера: Вильгельм обвинял его во всем, не только в возможном музыкальном плагиате, но также и в потере братом разума и в смерти в результате чахотки, которой тот заразился в сумасшедшем доме. Помещение брата в лечебницу и последующая смерть заставили молодого человека самого заботиться о своем пропитании, и это, возможно, еще добавило к его обиде на Малера. Такое скопище грехов взывало к отмщению.

Сколь долго зрела эта ненависть? Трудно было сказать, но казалось, что Вильгельм пытался проложить свой собственный жизненный путь, ибо его университетская степень была подлинной. В любом случае Вертен теперь полагал, что в начале лета Тор решил убить Малера и нанял Редля, рабочего сцены в Придворной опере, который содействовал бы ему в этой попытке. Как эти двое встретились? Пока Дрекслер не сможет выследить этого человека, они никогда не узнают ничего точного об этом сотрудничестве. Они, естественно, знали, что исходом этих усилий стала смерть сопрано, барышни Каспар. А как насчет господина Гюнтера? Должно быть, он увидел что-то со своего места в оркестровой яме. Возможно, скрипач потом подошел к Редлю и угрожал ему разоблачением. Вероятно, он смог заметить, что падение пожарного занавеса было вовсе не случайностью, а результатом злостного намерения. Гюнтер был ограничен в средствах: возможно, он надеялся улучшить свое финансовое положение посредством этих угроз.

Как бы то ни было, Гюнтер заплатил за эти сведения своей жизнью. Кто совершил это преступление? Редль или Ротт, он же Вильгельм Тор? Полной ясности не было. И тут весьма кстати подвернулось случайное объявление Берты о вакансии помощника адвоката. Кстати, потому что к этому времени Ротт-Тор уже наверняка должен был знать о расследовании Вертена. Так что, если ему удастся заполучить эту вакансию, он попадет в самую гущу расследования и будет иметь доступ к Малеру и вне Придворной оперы. Для Тора это должно было выглядеть как ниспосылаемая небом благодать, поскольку это дало ему возможность вступать в прямые сношения с композитором, подрезать тросик тормоза велосипеда, а когда эта затея провалилась, отравить его начиненным мышьяком рахат-лукумом.

Что же касается анонимного письма, извещавшего об убийстве выдающихся венских композиторов, то Тор-Ротт в качестве служащего фирмы имел доступ ко многому, Вертен понимал это. Вдруг на ум ему пришло смутное воспоминание, как однажды он составлял список подозреваемых и Тор вошел, чтобы передать ему несколько документов. Не слишком ли он задержался возле стола? Видел ли он, что Вертен добавил целую колонку подозреваемых, что его расследование приобретало новый и опасный для Тора поворот?

Вероятнее всего, дело обстояло именно так. Тору было понятно, что, как только будет раскрыто дело Ганса Ротта, обнаружение ниточки, ведущей к младшему брату, фактически к нему самому, будет вопросом лишь какого-то времени. Таким образом, это натолкнуло его на мысль изобрести ответвление, фальшивый след для расследования, который они с успехом и разрабатывали некоторое время, ища кого-то, кто умертвил Брукнера, Брамса и Штрауса, а также совершил покушение на жизнь Цемлинского. И все это время у Тора были развязаны руки для совершения дальнейших покушений на жизнь Малера.

Эти дни в жизни как его, так и Гросса не относятся к числу самых удачных, думал Вертен, когда они шли через Фольксгартен и достигли наконец широкого простора Рингштрассе.

И затем эта несчастная фройляйн Паулус, проститутка, зверски убитая в своей мансарде. Конечно, Тор подслушал разговор с Дрекслером в конторе и понял, что его вот-вот выследят. Последний акт чрезвычайной жестокости был явно плодом извращенного ума. Оставалось только испытывать удовлетворение от того, что жизнь Тора оборвалась, что цепь гибельных деяний нашла свое завершение, не имеет значения, по каким причинам.

И все-таки почему Вертен испытывал какую-то острую неудовлетворенность?

