Текст книги "Цена счастья"
Автор книги: Дороти Иден
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Дороти Иден
Цена счастья
Глава 1
К вечеру дождь прекратился. Уже смеркалось, когда Вилли, задыхаясь, подбежал к дому, чтобы сообщить ужасающую новость. Его светлые волосы взмокли от пота, влажные потемневшие пряди прилипли ко лбу. Лицо Вилли стало пунцовым. Не будучи хоть сколько-нибудь красноречивым, он прилагал отчаянные усилия, чтобы внятно выразить испытанное им потрясение.
– Скелет!! – простонал Вилли. – На том поле, которое мы не перепахивали с войны. – Бедняга еле сдерживал слезы. – С вашего позволения, сэр, мой плуг вывернул из земли череп.
Эмма интуитивно почувствовала, что никогда не узнает, почему это печальное известие показалось ей дурным предзнаменованием. Какой-то почти мистический поворот судьбы – смутные, едва осознанные страхи, обуревавшие ее с момента приезда в Кортландс, словно воплотились в этих таинственных человеческих останках, погребенных в неглубокой полевой могиле. Эмму переполняли противоречивые ощущения страха и жалости.
Главное, что она должна сделать, – во что бы то ни стало оградить детей от излишних волнений. Если они узнают об этом событии – реакция будет разная: Дина, скорее всего, замкнется в себе и промолчит, но ее сестра – этот маленький бесенок Мегги – с вожделением уцепится за тайну, чтобы дать волю своему неиссякаемому воображению.
Муж Эммы, Барнаби, по характеру был очень похож на отважную плутовку Мегги – одну из своих дочерей. Он не выразил и тени смятения, наоборот – занялся своего рода расследованием. Тело, вдохновенно заявил он, было предано земле слишком давно, чтобы вызвать сердечное сочувствие. Эксперты заключили, что захоронение произошло два или три года назад. Скорее всего, останки принадлежат совсем юной женщине, лет двадцати. Могила находилась на краю поля, возле пустынной, заброшенной дороги. Вполне правдоподобно предположить, что девушка встретила свою смерть от рук солдата, поскольку неподалеку располагался военный лагерь. Причину смерти еще не выяснили, что особенно вдохновило Барнаби, автора популярных детективных романов. Он воспринимал находку бесстрастно и отстранение, как интригующий сюжет для будущей книги. Казалось, он не понимает причин тревоги и расстройства Эммы и Луизы.
Его брат Руперт тоже был относительно спокоен; скорее он испытывал раздражение оттого, что некто, набравшись наглости, попытался скрыть следы своего преступления в частных владениях, ему не принадлежащих. Поэтому чем скорее тайна будет раскрыта, тем лучше для обитателей Кортландса.
Однако Дадли, один из трех братьев Корт, был явно встревожен и время от времени бормотал: «Бедное маленькое создание». Создавалось впечатление, что перед его мысленным взором, как живые, возникают герои трагедии, разыгравшейся страшной ночью два года назад. Он не находил себе покоя. Почему-то настаивал на том, чтобы именно его допросила полиция. Такое поведение было несвойственно Дадли – от природы робкому и нерешительному человеку. Обычно во всех серьезных делах он уступал ведущую роль Барнаби или Руперту.
– Должно быть сделано все возможное для установления личности жертвы и поимки негодяя-преступника, – твердил Дадли.
И хотя слова его прозвучали мелодраматично, как монолог героя викторианского романа, они странным образом подходили к обстановке: уныло моросящий дождь, оголенные сиротливые деревья рощицы, отгораживающей поле от дороги; и, наконец, зловеще белеющий череп, вывороченный из земли и мокнущий под низким серым небом.
Распаханное поле было усеяно многочисленными валунами; когда они высыхали, приобретая серый оттенок, то становились похожи на человеческие останки. Поначалу Вилли и принял свою находку за обыкновенный валун. Впечатлительной Эмме мрачное поле казалось сплошь усеянным костями когда-то здравствующих людей…
Эмма понимала, что воссозданная ею картина – плод фантазии, порожденный вечерними сумерками и жутковатым ощущением надвигавшейся опасности.
