Текст книги "Метод инспектора Авраама"

Автор книги: Дрор Мишани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Да нет, это слово и мне нравится. Только я думаю, что вы неправильно его употребляете, – сказал Авни.

– А что вы думаете по поводу того, что я вам только что сказал?

– Не знаю. Я уверен, что Офер ценил то, как я его слушаю, как смотрю на него. Вряд ли это значит, что он меня любил.

– Скажите, господин Авни, по какой причине Офер прекратил посещать ваши уроки?

«Мог бы и Зеевом назвать!» – промелькнула у посетителя мысль.

– Не он прекратил, я же вам это сказал в прошлый раз, – произнес он вслух. – Его родители объявили мне, что он больше не нуждается в частных уроках по английскому, и я не думаю, что причина была чисто материальной, потому что я был готов преподавать ему бесплатно. Может, им не нравились установившиеся между нами отношения.

– Вы правы; это то, что вы сказали в прошлый раз. Припоминаю. Но это не совсем так, знаете? Я говорил с родителями Офера, и они ясно сказали, что уроки были прекращены по просьбе его самого. Он не хотел, чтобы вы продолжали приходить к нему в дом.

Зеев вспомнил их последний урок.

Абсолютно обычный урок, в комнате Офера, подготовка к контрольной по грамматике, упражнения на применение времени Рresent perfect. Офер не сказал, что это будет их последний урок. В начале урока он возвратил учителю коробку с фильмами Хичкока, и тот попробовал спросить, просмотрел ли он их и каково его впечатление, но разговора об этом не получилось. Хана Шараби принесла Авни чашку горячего чая и печенье и финики. Перед тем как урок закончился, пошел дождь, по окну потекли длинные струйки воды. А когда Зеев выходил, мать Офера предложила ему пончик. Это была третья или четвертая свечка Хануки .[12]12
  На протяжении всех восьми дней праздника Хануки принято зажигать свечи. Порядок зажигания следующий: в первый день зажигается одна свеча, во второй – две, и так далее до восьми.


[Закрыть] Учитель вспомнил, что раньше думал, как здорово смотреть на дождь, когда он стучит в чужие окна. Через два дня Хана постучалась к ним в квартиру, извинилась и сообщила, что теперь вместо английского Офер начнет брать частные уроки по математике.

Зеев даже не узнал, какую оценку Офер получил на контрольной.

– Может быть, им удобнее представить это так, – сказал он Аврааму. – Что же до меня, то я впервые слышу, что Офер захотел прекратить эти уроки.

– Может быть, он хотел прекратить их, потому что слишком сильно вас полюбил?

– Что вы вцепились в это слово? Уверяю вас, что они говорят неправду, это не Офер захотел прервать наши уроки!

– Мне очень жаль вас разочаровывать. Но это то, что они сказали на следствии.

– Значит, они ошибаются или лгут, – заявил Авни.

Авраам промолчал. Может быть, он выжидал, чтобы Зеев продолжил. Наконец, инспектор сказал:

– Знаете, что? Я думаю, вы правы. Я тоже им не верю. И тоже уверен, что после того, как они прекратили занятия, Офер пытался с вами встретиться, не так ли?

– Что вы имеете в виду?

– Основываясь на свидетельских показаниях, которые мы собрали в процессе следствия, я имею в виду – и даже уверен, – что после того, как его родители прервали ваши занятия, он пытался с вами встретиться. Может, даже без их ведома.

– Не понял… Ваше следствие сосредоточено на уроках, которые я давал Оферу?

– И на них тоже. Следствие сосредоточено на жизни Офера. А уроки были важной частью этой жизни. Вы не согласны?

– Ну ладно. Но я не понял вопрос.

– Вопрос вот какой: попытался ли Офер встретиться с вами после прекращения частных уроков. Потому как я знаю, что он этого хотел. Может быть, он пытался, а вы ему отказали?

