Текст книги "Метод инспектора Авраама"

Автор книги: Дрор Мишани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

И в его черной тетради, будто сами собой, возникли первые слова:

Папа и мама,

Я знаю, что вы уже несколько дней меня разыскиваете, но советую прекратить поиски, потому что вы меня не найдете, и полиция тоже не найдет, даже с собаками.

В объявлениях, расклеенных на улицах, написано, что я исчез в среду утром, но мы все трое знаем, что это неправда. Мы все трое знаем, что я исчез гораздо раньше, что я исчез, а вы и не заметили, потому что вы не замечали ничего; и исчез я не в один прекрасный день, а это был столь постепенный процесс исчезновения, что вам уже казалось, будто я все еще дома, и это потому, что вы ни разу не потрудились посмотреть.

Я спрашиваю себя, почему вы именно сейчас меня разыскиваете, почему именно сейчас обратились в полицию, почему не сделали этого в течение тех месяцев и лет, когда все было ясно, все черным по белому. Раньше я считал: все потому, что вы слишком заняты собой и своей жизнью, но это была детская мысль, которая исчезла, когда я понял, что настоящая причина в том, что вам просто трудно приблизиться, потому что все люди боятся по-настоящему увидеть то, что происходит с другим человеком, в особенности то, что происходит с их ребенком, тем более если он иной, отличается от них, непонятен им, чужой для них птенец.

Я знаю, что это письмо причинит вам боль, но, наверное, я и хочу, чтобы вы испытали боль, как испытывал ее я. Вы могли этого избежать, но не сделали этого, вспомнили обо мне, когда было слишком поздно.

Вы, конечно, спрашиваете себя, где я сейчас и откуда пишу, – а я скажу только, что пишу издалека, из мира, где все намного лучше.

Уже не ваш сын,

Офер.

Несколько раз Зеев перечитал в кафе это письмо.

Он не испытывал ни радости, ни удовлетворения – только желание быть точным, найти верные слова и удалить неверные. Он составлял и вычеркивал предложения, вылавливая из письма все, что не мог сказать подросток в возрасте Офера. Все, что не могло звучать, как произнесенное Офером. А когда Авни вернулся домой, Михаль спросила:

– Как себя чувствуешь?

И он ответил:

– Клево.

Они сидели в гостиной, и его жена резала на дольки оранжевую дыню, первую за лето. Зеев пересказывал ей английский фильм, а она рассказывала о том, что было в школе, и о вечере с Эли, который был более возбужден, чем обычно, и все хныкал, искал отца. В полдвенадцатого Михаль сказала, что идет спать, и спросила, не ложится ли и Зеев. Он ответил, что пока нет.

– Хочу еще кое-что написать. – Мужчина улыбнулся, и его супруга, удивленно взглянув на него, сказала:

– Давно пора.

Зеев присел к письменному столу на балконе, но только после того, как, заглянув в спальню, убедился, что Михаль заснула. Он вынул из сумки стерильные перчатки, купленные в аптеке по дороге домой, и чистый лист из новой пачки бумаги для принтера и стал медленно переписывать составленные в кафе строчки. Авни вывел все слова округлыми, широко расставленными буквами, отличными от своего обычного почерка, убористого и угловатого. Он не включил выражения«все было ясно» и«все черным по белому», потому что они показались ему слишком стандартными, а также оборот «чужой для них птенец», которое, конечно же, не было знакомо Оферу. В конце письма, после слова «Офер», он добавил: «продолжение следует», а затем сложил это письмо с помощью линейки и вложил его в коричневый, средней величины конверт.