– Приободритесь, Вертен, – посоветовал ему Гросс, когда они пропустили перед собой проезжающий мимо фиакр, перед тем как перейти Ринг. – Ваша женушка определенно будет довольна плодами ваших трудов. Что же касается меня, то я с наслаждением поделюсь с господином Майснером последними моментами жизни нашего Вильгельма Тора.

Десятью минутами позже, войдя в квартиру на Иосифштедтерштрассе, они узнали от госпожи Блачки, что Берта и ее отец всего несколько минут назад отправились в Придворную оперу.

Экономка неодобрительно взглянула на Вертена:

– Я пыталась образумить ее. Женщина в ее положении не должна посещать публичные собрания. Но этот ее папаша! И барышня Шиндлер. Они оба уговорили ее. – Женщина с сожалением прищелкнула языком.

– Я уверен, что это будет прекрасно, – выдавил из себя Вертен, обескураженный отсутствием жены.

Разочарование Гросса оказалось куда как больше, когда он выяснил, что госпожа Блачки не приготовила никакого ужина.

– Тогда мы поужинаем в другом месте, – объявил Вертен, принимая более веселый вид, чем соответствующий его истинному настроению. – Ну что, Гросс? Что скажете насчет шницеля в кафе «Фрауэнхубер»?

– Я не буду протестовать, друг мой.

Немного освежившись, они уже собирались уйти, как зазвонил телефон. Вертен поднял трубку только для того, чтобы услышать от Дрекслера об отсутствии господина Редля по адресу его проживания в Двенадцатом округе. Квартирная хозяйка сообщила, что он выехал несколько недель назад, по его собственным словам, в Бремерхафен, а оттуда на пароходе – в Соединенные Штаты.

– Патрульные полицейские теперь будут на седьмом небе от счастья, – добавил Дрекслер перед тем, как положить трубку. – Мы наконец сможем высвободить людей, выделяемых для охраны Малера, и заняться действительно произошедшими преступлениями.

Они добрались до кафе в фиакре, и поездку оплатил Гросс. Сегодня явно имелся повод для празднования, так что Вертен постарался забыть о своих противоречивых чувствах и наслаждался стаканом игристого, которое Гросс заказал официанту Отто.

Прибывшие затем шницели оказались подобающе внушительного размера, а капустный салат – пикантным, в самый раз приправленный винным уксусом и тмином.

Фактически именно тогда, когда Вертен начал действительно ощущать прилив праздничного настроения, к столу подошел официант Отто с озадаченным выражением лица.

– Господин адвокат, я наконец-то вспомнил, что хотел рассказать вам.

– О провалившейся афере Ханслика в Южной Америке? – весело спросил Вертен.

Отто покачал головой:

– Нет, сударь. О человеке, который следил за вами на прошлой неделе.

– Ах вот оно что, – протянул Вертен. – Похоже на то, что эта небольшая проблема уже улажена.

– В таком случае, господа, не стану больше надоедать вам. Надеюсь, вы получаете удовольствие от вашего ужина.

Однако что-то в выражении лица официанта Отто возбудило любопытство Гросса.

– Так скажите же, господин Отто, что вы вспомнили? – осведомился криминалист.

– Ничего особенного. Одну подробность внешности этого человека, которую я запамятовал в прошлый раз.

Слушая его, Вертен внезапно похолодел. Он посмотрел на Гросса: лицо его приятеля выражало такую же озабоченность.

Глава восемнадцатая

– Что за превосходные места! – восхитилась Берта. – Такое блаженство!

Фройляйн Шиндлер сжала ее руку.

– Я ведь говорила, – прощебетала она. – Вам следует чаще выезжать в свет, госпожа Майснер.

– О, прошу вас, – умоляющим голосом сказала она. – Называйте меня просто Бертой.

Это привело девушку в такое умиление, что она наклонилась и наградила Берту поцелуем в щеку.

– А как же насчет обделенного старика справа от вас? – вкрадчиво спросил господин Майснер, ибо Альма Шиндлер сидела между ними в третьем ряду кресел.

Альма наклонилась и тоже клюнула его в щеку.

– Ах, нам предстоит насладиться таким чудом! – с восторгом произнесла девушка.

