Текст книги "Метод инспектора Авраама"

Автор книги: Дрор Мишани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Вы про что говорите? Какой такой ранец? – рявкнула служащая этого отдела.

Авраам оставил ей номер телефона гостиницы, а потом открыл окно и, несмотря на запрет, принялся курить сигарету за сигаретой.

Позже он попытался поймать Шрапштейна, но ответа не получил.

Зазвонил мобильник; инспектор нашел его под чемоданом, который бросил на кровать, когда искал свою записную книжку. Единственным человеком, который мог теперь ему позвонить, был Зеев Авни.

– Я бы хотел еще раз с вами встретиться, – сказал ему сосед Офера.

Авраам Авраам объяснил ему, что встретиться они не смогут до воскресенья. А то и до понедельника.

– У вас есть какая-то новая информация по поводу расследования? – спросил он, и Авни ответил:

– Не совсем по поводу расследования. Тут дело другое.

– Если это не по поводу расследования и если это срочно, советую позвонить в участок. Я занимаюсь только делом Офера.

– Не хочу говорить ни с кем другим. Только с вами. И можно подождать до воскресенья, это не срочно.

Однако голос Зеева звучал гораздо менее уверенно, чем раньше в кабинете Авраама. Зазвонил телефон в номере, и инспектор попрощался с Авни. Звонила служащая Отдела судебно-медицинской экспертизы, которая подтвердила, что черный заплечный ранец получен.

– Не уверена, что его начнут проверять уже сегодня, – сказала она.

* * *

Вечером следующего дня, в тот час, когда Отдел судебно-медицинской экспертизы израильской полиции в Иерусалиме был уже закрыт, Авраам Авраам сидел за ужином на вилле в Андерлехте, респектабельном пригороде Брюсселя. Справа от него сидел Жан-Марк Каро, слева – его брат Гийом, похожий на него, но не столь эффектный и не столь блистательный. Два этих бельгийских гиганта выглядели детьми рядом с отцом. В прошлом следователь, а сегодня важный административный чин в офицерской школе, он сидел во главе стола.

Супруга Жан-Марка, Элиз, была красавицей. Рост выше метра восьмидесяти, руки сильные и длинные… Плечи обнажены, каждый их жест – праздник для глаза. Она и мать братьев Каро были единственными из присутствующих, кто не работал в полиции. Если, конечно, не считать еще двоих детей. В данный момент Элиз была главным менеджером по продажам в фирме «Мерседес».

Подруга Гийома Марьянка сидела через два стула от Авраама, возле Гийома, и во время ужина они едва обменялись парой слов, хотя оба были здесь чужими.

В том, что она чужая, не было никакого сомнения.

Все старались говорить по-английски, но то и дело скатывались на французский, в основном из-за детей. Разговор шел о расследовании убийства Иоганны Гетц, о сокращениях бюджета полиции, о еде в Бельгии и Израиле и о Тель-Авиве.

– Жан-Марк рассказывал мне, что пляжи в Тель-Авиве чудесны, но что он почти и не успел там побывать, потому что вы настаивали на том, что нужно работать, – сказала Элиз. Авраам подтвердил это и сконфуженно улыбнулся.

На закуску были поданы ломтики копченого лосося со спаржей, приготовленной в масле, а следующим блюдом был гусь. Отец Жан-Марка почти все время молчал, а когда заговорил, Авраам Авраам чуть не подавился. Главу семейства интересовало, занимается ли семья гостя бриллиантами и золотом – как это принято у почти всех евреев. Во всяком случае, в Бельгии. Он жевал медленно, с закрытым ртом, и каждый глоток запивал пивом.

Марьянкин английский был лучше, чем у остальных, но она больше молчала. Девушка почти все время улыбалась, казалась напряженной и вроде как пыталась прислушиваться ко всем, кто сидит за столом, хотя это стало сложно, потому что все говорили разом. После главного блюда она предложила матери Жан-Марка и Гийома помочь убрать со стола. Марьянка три месяца встречалась с Гийомом, и это был второй раз, когда ее пригласили в семью на ужин. Они оба работали в дорожной полиции. Гостья была родом из Словении и приехала в Брюссель еще девочкой. Была она невысокой, примерно метр шестьдесят, на ней были джинсы и серая водолазка, и она то и дело, когда думала, что на нее никто не смотрит, натягивала воротник на подбородок.