Так как по дороге домой Зеев увидел, что почту из их ящика Михаль уже вынула, он вытащил из кухонной корзинки для писем нераспечатанный конверт со счетом за электричество. Другой рукой взял мешок с мусором, который также мог объяснить стерильные перчатки, если кто-нибудь увидит его и спросит о них, однако его, конечно же, никто не видел. Вставил счет за электричество в свой почтовый ящик, потом вытащил его и тем же движением ткнул коричневый конверт в почтовый ящик семейства Шараби. Краешек конверта высунулся из ящика снизу. Не заметить его было невозможно. Авни снял перчатки, сунул их в мешок с мусором и выбросил этот мешок в большой мусорный контейнер, а потом вернулся на балкон и сел возле письменного стола. Жалюзи были приоткрыты, а компьютер включен. Волнение все не проходило. Что было странно. Эта острая настороженность была ему и свойственна, и не свойственна. Вероятность встречи в такой ночной час с кем-то входящим в дом или выходящим из него являлась почти нулевой. Но залечь в кровать Авни не мог. Может, он чувствовал то, что испытывает молодой писатель, с замиранием сердца дожидающийся утренней газеты, в которой напечатан его первый рассказ. Внезапно Зеев подумал, что кто-нибудь из соседей может спуститься к почтовым ящикам и незаметно для него вытащить этот конверт. Он нашел ключи от мотороллера и спустился якобы для того, чтобы поискать что-то в ящичке под седлом. Конверт был на месте. После этого Зеев погулял по Интернету и доел остатки дыни. За минуту до того, как выключить компьютер, он услышал шум машины, остановившейся возле дома. Открылась дверь рядом с водителем, а также дверь багажника, и из машины вышел мужчина. Отец Офера. Он вытащил из багажника маленький чемоданчик, подошел к водителю и через открытое окно пожал ему руку, а потом прошел с чемоданчиком по дорожке к дому и исчез на лестнице.

Время было полвторого ночи.

7

Оглядываясь назад, можно сказать, что это был день, изменивший курс расследования.

Тогда Авраам этого еще не знал. Прошло несколько дней, пока инспектор не почувствовал, что расследование уходит в направлениях, о которых он и не думал. Но в это время он уже был в Брюсселе.

Как бы то ни было, но когда в понедельник вечером Авраам Авраам шел пешком домой своим обычным маршрутом, от улицы Фихман до Кирьят-Шарета, он знал, что подросток, пропавший в среду утром, уже не полнейшая загадка для него. Впервые с начала расследования он не только сумел рассмотреть его лицо, каким оно предстало перед ним на полученных им фотографиях, но и ощутить звук его голоса, расслышать его мысли.

В полвосьмого утра инспектор позвонил отцу Офера, который после полуночи приземлился в аэропорту, и вызвал его для дачи показаний. Потом позвонил Зееву Авни, соседу, с которым собирался поговорить накануне, да так и отложил звонок, однако его уже не было дома. Супруга соседа сказала, что он ушел на работу несколько минут назад, и сообщила номер его мобильника. Авраам позвонил ему, но, как и предупреждала жена Зеева, ответа не получил. Она сказала, что у него несколько уроков подряд, и отвечать он может только во время коротких перемен. Сообщений же инспектор оставлять не стал.

А пока суд да дело, он вернулся к папке Игоря Кинтаева, чтобы разобраться с ней до передачи в прокуратуру Тель-Авивского округа. За день до этого оттого, что Авраам был до смерти взбешен на заседании группы, и оттого, что Илана велела ему сосредоточиться на деле пропавшего подростка, он отменил допрос Кинтаева. Да и дело это не было срочным. В среду прокуратура вынесет обвинительное заключение и потребует ареста этого парня до окончания производства дела. Авраам продолжил изучение свидетельских показаний и других материалов, и чем больше он вчитывался в беседы с Кинтаевым, тем более странными они ему казались. Признания в нарушениях, не фигурирующих в деле, в поджогах и в попытке убить током престарелую родственницу, чтобы завладеть ее деньгами, Авраам Авраам вынес в отдельную графу и сопроводил пометкой: «Передать материал в соответствующий отдел Северного округа полиции, для дальнейшего изучения». А затем, подводя итоги, он обратил особое внимание на странное выражение Игоря, которое тот повторял раз за разом: «Если вы мне друг…»

«Если вы мне друг, я с вами поговорю», «Если вы мне друг, я помогу вам закончить это расследование», «Если вы мне друг, я расскажу вам такое, о чем вы не знаете».