Оркестр начал настраивать инструменты. Они сидели достаточно близко, чтобы слышать каждый инструмент в отдельности. Берта окинула взором великолепный зал, заполненный мужчинами во фраках и женщинами в диадемах и вечерних туалетах, не отнимавших от глаз театральных биноклей, с пристрастием выискивая среди зрителей друзей, а еще чаще – знатных особ. Времени на это оставалось немного, ибо новые правила Малера запрещали включение освещения зала в течение спектакля. Именно в эти недолгие моменты перед началом оперы надо было успеть и других посмотреть, и себя показать.

Берта ощутила себя в состоянии какого-то невероятно легкого и приподнятого настроения. И Альма, и ее отец были совершенно правы. Ей действительно требовалось чаще выезжать в свет.

На коленях Альмы Шиндлер покоился ее театральный бинокль.

– Вы позволите? – произнесла Берта, протягивая руку к нему.

– Он в вашем полном распоряжении.

Берта не спеша подрегулировала резкость изображения по своему зрению. Когда в фокусе проявились лица, она начала обзор огромного зала, останавливаясь на приблизившихся лицах второго и третьего ярусов лож. Переливающаяся яркими бликами диадема там, белозубая улыбка тут. Какой-то дерзкий молодой человек с гусарскими усами и беззаботной улыбкой помахал рукой Берте, когда ее бинокль остановился на нем.

Внезапно она остановила плавное движение по кругу, наткнувшись на знакомое лицо. Эта фигура попала в фокус на мгновение, но Берта крепко держала крошечный бинокль в руках и смогла хорошо настроить четкость изображения.

Господин Зигфрид Блауэр. Его давно вышедшие из моды бакенбарды котлетками не позволили ей ошибиться. Берта на минутку отвела бинокль от глаз, чтобы прикинуть, сколь далеко завел ее этот обзор.

Да, так она и предполагала. Он сидел совершенно один в личной ложе Малера во втором ярусе. Вновь поднеся бинокль к глазам, Берта увидела, как Блауэр наклонился вперед, положив кисти рук на обтянутый алым бархатом барьер. Затем он начал проворно действовать пальцами своих рук, как будто играя на фортепьяно. Сначала это походило на нервный тик, но он не переставал манипулировать своими руками в соответствии с каким-то неслышным ей ритмом, точно, как будто скользя по клавиатуре.

Что за странный человек, подумалось ей. И какого же бесстыдства надо набраться, чтобы вот так нагло восседать в ложе Малера! Берта хорошо помнила тот день, когда господин правительственный советник Ляйтнер провел ее и Карла по зданию Придворной оперы, совершенно недвусмысленно высказавшись по поводу заявления Малера, что никто не имеет права пользоваться его ложей. Сам Ляйтнер, член правления оперы, скрыл от композитора тот факт, что сидел в его ложе в тот самый день, когда под Малером обрушился дирижерский помост.

Берта пристально уставилась на мастера сцены, Блауэра. Чем же он все-таки там занимался? По всем канонам сейчас ему самое время было пребывать за сценой, проверяя полную готовность к спектаклю.

– Вы кого-то увидели? – полюбопытствовала Альма.

Берта одарила ее сияющей улыбкой.

– Нет, никого особенного.

Берта уже собиралась вернуть бинокль, но Альма дала понять, что большее удовольствие ей доставляет любоваться буколической сценой, выписанной золотым рельефом на занавесе, в ожидании появления своего обожаемого Малера.

Еще один краткий обзор зала выявил еще несколько знакомых особ. Господин Ляйтнер восседал в ложе второго яруса неподалеку от сцены как раз напротив ложи Малера. Он оживленно беседовал с плотного телосложения дамой с низко вырезанным декольте и до вульгарности крупным рубином на шее. Его супруга? Но большинство мужчин вовсе не склонны проявлять особую словоохотливость в отношении своих жен. Тогда Берту осенило, кто эта дама: бывшая страсть Малера, певица Анна фон Мильденбург, не принимавшая участия в сегодняшнем спектакле под предлогом легкой простуды. Однако же состояние ее здоровья оказалось не столь плачевным, чтобы вынудить ее пропустить торжественное представление. Певица со всеми удобствами расположилась в своем кресле, а ее полные губы выражали нечто среднее между улыбкой и самодовольной ухмылкой.

