Текст книги "Метод инспектора Авраама"

Автор книги: Дрор Мишани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– У тебя есть другая теория, которая может объяснить, почему мы не в состоянии восстановить то, что случилось в среду? – осторожно спросил Шрапштейн.

Возможно, именно из-за этой осторожности Авраама и прорвало:

– Нет у меня теории, и я теорий не ищу! Я брал свидетельские показания у родителей Офера и знаю, что они сказали. Это ты работаешь с теориями, разве не так? Слез, наконец, с теории о живущем по соседству преступнике и решил оседлать его родителей?

Эяль промолчал – вместо него заговорила Илана:

– Ави, хватит. В этом нет ничего личного, и здесь никого не пытаются критиковать. Я прошу вернуться к расследованию по-взрослому и по-деловому.

И снова воцарилось молчание. Авраам не мог объявить Лим, что просит освободить его от этого дела. Потому что без него они обратят расследование на Рафаэля и Хану Шараби. А он не хотел, чтобы кто-то, кроме него, снова их допрашивал. Зазвонил мобильник Иланы. Она говорила шепотом, прикрыв рот рукой. Маалюль воспользовался этой помехой, чтобы сменить тему разговора, а Шрапштейн сделал вид, что его что-то позабавило, но было видно, что посягательства на свою честь он не простит. Он послал кому-то текстовое сообщение.

Элиягу тем временем стал расспрашивать Авраама:

– Ну, давай колись. Что ты там делал?

– Ну честно, ничего, – отозвался инспектор.

– И как там у них все устроено?

– Мне показалось, что на уровне. Но точно судить не берусь. Программа обмена опытом провалилась, потому что все отделение пахало сутками – широко освещаемое в прессе расследование убийства. Вкалывали, как ломовые лошади. Но вроде успешно, потому что в последний день перед моим отъездом они задержали подозреваемого – судя по всему, убийцу.

Илана попросила извинить ее и вышла из кабинета, чтобы продолжить беседу по телефону. Маалюль стал расспрашивать про расследование, и Авраам Авраам рассказал то, что знал. В начале недели, после того как в предместьях Брюсселя, на картофельном поле, было найдено тело Иоганны Гетц, арестовали ее сожителя и опубликовали этот факт в СМИ. Это для понта. У сожителя было твердое алиби: в тот уик-энд, когда женщина исчезла, он гостил у родственников в Антверпене. Полиция надеялась, что арест и реклама заставят убийцу быть менее осторожным. Через два дня сожителя отпустили, и вместо него был задержан хозяин квартиры, которую снимала Иоганна. Он жил в том же доме, на третьем этаже. Пенсионер, в прошлом директор школы, внешне довольно странный, с пронзительным взглядом и прической в стиле Альберта Эйнштейна. Не зная французского и лишь просматривая газеты, Авраам Авраам понял, что бывшие ученики и коллеги рассказывали всякие шокирующие подробности про эксцентричность своего директора и про его странные повадки. Не был ли и этот арест чем-то вроде трюка, инспектор не знал. В залах заседаний штаб-квартиры Брюссельской полиции демонстрировались бесконечные чертежи, относящиеся к разным периодам постройки дома убитой, воздвигнутого в начале двадцатого века, и он решил, что полиция может искать боковые выходы, возможно, когда-то заблокированные – видимо, следователи считали, что напавший (или напавшие) на Иоганну вытащил ее из квартиры или из дома не через главный вход. Директор находился под арестом до утра субботы, а затем был задержан другой сосед, голландец лет тридцати с хвостиком, безработный, приехавший в Брюссель несколько лет назад. Вероятно, он-то и был убийцей. В последнем разговоре с Авраамом по телефону Жан-Марк Каро назвал этого соседа психопатом.

Илана вернулась в кабинет успокоенная и улыбающаяся и сразу вмешалась в разговор:

– Я что, пропустила рассказ?

– Но как они на него вышли? – поинтересовался Маалюль.

– Честно говоря, не знаю, – признался Авраам. – Может, с помощью ее чулка.

– Какого еще чулка?