Молодая женщина зажгла свет во всем доме и попросила миссис Фейтфул пожарче растопить камины.
– Мы все продрогли, – пояснила она.
– Это верно, – подтвердил Дадли, потирая свои большие, холеные руки; он стоял у огня, крупный, несколько полноватый мужчина. – А где Луиза? – забеспокоился джентльмен. – Она тоже испугалась?
– Этою я не знаю. – Голос Эммы прозвучал не особенно дружелюбно.
– Мы все немного испугались, не так ли? – Он говорил искренне и как-то многозначительно. – Но не за чужую нам малютку: она слишком долго пролежала в земле. Возможно, мы боимся той непознанной силы, которая погубила юное существо.
Ярко освещенная гостиная, обставленная старинной разностильной мебелью, напоминавшей о череде знатных, сменявших друг друга поколений, незаметно преобразилась под воздействием философско-мистических откровений Дадли: новой хозяйке Кортландса почудилось, что все здесь проникнуто глубоко скрытой маниакальной жестокостью.
– Барнаби не боится, – спокойно возразила Эмма.
– Ну, то Барнаби. Его ничто не способно напугать.
Дадли ничего больше не успел изречь, так как в гостиной появилась дрожащая Луиза, беспомощно причитая:
– Ах, миссис Корт, дети все слышали!
И гувернантка разразилась слезами.
Прежде всего следует заняться детьми! Эмма распорядилась уложить их в постель и принести чай в детскую. Слабой, уязвимой Дине стало уже лучше: ее больше не тошнило. А возникшая в дверях комнаты Мегги, глядя на Эмму огромными черными встревоженными глазами, потребовала ответа:
– Ведь они нашли маму, не так ли? Конечно, вы в этом не признаетесь, но нам с Диной все известно. Неопознанный скелет – это наша мама!
Эмме пришлось пересказать дикую фантазию Мегги своему мужу.
– Жозефина? Что за безумная мысль! Вот что значит быть детьми сочинителя детективов! Страсть к самым невероятным выдумкам в генах у моей сорвиголовы Мегги.
Эмма бросилась к нему в объятия.
– Дорогая, давай завтра же поедем в Испанию. Давай! Мы ждали слишком долго. Я так стосковался по яркому солнцу. Давно уже я чувствую себя кротом, полуслепым, привыкшим жить в сумраке.
Барнаби погладил жену по шелковистым волосам. Его рука была сама нежность.
– Мой милый, никто не мог бы желать этого сильнее, чем я. Но как же дети?
Еще не закончив фразу, Эмма осознала, что ее мечте не суждено осуществиться. Она не бросит близнецов, даже если Барнаби осмелится настаивать; особенно после «открытия» Вилли.
Впрочем, бояться им обоим нечего. Скоро все узнают, чьими были эти бедные маленькие кости, покоившиеся, по выражению поэта, «во сне глухом, слепом и бесконечном». И она в силах убедить доверчивую Дину от души посмеяться над дикими фантазиями Мегги.
Вообще это событие не имеет большого значения, даже если полиция после стольких лет и установит, кто закопал тело незнакомки в могилу на пустыре.
Глава 2
Хотя зима была на редкость дождливой и туманной, утром засияло солнце, и Эмма проснулась с еще непривычным, но сладостным ощущением: она не одна. Барнаби спал рядом с ней. Сладостным? Сентиментальное, чужеродное слово, оно не гармонирует с обликом ее недавно обретенного мужа: он атлетически сложен – высок, широкоплеч, решителен и преисполнен мужества. Но иногда, правда, Барнаби позволяет себе понежиться, пребывая во власти «благословенной лени»; подчас бывает рассеянным, как Паганель. У него пронзительно-голубые глаза и открытая, веселая улыбка, покорившая Эмму. Есть у писателя, конечно, и уйма недостатков. Главный из них – стремление как можно скорее получить то, чего он хочет. Вот почему Эмма и стала его женой так стремительно – всего через четыре недели после знакомства.
Недостатки Барнаби до сих пор представлялись Эмме очаровательными и завораживающе-милыми, и эта ее снисходительность была необъяснима, ибо в других людях те же изъяны характера ее откровенно раздражали.
