Текст книги "Пейзаж с бурей и двумя влюбленными"
Автор книги: Доротея Уэбстер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Вечером Шарлотта зашла за Женевьевой, чтобы привести ее в гостиную – сама Женевьева все еще стеснялась приходить на эти “музыкальные вечера”.
– Мне сегодня хочется музыки, – призналась Шарлотта. – Хочется молчать, ни о чем не думать и чувствовать, как течет время.
“Наверно, тебе бы хотелось, чтобы оно текло быстрее”, – подумала Женевьева.
Однако желание Шарлотты послушать хорошую музыку не осуществилось. Элеонора, правда, согласилась играть, даже сама предложила это. Но, начав играть величавую фугу Баха, она затем постепенно стала искажать мелодию, убыстрять – пока от Баха ничего не осталось, и в гостиной зазвучало нечто стремительное, лихорадочное, сгорающее от дьявольского нетерпения и дьявольского хохота; а затем рояль зазвучал откровенным канканом. Женевьева взглянула на Элеонору и поразилась: лицо графини искажала ухмылка, полная откровенной злобы.
– Пойдем отсюда, – шепнула Шарлотта. – Я не могу это слушать.
Они вышли из замка. Светила полная луна, было тихо и безветренно. Подруги медленно пошли по дорожкам парка. Дойдя до спуска, Шарлотта остановилась и повернулась к Женевьеве. Видно было, что ее мучает желание сказать подруге что-то важное, но она не решается. Наконец девушка не выдержала.
– Ты знаешь, – тихо произнесла она – я, кажется, влюбилась.
– Я так рада за тебя! – воскликнула Женевьева. – Значит, опять будет это состояние, которое ты так любишь. Но... что потом? Опять разочарование?
– Надеюсь, что нет, – все так же тихо ответила Шарлотта. – Мне кажется...
– Неужели настоящее – “подарок небес, дар Божий”? – вспомнила Женевьева слова Шарлотты.
– Мне кажется – да.
– А жемчужный дождь – он прольется? – тихо спросила Женевьева и в который раз пожалела о своем вопросе. И вновь Шарлотта восприняла его как нечто вполне естественное. Тихо улыбнувшись, она покачала головой:
– Не знаю... Нет, наверное. Но уже то, что есть сейчас – хорошо.
И, резко повернувшись на каблуках, она сменила тему, заговорив о предстоящем походе в горы, о своих новых работах...
Лоуренс, которого так ожидали участники предстоящей экспедиции, приехал на следующее утро. Женевьева как раз закончила уборку и несла белье к машине, пришедшей из прачечной, когда на площадку въехал “бьюик” графа, и Лоуренс, кивнув Марселю, вышел из него, держа под мышкой какие-то бумаги. Увидев Женевьеву, он улыбнулся и сказал:
– Чрезвычайно рад вас видеть. Знаете, у меня такое чувство, будто я возвращаюсь домой. Хотя у меня есть дом на Бермудах, я бываю в нем так редко, что почти не чувствую его своим. А здесь – удивительное дело – меня тянет в этот замок, я даже скучал без вас всех. И без вас, милая Женевьева, в том числе.
– Здесь вас тоже все ждут, – поспешила заявить Женевьева (“а ведь я лгу” – пронеслась мысль у нее в голове). – Тут только и разговоров, что о предстоящем походе в горы. Мистер Хаген устроил проверку снаряжения, а также тренировал Шарлотту, и у нее получилось. И вчера за ужином он сказал, что...
Она болтала без умолку, боясь одного – что сейчас Лоуренс поднимется в свою комнату, потом заглянет в комнату Жоржетты, а, не найдя ее... что он сделает?
Однако долго удерживать Лоуренса ей не удалось: шоферу машины надоело ждать, он дал гудок, и Женевьеве пришлось спешить к машине, а англичанин направился к замку. С тревогой ожидала Женевьева чего-то ужасного, но все было тихо. Она сообразила, что Фуллер и Жоржетта тоже знали о предстоящем приезде Лоуренса и могли принять меры предосторожности. Ее это, конечно, не касалось, но ей было жаль Лоуренса, жаль, что его так открыто и грубо обманывают.
За завтраком Доменик сидел на своем обычном месте. Он даже шутил с Катрин, а после завтрака, когда все разошлись, шепнул Женевьеве:
– Сегодня вечером... может, встретимся? Там, у секвойи?