Действительно ли Офер хотел этого? Во время их случайных встреч на лестнице Зееву казалось, что подросток выглядел очень смущенным и растерянным. Парень старался избегать взгляда бывшего учителя, как будто пытаясь не замечать его присутствия. За несколько недель перед тем, как он исчез, они столкнулись утром перед входом в дом. Пока Авни открывал цепь, которой был привязан мотороллер, из дома вышел Офер в короткой серой футболке. Зеев позвал его по имени, спросил, как дела в школе, и мальчик сказал, что нормально и что он опаздывает, – и исчез. Учитель на секунду подумал, не предложить ли ему подбросить его на мотороллере – шлем Михали лежал у них в бардачке – но передумал, потому что чувствовал нежелание Офера контачить с ним и испытывал от этого боль.

– Офер не выразил никакого желания встречаться, – сказал Зеев. – Совсем наоборот. Я уже говорил вам, у меня было ощущение, что он меня сторонится; может, потому что чувствовал вину из-за отказа от уроков. Если б он обратился ко мне, я бы ему не отказал. Я ведь сказал вам, что предложил его родителям продолжить уроки бесплатно.

– Так вы хотите, чтобы я вам поверил, что вы с декабря ни разу не разговаривали?

– Ну конечно же! – воскликнул Авни. – Бывало, что столкнемся в доме, перекинемся парой слов… Но могу я сейчас кое-что сказать?

Авраам откинулся на спинку стула, и его посетителю показалось, что теперь он наконец согласен его выслушать.

– По вашим вопросам я понял: вы подозреваете меня в том, что связь с Офером продолжалась у меня и после уроков, а я вас уверяю, что это не так, – стал объяснять Зеев. – Нечего вам меня об этом спрашивать. Я заранее знал и подготовился к тому, что ваши вопросы пойдут в этом направлении. И жаль. Я не скрывал от вас, что у нас была взаимная симпатия. Если б я захотел это скрыть, то, как мне кажется, не пришел бы сюда по собственной инициативе рассказывать о нем, не гонялся бы за вами – как вы это называете. Разве не так?

Авраам не ответил.

– Мне ясно, что из-за этого телефонного звонка вы подозреваете меня в том, что я имею отношение к исчезновению Офера, – продолжил учитель. – Или, по крайней мере, пытаетесь выяснить, есть ли у меня с ним связь. Такова ваша работа, я ничего не имею против. Но это неправда. И я снова вас спрашиваю: вам кажется логичным, что если б я был связан с исчезновением Офера, то названивал бы в полицию или по собственной воле пришел бы сюда, чтобы поговорить об этом? Или стал бы откровенно рассказывать вам про телефонный звонок? В любом случае мне есть еще что сказать, а после этого спрашивайте все, что найдете нужным.

– Слушаю.

– О’кей. Сперва хочу сказать: я знаю, что после моего рассказа ваши подозрения усилятся. Но снова говорю: прошу вас логически взвесить и понять, что если б я имел какое-то отношение к исчезновению Офера, то в жизни не пришел бы сюда по собственной воле и не стал бы рассказывать вам то, что намерен рассказать.

Был ли другой способ поведать про письма, не покаявшись в грехе, которого Авни на самом деле за собой не чувствовал? Он представил себя в синагоге, в талите и с тфилинами, прикрепленными к бицепсу левой руки и ко лбу, при том что в сердце у него не было Бога.

Авраам мельком взглянул на диктофон – убедиться, что тот еще работает. И тогда Зеев сказал:

– Я еще и тот человек, что написал письма от лица Офера.

Инспектор же посмотрел на него так, будто не знал, о чем он говорит.

* * *

Грохот рухнувшей шахматной доски раздался потом. Сперва воцарилось гробовое молчание. А потом Авраам спросил Авни:

– О каких письмах речь?

– Ну, о тех самых письмах… – Зеев нагнулся и, достав из сумки свою черную тетрадь, вынул из нее сложенные листки, на которых был скопирован почти окончательный вариант трех посланных родителям Офера писем, и протянул их полицейскому.

Несколько дней спустя, когда Авни стало ясно, что с ними случилось, он решил, что Авраам оказался не только четвертым читателем этих писем, но и читателем последним. Трудно было представить себе, чтобы еще кто-нибудь когда-нибудь захотел их прочесть. Разумеется, это будет не Михаль. И по-видимому, не сам Зеев. И все же три этих письма были началом того, что, как он надеялся, станет его первым романом. Последним читателем которого будет никак не Авраам.