Густые, цвета темного меда волосы Барнаби разметались во сне, обнажив его классически очерченное лицо. Оно было так трогательно-красиво, что у Эммы защемило сердце. Она села в постели и стала пристально смотреть на мужа, пользуясь благословенной возможностью спокойно полюбоваться им, не ощущая на себе дразнящего, и насмешливого взгляда его голубых глаз.
Эмма – начинающая журналистка – почти ничего о нем не знала. Четыре недели назад она пришла к Барнаби домой, чтобы взять интервью для статьи в женском журнале. Девушка очень нервничала, поскольку это было ее первое самостоятельное интервью. Обычно она выполняла более скромную, не связанную с творчеством работу, но эпидемия гриппа опустошила редакцию; в последний момент оказалось, что она была единственным человеком, способным провести ответственную встречу. Ее нельзя было откладывать, так как Барнаби Корт, заметная фигура среди писателей, преуспевших в жанре детектива, был почти недоступен для журналистов.
Беседа с самого начала не задалась. Отчасти из-за того, что избалованный вниманием прессы Барнаби не любил давать интервью женщинам, отчасти потому, что он увидел перед собой непрофессионала. Он и пальцем не пошевелил, чтобы найти стул в своем неимоверно захламленном кабинете, и растерявшейся Эмме самой пришлось отодвинуть толстенную книгу (это было старинное издание «Джонсона» Босуэлла), чтобы как-то примоститься на краешке.
Затем безжалостный Барнаби окончательно выбил ее из колеи, обрушив на юную дебютантку град самых разнообразных вопросов.
– Вы собираетесь спросить у меня, почему я стал писателем, сколько часов в день я работаю, беру ли характеры персонажей из жизни и какой род убийства предпочитаю?
Дерзкий взгляд его голубых глаз выводил Эмму из равновесия, хотя она вовсе не была застенчивой и обладала от природы сильным пылким характером. Ей даже приходилось укрощать свой темперамент, когда интересы дела того требовали. Но в манере поведения Барнаби Корта было нечто такое, чего Эмма не могла вынести. С умыслом или нет – он пытался задеть ее чувство собственного достоинства, а это она бы не простила даже обаятельному мистеру Корту.
– Или, – продолжал он, покусывая черенок трубки, – вы предпочли бы узнать, что я ем за завтраком, какого цвета моя пижама и каков мой идеал женщины?
У Эммы были зеленые, как весенняя трава, глаза. Когда она гневалась, ее миндалевидные очи обдавали провинившегося ледяным холодом. Представив себе трескучие морозы и реки, скованные льдом, Эмма окинула Барнаби Корта одним из таких взглядов.
– В чем вы больше всего нуждаетесь в этой жизни, – заявила она с откровенной неприязнью, – так это в умной и доброй жене.
Барнаби вынул трубку изо рта и изумленно посмотрел на отважную собеседницу:
– Вы и вправду так думаете?
– Супруга не только протерла бы мебель, – съязвила Эмма, – но сделала бы вас личностью гуманной и более человечной.
Эмма встала. Интервью подошло к концу. Равно как и ее пятиминутная карьера журналистки. Неужели она потерпела крах? Эмма не сомневалась, что эта профессия – ее призвание, но, поразмыслив, убедилась: ее подводит излишне пылкий неуправляемый темперамент, откровенность в суждениях. Она неспособна лукавить, делать вид, что восхищается, к примеру, этим статным, самоуверенным молодым человеком только из-за того, что он написал полдюжины детективов-бестселлеров. Но Барнаби Корт задержал Эмму, собиравшуюся откланяться, и в его шоком голосе зазвучали неожиданные теплые нотки:
– Вы предпочли бы расположиться на чистом, не покрытом пылью стуле? Минуту, сейчас я принесу тряпку. Если найду тайник, где их прячет миссис Клак, извините, но таково уж ее имя. – Барнаби направился в глубь квартиры, скорее всего на кухню, но тотчас обернулся: – В доме воцаряется невообразимый хаос, когда почтенная женщина не приходит убираться из-за болей в спине. Боюсь, что я сам не уделяю порядку должного внимания. Но вы все отлично поймете, когда повидаете Кортландс.