Авраам Авраам лишь раз среагировал на эти странные заявления. Он сказал Кинтаеву: «Да, я вам друг», и тот, громко расхохотавшись, сказал: «Если вы мне друг, вы меня отпускаете, и я иду к вам домой».

В без четверти одиннадцать инспектор попытался поймать по телефону Зеева Авни – и снова наткнулся на автоответчик.

* * *

Элиягу Маалюль позвонил Аврааму, когда отец Офера уже сидел у него в кабинете.

– Можно пару часиков повременить? – спросил инспектор Маалюля.

– Думаю, что нет.

Авраам извинился перед отцом Офера и вышел из кабинета.

Элиягу, как и было решено, утром вернулся в школу, чтобы расспросить одноклассников и учителей пропавшего подростка. Он уселся в кабинете школьного психолога и принимал ребят в ее присутствии. Ему казалось, что это придаст им уверенности и может подтолкнуть их к разговору. «Некоторые ребята больше боятся знакомых и реально влиятельных деятелей школы, чем абстрактных представителей полиции», – объяснил он.

Теперь Маалюль тяжело дышал, будто говорил во время быстрой ходьбы.

– Уверяю тебя, Ави, ты ошибаешься, – заявил он. – Он не удрал и не покончил с собой. Сейчас у меня в этом нет сомнений.

Когда они прошлым вечером говорили по телефону и планировали действия на завтра, Авраам Авраам снова попытался объяснить Элиягу, почему, по его мнению, велики шансы, что Офер исчез по собственной воле.

– Ты что-то выяснл? – спросил он теперь.

– Не совсем… А в общем, знаешь, что? Да, – сказал Маалюль. – В пятницу вечером, через два дня после того, как Офер исчез, он должен был с кем-то пойти в кино. Если я не ошибаюсь, такое случалось с ним не часто. Может, вообще не случалось. Приятеля, который сообщил это, зовут Янив Нешер. Они учатся в одном классе, и если я правильно понимаю, это самый близкий кореш Офера, хотя я не знаю, как много он знает. За три дня до того, как парень исчез, в воскресенье, он рассказал этому Яниву, что в пятницу собирается в кино с девочкой, с которой познакомился через него.

В тот же день после беседы с Маалюлем Авраам Авраам снова услышит слово «кино». В другом контексте, от другого человека. Он вспомнит про фильм, на который Офер собирался сходить в пятницу вечером, и мысленно свяжет оба этих фильма и две эти беседы.

– Что значит «через него»? – спросил инспектор.

– Через его сестру, – объяснил Элиягу. – Офер был у этого приятеля дома – обменяться компьютерными играми или поиграть в них, а у приятеля есть сестра, на год его младше. У нее сидела подружка, и Офер ей понравился. Ему послали эсэмэску с номером ее телефона. Он, видно, сперва заколебался, но на той неделе позвонил ей… Ладно, детали не важны. Что важно, так это то, что они договорились на прошлую пятницу сходить в кино. А за два дня до этого он исчез.

Не важны? Детали были важны, да еще как! На первый взгляд Элиягу не сообщил никакой особо важной информации, но это был не тот Офер, о котором Аврааму рассказывали все эти дни. Не тот мальчик, который не выходил из дома. Который ни с кем не делился своей жизнью. Внезапно оказалось, что он был у приятеля. Собирался пойти в кино. Понравился какой-то девочке. А Авраам Авраам думал, что он не нравился никому…

– И ты с ней поговорил? – спросил он.

– Нет, она учится в гимназии в Кирьят-Шарете. Я сейчас еду туда. А кроме того, я не знал, что у них умственно отсталая дочка.

Авраам не усек, о чем говорит его коллега.

– У кого? – переспросил он.

– Да у его родителей. Я понял из разговора с приятелем, что у Офера сестра с синдромом Дауна.

Инспектор понятия не имел об этом и заколебался, не зная, признаваться ли в этом Маалюлю.

Начиная с пятницы он уверял себя, что будет выслушивать все рассказы и «знакомиться с персонажами». Но расследование продолжалось уже пять дней, а он даже эту деталь – конечно же, такую существенную в жизни Офера – еще не выяснил.