Инспектор быстро прочел письма. Сумел ли он разобрать почерк Авни? Авраам положил первое письмо на стол, перевернув его текстом вниз, и перешел ко второму. В третьем письме полицейский сосредоточил внимание на строчках, которые нравились Зееву больше всего – это был ряд поэтических вопросов по поводу того, что Рафаэль и Хана Шараби сделали после прочтения писем. Учитель знал их наизусть:

«Где вы читали те два письма, которые я вам послал? В моей комнате? В гостиной? И какие думы думали, когда их читали? Говорили ли вы себе, что это не от меня, что не может быть, чтобы они были от меня – чтобы защитить себя от боли, с которой они написаны? И что вы с ними сделали после того, как прочли? Уничтожили, чтобы больше не видеть тех слов, которых не желаете слышать? Да только я никогда не перестану их писать».

Авни терпеливо дождался, когда Авраам закончит читать третье письмо, и сказал ему:

– Я кое-где изменил выражения. Но это те самые письма, которые я послал.

Инспектор посмотрел на него, и Зеев снова не смог проникнуть в выражение его глаз. Он увидел в них ужас, но, возможно, это и было то, что ему хотелось увидеть.

– Вы написали их от имени Офера? – тихо спросил Авраам.

– Да, – ответил учитель.

– Зачем вы это сделали? – Этот вопрос инспектор задал более торопливо, чем другие, и впервые за все время их разговора Зеев почувствовал, что Авраам действительно хочет знать, что творится у него внутри.

– Это длинная история. И я принес это, чтобы рассказать вам о ней.

– Через минуту сможете рассказать. Но сперва скажите, куда вы их послали. Тоже в полицию?

Неужели инспектор не знал? Или он снова хотел проверить его правдивость? Ведь быть того не может, что он видит эти письма впервые в жизни! И вдруг Авни ужаснула мысль: а что, если письма не достигли своего адресата?! Если кто-то вытащил их из почтового ящика, опередив Рафаэля и Хану Шараби? Зеев подавил в себе крик, предназначавшийся лишь для ушей Михали. Если письма достигли адресата, а Авраам видит их впервые, то как же опрометчиво это было – бежать сюда на исповедь! Но это нелогично. Родители Офера, конечно же, передали письма другому менту из этой бригады, а тот, не сообщив Аврааму, поспешил выбросить их в мусорку.

– Я послал их родителям Офера, – сказал Зеев. – То есть всунул их к ним в почтовый ящик.

– Когда это было? – спросил Авраам.

– Первое – примерно две недели назад, второе – в ту же неделю, а третье – на прошлой неделе.

Полицейский взял письма и вышел из кабинета. На этот раз он не возвращался очень долго.

* * *

Вернувшись в кабинет, Авраам попросил Авни пройти с ним в другую комнату, похожую на следственную камеру, и снова оставил его там одного. Перед этим он забрал его мобильник.

Зеев ждал очень долго.

Молча входили и выходили незнакомые ему менты. Убедиться, что он там? Что он не делает ничего недозволенного? А может, просто поглядеть на него, будто он редкий зверь, которого изловили и засунули в клетку? Намеченный им план рухнул, и Зеев уже не понимал действий Авраама. Следствие закончилось именно в том месте, где должно было начаться.

Послышался стук в дверь, и молодая сотрудница полиции внесла в следственную камеру поднос с обедом – жаркое с пюре и горошком и стакан минеральной воды. Авни залпом выпил воду, но к еде не прикоснулся. Затем в камеру вошел Авраам в сопровождении еще одной своей коллеги, которая представилась Зееву офицером следственного отдела и разведки. Она спросила, не помешают ли они ему во время обеда, и он указал на нетронутый поднос. Он не ел. Полицейские положили перед ним календарь и попросили вспомнить точные даты, когда он вложил письма в почтовый ящик Рафаэля и Ханы Шараби. Авни спросил себя, прочла ли письма и эта офицерша тоже. Это была полноватая, на его вкус, женщина с длинными каштановыми волосами и голубыми глазами.