Кофе и торт подали в гостиной. Авраама Авраама спросили, как ему нравится Брюссель. Он малость перепил и поэтому ляпнул, что не так уж много и видел, а от того малого, что видел, в восторг не пришел, но что надеется посмотреть еще и завтра. Однако Жан-Марк отменил экскурсию с объяснениями и рыбный ресторан, потому что следствие, связанное с убийством, вынуждало его работать и в субботу тоже.

– Так, может, мы вам устроим экскурсию? – предложила Марьянка и взглянула на Гийома. Но у того, как оказалось, были другие планы.

– Неважно, – сказал Авраам. – У меня все равно только полдня, потому что после обеда я уже должен быть в аэропорту.

Но Марьянка возразила, что за полдня можно успеть кучу всего, и они с Гийомом подбросили инспектора в гостиницу.

* * *

Эти полдня были такими насыщенными, что Авраам почти забыл про свое расследование, про Офера и про ранец, найденный в контейнере и ждущий, чтобы кто-то из Отдела судебно-медицинской экспертизы удосужился его проверить. Он даже почти забыл про бездарные дни в Брюсселе, который сейчас показался ему совсем другим.

Авраам ждал Марьянку у входа в гостиницу после того, как освободил свой номер и сдал чемодан на ресепшн. Снаружи все еще было темно и очень холодно. На девушке были те же джинсы, что и накануне вечером, и черная водолазка, а на голове красовался клетчатый берет набекрень. Выглядела подруга Гийома совсем не как полицейская.

– Как спалось? – спросила она израильского гостя.

Они пошли пешком по авеню Брюгманн, на этот раз выведшей их на широкую площадь, с которой в солнечном рассвете открывалась панорама города. Марьянка шла очень быстро, и инспектор с трудом поспевал за ней.

Пока они стояли на площади Полер и смотрели на крыши домов и на голубые и оранжевые церковные башни, Авраам Авраам закурил сигарету и попросил задержаться на несколько минут, чтобы впитать в себя этот вид. Марьянка возразила:

– Надо двигаться дальше. Есть еще куча всего.

Израильтянин не знал, получает ли она удовольствие от этого бега, или же просто сопровождает его из чувства долга.

Чтобы согреться, они зашли в маленькую кафешку на углу улицы, где начинался старый город и находилась штаб-квартира полиции.

– У нас в распоряжении четверть часа, – сказала девушка.

Две пожилые женщины, стоящие за деревянным прилавком, поприветствовали их.

– С добрым утром, детки, – сказали они, и Марьянка расцеловалась с обеими. За несколькими столиками сидели первые посетители, по большей части усатые старики. Авраам Авраам снял плащ и вдохнул аромат кофе. На столиках были разбросаны спортивные газеты.

Что его удивляло потом, когда он вернулся в Израиль и вспоминал то утро с Марьянкой, так это то, что между ними не было никакой скованности. Он расспрашивал девушку, и она рассказала, что приехала в Брюссель четырнадцать лет назад, когда ей было тринадцать. Так инспектор узнал, что она младше его больше чем на десять лет. Ее отец решил уехать из Югославии сразу после того, как страна развалилась, но пришлось ждать несколько лет, пока он нашел себе постоянную работу в Брюсселе. Через шесть лет после прибытия в Бельгию Марьянка подала прошение на бельгийское гражданство и через несколько месяцев получила его.

– Твой отец тоже полицейский? – спросил Авраам.

– Не совсем так. Он – тренер по карате, – улыбнулась его спутница.

– Да ну? Тренер по карате?

– Ага. А почему бы и нет? Но не только. Он еще и преподаватель в духовной семинарии в Льеже. Отец – человек особенный, тебе было бы интересно с ним побеседовать.

– Преподаватель в духовной семинарии, то есть священник? – уточнил Авраам Авраам, и Марьянка рассмеялась.