Через две ложи Берта увидела Жюстину Малер и Натали Бауэр-Лехнер, обе пребывали в довольно-таки мрачном настроении. Даже им был закрыт доступ в святая святых – личную ложу Малера. Натали нервно подергивала гранатовую брошь, приколотую около шеи.

Тут кроется какая-то интрига, мелькнула мысль у Берты.

Прошло уже четверть часа, а опера все еще не начиналась. Берта отчетливо слышала откуда-то из недр за закрытой занавесом сценой лай собак, который ни с чем нельзя было спутать.

– Даже не представляю, что могло случиться, – с нетерпением в голосе произнесла Альма Шиндлер. – Господин Малер обычно так пунктуален.

– Тем больше времени в нашем распоряжении, чтобы любоваться на все это великолепие, – рассмеялся господин Майснер.

Они походили на муравьев. Самодовольных насекомых, разодетых в пух и прах, так довольных своим присутствием в элегантной Придворной опере, как будто билет на этот спектакль делал их никчемное существование достойным проживания.

Если бы только заранее им был известен этот план, изящный окончательный исход! Тем, кто сидел в первых рядах кресел у оркестра, не суждено узнать о нем. Остальные, выжившие, смогут прочитать об этом в утренних газетах.

Пройдет всего несколько минут, и наконец справедливое возмездие постигнет господина Густава Малера.

Такое длительное выжидание. Но оно стоит того. Остались минуты. Всего лишь минуты.

– Соберите животных на сцене, – потребовал Малер, глядя на мечущихся во все стороны собак. Одна из них опорожнилась на деревянное основание того, что должно было изображать мраморную колонну, отчего серая краска потекла.

Из-за кулис был призван выжлятник, пытавшийся навести порядок среди своих псов, в то время как с перепуганного до смерти актера, которому предназначалось осуществить триумфальный вывод гончих, ручьями лил пот.

– Укротите своих собак, слышите? – обрушился Малер на выжлятника, которого, подобно его оперному коллеге под взглядом глаз маэстро, буравчиками пронизывающих его буквально насквозь, моментально прошиб холодный пот.

– Прошу прощения, сударь, – заявил служитель в красной ливрее, – но я не могу позволить вам войти без билета.

– А я заявляю вам, – наседал на него Вертен, – что это – вопрос жизни и смерти. Князь Монтенуово сам лично разрешил нам свободный вход.

От этих слов недоверие и подозрительность служителя только умножились.

– Распрекрасно, а мне император дал разрешение вышвыривать всех дебоширов. Так что извольте удалиться, господа, или я позову на помощь.

Тут неожиданную расторопность в поддержку Вертена проявил Гросс: он изобразил приступ с полуобморочным состоянием, внимание стража храма искусства, естественно, было отвлечено, что дало адвокату возможность прошмыгнуть и в несколько прыжков добраться до входа на второй ярус. То, что сообщил им официант Отто, не оставляло времени на деликатности в переговорах со служителями.

Вертен знал, куда ему направляться. У него до мельчайших деталей сохранилась в памяти первая встреча с господином правительственным советником Ляйтнером, включая существование потайной двери, показанной им ему и Берте в тот самый день. Она вела за кулисы из коридора второго яруса; именно та дверь, которой пользовался Малер, чтобы быстро попадать на сцену из своей ложи во время репетиций.

Взлетая наверх по покрытой ковром мраморной лестнице, Вертен не думал о своей ноющей правой ноге, не обращал внимания на вопли служителя, несущегося за ним. Ему и в голову не пришло обратиться в дирекцию, чтобы остановить представление. Времени для этого не оставалось. Внутреннее чутье подсказывало ему, что грядет нечто завершающее, нечто в высшей степени трагическое. Нечто, что положит конец всему.

Это действительно было уже слишком: после начала спектакля прошло двадцать минут, а дирижер еще не показывался. Оркестр умолк, закончив настройку несколькими минутами ранее.

Берта, не выпускавшая из рук театральный бинокль Альмы, еще раз прошлась обзором по всему залу и вновь сосредоточилась на Блауэре, расположившемся в ложе Малера. Ей было видно, как он нервничал, пальцы его рук продолжали сновать по барьеру. Его рот искривила предвкушающая ухмылка.