Тоном, который его рассердил – так говорят с ребенком, – она сказала Зееву:

– Написание вами этих писем – тяжкое правонарушение; надеюсь, вы это понимаете. Но в данный момент нас интересует только то, что случилось с Офером. Лишь это. Поэтому я задам вам этот вопрос один-единственный раз: что случилось с Офером? И прошу вас ответить честно. Все, что вы скажете, будет проверено на полиграфе, и будет жаль, если вы станете лгать. Скажите мне, знаете ли вы, что случилось с Офером и где он находится?

Авни был слишком вымотан и издерган, чтобы вступать в какие-то там беседы с этой не знакомой ему инспекторшей, и поэтому уперся в то, что доложил Аврааму.

– Я же сказал – не знаю я, что случилось с Офером, и не имею никакого отношения к его исчезновению. Дай-то Бог, чтобы я знал, где он сейчас! Будь у меня какая-то связь с его исчезновением, я бы не приперся сюда по собственной воле рассказывать про письма или телефонный звонок. Я пришел извиниться, а не мешать вашему расследованию, хотя, может, и сделал это.

– Тогда почему вы написали, что знаете, что с ним случилось? – спросила женщина.

– Это не то, что я написал в письмах, – сказал Зеев, пытаясь овладеть своим голосом. – Я не знаю, читали ли вы их. Если вы их прочтете, то увидите, что они написаны Офером, с его позиции, по зову его сердца. И если вы прочтете их внимательно, то увидите, что там нет и намека на то, что с ним случилось, потому как того, что случилось, я не знаю.

– Тогда зачем вы их написали? – встрял Авраам.

– Я хотел рассказать это вам, но не успел, потому что вы прервали беседу, – тихо ответил учитель. – Я знаю, что посылать эти письма было ошибкой, но для меня они были частью романа, над которым я сейчас работаю. Так я их воспринимал, хотя сейчас понимаю, что это спутало вам все карты. Мне хотелось написать книгу, составленную из писем пропавшего подростка к его родителям. Но о том, что случилось с Офером, у меня нет никакого понятия, и я готов пройти проверку на полиграфе, когда вы только потребуете.

Не так собирался он поведать Аврааму эту историю. Ему хотелось рассказать, как он писал эти письма, как важны для него они были. Офицерша глядела на него с неприязнью, а может, и с ненавистью. А то, что она сказала про написание этих писем, что это, мол, тяжкое нарушение закона, – так это чушь какая-то.

Полицейские вышли из комнаты. Зеев попробовал пюре и вычерпал белой пластмассовой ложкой весь горошек.

После обеда он несколько раз стучался в дверь следственной камеры. Через некоторое время вошел Авраам; Авни спросил его, сколько ему еще ждать, и попросил разрешения поговорить с Михалью.

– Ваша жена уже звонила, – ответил инспектор, и Зеев испугался.

– И кто с ней говорил? Что вы ей сказали?

– Ей было сказано, что вас допрашивают и о дальнейшем ей сообщат.

– Когда меня выпустят?

– Еще не знаю.

– По крайней мере, скажите, нужен ли мне адвокат?

– Я еще не знаю, когда и в какой форме мы продолжим допрос, – заявил инспектор. – Пока мы просим вас остаться здесь. И вы согласны, не так ли?

– Что значит «просим»? У меня есть выбор?

– Да. Но если вы скажете, что хотите уйти, мы можем тут же вас арестовать. В причинах недостатка нет. Пока что мы еще не решили, что с вами делать, и просим вас набраться терпения.

Зеев представил себе, что попросту ждет очереди в клинике у врача или в налоговом управлении, и почувствовал себя менее затравленным. Потом он оглядел следственную камеру, чтобы впечатать в память то, как она выглядит. Авраам так взвинтился из-за этих его писем, будто он их впервые увидел… Авни вспомнил слова Михаэля на семинаре о том единственном читателе, которого должен потрясти какой-то текст. Может, его читатель – это Авраам Авраам, а вовсе не родители Офера?