– Он не может быть священником. Он женат, и у него дети. Он мечтал стать священником, но тут встретил мою маму, и планы изменились.

– И ты тоже обучена карате?

– Конечно. Он учил меня все время, пока я была ребенком.

Когда Марьянка улыбалась, личико у нее становилось детским. И очень веселым.

– А тебе не было трудно, когда ты переехала сюда? – спросил инспектор.

– Нет. Почему трудно?

– Потому что ты оставила друзей и дом.

– Ни капли. Мой дом здесь. Мы ездим на родину летом раз в два-три года – и меня сразу тянет в Брюссель. Там у меня ничего не осталось.

Потом Авраам спросил, не из Любляны ли она. Это был единственный город, название которого он знал, и девушка сказала, что родилась и выросла в Копере – в порту на Адриатическом море.

Это был знак.

– Невероятно! – воскликнул инспектор. – Вот теперь я знаю, где находится Копер!

– А что? Кого ты забыл в Копере? – удивилась девушка.

«Парнишку шестнадцати с половиной лет», – хотелось ответить Аврааму. Он рассказал ей про Офера, который раз утром вышел из дома в школу и не пришел туда, и с тех пор считается пропавшим без вести. О его отце, вернувшемся домой после плавания. И о названии Копер, которое прозвучало в беседе с отцом и, с точки зрения Авраама, было первым знаком того, что картина начинает заполняться деталями. С тех пор не случилось ничего особенного, пока позавчера не обнаружился ранец Офера.

Четверть часа, отведенные им Марьянкой, давно прошли. Девушка заказала им обоим еще по чашечке кофе и сказала:

– Думаю, что в Копере вы его не найдете. Там не так много туристов.

– А как он выглядит? – спросил израильтянин.

– Провинциальный городок, красивый. Я с детства помню по большей части порт. Утром по воскресеньям мы с папой ходили туда гулять с собаками.

* * *

Через три часа они уже повидали все, что следует посмотреть в Брюсселе. Статую мальчика, писающего на голландского завоевателя. Гору Искусств с превращенными в музеи королевскими дворцами, с конной статуей короля Альберта I и со статуей его супруги герцогини Елизаветы – эти два изваяния навеки обречены любоваться друг на друга с двух сторон дороги. Марьянка показывала гостю Брюссель с гордостью, будто этот город был ее достоянием. А может, так оно и сталось… Авраам Авраам все время просился отдохнуть. Они отказались от обеда и, чтобы сэкономить время, стоя поели бельгийские вафли. И все-таки время утекало. Осталось меньше двух часов.

Марьянка спланировала все так, чтобы их прогулка закончилась в районе гостиницы. Теперь они сидели на скамейке на маленькой городской площади, окруженной роскошными старыми особняками. Напротив них стояло мрачное квадратное строение, напомнившее инспектору корабль. Это была Марьянкина церковь. Авраам уперся, заявив что больше ходить не в силах. Выяснилось, что девушка живет неподалеку от его гостиницы, в маленькой квартирке, которую делит с соседкой по съему, чиновницей из Министерства иностранных дел.

– Тебе работа в полиции нравится? – спросил инспектор.

Детское личико девушки снова просияло.

– Совершенно нет. Я не собиралась становиться полицейской.

– А кем собиралась?

– Балериной. Когда была еще девчонкой. Потом хотела стать врачом. А в полицию я попала случайно.

– Как же это случайно попадают в полицию?

– По объявлению в газете. Как и на любое другое место работы. Папа увидел, вырезал и сказал, что мне подходит. Но я не уверена, что еще долго буду полицейской.

О Гийоме они не говорили вообще.

– И кем же ты будешь? – спросил Авраам.

– Может, тренером. Я изучала физическое воспитание. А может, монашкой.

И девушка показала на церковь, а потом рассказала, что в рамках работы в полиции учится вождению мотоцикла. Если ее примут в мотоциклетную роту транспортной полиции, она, может, останется там еще на пару лет.

– А ты, конечно, всегда хотел стать полицейским? – поинтересовалась она.