Женевьева кивнула: ей самой хотелось встретиться с парнем, поделиться некоторыми впечатлениями, просто поболтать. Глядя вслед уходящему Доменику, она с удовольствием подумала, что они, кажется, помирились и новых ссор не предвидится. “Здесь буря, кажется, улеглась, – подумала она. – Но я чувствую, что назревают другие. Месье Вернон оказался прав: воздух замка насыщен любовью. Но там, где любовь, там и ее спутники – измена, разочарование, ревность”.
О том, что ее предположение верно и буря уже разразилась, Женевьева узнала очень скоро – и при каких обстоятельствах!
Перед обедом она отправилась убирать комнату Жоржетты. Накануне, заглянув туда, она убедилась в том, что и так знала: что владелица не спала в своей кровати, не пользовалась и ванной, так что убирать, в сущности, нечего. Она и не убирала – тем более что испытывала к Жоржетте все возрастающую неприязнь. Однако выполнять свои обязанности горничной тем не менее было надо, и теперь Женевьева решила убраться сразу за два дня.
Желая обезопасить себя от всяких неожиданностей, она не только оставила дверь открытой, но и повесила на нее самодельный плакатик “Идет уборка”. Решив, что теперь-то она уж точно не станет невольной свидетельницей ничьих объяснений, она направилась в ванную – попутно отметив, что в эту ночь кроватью пользовались и белье надо менять.
Однако ее работа (а может, и чья-то злая воля) опять сыграла с ней злую шутку. Она уже заканчивала оттирать ванну, когда в комнате раздались голоса. Вошедшие говорили громко, очень громко, почти кричали, так что не услышать их было можно, только зажав уши. Собственно, слышно было вначале одну Жоржетту.
– ... Не чувствую себя связанной никакими обязательствами! – громко заявила она, видимо, продолжая разговор, начатый еще в коридоре. – Ты, ты первый меня обманул! Почему же нельзя мне? Ты мне обещал отдых, потом увлекательные приключения – пускай опасные, но в награду нас ожидало настоящее богатство.
– Богатства я не обещал, – раздался еще более невозмутимый, чем обычно, голос Брэндшоу.
– Но это подразумевалось само собой – зачем же еще люди ищут клады?! А что на самом деле? Вместо отдыха – работа, бесконечные расчеты; приключения, как выясняется, это в основном тоже работа... Но самый большой обман связан с тобой, лично с тобой, дорогой Лоуренс. Своей внешностью ты обманываешь всех, сумел обмануть и меня. Мне казалось, что под этой маской скрывается мужчина, способный вызвать у женщины настоящий приступ страсти – и поглотить его. На деле же ты так же бесчувствен, как эта деревяшка. Он, видите ли, ждет от женщины прежде всего понимания! Дружбы! Я не лесбиянка, чтобы дружить с мужчинами! Я жду от них совсем другого!
– Может быть, ты прекратишь этот базарный крик? – раздался подчеркнуто тихий голос Лоуренса. Однако на Жоржетту его невозмутимость действовала только раздражающе. Она заговорила еще громче:
– И, наконец, деньги! Вот где самая подлость! Я-то думала, что становлюсь невестой миллионера, человека, знающего, что делать с деньгами. А оказывается, этот неврастеник, этот святоша чуть ли не половину доли от прошлой экспедиции выбросил на сиротский приют в каком-то вонючем шахтерском городишке – потому, видите ли, что он там вырос и помнит, как плохо несчастным деткам! Ему требуется стать главным попечителем и изменить там все порядки! Раз – и прощай полмиллиона франков! А ведь там была и моя доля!
– О чем ты говоришь?! – впервые возвысил голос Лоуренс – как видно, его проняло. – Ты все получила после той экспедиции. Я распоряжался только своими деньгами!
– Но раз мы стали женихом и невестой, то это стали как бы и мои деньги! – заявила Жоржетта. – Но этого ему мало! Чтобы окончательно избавиться от денег, мой женишок берет и отправляет кругленькую сумму какому-то задрипанному монастырю в этом грязном Тибете. Чтобы ламам было сподручнее молиться! И с таким человеком я должна связать свою жизнь? На такого надеяться? Да я всю жизнь с тобой останусь нищей! Сколько бы ты ни нашел, ты все, все потратишь, пустишь на ветер! Нет уж, я лучше буду держаться за человека, который знает цену и женщине, и деньгам, который...