Когда учителю показалось, что наступает вечер, он попросил у инспектора разрешения поговорить с женой.

И тут же услышал, что она плачет. Были слышны голоса Эли и матери Михали, которая осталась у них в доме. Неужели Михаль рассказала ей, где он находится и почему?

– Я сейчас не могу говорить, – сказал Зеев. – Но все будет нормально. Я только хочу, чтобы ты знала: я не арестован. Они меня не арестовали, а просто хотят продолжить расследование. Прошу тебя, не плачь!

– Но как они отреагировали? Ты сегодня вернешься? – спросила Михаль.

Авни посмотрел на Авраама, который слышал то, что он говорит, и сказал:

– Не знаю. Надеюсь, что да.

– Хочешь, я позвоню адвокату?

– Ничего не могу тебе сказать. Я, в общем-то, не понимаю, что происходит. Надеюсь, что через пару часов я пойду домой. Что ты сказала своей маме?

Зееву было больно из-за слез супруги, но он не мог подавить и гнев, понимая, что причина его пребывания здесь – это она.

На его вопрос женщина не ответила.

– Ладно, Михали, – сказал Зеев, – я должен отключиться. Поцелуй Эли.

Он еще услышал, как она просит его не отключаться, но сказал, что у него нет выхода, так что разговору конец.

13

– Алло?

Авраам Авраам узнал голос Ханы Шараби, хотя давно его не слышал.

В ее голосе не было напряжения. Она не ждала телефонного звонка, но и не удивилась тому, что он раздался в столь ранний час.

– Это семейство Шараби? – Голос Зеева Авни звучал скомканно, торопливо и очень утомленно. Неуверенность мешала его речи, почти тормозила ее, слоги слипались от того, что он торопился, а усталость заставила его разинуть рот и вывалила из него все слова. Он как будто не был уверен, что способен произнести то, что надо. На этой точке Авни еще мог прервать разговор. Позади была длинная ночь в участке, он не спал и почти ничего не ел. Утром, когда ему принесли в камеру чашку кофе, он отпил глоток горячего, как кипяток, напитка – и больше к нему не прикасался, словно забыл про него.

– Да, – ответила Хана. – А кто говорит?

Разговор Зеева Авни с Ханой происходил в четверть восьмого утра, но Авраам Авраам прослушал его после восьми, с диктофона, стоявшего в кабинете Шрапштейна. Он не помнил, где находится телефон в квартире Шараби, но представил себе, как Хана, поднимая на кухне трубку, убирает со стола грязную посуду и остатки завтрака, а то и спешит к телефону из одной из детских комнат.

– Я звоню по поводу Офера, – произносит Авни.

На той стороне – молчание.

– Вы меня слышите? – спрашивает Зеев, и через минуту из диктофона слышится голос Рафаэля Шараби. Видимо, когда зазвонил телефон, муж был неподалеку от Ханы, и она подозвала его знаком руки или мимикой лица.

– Кто это? Что вам надо? – спрашивает отец пропавшего мальчика.

– Я положил в ваш почтовый ящик письма Офера. Я знаю, где он находится.

Снова молчание. Рафаэль Шараби мог бы повесить трубку, но он продолжает держать ее.

Итак, он это сделал. До последней минуты Авраам Авраам не был уверен, что Авни это сумеет. У него было ощущение, а то и надежда, что он в последнюю минуту откажется от этого предложения.

– Вы меня слышите? Я знаю, где находится Офер, и могу вам это сказать, – продолжил Зеев. Он не искажал голоса, но все же было трудно разобрать, что он говорит. Может, прикрыл микрофон полой рубахи?

– Кто вы? Почему вы нам звоните? – спрашивает Рафаэль, и Авни повторяет свои слова:

– Я знаю, где находится Офер и что он делал с того момента, как исчез. Я позвоню вам вечером и все скажу.

Разговор прерывается.

Эяль Шрапштейн выключил записывающее устройство. Затем взглянул на Илану Лим и Авраама Авраама, сидящих в его кабинете, и на его лице засияла победоносная улыбка. Авраам держал в руке белый бумажный стаканчик с черным кофе. С тех пор, как сутками ранее вошел в участок, он проглотил семь или восемь таких порций. Илана в это время допила свой кофе. Все они провели ночь без сна.