– Точно, – ответил Авраам. – Сам не помню, но родители говорят, что в детстве у меня была голубая полицейская фуражка, с которой я не расставался. Требовал, чтобы меня посылали в ней в садик. В один прекрасный день мама без моего ведома ее выбросила – она ей надоела.

– Твои родители еще живы?

– Да.

– И что они делают?

– Много чего, – рассмеялся инспектор. – Отец был адвокатом, а мама – учительницей литературы. Сейчас оба на пенсии.

Делать было нечего. Они медленно пошли к гостинице по красивому бульвару, в начале которого стояла скульптура аргентинского писателя Хулио Кортасара. Мимо них пробежала рысцой молодая женщина в брюках из спандекса и с наушниками в ушах. Марьянка сказала, что она часто сидит на этом бульваре на скамейке и слушает музыку.

– А ты что делаешь, когда не полицеишь? – спросила она.

– Продолжаю быть полицейским, – ответил Авраам.

Девушку это рассмешило.

– И в уик-энды? И никаких хобби? Например, карате?

– Нет. Наверное, у меня и хобби быть ментом. Хотя на самом деле у меня есть секретное хобби, о котором мало кто знает.

– Обещаю никому не рассказывать. Хотя постой, попробую угадать… У тебя тоже есть коллекция старинного оружия?

– Нет. А у кого это коллекция старинного оружия?

– У Гийома, – сказала Марьянка.

– У меня другое. Когда есть время, я читаю детективы, смотрю по телевизору триллеры, определяю, где следователь дал маху, и доказываю его неправоту.

Собеседница не поняла этого. Да и никто не понимал.

– Доказываешь кому? – уточнила она.

– Самому себе. Я читаю каждый детектив, а потом провожу собственное расследование и доказываю, что следователь в книжке ошибся или специально сбил с толку читателя, и что настоящее решение не такое, как он представил.

– В каждом детективе, который читаешь?

Да. Авраам мог поклясться, что в каждом.

– Ну, например? – заинтересовалась девушка.

– Назови мне детектив, который любишь. Ну, скажем, про Эркюля Пуаро, ты о нем знаешь? Я только сейчас вспомнил, что он бельгиец. Совсем недавно я прочел про его первое расследование – первую книжку, которую написала Агата Кристи ,[10]10
  Речь идет о романе А. Кристи «Загадочное происшествие в Стайлзе» (1920).


[Закрыть] – и обнаружил, что он там ложно обвиняет в преступлении кого-то совершенно невинного.

– Что значит «ложно обвиняет»?

– А то и значит. Пуаро расследует отравление богатой старухи. Он обвиняет в убийстве ее горничную, а та ни в чем не повинна. Он обвинил ее ложно, и я могу это доказать.

– Но зачем ему это делать? – В глазах Марьянки читалось неподдельное изумление.

– У него для этого полно причин. Но это слишком длинная история, – сказал Авраам Авраам.

Внезапно на одном из красивых домов, выстроившихся вдоль бульвара, он увидел сине-бело-красный флаг, колышущийся в окне на втором этаже. Инспектор приблизился к этому дому и увидел консульство Словении.

– Итак, твой любимый бульвар в Брюсселе – это бульвар, где находится консульство Словении. Но скучать ты не скучаешь, – сказал он, и его спутница улыбнулась.

– Никакой связи. Просто это очень красивый бульвар. Видел бы ты его в декабре, перед Рождеством – весь в лампочках…

«Неплохо бы!» – подумал Авраам Авраам.

Некоторое время они стояли перед гостиницей и ждали такси.

– Всё успели, правда? – сказал израильтянин.

– Вовсе нет, – покачала головой Марьянка. – Мы могли бы увидеть еще кучу всякого. Жаль, что у тебя было всего полдня.

– Жаль, – согласился Авраам. – И все же спасибо.

Перед тем как он сел в такси, девушка дала ему свою визитную карточку и попросила кинуть ей электронное письмо и рассказать, чем закончились поиски Офера.

– Если обнаружите, что он все же в Копере, я готова помочь, – сказала она.

Такси тронулось с места.