Вскоре знаменитость вернулась в кабинет с большой тряпкой и стала молниеносно протирать все попадавшееся под руку; создалось впечатление, что в комнате бушевал ураган. Эмма молчала, пытаясь понять, почему ей надлежит отправиться в Кортландс.
– А почему я должна отправиться в Кортландс? – недоумевала журналистка.
– Кортландс – это наше поместье. Разумеется, вы должны его повидать. – В порыве хозяйственного энтузиазма Барнаби обмахнул тряпкой потускневшие рамы картин, пыль с абажуров. Вся его враждебность улетучилась, он улыбался доброй, мягкой улыбкой. Эмма, как зачарованная, не сводила с него глаз.
– Знаете, а я полностью согласен с вашим последним наблюдением, – вдруг заявил он.
– С моим… последним наблюдением?!
– Ну да. Вы высказали умнейшую мысль. Мне необходима жена. А теперь, пожалуйста, располагайтесь поудобнее, и мы с вами душевно побеседуем, мисс.
– Спасибо. – Эмма насторожилась.
– Не за что. Сначала выпьем хереса. Или мартини? Скажите, какое ваше любимое вино?
Эмма смотрела на него с нескрываемым изумлением:
– О ком будем говорить, о вас или обо мне?
– О вас, – ответил Барнаби Корт, глядя на нее лучистыми голубыми глазами…
Эмма добилась желаемого: она взяла интервью у популярного писателя, подробное и в меру откровенное. Однако ей никак не удавалось превратить свои беглые записи в блокноте в живую, психологически осмысленную статью. И причина крылась не только в ее неопытности и волнении. Сложность заключалась в ином: красивый человек, охотно отвечавший на вопросы юной журналистки, больше не казался ей отчужденной, почти недосягаемой личностью, о которой она должна писать объективно, не внося в публикацию глубоко личных эмоций. За ленивой повадкой Барнаби Корта угадывалась могучая жизненная сила, покорившая Эмму. Но она и помыслить не могла, что мужчина, столь щедро одаренный природой, когда-нибудь удостоит ее своим вниманием.
* * *
– Эмма, – поспешила сообщить тетя Деб, когда племянница вернулась с работы, – кто-то звонит тебе каждые десять минут в течение последнего часа.
Девушка замерла в предвкушении почти несбыточного, ее сердце гулко забилось.
– И кто звонит?
– Дорогая, я не решилась спросить, хотя мы с тобой старые добрые друзья. Он великолепно владеет искусством телефонного разговора: без лишних слов и пошлой тривиальности, что производит отличное впечатление. Скажи, он в тебя влюблен?
– Моя родная тетя Деб, я даже не знаю, о ком ты говоришь.
Тетя Деб, маленькая приземистая особа с узкими покатыми плечами, с которых вечно сползали роскошные шали, и круглым морщинистым лицом, казавшимся рассеянным, только задумчиво посмотрела на свою высокую стройную племянницу.
– Может, оно и так, – обронила она, словно обращаясь к самой себе. – Не обольщайся, ты не каждому придешься по вкусу. У тебя опасные зеленые глаза амазонки, и ты девушка, что называется, с норовом. Конечно, многих мужчин настораживают эти вызывающие черты. И ты не всегда выглядишь красивой. Не спорь, дитя мое, я хорошо знаю жизнь. Эмма, не следует ли тебе больше есть?
– Больше есть? – Эмма привыкла к скачкообразной манере изъясняться, свойственной тете Деб, но на этот раз она не совсем поняла, что умудренная жизненным опытом леди имела в виду.
– Ты слишком худа. Большинство мужчин любит округлые формы. Твой дядя, хочу заметить, относился к тем мужьям, которые особенно ценили женственную фигуру и лебединую стать. – Тетя Деб поправила сползавшую с плеч кружевную шаль и погрузилась в счастливые воспоминания о несравненных достоинствах своего последнего супруга.
– Тетя Деб, если ты думаешь, что в угоду вкусам сластолюбцев я возмечтаю о пышной груди и округлых бедрах…
– Не обязательно округлые, моя дорогая. Это не твой стиль. Но почему бы не избавиться от некоторой угловатости?..