– Ну и всё. Это было час назад, – сказал Шрапштейн. – Он это сделал, этот шизик. Остается лишь подождать.

И они ждали.

* * *

Все началось за день до этого, в тот миг, когда этот шизик, как назвал его Эяль, постучался в дверь его кабинета. На Зееве Авни были черные брюки и голубая, застегнутая на все пуговицы рубашка, будто он прифрантился ради какого-то торжественного заседания. Только потом Авраам Авраам подумал, что его одежки малость смахивают на полицейскую форму. Инспектор был уверен, что этот учителишка хочет поговорить с ним о чем-то другом. Как он и сказал, когда позвонил ему в Брюссель. Это соответствовало его натуре или, по крайней мере, тому, как Авраам ее себе представлял. По телефону из Брюсселя он сказал Авни, что в данный момент занимается исключительно расследованием исчезновения Офера, но учитель уперся, говоря, что обязан с ним встретиться. Может, он хотел поговорить о себе. Или боялся, что кто-то из учеников подсел на наркоту.

И тут Зеев рассказал ему о своем звонке в полицию. Он говорил об этом в цветистых выражениях, будто излагал новости по телевизору. Авраам Авраам вышел из кабинета, чтобы проинформировать Илану и проверить, когда точно поступил тот звонок и что было сказано – хотя он этого и не забывал. Звонок был в день его рождения, и ему доложили о нем, когда он был у родителей, в последний раз, когда он к ним заходил.

– О чем это, по-твоему, говорит? – спросила Илана, и Авраам уверенно ответил:

– Что я был прав. Что мое чутье меня не подвело. Что учитель связан с этим делом гораздо сильнее, чем он втирал нам до сих пор.

Инспектор опасался того, что может обнаружиться в процессе расследования, но тут почувствовал взлет настроения. Он был прав. Это дело вернулось к нему, и оно не затрагивает родителей Офера.

– Что ты собираешься с ним сделать? – поинтересовалась Лим.

– Еще не знаю. Продолжу допрос… И потом, думаю, стоит его задержать – для начала, за создание помех в ведении дела. Стоит выдать ордер на обыск его квартиры и проверку компьютера. Возможно, у него в школе есть свой кабинет. Я это проверю.

Тут Авраам вспомнил, что оставил учителя в своем кабинете, не отобрав у него мобильник.

– Ставь меня в известность, как продвигаешься и нужна ли тебе помощь, – сказала Илана.

Когда инспектор снова вошел в кабинет, Авни стоял у полок на стене и разглядывал картонные папки. Учитель удивленно повернулся к нему. Папки с делом Офера там не было – Авраам Авраам накануне забрал ее домой, а утром положил в ящик стола.

Полицейский включил диктофон и попросил Зеева снова сделать свое признание.

Каковы были его предположения на этой стадии расследования? Он старался не давать надеждам обгонять информацию, которая вдруг пришла к нему, – но как совладать с собой после двух с половиной недель пустых поисков и бесконечных мелких провалов, сопровождаемых ощущением, что дело ускользает у него из рук, и со все возрастающим страхом за судьбу Офера! Необходимо было допросить Авни, не делая поспешных выводов. Следователям положено быть готовыми к любому повороту событий, но Авраам верил, что его пальцы наконец ухватились за кончик нити, и это было сильнее инспектора. Помог ли Авни Оферу где-то спрятаться? Это вариант номер один. Вариант второй – более пугающий… Полицейский смотрел на сидящего напротив него учителя, изучал его комплекцию и глаза – и все еще не мог прийти ни к какому выводу.