– Тело было обнаружено без чулка. Шерстяного, розового. Они по поводу этого чулка просто сходили с ума. Почему, я не понял. Все были уверены, что именно чулок и выведет их на убийцу. Поди знай, может, так оно и случилось. Вечером я позвоню Жан-Марку, поблагодарить его за гостеприимство, – и спрошу, нашелся ли чулок.

Напряжение слегка разрядилось, и они вернулись к делам. Илана завершила заседание.

– Прежде всего я прошу всех успокоиться. Как я уже говорила, тут нет критики в чей-то адрес, и я не хочу, чтобы нечто подобное легло тенью на расследование. Договорились? Мы не делаем выводов и не отбрасываем никаких версий. Дождемся результатов из лаборатории и поглядим, есть ли что-то, над чем стоит поработать. Кроме того, продолжим искать свидетелей, видевших, как выбросили этот ранец. Эяль, я хочу, чтобы ты продолжил рыть в этом направлении. Ави, ты пригласишь родителей Офера на дополнительную беседу и попытаешься деликатненько проверить их версию; посмотришь, нет ли там противоречий, чего-то, что попахивает замалчиванием или желанием запутать следы. Но я не хочу дать им почувствовать, что мы сомневаемся в их показаниях, так что делай все очень тонко. Мне важно, чтобы ты провел с ними дополнительные дознания, хорошо? Принимаешь? Если хочешь, останься на пару минут, и мы поразмыслим вместе над стратегией этого расследования. Есть еще направления, которые мы хотим проверить?

Шрапштейн и Маалюль промолчали. А когда все уже встали, чтобы уйти, Авраам Авраам вдруг сказал:

– Да. Думаю, мы еще не закончили с опросом соседа, учителя английского, Зеева Авни. Он позвонил мне в четверг в Брюссель и попросил о дополнительной встрече. Возникло ощущение, что мужик нервничает. Он сказал, что хочет сообщить сведения, не связанные с этим расследованием, но уперся, что беседовать хочет только со мной. Такое чувство, что ему хочется поговорить и что ему есть что сказать помимо того, что он уже нам сообщил.

– Я тоже считаю, что это направление стоит проверить, – сказал Элиягу, а Авраам добавил:

– Мне чутье подсказывает, что его участие в этой истории больше того, что он рассказал, и если мы будем делать прослушку, его бы я тоже послушал.

– Ну так поговори с ним, что за проблема? Когда он приедет в участок?

– Нужно ему позвонить. Я приглашу его на сегодня или, может, на завтра, на утро.

Илана выглядела теперь какой-то другой, и Авраам Авраам спросил себя, с кем и о чем она говорила по телефону.

– Я не хочу никаких столкновений между двумя направлениями, – заявила она. – И у нас достаточно оборудования, чтобы подключиться к любому, кого мы посчитаем нужным для расследования.

* * *

По пути домой инспектор заскочил в участок и взял из своего кабинета папку с делом. Оттуда поехал на улицу Гистадрут и припарковался чуть поодаль от дома родителей Офера, на другой стороне улицы. Некоторое время он сидел в машине и ждал.

Илана постаралась закончить заседание в примирительном тоне, и все же единственное, чего ему теперь хотелось, – это вернуться домой, поспать пару часиков, переварить или, возможно, забыть то, что случилось, и попробовать снова продумать продолжение расследования. Авраам отказался от раннего совместного обеда и на десять минут остался в кабинете Лим после ухода Маалюля со Шрапштейном.

– То, что ты сейчас сделал, – это плохо, – сказала ему Илана, но он решил не отвечать. – Ты попытался его унизить, а он этого не заслуживает. Он работает в связке с тобой, а не против тебя. И я хочу, чтобы ты знал: мысль о пересмотре нашей версии исходит от меня, а не от него.

Авраам не знал, как это могло смягчить его горечь. И если это действительно полковник предложила пересмотреть их подход к делу, почему она не дождалась его возвращения? Но спрашивать смысла не было, а может, он и не был на это способен. Главное, что беседу с родителями Офера оставили за ним.