К счастью, телефонный звонок помешал тете Деб и дальше развивать свою теорию женственности. Эмма не представляла себя пухленькой и округлой. Она была довольна своей высокой, худощавой фигурой; кроме того, если, не дай бог, она растолстеет, ей придется менять весь свой гардероб. Но Эмма предпочла размышлять о сути «женственности», лишь бы отвлечься от других, уда более волнующих ее воображение тем.
– Да, она только что пришла, – говорила кому-то тетя Деб по телефону. – Я как раз объясняла ей, что она должна больше есть. Может быть, вы повлияете на упрямицу… Ах! Как это мило с вашей стороны! Я ее сейчас позову.
Тетя Деб положила трубку на столик и закричала так громко, словно племянница находилась на другом конце света:
– Эмма! Телефон! Тебя приглашают на ужин. Твой друг разделяет мое авторитетное мнение: ты должна больше есть. Разве это не чудесно?
Взяв трубку, Эмма с трудом произнесла «алло». Она знала, что тетя Деб стоит в дверях гостиной, чутко прислушиваясь и почти не скрывая строго любопытства. Присутствие миссис Деб сковывало Эмму. Ах, эта смешная тетя Деб! Неужели племянница не могла пофлиртовать без ее неусыпного наблюдения?
Когда Эмма услышала глубокий, чувственный голос Барнаби Корта, она поняла: он жаждет совсем не профессиональных, а близких, интимных отношений с зеленоглазой журналисткой, приглянувшейся ему в их первую же встречу.
Но ей и во сне не приснилось бы, что она когда-нибудь выйдет за него замуж. Однако это чудо свершилось почти молниеносно…
Тетушка Деб не погрешила против истины. Она и впрямь слишком худа и угловата; ее веснушчатое лицо порой выглядело таким незначительным, заурядным, пока не освещалось внутренним светом, той «грацией души», о которой писали поэты. Эмма, как чувствительная арфа, откликалась на все Прекрасное. Красота неузнаваемо преображала молодую женщину. Тогда от нее невозможно было оторвать восхищенного взгляда. Но сама Эмма и не подозревала о волшебных изменениях своего облика.
Кроме своеобразной утонченной внешности, Эмма обладала острым умом, а также сильным, но гибким характером. Впоследствии она поняла, что проницательный писатель – Барнаби по достоинству оценил недюжинную натуру своей будущей жены.
Опытный мужчина, Барнаби был увлечен не только духовным миром Эммы. Ее коленки, говорил он в холостяцком кругу, самые красивые из всех, какие ему довелось повидать в жизни. Уже одного этого было достаточно, чтобы темпераментному мистеру Корту захотелось на ней жениться. Но его влекли еще и зеленые глаза – у женщин (и у кошек!), – точеная, пластичная фигура, очаровательная в любой позе: и когда она уютно сворачивалась калачиком в кресле, и когда бесстрашно стояла под ветром на вершине горы.
И все же факт оставался фактом: Барнаби не только не женился бы на Эмме, но попросту не обратил бы на нее никакого внимания, если бы она не вышла из себя в день их знакомства и не обескуражила его своим сарказмом и едкой иронией. Такая независимость совсем юной начинающей журналистки показалась ему, привыкшему к трусливой лести, настолько из ряда вон выходящим явлением, что избалованный писатель невольно заинтересовался этим феноменом. Разрушившееся вдохновенное лицо Эммы было исполнено прелести. Наступил один из тех счастливых моментов, когда гадкий утенок превращался сказочного лебедя. Барнаби не мог оторвать взгляда от ее поистине лучезарного лика. А когда Эмма вышла из комнаты, ему захотелось броситься вслед за ней по лестнице, но он не решился. Однако стал звонить ей по шесть раз в сутки и приглашать ее на ужин. После недельного знакомства он сделал ей предложение.
– Я ждал так долго лишь для того, чтобы ты могла получше узнать меня.