Жан-Марк Каро позвонил попрощаться.

– Расследование закончено, – сказал он.

– Какое расследование? – не сразу понял Авраам.

– Ну, Иоганны Гетц. Поэтому я и не смог взять вас сегодня на экскурсию. Утром арестовали убийцу.

Неужели бельгийские менты настолько ловчей? Так быстро справились?

– Кто это был? – спросил израильтянин.

– Сосед, – рассказал Каро. – Другой сосед, не хозяин квартиры. Психопат, который живет на первом этаже.

– И почему он это сделал?

– Пока не ясно. Ничего не ясно. Он еще на допросе, но это он, тут нет сомнения. Он даже не сопротивлялся, когда мы постучались к нему в дверь; будто и не удивился.

Жан-Марк снова извинился за то, что за всю неделю не уделил гостю достаточно внимания, и снова добавил:

– Вы просто попали к нам в неподходящее время.

10

Конечно же, было ясно, что Михаль когда-нибудь все узнает.

Что и случилось в четверг, когда они оба были дома, начиная с обеда.

Точно через две недели после начала следствия.

Зеев сидел у письменного стола на балконе и работал. Как и в тот день, когда он следил сквозь приоткрытые жалюзи за Авраамом и ментами. Михаль под звуки любимых Элиных песенок покормила на кухне ребенка и уложила его в кроватку на дневной сон.

Черная тетрадь манила, манила, чтобы Авни открыл ее. Хотя посреди дня это было опасно. Зеев снова прочел три первых письма и начало четвертого, которое он написал прошлой ночью. Приняв душ, Михаль вышла на балкон и спросила, не хочет ли муж пообедать, и он ответил, что съест бутерброд перед компьютером, потому что не хочется прерывать работу. Может, он каким-то образом намекнул ей, что именно делает? Может, ему хотелось как-то завязать разговор?

Зеев не чувствовал, что готов признаться ей в том, что посещает писательский семинар, но при этом не мог и долго скрывать пробудившееся в нем желание писать. И уж точно он не хотел скрывать это от Михали. Она была свидетельницей его неудачных попыток творить, упадка из-за того, что для этого не было подходящего времени и места, и из-за страха, что это уйдет и не вернется. Но того, что случилось, когда он все ей рассказал, Авни и представить себе не мог. Это был один из самых страшных дней в его жизни.

* * *

Это было почти первое, что сказал ей Зеев, когда они познакомились. Он закончил факультет английской литературы в Иерусалимском университете, а она получила первую степень на отделении политических наук в Тель-Авиве. Они, как и все будущие преподаватели, познакомились на учительских курсах в Кибуцном колледже. Как давно это было! Все тогда расспрашивали друг друга, действительно ли они хотят стать учителями, и все говорили, что нет. Кроме нее. Ей было двадцать семь, а он был на год младше. Оба были одинокими, после более или менее серьезных связей. Зеев рассказал ей, что он пишет или хочет писать. И Михаль не спросила, что именно, сказала только, что это здорово и что она надеется, что когда-нибудь еще прочтет его рассказы. Тогда он не знал, намекает ли она на то, что у них установятся долгие отношения, или просто выразила общую уверенность в его таланте писать и публиковаться.

Теперь же, когда Михаль подошла к нему, Зеев закрыл тетрадь. Жена пробежалась рукой по его волосам. Он не обернулся.

– Что-то хочешь рассказать? – спросила она.

– Нет. С чего ты взяла?

– Мне показалось. Ты уже какое-то время над чем-то работаешь. Думаешь, я не замечаю?

Если б Зеев был обязан отвечать, ответ вышел бы слишком путаным. Некоторое время он размышлял, что его супруга видит и чего не видит. И надеялся, что она – да, видит, и что – нет, не видит. Раньше они договорились, что Михаль не станет спрашивать, работает ли он над чем-то, потому что этот вопрос сыпал соль на раны. Но сейчас Авни мог дать ей другой ответ.

– Это что-то очень сырое, – сказал он. – Я еще не знаю, можно ли вообще об этом говорить. – Он заволновался, и Михаль ощутила его волнение – оно передалось и ей.