– Который бросит тебя, как только ты ему наскучишь! – с силой проговорил Лоуренс. В его голосе на этот раз слышалась настоящая боль.
– А это уж моя забота! Я знаю, чем можно привлечь и чем удержать мужчину – настоящего мужчину. Ричард...
– Довольно! – взорвался Лоуренс. Видимо, имя удачливого соперника доставляло ему боль. – Я выслушал весь твой бред и могу сказать тебе все то же, что говорил вначале: мне тебя жаль. Можешь отправляться со своим счастливо найденным мужчиной на все четыре стороны.
Хлопнула дверь – это Лоуренс вышел из комнаты. Женевьева сжалась от ужаса, представив, что Жоржетта сейчас поспешит в ванную и они столкнутся лицом к лицу. Однако та выскочила в коридор вслед за Брэндшоу.
– Ну да, тебе необходимо самому поставить точку, – услышала Женевьева ее голос, звучавший уже глуше – видимо, Лоуренс уходил, а Жоржетта шла за ним. – Надо, чтобы последнее слово осталось за тобой. Так знай...
Голос зазвучал совсем неразборчиво – Женевьева поняла, что уходившие свернули на лестницу. Тогда она опрометью выскочила из ванной, затем в коридор и помчалась к другой лестнице, ведущей в подвал. Как она ни спешила, краем глаза она заметила одну поразившую ее вещь: таблички “Идет уборка” на двери уже не было. Поэтому бывшие возлюбленные и не подозревали о присутствии невольного свидетеля.
Вначале Женевьева бросилась к себе в комнату, словно за ней кто-то гнался, а комната, к которой она за месяц успела привыкнуть, была надежным укрытием. Потом в ее мозгу вспыхнула мысль – вернее, одно имя: Фуллер! Лоуренс кинулся искать Фуллера! Имя писателя вывело его из равновесия, и он постарается отомстить человеку, за его спиной соблазнившему его невесту, разрушившему его счастье. А ведь Брэндшоу владеет всеми приемами восточной борьбы! Женевьева вспомнила поляну и человека, совершавшего завораживающе плавные движения, которые завершались мощным ударом. Надо предупредить Фуллера! Хотя он и виноват, но она по-прежнему хорошо к нему относилась и не хотела, чтобы с ним что-то случилось. Кстати, интересно, откуда Лоуренс узнал об измене Жоржетты? Не сама же она ему сказала!
Женевьева выбежала в парк. Где искать Лоуренса? Может быть, возле бассейна? Она поспешила туда, но там никого не было. Где же еще? На поляне для гимнастики, вот где!
Подбежав к поляне, Женевьева поняла, что на этот раз она не ошиблась: Фуллер и Брэндшоу находились здесь. Видимо, объяснение уже произошло, все слова были сказаны, наступил черед действий. Американец, держа руки у груди и приплясывая, как боксер, надвигался на кладоискателя, а тот, не вступая в бой, плавно отодвигался в сторону.
– Деритесь же! – прокричал Фуллер. – Зачем мы сюда пришли, если не для хорошей драки?
С этими словами он ринулся на англичанина, нанеся ему неотразимый, казалось, удар в челюсть. Женевьева даже вскрикнула, уверенная, что сейчас раздастся звук удара и события после этого примут опасный оборот. Однако удар писателя не достиг цели – Лоуренс неуловимым движением отклонился и скользнул в сторону.
– Вы мне слишком много наговорили, господин монах, чтобы это осталось просто словами! – закричал американец. – Вы должны за это заплатить!
Нанося удары, то прямые, то боковые, он вновь двинулся на противника. И тут англичанин сменил тактику. Резким движением выбросив вперед руку, он отбил один удар, затем второй... Видимо, ответные удары Брэндшоу были чрезвычайно сильными, потому что американец охнул от боли, руки у него опустились. Картина изменилась. Теперь уже кладоискатель наступал, нанося попеременно удары то ногами, то руками. После первого же такого удара Женевьева готова была броситься на помощь Фуллеру, потому что была уверена, что Лоуренс сломает ему ребра. Однако американец, пятившийся от своего противника, оставался невредим. Женевьева поняла: Лоуренс лишь имитировал удары, наносил их в воздух, хотя и в опасной близости от противника.