Слово долго чуть не до слез рассмешило Эмму. Будущая жена научилась распознавать любые оттенки его голоса, улавливать малейшие изменения в его лице. Танцуя с Барнаби, она сливалась с ним в ритме, различала меру страсти его поцелуев. Она привыкла к его упрямому характеру и милой ребяческой рассеянности; к доброте и тонкому юмору, которые излучали его голубые глаза. Она смирилась с его азартным стремлением немедленно получить то, что примечталось, хоть луну с неба.
Но она почти ничего не знала о будничной, прозаической стороне его жизни. Барнаби Корт писал детективные романы, которые пользовались большой популярностью. Имел квартиру в Лондоне и загородный дом Кортландс, куда изредка наезжал. Кроме двух родных братьев, живших в Кортландсе, других родственников у него не было. Друзей он частенько забывал, особенно когда работал над книгой или был влюблен. Эмма прекрасно понимала, что она не единственная женщина в его донжуанском списке. Ведь ее жениху было уже тридцать лет, и он, как шутили друзья, слыл непревзойденным знатоком женских коленок.
Эмма знала, например, что существовала некая особа по имени Жозефина. Однажды вечером Барнаби вдруг заявил как нечто разумеющееся само собой:
– Я должен рассказать тебе о Жозефине.
Но они танцевали и пили вино, а счастливая Эмма витала в облаках.
– Я не хочу слышать ни о какой другой женщине. Ни сейчас, ни потом – никогда. У нас нет прошлого. Мы начинаем жить с сегодняшнего дня и да здравствует настоящее! – Эмму пьянило не вино, а близость любимого.
– Твой оптимистический девиз утопичен, моя дорогая. Прошлое неотвратимо вторгнется в нашу жизнь.
– Возможно, но только в обыденность, а не в наши интимные отношения, оно не омрачит нашу любовь! – Эмма была неколебима.
– Согласен, – уступил Барнаби под натиском Эммы. – Сегодня вечером никакой Жозефины не существует. Равно как Мегги и Дины. Кроме тебя, вообще никого нет, родная моя. Я очень люблю тебя, Эмма!
Лицо Барнаби придвинулось к ней совсем близко, его глаза сияли.
Эмма продолжала витать в небесах – единственная женщина, которой когда-либо так улыбались обычно надменные и холодные голубые глаза Барнаби Корта.
Да, она вела себя неосмотрительно, по-детски. Но и при отрезвляющем утреннем свете ей не хотелось ничего знать о прежних любовных развлечениях Барнаби. Какое ей до них дело? Ведь именно она – та избранница, которую Барнаби хочет видеть своей женой.
Услышав новость, тетя Деб снисходительно улыбнулась и изрекла свой мудрый совет.
– Люби его, но слепо не доверяй. В чем ты собираешься пойти на брачную церемонию? Ведь у тебя вряд ли будет время на предсвадебную суету.
Эмму задело предостережение осторожной тетушки.
– Что ты имеешь в виду, советуя мне не доверять Барнаби?
– Он великий златоуст. Твой будущий супруг способен истолковать в свою пользу любой неблаговидный поступок, скажем так.
– На то он и писатель, – защищала жениха Эмма.
– И уж очень он торопится со свадьбой, меня это настораживает, – сетовала умудренная жизнью леди.
Вспомнив о настойчивости нетерпеливого Барнаби, Эмма растрогалась.
– Хочу сказать еще одну важную вещь; может быть, она встревожит тебя, а может, и нет. – Пожилая матрона в своей неизменной кружевной шали походила на типичную викторианскую старую деву. – Барнаби на редкость привлекательный мужчина. У него неизбежно будут возникать проблемы со слабым полом, если уже не возникли.
– Я стану его проблемой. Все остальное меня не волнует. – Эмма была настроена воинственно.
Тетя Деб сокрушенно пожала плечами.
– В таком случае давай подумаем о твоем гардеробе. Должна признаться, что всегда надеялась увидеть тебя замужем за таким блистательным джентльменом, как Барнаби Корт.
– Тетя Деб, ты настоящий хамелеон, но вместе с тем бесконечно милая старая лиса.
Пожилая леди охотно позволила Эмме себя поцеловать.
– И все же не доверяй ему! – повторила она свой совет, словно заклинание.