– Я не знал, что у нее синдром Дауна, – не стал скрывать Авраам. – Я ее не видел. Бабушка с дедушкой забрали брата и сестру к себе в среду или в четверг. Это объясняет, почему мать не может одна справляться с детьми.

– И это также объясняет замкнутость Офера, – добавил Элиягу. – Из разговора с приятелем я понял, что тот у Офера в доме не бывал. Офер ни разу не пригласил его к себе, и причина, конечно, в сестре.

Когда Авраам приходил к Шараби, в комнате сестры Офера он не был. Ни в четверг, ни в пятницу. У него было ощущение, что Хана Шараби хочет, чтобы эта закрытая комната таковой и оставалась. Да и в спальню родителей пропавшего мальчика он не входил. Неожиданно ему в голову пришел тот дурацкий вопрос, который донимал его по дороге домой в первый вечер после прихода матери Офера в участок – почему у их второго и третьего ребенка такая большая разница в возрасте? Через два года после Офера Хана родила дочь с синдромом Дауна. И больше они с мужем детей не заводили. Почти десять лет.

Подумав с минуту, инспектор спросил:

– Но что это, по-твоему, нам дает?

– Какое-то направление, верно? – отозвался Маалюль. – Может, у девочки, с которой Офер собирался в кино, есть друг, который не шибко всем этим доволен? И вроде бы вероятность того, что он сбежал, как-то уменьшается. Ты можешь такое представить, что он решил исчезнуть за два дня до первого в жизни свидания? Поди знай, может, он что-то рассказал этой девочке… Может, с той среды он с ней как-то пообщался? Может, она – тот человек, которого мы искали?

– И она об этом никому не рассказала?

– Ави, я честно не знаю. Я сейчас еду к ней – и после все тебе сообщу.

Пять дней, и он не знает… Ни про девчонку, с которой контачил Офер, ни про его сестру. Конечно же, идея присоединить к группе Маалюля была отличной. Авраамом овладело дикое желание вернуться к себе в кабинет и вытянуть из отца Офера все, что можно, про жизнь его старшего сына. Даже если разговор затянется до поздней ночи.

* * *

Рафаэль Шараби его удивил. Фигурой, манерой разговора и даже построением речи. Возможно, зная, что он моряк и профсоюзный деятель, Авраам Авраам ожидал увидеть этакого мужлана, грубого и горластого. Ожидал, что тот заведется, набросится на него из-за проволочки с началом расследования, станет угрожать. Если инспектор верно понял намеки Иланы, легкого нажима со стороны Рафаэля Шараби было бы довольно, чтобы дело передали в специальный отдел под управлением более высокопоставленных лиц, если не в Центральное управление полиции.

– Прошу прощения, – сказал Авраам, вернувшись в свой кабинет. – Поступили некоторые сведения от следователя, работающего на участке.

– Есть новости? – спросил Рафаэль.

Инспектор отрицательно покачал головой:

– Пока нет. Увидим позже.

В фигуре и лице отца Офера была какая-то мягкость, почти женственность. Пухловатый мужичок лет сорока с хвостиком. Кучерявые, коротко стриженные волосы, черные с проседью. Выше инспектора всего на каких-то пять сантиметров. Лицо полное и круглое, небритое, с седой щетиной. Как в дни траура. Авраам вспомнил квартиру, увиденную в первый день расследования. Родня и приятели, бутылки «Колы» и тарелки с угощениями на столе. Отец этого семейства был тогда на корабле, на пути в Триест.

Рафаэль Шараби не пытался ему угрожать и не коснулся проволочки в начале расследования. Он молча и терпеливо выслушал отчет о том, как оно ведется, и в конце предложил любую помощь, какая потребуется. Его коллеги по службе вызвались помочь, как и его родня. Неужели жена не рассказала ему о проволочке? Может, побоялась, как бы он не подумал, что она сама же и не настояла, чтобы с расследованием не спешили? Но этот человек вроде не выглядит мужем, которого нужно бояться. Когда он сел после того, как они с инспектором пожали друг другу руки и представились, Авраам Авраам сказал, что ему, понятное дело, было непросто – быть вдалеке, в море, без возможности сразу вернуться домой. Шараби кивнул:

– Да. Но что поделаешь! Я вернулся сразу, как бросили якорь в порту.