Допрос учителя принимал самые разные обороты, крутясь и вертясь так, чтобы вытряхнуть из него информацию и подорвать его самообладание. Авраам попробовал застать его врасплох, спросив про ранец Офера, и припугнуть короткими прямыми расспросами про семью. Но ему показалось, что запугивать Авни не стоит. Лучше создать ощущение, что его ценят и понимают. Без всякой предварительной подготовки он спросил учителя, не кажется ли ему, что Офер его любит, и почувствовал, что Зеев клюнул на эту приманку. Потом инспектор стал вбивать ему в голову, что это Офер потребовал прекратить частные уроки, и почувствовал, что Авни продолжает терять уверенность в себе, что он готов расколоться и рассказать нечто, что рассказывать не собирался. Полицейский уже предвкушал победу, почти уверовав в собственную интуицию, – вот-вот он докажет, что это Шрапштейн с Иланой просчитались, а он прав… Как вдруг Зеев рассказал ему про письма. Аврааму потребовалось время, чтобы прийти в себя после этого.

Он снова вышел из кабинета, позвонил Маалюлю и спросил, слышал ли тот про анонимные письма, посланные родителям Офера в те дни, что он был в Брюсселе. Элиягу ничего не знал.

– Ты о чем? – спросил он. – Что за письма?

Но Авраам Авраам уже отключился и без стука вошел в кабинет к Шрапштейну. То, что происходило в тот момент у него в голове, было самой настоящей паникой.

– Скажи, пока я был в Брюсселе, родители Офера пытались с тобой связаться? – спросил он Эяля, и тот ответил отрицательно. Он понятия не имел, про какие такие письма его спрашивают.

Затем Авраам вышел покурить перед входом в участок. После двух знойных дней наступило свежее, почти прохладное утро. Где-то неподалеку, у ворот Технологического колледжа, он увидел какую-то женщину – она обернулась в его сторону и исчезла. Может, это была жена Авни?

Инспектор заколебался, думая, что сказать по телефону Илане.

– И к какому же выводу ты пришел? – спросила Лим, когда он все рассказал, будто хотела, чтобы это произнес он, а не она.

– Что, по-видимому, родители умолчали про эти письма, а почему, я не знаю. Но они скрыли от нас информацию.

– А ты на сто процентов уверен, что он положил эти письма в их почтовый ящик?

Авраам поколебался, перед тем как ответить.

– Думаю, что да, – сказал он наконец. – Зачем бы ему признаваться в таком поступке, если он его не совершал?

Через полчаса Илана уже была в участке и взяла у него черновики писем.

Так как в его кабинете сидел Зеев Авни, они сгрудились в обдуваемой вентилятором комнате Шрапштейна – Илана настояла на том, чтобы ввести его в курс дела.

По ее просьбе Авраам коротко описал Авни. Тридцать пять лет, женат, имеет маленького сына. Чуть больше года живет в многоквартирном доме на улице Гистадрут. До этого жил в Тель-Авиве, где и поныне преподает английский в гимназии. Зимой, в течение четырех месяцев, давал Оферу частные уроки и утверждает, что между ними установились дружеские отношения. Возможно, представления о реальности у него малость искаженные. Во время разговора выяснилось, что Офер попросил его прекратить эти уроки. Авни уверяет, что с первого дня расследования им овладело некое неодолимое желание в него вмешаться. Поэтому через два дня после начала поисков он позвонил в полицию и передал ложную информацию – так он сказал – по поводу того, где находится тело Офера. По этой же причине Авни начал писать эти письма. А еще он принимал частичное участие в поисках. Все сказанное объясняет причину, почему у Авраама Авраама зародились против него подозрения. Он производит впечатление человека весьма неуравновешенного, слова которого следует проверять, – и в то же время вроде бы не лжец. И про телефонный звонок, и про письма он сообщил по собственной инициативе.

Потом они заговорили о родителях Офера.

Шрапштейн был против предложения Иланы потребовать ордер на обыск в их квартире, чтобы найти эти письма или другие свидетельства, говорящие о попытках запутать следствие.

– Если они эти письма уничтожили, нам капец, потому как они поймут, что мы сомневаемся в их версии, и примут меры предосторожности, – сказал он. – Может, посадить их для дознания на двое суток?

Авраам Авраам хотел было возразить, но почувствовал, что утратил право голоса. Илана же колебалась.