Через три недели состоялась свадьба. Эмма была в зеленом, цвета весенней листвы платье, с изящным букетиком ландышей в руке. Благоухающие цветы оказались единственным украшением. Зато ее вдохновенное счастливое лицо сияло ярче любых бриллиантов.
Барнаби опоздал. Эмма убедилась в его безнадежной рассеянности. Слава богу, он не забыл, что собрался жениться, но ошибся во времени. Мчащееся на безумной скорости такси незадачливого жениха чуть не сшибло троих полисменов и несколько пожилых женщин.
В ожидании Барнаби Эмме почудилось, что весь последний, фантастический месяц существовал только в ее воображении, хотя присутствие в зале тети Деб и Марка Дженкинса, одного из издателей Барнаби, развеяло ее грезы. Увидев жениха, невеста так обрадовалась, что чуть не разрыдалась от счастья. Одна из странностей Барнаби состояла в том, что он опасался многолюдных роскошных свадеб, а может быть, и любых матримониальных церемоний. Он настоял, чтобы на свадьбе присутствовали только тетя Деб и его братья Руперт и Дадли. Но Руперт уехал в Шотландию, чтобы обручиться с девушкой по имени Джин; в последний момент выяснилось, что Дадли тоже не сможет прибыть на церемонию. От него пришло письмо, в котором говорилось что-то невнятное о ягнившихся овцах и заболевшем пастухе. Но Барнаби объяснил, что Дадли неисправимо робок от природы, настоящий затворник-анахорет.
– Он приезжал в Лондон на коронацию. – Барнаби хоть как-то пытался оправдать брата. – К сожалению, на его взгляд, наше бракосочетание не столь выдающееся событие.
Отсутствие братьев никак не сказалось на торжестве. Молодые люди благополучно поженились и без них. Прекрасно пообедали вчетвером в любимом ресторане Барнаби при зажженных красных свечах, с цветами и шампанским.
Тактичный Марк Дженкинс незаметно увел тетю Деб, предложив ей выпить еще немного шампанского, и молодожены остались одни…
– Ну что ж, дорогая, сбылась моя мечта. – Барнаби весь так и лучился.
– Вот мы и поженились! – Голос Эммы звенел как серебряный колокольчик.
– Отныне и навсегда эти неизъяснимо прелестные зеленые глаза будут теперь сиять только для меня?
– Только, только для тебя! – Эмма произнесла эти слова, точно клятву.
Он накрыл ладонью ее руки. Эмма мечтательно прикрыла глаза. Пламя свечи призрачно колыхалось. Она мысленно перенеслась в прошлое, в ту ночь своего сиротливого детства, когда ей пришлось ночевать на чердаке деревенского дома. Только неверное пламя свечи разгоняло окружающий мрак; вот и теперь ее охватило похожее тревожное чувство. Как все неопределенно и зыбко на этом свете, подумала Эмма. Ты отделен от всепоглощающей тьмы всего лишь колеблющейся тонкой полоской света, и стоит чьей-то грубой и неуклюжей руке опрокинуть свечу, стоит порыву холодного ветра задуть ее – и ты становишься беззащитным, как маленькое дитя. И все же продолжаешь доверять этому колеблющемуся зыбкому свету, веря, что настанет день, когда он засияет мощно и ярко, станет незыблемым и вечным…
– О чем ты думаешь? – донесся до нее низкий певучий голос Барнаби.
– О красных свечах. Они создают праздничное настроение. Мы всегда будем жить при свете красных свечей?
– Нет. Только когда будем счастливы, как сегодня.
– Мы всегда будем несказанно счастливы, милый!
Эмма с нежной грустью посмотрела на мужа, понимая, что все будет совсем не так. Она знала, что и он в глубине души чувствует то же.
– Дорогая, ты нужна мне, – проникновенно сказал Барнаби.
Было одно из тех редких мгновений, когда с его лица исчезла безмятежная маска, и Барнаби показался ей утомленным жизнью человеком, выглядевшим старше своих лет; какая-то легкая тень промелькнула в его ясных голубых глазах.
Глубоко растроганная, она призналась:
– Барнаби, ты тоже нужен мне.