– Погоди, перед тем как начнешь рассказывать, я сварю себе кофе. Может, и тебе тоже? – спросила женщина.

Пока она стояла на кухне, Зеев решил все ей открыть. Это желание бурлило в нем и пересилило его страх.

Михаль вернулась на балкон.

– Ну вот, я готова, – сказала она с радостью в голосе, усаживаясь на коричневое балконное кресло, и поставила свой кофе на соломенный столик. Ее муж крутанулся на стуле и повернулся к ней лицом.

– Так вот, – начал он, – в последние недели я хожу на писательский семинар.

Его супруга не выразила ни потрясения, ни смущения.

– Я не планировал туда ходить, и прости, что я тебе не рассказал, – продолжил Зеев. – Это вышло случайно. Я проходил мимо Бейт-Ариэлы, увидел объявление и зашел взглянуть, что это такое. Не собирался там оставаться. Руководит семинаром Михаэль Розен, если тебе что-то говорит это имя. Он молодой писатель, довольно известный, и мы очень сдружились. В основном из-за него я и остался. Прости, что не рассказал тебе раньше.

– Погоди, когда это случилось? Как это я до сих пор не узнала? – удивилась Михаль.

Она и вправду обрадовалась.

– Когда я тебе сказал, что иду поработать в Бейт-Ариэлу, – ответил Авни. – В воскресенье после обеда. Семинар проводится там. Я не то чтобы соврал…

– А ты думаешь, мне это важно? Главное, что ты наконец это сделал. Оно помогает? Ты чувствуешь, что там что-то происходит?

Михаль могла бы припомнить ему критику, которую он наводил на подобные семинары всякий раз, как она предлагала ему туда пойти, – мол, чтобы снять психологический заслон. Но она не стала этого делать.

– Да. Я абсолютно уверен, что произошло нечто хорошее, – сказал Зеев.

В конце концов, одна Михаль в него и верила, даже в те недели или месяцы, когда сам он верить перестал и от отчаяния перестал мечтать о той минуте, когда прочтет ей написанный им рассказ, удавшийся рассказ, и увидит, как она вспыхнет от магической силы этого текста. Зеев мог это сделать сейчас, но не знал, возникнет ли такая искра. Написанное было не так легко принять, и могло оказаться, что его жене будет трудно это читать.

Во второе письмо были вложены самые пронзительные слова Офера – во всяком случае, так казалось Зееву. Оно было написано после длинной беседы с Авраамом в его кабинете и стало результатом внезапных озарений и проникновения в факты, которые возникли в тот час в мыслях у Зеева. Офер анализировал в своем письме страх родителей перед ним и перед его инакостью. Он пытался объяснить и себе, и им причину этого страха. Письмо заканчивалось тяжелой фразой: «Вы годами пытались морить меня голодом, лишить меня того, в чем я нуждаюсь, пытались уничтожить меня, чтобы моя жизнь не была лучше вашей, чтобы в моей жизни не отразилось, как в кривом зеркале, убожество вашей жизни». А подписался Авни теми же словами, что и в первый раз: «Уже не ваш сын, Офер», добавив внизу: «Продолжение следует».

Со стилистической точки зрения второе письмо было более утонченным, чем первое. Зеев повторял выражения, присутствовавшие в первом письме, и те обороты речи, которые обнаружил, перечитав его. Он старался сделать так, чтобы интонации Офера выглядели искренними и правдоподобными. Кроме того, Авни добавил выражения, слышанные им в классе или на переменах, которые в конце каждого дня он вносил в свои тетради. Зеев также изучил, как можно, работая локтями и кистями рук, не прикасаться пальцами к чистому листу бумаги, на котором писал чистовик. Для второго письма он купил другой конверт, а стерильные перчатки на этот раз не выбросил в мусорку дома, а запихнул в карман брюк и бросил в одну из урн возле школы. Письмо оставалось в почтовом ящике два дня, а потом исчезло.

Михаль смотрела на мужа возбужденно и выжидающе.

– Ну, так что ты там написал?

– Минутку. Позволь объяснить.

У женщины не хватало терпения.