Жалюзи на окне их квартиры были раздвинуты. Там никого не было видно. Инспектор мог постучаться в дверь, но чувствовал себя слишком усталым и взвинченным и все еще не знал, как можно «деликатненько» (слово Иланы) проверить правдивость их слов.

Салон патрульной машины охлаждался кондиционером, но руль раскалился от солнца. Ехавшие мимо водители замедляли ход, думая, что инспектор ловит нарушителей. Почтальон с красной сумкой на плече переходил по улице от двора к двору. С такого расстояния Авраам Авраам не мог разглядеть, принес ли тот что-то родителям Офера. И ему никак не удавалось припомнить, выходит балкон Зеева Авни на улицу или на задний двор.

Возле автомобиля инспектора остановилась еще одна машина. Водитель жестом попросил опустить стекло и спросил, знает ли он, как проехать в Азур, – и именно в эту минуту Авраам увидел Хану Шараби. Она вышла из дома, повернула налево и медленно пошла по улице. На ней были серые брюки от тренировочного костюма, желтая кофта и вьетнамки, а в руках она держала кошелек. Хана вошла в продуктовую лавку, ту самую, куда каждое утро спускался Офер. Через несколько минут полицейский увидел, как она возвращается к дому с двумя розовыми пластиковыми пакетами в руках. Кошелек, видимо, был теперь засунут в пакет с продуктами. Объявления с фотографией Офера все еще были развешаны на электрических столбах по всей улице, и Шараби старалась не смотреть на них. Авраам провожал ее взглядом, пока она не открыла входную дверь и не исчезла на лестнице, а потом поехал домой.

Он проспал все послеобеденное время, и когда проснулся, оказалось, что за окном уже сгустились сумерки. Вечером инспектор позвонил Рафаэлю и Хане Шараби, сообщил им, что вернулся из Брюсселя, и пригласил обоих встретиться в участке завтра днем – он сказал, что хочет проинформировать их о том, как развивается следствие, и вместе просмотреть список вещей, найденных в ранце Офера. Потом он позвонил на мобильник Зеева Авни. Ответила его жена, и Аврааму показалось, что у нее задрожал голос, когда она, услышав его имя, позвала мужа. Зеев ответил, и полицейский пригласил его к себе в кабинет на завтра, на восемь утра, после чего подумал, что, возможно, придется пригласить и его жену – на дополнительный допрос.

Его домашний компьютер стоял на белом столике в комнатушке, которая служила и кабинетом, и кладовкой. Авраам уселся за него, вынул из папки копии свидетельских показаний и нашел среди листков запись беседы Элиягу Маалюля с Литаль Ахарон – девочкой, с которой Офер должен был сходить в кино в пятницу, через два дня после того, как пропал, – а также фотокопию расписания занятий, взятого из комнаты Офера в ту самую пятницу, когда инспектор навещал его мать.

Ему хотелось послать письмо Марьянке, но он не знал, что писать. Позвонил отец, спросить, как дела, и узнать, как все прошло в Брюсселе. Он позвал сына подскочить к ним с матерью на ужин, но Авраам Авраам отклонил приглашение, потому что был завален делами.

– Судя по голосу, ты очень устал, – сказал ему отец.

– Только что проснулся, – ответил сын. – Из-за полета я ночью почти не спал, а с утра уже был на работе.

– Ладно. Если решишь прийти, мы дома. Мама пошла на прогулку, но скоро вернется. Видел, что она тебе купила и положила в холодильник?

Что бы написать Марьянке? Конечно же, надо поблагодарить ее за экскурсию по городу. Но что еще? Авраам выбросил в мусорку окурки из пепельницы и налил себе стакан воды.

«Дорогая Марьянка, – начал он писать по-английски, – я возвратился в Израиль и к поискам пропавшего подростка, о котором рассказывал тебе, и который, возможно, находится в Копере. Хочется еще раз поблагодарить тебя за экскурсию по Брюсселю. Не будь тебя, мне нечего было бы рассказать всем тем, кто с самого утра меня расспрашивает, как выглядит этот город и что в нем можно делать. Как дела у тебя? Вернулась ли ты…»

Внезапно он стер все, что написал. На работу она еще не вернулась. Сегодня воскресенье.