Как будто это его в чем-то обвиняли.

Авраам подумал о море. Тихое оно или бурное, все ли время моряки находятся в трюме, или же, когда выдастся свободная минутка, поднимаются на палубу вдохнуть свежего воздуха? Является ли море частью жизни моряка, или же корабль – это просто место службы, вроде строения с конторами, только что наружу не выйдешь?

– Мне в этом деле тяжелее всего то, что я до сих пор мало знаю про Офера, – сказал полицейский вслух. – Вот помощь, которая мне в основном и нужна. Вашей жене тяжко, и я ее понимаю. Но мне не удается составить его психологический портрет. А без этого, в особенности когда у меня нет никаких реальных указателей, которым мы можем последовать, нам очень трудно взять правильное направление.

Шараби кивнул. Молча. Возможно, мыслями он был еще далеко в море. Не мог свыкнуться с тем фактом, что в самую трудную минуту его не было рядом.

– Как я понимаю, вы нередко подолгу отсутствуете. Может, попытаетесь рассказать, как это происходит? На какой срок вы уезжаете, как часто? – спросил инспектор.

– Обычно я хожу в короткие рейсы – Лимасол, Турция, несколько дней плавания. Раз в несколько месяцев участвую в рейсах подлиннее, вроде Копера или Триеста. После каждого рейса провожу несколько дней дома, иногда и по две недели. И очень редко бывают портовые работы. От полутора до пяти недель. Текущий ремонт судна.

«А где этот Копер?» – подумалось Аврааму. Наверное, это порт в Средиземном или в каком-то другом море. Каждый раз, слыша во время дознаний не знакомые для себя вещи, он чувствовал, что взял верное направление. Пересек собственные границы. Ему показалось, что в отличие от матери Офера отцу мальчика хочется рассказывать. Что он открыл инспектору дверь. Пусть пока только дверь на корабль. Авраам побывал у них дома в четверг и в пятницу. Хана проводила его в комнату сыновей, вместе с ним открывала шкафы и ящики, сидела возле него на кровати Офера – и при всем этом он чувствовал, что впустить его к себе в дом она отказывается.

– Как именуется ваша должность? – спросил Авраам Рафаэля.

– Главный механик.

– Должность высокая?

– Ну, как высокая… Должность, которую получаешь через двадцать лет работы.

– И как вы выбрали эту профессию?

Шараби посмотрел на него удивленно, будто ответ и так был ясен.

– Служил во флоте. Когда демобилизовался, пошел в Морскую школу в Акко на отделение механиков, а потом – обычный путь в Судоходную компанию ЦИМ.

– И это значит, что вы командир корабля? Капитан? – В том, что на корабле есть капитан, Авраам уверен не был.

– Нет. Главный механик отвечает только за машинное отделение. Капитан должен получить специальное образование по судовождению. Он отвечает за все судно, включая логистику – доставку грузов и разгрузку.

– На каких судах вы ходите?

– Обычно на судах среднего размера, потому что в дальние плавания я уже не хожу. На грузовых судах, маленьких или средних.

– Что они собой представляют?

– О, вы спрашиваете так, будто с ними знакомы, – извиняющимся тоном сказал Рафаэль. – Это что-то типа грузовых судов, контейнеровозов. Не очень крупные. Суда, которые перевозят от тысячи до трех тысяч стандартных контейнеров.

Авраам Авраам записал это на листке – таком же, как тот, на котором он писал в среду вечером. Как тот самый листок, на котором, сам того не заметив, нарисовал этот жуткий рисунок. Накануне инспектор искал его в своем кабинете и в квартире, но не нашел.

– Работа не слишком тяжелая? – спросил он. – Я имею в виду, для вашей семьи. – Полицейский понадеялся, что в его голосе не прозвучало осуждения.