– Ты так мало знаешь о моем прошлом. Я даже не рассказал тебе о…
– Не сегодня. Пожалуйста, не сегодня. Его глаза увлажнились.
– Моя дорогая, неужели это царственное пренебрежение к моему прошлому останется у тебя навсегда?
– Хочу надеяться, – убежденно ответила она.
– Ты само совершенство.
– У меня веснушки на лице, и я до сих пор выгляжу как угловатая школьница.
– Это как посмотреть, – улыбнулся Барнаби. – Сегодня вечером, когда мы придем домой…
Он осекся. Эмма все еще повторяла про себя восхитительные слова «когда мы придем домой», – но она не могла не заметить женщину, которая, приветствуя молодоженов, приближалась к их столу.
– Барнаби! Где ты пропадал все эти годы? Со времени нашей последней встречи прошло не меньше пяти лет. Это было в Монте-Карло, не так ли? – Она замолчала и окинула Эмму испытующим взглядом. Женщина худощавая, обращавшая на себя внимание обилием драгоценностей – сверкающих перстней, браслетов, – говорила так, словно боялась тишины.
– Фелиция, – отозвался Барнаби, не проявляя никаких чувств к давней знакомой, – неужели ты хочешь напомнить о далеких временах моей легкомысленной молодости? Дорогая, знакомься – леди Паркер. А это моя жена, – представил он Эмму.
В глазах леди Паркер вспыхнул злорадный огонек. Она пристально посмотрела на Эмму и недоуменно спросила:
– Наверное, что-то не так с моей памятью, Барнаби? Мне казалось, что ты говорил о Жозефине как о красивой брюнетке.
– Такая она и есть. – Голос Барнаби звучал вызывающе. Он жестом подозвал официанта, чтобы рассчитаться. – Мы как раз собирались уходить. Надеюсь, скоро увидимся. Впрочем, нет. Завтра мы уезжаем в Испанию. Я стал еще более рассеянным, чем раньше. Постоянно забываю даже о самых радостных событиях.
– Может быть, так тебе проще жить? – иронично процедила леди Паркер. На ее узком с впалыми щеками лице промелькнула ехидная усмешка, и она гордо удалилась.
Эмма не сомневалась: нервозность Фелиции объяснялась откровенной завистью рано увядшей женщины к молодому, привлекательному цветущему мужчине. Эмме, не проронившей ни слова во время этой короткой, но малоприятной встречи, вдруг показалось, что лихорадочные движения леди Паркер поколебали пламя свечи, и ее охватило чувство, похожее на мистический страх. Красная свеча – символ благополучия – едва не погасла. Если бы случилось такое несчастье, тьма охватила бы их и бросила в объятия злого рока.
– Кажется, я выпила слишком много шампанского, – осторожно заметила Эмма, уловив, что Барнаби с интересом и тревогой наблюдает за ней. – Но, прости, никак не могу припомнить, чтобы ты когда-нибудь говорил о предстоящей поездке в Испанию, да еще завтра.
– Мы едем в Испанию чисто символически, поскольку это касается леди Паркер, – прокомментировал свой неожиданный розыгрыш Барнаби.
– Ах да, конечно. Твое прошлое. Ты предупреждал, что оно может в любой момент постучаться в нашу жизнь.
– Фелиция Паркер не имеет никакого отношения к моему прошлому.
– Для меня это неважно, дорогой, но если бы эта увешанная бриллиантами жердь имела к нему хоть отдаленное касательство, я не одобрила бы твой вкус. – Эмма облегченно вздохнула. – Свеча снова разгорелась!
– Свеча и не гасла.
– Но это едва не произошло.
Барнаби изумленно взглянул на жену:
– Дорогая, почему ты не спрашиваешь, кто такая Жозефина?
– Я уже говорила, что ничего не хочу знать о Дивах, которых ты любил. Мое решение неизменно. Мы одни в комнате с зажженной красной свечой. Отгороженные от всего остального мира, пребывающего во тьме.
Барнаби уже привычным жестом накрыл теплой ладонью ее руки:
– И все же когда-нибудь ты должна будешь узнать о Жозефине, дорогая.