– Руководитель дает вам задания? Как это проходит?

– В принципе, да. Михаэль задает слушателям упражнение – написать нечто на какую-то тему, и они приносят свои писания в класс и вместе обсуждают. Но это не то, что делаю я. У меня возникла одна идея. Даже и не связанная с семинаром. Хотя, возможно, под его влиянием. Я работаю над чем-то более серьезным и более длинным.

Жена улыбнулась Зееву, как будто ей было ясно, что он не станет корпеть над заурядными упражнениями по письму.

– Итак, может, господин писатель соизволит рассказать, о чем он пишет?

– Не знаю. – Колебания Авни были искренними. Он не пытался возбудить таким образом любопытство Михали. Реакцию своих предыдущих читателей Зеев увидеть не мог. Ни реакцию родителей Офера, ни реакцию ментов. Он мог только угадать ее. А вот лицо своей жены во время чтения он видеть мог.

– Ну, как пожелаешь, – сказала она. – Мне очень-очень хочется это прочесть. И кроме того, я хочу, чтобы мы сейчас это отпраздновали.

– Отпраздновали? Праздновать пока нечего. Сперва ты должна прочесть это и сказать, понравилось ли тебе, – возразил Зеев.

Дать ей письма – или не давать?

Он положил перед Михалью открытую тетрадь. На стол. Ее взволнованность приманила его.

– Я еще не перенес это на компьютер, – сказал он. – Пока что всё в тетрадке. Сейчас есть три полных письма, или три части.

– А, это рассказ в письмах! – воскликнула женщина и начала читать.

* * *

Эли крепко спал и не подавал голоса, но Зеев чувствовал, как сон его сына тяжело давит на каждую натянутую струну его нервов. Больше всего он боялся, что ребенок проснется и заплачет, и Михали придется, прервав нить своего чтения, пойти к нему, или что он сам будет вынужден подойти к младенцу и пропустить ее реакцию. Зеев пристально следил за глазами жены, движущимися по буквам. Не пропустил ни единого движения мышц ее лица. Если Эли проснется, они не смогут поговорить о тексте сразу после прочтения, а вынуждены будут дожидаться вечера. А до этого все эмоции увянут.

Третье письмо было не только длинней других, но, в глазах Зеева, и сложнее, потому что ссылалось на предыдущие письма, и в нем была вероятность того, что читающий усомнится в подлинности и правдоподобии личности написавшего. Как и два предыдущих, третье послание начиналось с обращения «папа и мама», и вслед за этим Офер сразу ставил вопросы, связанные с предыдущими письмами.

Где вы читали те два письма, которые я вам послал? В моей комнате? В гостиной? И какие думы думали, когда их читали? Говорили ли вы себе, что это не от меня, что не может быть, чтобы это было от меня, – чтобы защитить себя от боли, с которой они написаны? И что вы с ними сделали после того, как прочли? Уничтожили, чтобы больше не видеть тех слов, которых не желаете слышать? Да только я никогда не перестану писать.

Третье письмо Авни опустил в почтовый ящик в середине дня, почти не испытывая при этом страха. Руки у него были в тонких кожаных перчатках, купленных в магазине запасных частей для автомобилей, как бы для езды на мотороллере.

Зеев пытался представить себе, что за мысли проносятся в голове Михали. Она была серьезна. Один раз ей не удалось разобрать слова «когда я был погребен», и она спросила мужа о них, а в другой раз ему показалось, что она подняла от письма голову и этак странно на него посмотрела.

– Что? – спросил он.

А Михаль снова опустила глаза на черную тетрадь и продолжила читать. Закончив, она взглянула на него и очень просто спросила:

– Что это?

– То есть? – отозвался Авни.

– Это письма нашего Офера? Офера из нашего дома?

Зеев знал, что его жена будет превосходным читателем – исчезновение Офера и его безрезультатные поиски глубоко проникли в ее сознание и сны.

– Да. Письма, которые он написал родителям и в которых объяснил, что случилось, – ответил мужчина.

Михаль не отреагировала. Ее муж подождал с минуту и спросил:

– Ну, что скажешь?