– Что поделаешь, такая профессия, – ответил Шараби.

«Стоит ли спросить, сколько зарабатывает офицер инженер-механик? – подумал инспектор. – Пять тысяч шекелей? Десять тысяч? Тридцать?» Он понятия не имел, сколько, и решил поговорить об этом – о вещах, о которых Авраам не имел представления. Это всегда дает ключ к разгадкам…

– А что думает об этом ваша жена? – спросил он. – Вы как познакомились?

– Она это приняла, – сказал Рафаэль. – А что ей оставалось?

Под его округлой мягкостью все же таилась какая-то жестковинка, нетерпимость человека, не привычного к тому, что к нему лезут с личными вопросами, а он еще и должен на них отвечать. Ему больше пристало отдавать распоряжения, резкие и деловые – как у себя на корабле, так, наверное, и дома.

– Так как же вы познакомились? – настаивал инспектор.

– Хана тоже была во флоте. В более трудные времена, после рождения детей, я старался побольше бывать дома. Кроме того, благодаря этой профессии я иногда остаюсь дома по две недели кряду. Не хожу на работу.

Удивляло ли отца Офера то, что разговор в основном вьется вокруг его работы и его отлучек из дому? И ведь не то чтобы Авраам Авраам направлял беседу в этом направлении. Казалось, об этом хотелось говорить самому Шараби.

– В каком возрасте вы поженились? – задал полицейский новый вопрос.

– В каком возрасте? Мне было двадцать шесть, а Хане двадцать один.

Авраам мысленно представил себе их свадьбу. Это было в начале девяностых. Он сумел увидеть Рафаэля в возрасте двадцати с хвостиком. Похудощавей, спина попрямей – и все же с виду округлый и мягкий, как сегодня. Не самоуверенный. Хану инспектор представить двадцатилетней не смог.

– А когда родился Офер? – спросил он.

– Когда мы поженились, у меня была практика. Я уходил в дальние плавания, иногда больше месяца не бывал дома. Так что мы ждали. А вот когда я получил диплом и был принят в компанию, мы заделали Офера. Он родился в Тель-Ха-Шомере.

– И как это было для Офера? – спросил Авраам Авраам.

– Что значит, как это для него было?

– Ну, то, что вы надолго исчезали из дома?

«В общем-то, Офер исчез, как и ты», – подумал инспектор, но вслух этого не сказал.

Кисти рук у Рафаэля были крупные. Волосатые. Он положил их на стол и уставился на них.

– Когда он был маленьким, ему приходилось трудно. Раз я вернулся из дальнего плавания, а он меня не узнал. Уперся, что я не его папа, и звал меня дядей. Несколько дней. Когда он вырос, все устаканилось. Пока я в море, он очень выручает Хану. Много сидит дома. Помогает. Мы ждем, когда ему исполнится семнадцать и он сдаст на права. Хана машину не водит. Но, может, ему все это было нелегко…

– Что вы имеете в виду?

– Может, мы слишком перегружали его дома, и ему это осточертело… – Шараби на мгновение замолчал. – Я рос в доме, где была нищета, и в очень раннем возрасте пошел работать. Мне было важно, чтобы у детей был достаток и чтобы они учились. И Офер учился хорошо. Но мы много от него требовали. Помогать по дому, вкладывать силы в учебу… Может, перестарались.

Он все еще ни словом не обмолвился про дочь.

– Вы имеете в виду, что Оферу было трудно дома? – уточнил Авраам.

– Очень может быть. Для меня все было естественно. Я об этом не думал, пока он не пропал. А Офер ничего не говорил. Перед гимназией он попросился в школу морских офицеров – для этого ему надо было переехать в Акко, в интернат. Я не возражал, чтобы он выбрал эту дорогу, но Хана была против. Она хотела, чтобы он остался дома.

– У вас тут четкие правила – когда и с кем ему можно встречаться, а с кем нельзя?