И затем ей все стало ясно. Именно рот натолкнул ее на эту мысль, поскольку он заставил Берту сосредоточиться на той части лица, внимание от которой обычно отвлекали его бакенбарды котлетками. Теперь она отчетливо увидела его, подбородок Габсбургов, или, скорее, знаменитый наследственный срезанный подбородок и образовавшийся в результате этого глубокий прикус. Этот ярко выраженный физический изъян был присущ Блауэру как наследственный, как если бы он сам принадлежал к династии Габсбургов.

Но ведь он же и принадлежал к ней, если был незаконнорожденным братом Ганса Ротта! Эта отрезвляющая мысль незваной гостьей всплыла в ее уме.

Карл рассказывал им об этом младшем брате Ротта как о возможном отпрыске знатного лица, появившемся на свет как плод галантного приключения. Это объясняло поразительное сходство Блауэра с Габсбургами.

А та манера, с которой пальцы его рук проворно перемещались по барьеру! Как у хорошо вышколенного пианиста, а не мастера сцены из Оттакринга.

Что они узнали о Блауэре? Никто не потрудился проследить его жизненный путь, поверив на слово, что он является именно тем, за кого себя выдает.

И это вторжение в ложу Малера. Конечно же, это стоило рассматривать как личный вызов. То, что он был сделан на публике, означало: Блауэр намерен действовать нынешним же вечером, каким-то образом разделаться с Малером немедленно и здесь же, в Придворной опере, на глазах тысяч собравшихся поклонников музыки.

«Боже ты мой, – пробормотала Берта про себя, – это должно свершиться!» У мастера сцены были и средства, и благоприятные возможности для покушений на Малера внутри самой оперы. Что же касается его присутствия в Альтаусзее, им придется позже проверить его местонахождение во время произошедших там событий.

Именно сейчас Берта поняла, что пришло время действовать.

Блауэр прекратил свою поддельную игру на фортепьяно, внезапно вскочил с кресла и покинул ложу Малера.

Она также поднялась с места.

– В чем дело, Берта? – спросила Альма.

Та протянула ей бинокль.

– Прошу прощения. Мне надо в дамскую комнату.

Ее отец встревожился, и Альма предложила:

– Я могла бы сопроводить вас туда.

– Нет-нет. Все в порядке. Я вернусь через минуту.

А что она могла сказать им? Что по срезанному подбородку и нервным движениям пальцев Блауэра заподозрила в нем убийцу? Ее поднимут на смех.

Берта с мастером сцены раньше встречалась. Она могла бы по крайней мере подойти к нему в качестве знакомой. Поговорить с ним. Придумать какую-то уловку.

Она понимала, что действует неразумно – пусть будет так. А внутреннее чутье подталкивало ее. Но что она будет делать, когда доберется до этого человека?

Вертен не задавался вопросом, почему огни в зале еще не потушены. Что-то задерживало представление, и, что бы это ни было, он был благодарен судьбе за это. Отсрочка выигрывала ему драгоценное время. Информация официанта Отто все еще занимала его мысли. Одна примета, которую Отто забыл упомянуть сразу: человек, следивший за ним от кафе «Фрауэнхубер» в день, когда на него было совершено нападение, носил бакенбарды котлетками.

Но это был не Тор. На Тора только навесили всю вину другого человека; кого-то, кто еще был на свободе и все еще мог причинить Малеру зло. Этим человеком явно был Зигфрид Блауэр, мастер сцены в Придворной опере.

Смерть Тора могла означать одну-единственную вещь: Блауэр намерен выложить свою последнюю карту на стол сегодня. Вертен был уверен в этом. Блауэра необходимо было остановить, и этот жребий выпал именно ему. После обнаружения тела Тора охрана Малера полицией была отменена, и ни до Дрекслера, ни до Майндля было невозможно дозвониться. Первый присоединился к своему семейству в горах, а второй в это самое время находился где-то в зрительном зале.

Вертен быстро миновал опустевший теперь коридор в направлении двери к закулисью на уровне второго яруса и, перед тем как отворить ее, быстро осмотрелся вокруг.