– Слишком рано, – сказала она. – Я не могу вот так, за здорово живешь, арестовать родителей пропавшего подростка. Даже если они и получили эти письма. Кроме слов этого учителя, у нас никаких доказательств. А он-то ведь однажды дал полиции ложную информацию! Я тоже не знаю причины, почему они не сообщили об этих письмах – может, просто по глупости и ни по какой другой причине.

Слова Лим пробудили в Аврааме надежду.

– Может, они их и не получали? – предположил он. – Может случиться, что кто-то другой вынул их из ящика, так?

Но коллеги не отреагировали на его слова. На столе Эяля стояла фотография в рамке – его жена и двое маленьких детишек. Рядом с ней лежали письма Зеева Авни, написанные черными чернилами.

– Предлагаю вернуться к прослушке, – сказал Шрапштейн. – У нас теперь достаточно улик, чтобы судебные органы это разрешили.

– А что нам это даст? – спросила Илана.

– Кто ж знает? – Эяль пожал плечами. – Если они не сообщили о письмах, то, возможно, скрывают еще какую-то информацию.

Лим взглянула на Авраама Авраама. Ждала, что он что-нибудь скажет? Потом она попросила прощения и вышла из кабинета, и мужчины остались вдвоем. Сперва Шрапштейн молчал, хотя чувствовалось, что ему не терпится что-то сказать. В конце концов он спросил:

– Тебе кажется, что этот учитель свихнулся?

– У меня не выходит его разгадать, – признался Авраам. – Ни зачем он написал эти письма, да еще от лица Офера, ни тем более почему он пришел рассказать мне о них.

Шрапштейн не смог удержаться:

– А вдруг он и на тебя запал, а?

Авраам вышел выкурить еще сигарету.

Илана вернулась в кабинет следом за ним, и вид у нее снова был боевой:

– О’кей, Эяль, принято решение. Мы с тобой вдвоем едем в окружной суд, потому что я должна получить там разрешение на прослушку, – и сразу же к ней приступаем. Кроме того, мы попросим ордер на арест родителей, но пока еще не будем его использовать. Поглядим, что покажет допрос учителя. Ты, Ави, продолжишь работу с ним. Проверь, в какие именно дни он сунул письма в почтовый ящик, и видел ли он, как отец или мать их вынимают. И пошли Маалюля заглянуть в ящик.

Неожиданно Авраам вспомнил, что Рафаэль и Хана Шараби в обед должны прийти в участок.

– Тогда отмени это, они мне здесь сейчас ни к чему, – сказала Илана. – Мы должны подготовить их допрос по-другому, а ты пока продолжай с учителем.

– Но что с ним делать? – спросил инспектор. – Арестовать его?

Полковник Лим снова посмотрела на Шрапштейна.

– По-моему, нет. Еще нет, – сказал тот. – Он пришел сюда по собственной воле. И пока он не просится, чтобы его отпустили, арестовывать его не стоит. Арест – это адвокат. И все сразу станет известно в его доме. Конечно же, и родителям Офера. Нам не на руку, если они узнают про его арест, разве не так?

Еще нет.

А Зеев Авни все еще ждал в кабинете.

* * *

Разговор с Рафаэлем и Ханой Шараби был самой тяжелой частью этого дня. На домашний телефон они не отвечали. Авраам поймал Рафаэля по мобильнику, наврал ему что-то про совещание, которое затянулось, попросил не приходить в участок и пообещал позвонить и договориться о другой дате.

– У нас никаких новостей нет, – сообщил отец Офера, и голос его при этом не дрожал. – А вы уже получили из лаборатории результаты проверок ранца?

Чтобы не навредить расследованию, Авраам не стал ничего ему рассказывать. «Но как же вы могли скрыть эти письма? И зачем, блин, вы это сделали? – недоумевал он. – Чего вы боитесь? Почему усложняете себе жизнь без всякой на то причины? И как вы могли не рассказать мне о письмах, написанных от лица Офера и сунутых в ваш почтовый ящик, даже если считаете, что это не он их писал?!»

– Результаты еще не получены, – сказал инспектор вслух. – Как только они придут, я вас извещу. Но раньше завтрашнего дня их наверняка не будет.