– Нет, в этом деле мы как раз не давили. Подталкивали его выходить по вечерам, заниматься чем хочет с приятелями. Вечером, когда дети ложатся спать, Хане не так нужна помощь. Просто мы возложили слишком много ответственности на его плечи. В основном, когда я в плавании.

Полицейский был уверен: отец Офера понятия не имеет о том, что его сыну предстояло в пятницу вечером пойти в кино с приглянувшейся ему девочкой. Причем, возможно, впервые в жизни.

И так оно и было.

– А как у него с приятелями? С девочками? – спросил Авраам.

– Вряд ли он тусуется с девочками. Но это нормально. Я и сам в его возрасте был застенчивый. Я все думал, что, может, армия сделает с Офером то, что сделала со мной, хоть малость.

– Он говорил про армию?

– Он собирался пойти во флот, и я его поддерживал. Хотя не хочу, чтобы он после демобилизации стал моряком. Вы не знаете, какая это была для меня гордость, когда я видел, что он учится, готовит уроки, сидит у компьютера… И он научил меня работать с Интернетом.

* * *

Они просидели в его кабинете четыре часа, с одиннадцати до трех. И чем дольше это продолжалось, тем больше понимал Авраам Авраам, до какой степени важна для него эта беседа. После длительного молчания Ханы Шараби он испытывал чуть ли не чувство благодарности к ее мужу за то, что тот поведал ему о своей жизни.

В полвторого он вышел и заказал для них в кафетерии Технологического колледжа по подносу с обедом и два стакана кофе с молоком. В ожидании еды полицейский выкурил на стоянке сигарету. Зазвонил мобильник. Зеев Авни. Он не помнил, чтобы оставлял этому соседу свой номер телефона. Авраам Авраам спросил Зеева, может ли тот завтра утром приехать в участок для продолжения разговора. Тот ответил, что должен остаться с сыном, и пригласил его к себе в квартиру. Инспектор с минуту поколебался и предложил ему все-таки приехать в участок завтра, но во второй половине дня, примерно в пять. Авни согласился и спросил, где он там сидит.

– Тогда до встречи в четверг, – сказал Зеев, будто они были приятелями, договорившимися встретиться в кафе.

Мобильник Маалюля был отключен. Возможно, он как раз беседовал с девочкой из гимназии в Кирьят-Шарете. Авраам без всякой охоты позвонил также Шрапштейну, но тот где-то пропадал. Эяль ответил только на десятый звонок и сказал, что нащупал «интересное направление». В отличие от Маалюля, докладывать он ничего не стал. А уж Илане-то небось звякнул, в этом Авраам Авраам не сомневался.

– Что именно ты нащупал? – спросил инспектор.

– Еще не ясно, – ответил Шрапштейн. – Если дело окажется стоящим, я поставлю тебя в известность. Но если в двух словах, то один житель этого квартала выпущен под расписку с историей сексуальных домогательств и насилия в отношении подростков. В основном домогательств, но мы же знаем, как это развивается. Пока что я собираю информацию, и может случиться, что мы вызовем его в участок. Хочешь поучаствовать в дознании, если его приведут?

Естественно, что за вопрос!

Авраам заколебался, раздумывая, стоит ли позвонить Илане, и решил повременить с этим до окончания разговора с отцом Офера. Этому Шрапштейну удалось его позлить, но, в общем-то, сегодня настроение инспектора несколько улучшилось. Расследование сдвинулось с мертвой точки, хотя в каком оно пошло направлении, пока было неясно. Картина наполнилась деталями. История жизни Офера больше не была пустым листом – свадьба его родителей, состоявшаяся в начале девяностых, молодой отец, заканчивающий обучение на инженера-механика и на длительные периоды исчезающий из дома… А еще – сестра с синдромом Дауна, о существовании которой члены семьи стыдились рассказывать, контейнеровозы, переправляющие тысячи контейнеров, и порты на Кипре и в Копере. Из-за частых отъездов отца и из-за состояния сестры на плечи Офера взвалили тяжкий груз, и этот груз был не из тех, что закаляет. Может, даже наоборот. От мальчика не требовали занять место отца. От него требовали помогать. Вне дома у него был приятель по имени Янив Нешер, компьютерные игры и девочка, которой Офер понравился. И кино. Была попытка уйти из дома и жить в интернате, а также желание служить во флоте. Море стало как бы фоном всей истории. Не то море, берег которого Авраам Авраам, как и все прочие, знал, по которому он летом раз в несколько суббот гулял, не снимая футболки. Другое море – море как место работы. Море, разделяющее отца и сына, жену и мужа. Инспектору захотелось поглядеть на фотокарточки Офера, но они остались в кабинете, и он решил, что в присутствии отца этого делать не стоит.