Авраам позвонил Жан-Марку Каро, но ответа не получил. Оставлять сообщение на автоответчике он не стал.

Затем инспектор снова начал писать по-английски:

«Марьянка, пишу тебе, чтобы еще раз поблагодарить за экскурсию по Брюсселю. Это был славный конец недели, которая не всегда была легкой. Надеюсь, что не занял слишком много времени твоего уик-энда и что воскресенье у тебя прошло приятно…»

И опять полицейский остановился и стер эти скучные и фальшивые строчки.

Какой смысл продолжать…

12

Картинка этого утра, которой Зееву не забыть: синее небо, распахнутое над ними во всю ширь, и легкий ветерок, который летит за ними всю дорогу.

Хамсин [11]11
  Сухой жаркий ветер, дующий из пустыни.


[Закрыть] ночью стих. Они поехали не кратким путем, а по улице Ханкин. Авни присел у одного из круглых железных столиков снаружи кафе «Джо», а Михаль вошла внутрь и вернулась с двумя чашками кофе и двумя круассанами. Себе она взяла с маслом, мужу – с миндалем. Рядом сидела женщина лет сорока, которая просматривала газету с объявлениями о работе. Супруги молча поели и попили, а потом Михаль спросила:

– Нервничаешь?

Зеев улыбнулся:

– Да. Но я готов.

Они и накануне вечером почти не говорили о будущем и о том, что их ждет завтра. Да и сказать-то им было нечего. Эли вернулся домой, и случайные разговоры на другие темы упрочили в обоих его родителях ощущение, что в их жизни ничего не произошло, – или, во всяком случае, отодвинули страх того, что в ней что-то изменилось.

Весь уик-энд Михаль была чудо как ласкова с ним – до тех пор, пока он держал про себя то, во что тайно верил.

Неужели написание этих писем и даже их отправка – действительно преступление? Авни чувствовал внутреннее напряжение под маской безмятежности, которую жена пыталась сохранить на лице ради него, и иногда видел, как она еле сдерживает слезы, но с великим упрямством прячет ощущение, что все вот-вот рухнет. В этой жуткой ситуации он вдруг понял, сколько в ней силы. Великий дар для них обоих.

И еще картина: утреннее солнце рассыпало блики по простыням. Зеев проснулся в кольце рук супруги, и голова его покоится на ее плече, прикрытом старой футболкой. Он открыл глаза и тут же вспомнил, что готовит ему этот день. Его обдало жаром, он взглянул на спящую рядом с ним Михаль и понял, что выхода нет. Оба они уже сообщили, что пропустят занятия в школе, и мать Михали придет в четверть восьмого посидеть с Эли, хоть это и не ее дежурный день. Когда родители прощались с ребенком, он протянул к отцу ручки, пытаясь вырваться от бабки. Зеев взял его у нее, прижался лицом к его щечке и хотел что-то шепнуть ему на ухо, но удержался. С тех пор как Михаль узнала про письма, они впервые вышли вместе из квартиры, и он мысленно помолился, прося Бога, чтобы ему не встретились родители Офера на лестнице или на стоянке. Больше ради жены, чем ради себя.

Когда они остановились у полицейского участка, Михаль сказала:

– Мы еще не решили, где я тебя жду, – здесь или в другом месте…

– Не жди, – ответил Зеев. – Кто знает, сколько времени это займет… Я тебе позвоню, когда отсюда выйду, или сразу, как смогу.

– Ну ладно. Тогда я, может, вернусь домой – не знаю… Ты не бойся, Зееви; что бы ни случилось, я с тобой.

Михаль ждала у входа, пока не увидела, что ее муж вошел в участок и закрыл за собой тяжелую стеклянную дверь.