Она все еще не сказала ни слова про сами письма. Ни про их содержание, ни про их стиль.

– Что значит «объяснил, что случилось»? Откуда тебе знать, что случилось? – заговорила она, наконец.

– А я и не знаю, – ответил Зеев. – Я пытаюсь себе представить. В этом вся соль. Я пытаюсь проникнуть в его мировоззрение и понять, что там случилось.

– Но как ты можешь писать такое, не зная, что случилось на самом деле?

– А вот так и могу. Это детектив, а не газетная статья. Мне до лампочки, что случилось. Меня интересуют душевные процессы, которые с ним произошли. Или, если уточнить, процессы, которые в моем представлении с ним произошли и в результате которых он пропал.

Михаль молчала. Это была не та реакция, которой ожидал Авни. Он спросил себя, слышен ли их разговор этажом выше. Его супруга перелистала тетрадку назад и снова прочла первое письмо.

– Ну, так что скажешь? – тихо спросил Зеев.

– Что это меня пугает. – Никакого восхищения в голосе Михали не было.

Мужчина попытался улыбнуться.

– Пугает – это здорово, разве не так? Именно такой и должна быть литература.

– Я не знаю, какой должна быть литература.

– Единственный вопрос: как тебе читалось? Напряженно? Хотелось продолжить чтение, или ты заскучала? Услышала ли ты в письмах правдоподобный голос подростка, разговаривающего с родителями?

– Думаю, что да.

– Это то, что мне важно. Согласен, что я совершаю нечто пугающее. Проникнуть в голову шестнадцатилетнего подростка и вообще написать письмо от первого лица – это в писательском деле нечто рисковое. Вопрос, нащупал ли я правильный путь или нет.

Михаль упорно молчала.

– Почему ты выбрал именно Офера? – спросила она, наконец.

– Потому что я его знаю и потому что увидел в нем персонажа, который мне интересен. Его история мне интересна. Но ты же понимаешь, что это не только Офер, правда? Ты же понимаешь, что сюда примешаны и другие фигуры. Может, и я сам.

– А ты не боишься, что кто-нибудь прочтет это и решит, что ты замешан в том, что случилось с Офером?

– Да с какой стати? Думаю, я и вправду связан с тем, что с ним случилось, хотя что именно случилось, мы не знаем. Я действительно повлиял на него и на его жизнь. И поэтому действительно ощущаю близость к его личности и к его истории.

Михаль посмотрела на мужа странным взглядом, который он не сумел разгадать. И вдруг спросила:

– Что сказали на семинаре?

– Еще ничего не сказали. Я им не читал. И не уверен, что прочту. Может, дам Михаэлю. Хотя, по правде говоря, я действительно боюсь раскрыть им эту идею. Я имею в виду саму идею и композицию текста. Ты представь, это будет роман, целиком выстроенный из писем пропавшего подростка к его родителям. Не думаю, что такой роман кем-то уже написан – во всяком случае, на иврите.

– Меня это пугает, – повторила Михаль. Тетрадка была у нее в руке, и она глядела на написанный черной ручкой текст, с зачеркиваниями и стрелками на полях, но не читала.

– Пугает – это хорошо, – снова сказал Авни. Он колебался, прочесть ли ей недавно найденную в Интернете цитату из письма Кафки про топор и про замерзшее внутри нас море.

– Если ты решишь это опубликовать, – сказала Михаль, – то будешь обязан изменить имена. Представляешь, как отреагируют его родители?

И тут Зеев, не подумав, сказал:

– Очень скоро узнаю. Я эти письма им послал.

Ляпнул ли он это сдуру? Потом, ожидая звонка супруги, какого-то знака, говорящего о том, что она его не бросила, что он не остался один, как пень, Зеев думал, что ведь, наверное, ему следовало по-прежнему все от нее скрывать. Что это урок для него. Но такого между ними не было никогда.

Михаль ему не поверила, и он еще мог взять свои слова назад.

– Что ты сделал? – спросила она.

– Послал им эти письма, – повторил ее муж. – Вернее, сунул их им в почтовый ящик.