Когда инспектор загасил вторую сигарету, ему снова позвонил Зеев Авни, который спросил, следует ли принести на дознание свое удостоверение личности или какие-то другие документы. Авраам велел принести паспорт, и Авни сказал:

– У меня паспорт просроченный. Я не исправил в нем место жительства, и там написано, что я проживаю в Тель-Авиве. Это ничего?

Инспектор ответил, что ничего, и положил трубку. Он уже пожалел о часах, которые придется разбазарить на разговор с этим учителем. Может, перепоручить его Шрапштейну? Авраам усмехнулся. Неплохая идея!

* * *

В последний час они говорили в основном про вторник. Инспектор попросил Рафаэля Шараби рассказать про последние сутки перед исчезновением Офера и попытаться припомнить любую необычную мелочь.

– Это было накануне рейса. Так что я почти весь день провел дома, – сказал отец пропавшего.

Он проснулся в шесть. Поднял младшего сына и Офера, а его жена разбудила их сестру. Рафаэль все еще словом не обмолвился про ее синдром Дауна, будто эта сестра была обычной девочкой, уезжавшей в школу в половине восьмого. На этом этапе разговора Авраам Авраам записывал все, каждое слово.

– Офер спустился в лавку? – уточнил он.

– Вроде бы да. Он ходит туда каждое утро. Но я точно не помню. А это важно?

После этого глава семьи отвез младшего сына в детский сад, а Офер ушел в школу, как всегда. Пешком. Что делала Хана, Рафаэль не знал.

Это был тот час – так в первый вечер представлял себе Авраам Авраам – тот час, когда мать осталась дома одна.

Из садика отец отправился по всяким делам. Зашел в банк и подскочил в Яффу для техосмотра машины. Когда он вернулся, они с женой вместе съездили в промышленную зону, за покупками. Он поел в каком-то кафе. Офер вернулся первым. Вроде в районе двух. Но точного времени Рафаэль не помнил, потому что пошел вздремнуть после обеда. Офер вроде бы обедает сам по себе, потому что сестра и брат возвращаются позже. Возможно, иногда он обедает с Ханой. Отец не помнил, видел ли старшего сына, когда проснулся, но Офер наверняка оставался дома, как утверждала и мать. Видимо, парень делал у себя в комнате уроки или готовился к контрольной. Рафаэль Шараби был в спальне, где с помощью жены начал укладывать чемодан в дорогу. Из комнаты Офера он не слышал никаких разговоров. Младший сын вернулся домой в четыре, его привела мать дружка по садику. Дочка вернулась после пяти.

В этом месте Авраам Авраам не сдержался и спросил:

– Так поздно? В какой же это школе она учится?

Шараби поглядел ему в глаза и тихо сказал:

– Что? Она в специальной школе.

– Почему?

– Она умственно отсталая. Это хорошая школа. С продленным днем и интенсивной помощью.

Когда Рафаэль рассказал о своей дочери, Аврааму показалось, что дальше спрашивать уже нечего. Будто он только того и хотел, чтобы Шараби перестали скрывать ее существование. Он все же задал еще один вопрос:

– Так обычно она дома? Ее не содержат в каком-то заведении?

И отец ответил:

– Нет, Хана на это не готова. Она еле-еле согласилась пристроить ее в школу. Хотела оставлять дома и самолично за ней ухаживать. И так оно и было до семи лет. Из-за этого она ушла с работы. Раньше работала в детском саду.