* * *

Что, кроме Михали, спасло Зеева от свалившейся на него жестокой тяжести, так это то, что он пришел подготовленным. Почти ничто из происшедшего во время допроса не было для него неожиданностью. Кроме концовки, предвидеть которую он не мог. Если сравнить полицейский допрос с шахматной игрой – как это иногда делают поэтические натуры, – то Авни все время опережал своего противника на два-три хода, пока доска вдруг не перевернулась и все фигуры не рассыпались.

Он представился менту, стоявшему за конторкой у входа. Авраам ждал его, и Зеев знал дорогу в его кабинет. Учитель прошел по серому коридору и остановился перед третьей дверью слева. Когда он нажал на ручку и дверь знакомого кабинета открылась, его страх испарился, хотя за несколько секунд до этого, пока он стоял перед закрытой дверью и ждал знака, позволяющего ему войти, им владело странное чувство, что он вот-вот встретится с самим Создателем.

Но там был всего лишь Авраам Авраам.

Следователь в полицейской форме сидел, зажатый между письменным столом и стеной. Он пригласил Зеева присесть и следил за его движениями, пока тот ставил сумку у ножки стола, пододвигал свой стул и садился на него. Глядя на него, Зеев испытал волнение. И какое-то облегчение. Авраам снова попросил его предъявить паспорт и набросал своей синей ручкой несколько слов на чистом листке бумаги.

– Как поживаете? – спросил Авни, но не получил ответа.

На краю стола, ближе к стене, стоял диктофон, еще не включенный. Зеев подождал, пока Авраам включит его или официально начнет разговор. Но инспектор мешкал. Он все писал и лишь через минуту-другую отложил свою ручку, поднял от листа голову и сказал:

– Как я понял, вы хотите поговорить со мной о каком-то другом деле, но и мне нужно задать вам несколько вопросов, касающихся пропавшего Офера Шараби.

– То, что я хочу сказать, – это не совсем про другое, – возразил Зеев и на минуту замолчал. – Вы включите диктофон, или мы еще не начинаем?

Повторять все дважды у него не было сил.

– А вы считаете, что следует его включить? – спросил Авраам. Он выглядел более чужим и суровым, чем в прошлую встречу, будто играл с Авни в какую-то детскую игру в допрос. В предыдущем разговоре не было ни масок, ни барьеров. Во всяком случае, были моменты, когда у них выходила искренняя беседа, а не диалог между допрашиваемым и допрашивающим, и Зеев надеялся, что так же будет и сейчас. Потому-то и выбрал именно этого полицейского. Он и сейчас знал, что должен рассказать все без утайки, как и собирался сделать, чтобы освободить их обоих.

– Не знаю, нужно ли вам его включать, – сказал он. – С точки зрения закона.

Диктофон остался выключенным.

– Слушаю, – произнес Авраам, и Зеев начал:

– Дело вот в чем. Две недели назад был сделан анонимный звонок в полицию, и некто сказал, что Офера нужно искать в дюнах в зоне Пэ-триста. Я хочу сказать, что звонил я. С уличного автомата, в Ришоне.

Таков был его план. Начать с телефонного разговора, а потом перейти к письмам – в том хронологическом порядке, в котором все происходило, – чтобы Авраам понял, как складывались события. Это было и легче – признаться в телефонном звонке, не вдаваясь в прочие детали. Зеев был слишком взволнован, чтобы правильно оценить взгляд Авраама, но все же заметил в его глазах недоумение. Инспектор явно не думал, что звонившим мог оказаться Авни. Он подвинул рукой диктофон, но потом убрал руку. Будто передумал.

– Продолжайте, – сказал полицейский, и синяя ручка вновь оказалась у него в руке.

– Я и сам поразился, когда это случилось, – сказал Зеев. – И мне нечего больше добавить. Это было началом. Я не собирался говорить, что полиция должна искать тело. Я хотел сказать, что видел самого Офера и что искать его следует там. И, наверное, из-за того, что нервничал, я ляпнул что-то не то. В основном за это я и хочу извиниться.

– Когда вы его там видели? – спросил Авраам. – В какой день?

Авни разочаровал этот вопрос, и он повторил то, что вроде бы и так было ясно из того, что он только что сообщил:

– Да не видел я его, вот что я пытаюсь сказать. То, что я сказал по телефону, – фейк. И за это я хочу извиниться.