Открыв дверь, адвокат оказался на металлическом балконе высоко над закулисным пространством. Внизу выжлятник пытался усмирить свору собак. Вертену показалось, что на мгновение он увидел Малера, но тот повернулся и исчез через дальнюю дверь.

Затем он увидел Блауэра, который как раз опускался вниз через люк в главной сцене. Вертен быстро направился вниз по металлическим ступенькам. Тощий долговязый рабочий сцены ростом с Вертена увидел, как он спешит вниз, но только приподнял свой котелок в знак приветствия, полагая, что раз уж Вертену известно о существовании секретной двери в коридоре, то он должен принадлежать к числу членов дирекции.

– Где Блауэр? – спросил Вертен у него. – Мне необходимо видеть его.

Промах Вертена, забывшего добавить слово «господин» к фамилии мастера сцены, однако же утвердил подозрение рабочего сцены в том, что этот человек сует свой нос не в свое дело.

– Господин Блауэр находится под сценой, – мрачно буркнул рабочий.

– Да, я знаю. Позвольте мне пройти. – Вертен направился было в сторону люка, но рабочий преградил ему путь.

– Прошу прощения, сударь, – заявил он с непреклонным видом.

– Мне настоятельно необходимо срочно переговорить с ним.

– Во время спектаклей доступ под сцену разрешен только мастеру сцены. Вращающаяся сцена слишком опасна.

Одна из собак, с обрубленным хвостом и длинными шелковистыми ушами, ухитрилась сорваться с поводка и стала метаться по сцене.

– А ну-ка поймайте псину! – завопил выжлятник.

Рабочий сцены на минуту отвлекся от Вертена, чтобы схватить собаку, и адвокат рванулся к люку.

В помещении под сценой, прежде чем он успел еще раз проверить заложенную ранее взрывчатку, Блауэр услышал, как наверху у него за спиной открылся люк. Задержка в начале спектакля заставила его проявить максимум осторожности: ему следовало еще раз удостовериться, что все в порядке. Однако же сейчас он инстинктивно отступил из тусклого света, частично спрятавшись за массивной металлической опорой, используемой для вращения сцены при смене одной декорации на другую. Когда люк открылся, лай охотничьих собак усилился, а затем по лестнице стал спускаться высокий стройный человек, слабо освещенный просачивающимся сверху мерцанием.

Опять этот адвокат, вечно вынюхивающий что-то по всем углам, подумал Блауэр, ибо Вертен и его приятель Гросс не выходили у него из головы. По идее он уже должен был бы праздновать победу. Но если адвокат явился в оперу, то это могло означать лишь одно. Его далекоидущий замысел провалился.

Блауэр внезапно стал омерзителен самому себе. Ему следовало прикончить Вертена в тот же самый день в юридической конторе. Натурально проломить ему голову, а не наносить предупредительный удар. Но Блауэр задумал, чтобы это выглядело как неудавшаяся кража со взломом, а не как убийство. Просто чтобы еще немного сбить со следа. В конце концов, как мог оказаться виновником смиренный и неуклюжий господин Тор, если он во время нападения находился в Альтаусзее?

Но когда позже выяснилось, что Тора на самом деле в Альтаусзее в среду не было, вся тяжесть подозрения пала на него.

Блауэру хотелось подольше со злорадством насладиться своими многочисленными хитроумными маневрами. Однако сейчас было не время для этого. Малеру суждено умереть сегодня ночью! И этот полоумный адвокат не сможет остановить его. Он нагнулся, извлек острый как бритва кинжал из ножен в своем сапоге именно тогда, когда новоприбывший достиг нижней ступеньки и направил свои стопы к установке поворота сцены.

Поднимаясь наверх к ложам балконов, Берта заблудилась. К тому времени, когда она освоилась и нашла ложу Малера, та была пуста.

Значит, Блауэр не возвратился. Не исчез ли он вообще из оперы? Она усомнилась в этом. В конце концов, место мастера сцены было за занавесом. Именно там разворачивалась его работа. Как раз там она найдет его. Берта вспомнила о потайной двери, которую Ляйтнер показал ей и Карлу, и, выйдя из ложи Малера, она направилась к стене в дальнем конце коридора.