«Извинись. Это очень важно!» – часто повторяла ему Михаль.

Авраам все еще не понимал.

– Если вы его не видели, зачем же тогда позвонили?

– Сам не знаю. Дай-то Бог, чтобы я мог объяснить! Мне захотелось поговорить с вами и попробовать объяснить, почему, как мне кажется, я это сделал… Но мне важно, чтобы вы знали: я Офера не видел, и эта информация была просто фантазией. Мне особенно важно сказать это вам. Лично. Не только потому, что вы ведете это дело, а потому, что я просидел с вами два часа, а это скрыл. Хотя между нами установились доверительные отношения и разговор был откровенный. Я должен был сказать вам это тогда, а не выжидать. Может быть, уже слишком поздно, и если это так, я еще раз прошу меня простить. Для этого я и пришел сюда, но у меня вправду не было намерения подложить кому-то свинью. Мне так же важно, как и вам, чтобы вы нашли Офера.

* * *

Он остался в кабинете один. И не в последний раз.

Впрочем, совсем одиноким он не был благодаря Михали. И в последующие тяжкие часы, когда Зеев уже потерял контроль над разговором и все шахматные фигуры разлетелись в разные стороны, жена все еще оставалась рядом. Она не рассердилась на то, что он не рассказал ей про телефонный звонок. Поняла: он это сделал, чтобы не добавлять ей горестей. Она тихо проглотила его негодование на то, что он сидит в этой комнате, подошла и шепнула ему на ухо: «Это ради меня, ради нас». Он собирался рассказать Аврааму про письма, когда тот вернется, но, вернувшись, тот не стал объяснять, зачем выходил, а тотчас включил диктофон и официальным тоном произнес:

– Допрос Зеева Авни, двадцать второе мая, восемь часов двадцать две минуты. Попрошу повторить все, что вы рассказали.

Зеев заколебался, не зная, куда направить голос – к серебристому металлическому ящичку или к сидящему перед ним следователю.

– Я сказал, что хочу извиниться за анонимный звонок в полицию, – сказал он.

– Звонок по какому поводу?

– По поводу Офера Шараби.

– В котором вы сказали – что?

– В котором я сказал, что полиции нужно искать Офера в дюнах в зоне Пэ-триста.

– В телефонном звонке в полицию было сказано не это.

– В котором я сказал, что полиция должна искать тело Офера.

– Откуда вам было известно о местонахождении тела Офера?

К подобным вопросам на засыпку Авни был готов – и все же испугался и пожалел, что Авраам задает их ему. По его мнению, цель заключалась не в этом.

– Известно мне этого не было, – ответил он. – Сказанное было выдумкой. Я собирался сказать нечто другое.

– А что вы собирались сказать? – спросил Авраам.

– Что я видел живого Офера, но и это неправда. Это была ошибка, и я за нее в ответе и прошу меня простить.

– В какой день вы позвонили?

– В пятницу. Две с половиной недели назад.

– Число помните?

– Нет.

– В пятницу шестого мая?

– Видимо, так.

– В котором часу?

– Не помню. Вечером. Между девятью и десятью.

– И откуда вы звонили?

– Из телефонной будки в Ришоне. Я же сказал вам. Названия улицы не помню. В центре города.

– По вашим словам, вы, когда звонили в полицию, знали, что сообщаете ложную информацию. Тогда объясните, зачем вы звонили.

Это были важные с его, Авни, точки зрения вопросы. Вопросы, которые могли привести к настоящему разговору. Он не хотел встречаться с Авраамом Авраамом только потому, что так решила Михаль, и попытался найти собственную причину похода в полицию. И вот что он придумал: оправданием всему является то, что с помощью Авраама, с помощью беседы с ним он сможет наконец разобраться, что его на это толкнуло. Ему хотелось вернуться вместе с Авраамом к минуте, когда он увидел остановившиеся у их дома патрульные машины и понял, что они приехали к нему. Рассказывая про этот потрясающий миг Михали, он ощущал, что выговариваемые слова не выражают того, что он чувствует и действительно хочет сказать. Он понадеялся, что с Авраамом все будет по-другому, и не сказал этого жене, так как знал, что она станет уверять его, что это не подходящее место для таких разговоров.

– Как я сказал вам, я и вправду без понятия, что меня дернуло это сделать, – сказал Зеев. – Думаю, причин было несколько. Я знаю, что с того момента, как Офер пропал, я испытывал потребность включиться в поиски и помочь его семье и полиции. А главное, самому Оферу. И еще я понял, что мне хочется об этом написать. Если вы ищете простые объяснения, то, наверное, я боялся, что полиция не займется этим по-настоящему, всерьез, а мне хотелось заставить ее провести серьезные поиски. А может – и я знаю, то, что я сейчас скажу, прозвучит ужасно, – может, мне хотелось посмотреть, как такие поиски выглядят. Как они проводятся, чтобы потом суметь это описать. Но это ничего не объясняет, и я уверен, что существуют другие внутренние причины, которых мне не понять. Может быть, вы поймете лучше, когда выслушаете меня. Я должен еще кое-что рассказать.

– Минутку, вернитесь чуть назад. Я хочу понять, что это за внутренние причины.

– В предыдущей беседе я рассказал, что когда я преподавал Оферу английский, у нас с ним установились очень близкие отношения и что я как бы идентифицировал себя с ним и с тем, что происходит в его жизни. Мы с вами встретились в субботу во время поисков в дюнах, помните, да? И еще перед этим, в четверг вечером, когда вы пришли к нам на квартиру, взять свидетельские показания у меня и у моей жены. Уже тогда я почувствовал, что хочу и обязан активно участвовать в поисках. Мне хотелось рассказать вам о личности Офера и о том, что я в нем открыл, но я почувствовал, что не способен на это. К тому же вы в тот день очень спешили. И может быть, еще я боялся, что если не предложу начать эти поиски, у меня не будет возможности поговорить с вами и рассказать вам про Офера.

Авраам внезапно прервал Авни:

– У вас жена и ребенок, не так ли?

– Да вы же их видели. Почему же спрашиваете?

– Сколько лет ребенку?

– Скоро годик. Но почему вы спрашиваете?

Эти слова инспектор проигнорировал. Его короткие вопросы про Михаль и Эли подняли в Зееве гораздо большее смятение, чем могли бы любые другие. Авраам же продолжил:

– Сколько времени вы живете в одном доме с Офером?

– Это вы тоже знаете. Чуть больше года.

– А в школе, где вы преподаете, у вас есть отдельный кабинет?

– С какой бы стати мне отдельный кабинет? Там есть учительская.

– Когда вы увидели Офера в дюнах, у него был с собой ранец, черный ранец?

– Я же сказал вам, что не видел его там. Пожалуйста, прошу мне поверить.

Авраам с минуту помолчал, постукивая ручкой по листу бумаги и ища глазами взгляд Зеева, а потом тихо сказал:

– Я думаю, есть еще причина, по которой вы позвонили в полицию и пришли сюда, поговорить со мной.

Авни обратил на полицейского взгляд, в котором не было страха. Было одно лишь любопытство.

– И что это за причина?

– В общем-то, вы преследуете меня с самого начала расследования. В тот день, когда оно началось, вы пригласили меня прийти к вам вечером в квартиру, не так ли? Назавтра вы позвонили в полицию и сообщили, что нашли тело Офера, а потом присоединились к поискам и весь день следовали за мной. В ту же неделю вы напросились ко мне на допрос – и сейчас вот снова. В четвертый раз.

Образ Зеева, гоняющегося за Авраамом, заставлял задуматься. Авни с такой точки зрения на это не смотрел.

– Вы, конечно же, не помните, но в ту самую пятницу, что я звонил в полицию, мы встретились на лестнице, – сказал он. – Совершенно случайно. Я за вами не бегал. А вы вообще меня не заметили. В любом случае я не сказал бы, что преследовал вас. Но на что вы намекаете?

– Я думаю, что этовы пытаетесь намекнуть. Вы хотите что-то рассказать мне про свои отношения с Офером, но вам тяжело это сделать. Вы хотите этого – и не хотите. Может быть, вам помочь?

Даже оглядываясь назад, Зеев не мог оценить, сколько времени прошло с начала разговора и до того момента, как шахматная доска грохнулась на пол и ни один из них не стал ее поднимать.

Он огляделся вокруг. Перед тем как доска грохнулась, Авраам затеял разговор в отвратительном для Зеева направлении, хотя, может, это и было неизбежно. Авни отвечал на все его вопросы, внутренне абстрагируясь от них с помощью своих писательских приемов. Он старался подробно запечатлеть в памяти этот жалкий кабинетик в полицейском участке, чтобы когда-нибудь вставить его в книгу – может, в детективный роман, в центре которого будет инспектор полиции, – если он в будущем решится написать подобный роман. Зеев отметил для себя тесные стены кабинета, оштукатуренные и все же какие-то темные – может, из-за того, что их давно не белили. Скорее камера, чем кабинет. Над столом – три старые деревянные полки, и на них – беспорядочно наваленные картонные папки, три книги, названия которых не упомнишь, и благодарственная грамота в позолоченной рамке. Окна в кабинете не было. В те пару раз, когда Авраам выходил из комнаты и оставлял посетителя одного, тот вставал размять ноги, нагибался и смотрел на экран компьютера инспектора, где была фотография какого-то незнакомого Зееву европейского города в голубой рассветной или закатной дымке. В нижней части фотографии, за занавеской спальни, горел оранжевый свет.

Они все еще не начали говорить о письмах, и не только по вине Авни. Он сказал Аврааму, что должен еще кое-что ему рассказать, но тот снова и снова уперто задавал ему мутные вопросы про «отношения с Офером», хотя, возможно, Зеев и сам способствовал этому. Ему казалось, что легче реагировать на инсинуации, содержащиеся в задаваемых ему вопросах, чем сделать признание насчет писем от имени Офера в этом самом кабинете и таким вот образом.

– Если хотите, я выключу диктофон, и вы расскажете лично мне, что между вами было, – предложил Авраам. – Обещаю, что если это не связано с его исчезновением, все сказанное останется здесь, в этих четырех стенах.

Это было почти оскорблением.

– Вам не нужно его выключать, – запротестовал Авни. – Я пришел сюда, чтобы все сказать. И рассказал о наших отношениях уже при первой встрече. В течение четырех месяцев я был частным учителем Офера и, помимо обучения английскому, думаю, стал с ним близок. Был для него определенного рода наставником. Я видел у него стороны, которых другие не видели, и слушал его так, как другие не могли или не хотели выслушать.

Следующим вопросом Авраам удивил учителя еще больше:

– Вы думаете, что Офер вас любил?

– Любил меня? Какой странный вопрос! Офер чувствовал, что я готов дать ему нечто, чего другие не дали. Любил ли он меня, этого я не знаю.

– А вы его любили?

– Вы снова используете то же слово, а слово это неверное. Люблю я своего сына, это не то же самое. Я думаю, что сочувствовал Оферу, видел в нем качества, которые есть и во мне, и что я испытывал к нему огромную эмпатию. И желание ему помочь.

– И не чувствовали, что он хочет большего? Что он ждет от вас большего?

– Никоим образом. Но, может, я не понимаю, к чему вы клоните.

– Чтобы вы стали ему близким приятелем или отцом, усыновили его, что ли… ну, не знаю. Потому что из свидетельских показаний, которые мы собрали в процессе расследования, видно, что Офер был очень к вам привязан, и может, даже любил вас. Простите, что я употребляю слово «любовь». Хотя мне оно нравится.

Зеев посмотрел на инспектора. Впервые он не был уверен, что ему удается понять, к чему он клонит. Учитель не знал, говорит ли Авраам правду, действительно ли это то, что было сказано ментам в процессе расследования. Он задавался вопросом, с кем менты говорили. Конечно же, с родителями Офера. А может, мальчик рассказывал об их отношениях также и приятелям?