Вскоре это понял и Фуллер и остановился: ведь защититься от этих неожиданных разящих ударов он все равно не мог. Движения англичанина становились все резче, удары все сильнее, но его противник не получил никакого вреда.
Наконец с резким криком Лоуренс прыгнул, перевернувшись через голову. Видно было, что на этот раз он метит во что-то реальное, что удар наносится всерьез. Американец отпрыгнул и, зацепившись ногой за камень, упал. Рядом с ним упал толстый сук платана, сломанный сильнейшим ударом. Несколько секунд противники смотрели друг на друга. Затем Лоуренс, скрестив на груди руки, поклонился и направился прочь. Фуллер в бессильной злости стукнул кулаком по земле и встал. Поднял сломанный кладоискателем сук, прикинул его вес, покачал головой – и, волоча ноги, тоже покинул поляну.
Глава шестая
Женевьева была уверена, что после сцены, свидетельницей которой она была накануне, поход, задуманный Хагеном, не состоится. А если и состоится, то писатель не примет в нем участия. Однако оба ее предположения не оправдались. Когда на следующее утро Хаген, обвешанный снаряжением, вышел во двор, где путешественников ожидал полностью подготовленный Марселем “бьюик”, Фуллер уже был там. Писатель был одет в свои обычные шорты и майку, и на вопрос о походной одежде кивнул на сумку – он не раз ходил в горы и знает, что нужно, а без чего можно обойтись.
Вскоре во двор вышли Лоуренс, затем Шарлотта, а за ней и все остальные обитатели замка – всем хотелось проводить уезжавших. Мужчины загрузили снаряжение в багажник. Настала пора прощаться. Камилла шутливо стукнула кулачком по широкой груди Роберта:
– Смотри, слишком там не задерживайся! А то я тебя знаю – стоит тебе добраться до гор, ты можешь забыть обо всем на свете, и обо мне в том числе!
Женевьева заметила, как Жоржетта тоже шагнула вперед – и остановилась. “Интересно, с кем из двоих она хотела попрощаться? – подумала она. – Скорее всего, с Ричардом. Но вряд ли это ему понравится”. Видимо, девушка тоже это поняла, потому что, помявшись, она так и не подошла к машине.
– Ждите нас послезавтра к вечеру! – объявил Роберт, уже сев в машину. – В крайнем случае – в субботу утром.
Мотор заурчал, машина тронулась с места, в последний раз мелькнуло лицо сидевшей возле окошка Шарлотты – и “бьюик” скрылся из глаз. Оставшиеся обитатели замка разбрелись кто куда.
Женевьева отправилась выполнять свою работу – убирать комнаты. Прошло уже больше месяца, как она жила в замке, и эта несложная, но не слишком приятная работа ей порядком надоела. Накануне ей звонил Марсель – ее лицейский товарищ, подвозивший ее в замок. Он рассказал, как проводит лето сам, что поделывают ее подруги и парни из их компании. Женевьева поняла, что соскучилась по сверстникам, что ей хочется увидеться с ними. Слов нет – общаться со знаменитостями, с людьми гораздо опытнее и умнее тебя очень интересно и лестно. Потом об этом можно долго рассказывать друзьям... Но жить среди знаменитостей постоянно... Нет, этого она не хочет. Теперь она это знает точно. Она поняла одну вещь: любые знакомства, экзотические приключения имеют смысл, если о них есть кому рассказать, если у тебя есть друзья, которым твоя жизнь интересна. Здесь, в замке, она обрела подругу – Шарлотту, кажется, наладились отношения с Домеником, и они станут друзьями. И все же ей не хватало общения со сверстниками. В первые дни после приезда в замок, захваченная новыми ощущениями, она рассчитывала остаться здесь вплоть до самого отъезда в Париж. Теперь она решила иначе – она уедет из замка в середине августа, оставив две недели на то, чтобы побыть дома, повидаться с родными, с друзьями. Решено – так она и сделает!
Размышляя об этом, она убирала одну комнату за другой – благо, ей никто не мешал: пожалуй, впервые все комнаты были пусты, все обитатели разбрелись. Покончив с уборкой, Женевьева взялась за учебники и направилась в свой “кабинет” на старом платане. И здесь ей никто не мешал, никто не отвлекал от занятий: Фуллер уехал (к тому же в последние дни он и не приходил к ней – видимо, ему было неудобно), Доменик после ссоры тоже не решался...
Она осознала, что испытывает даже некоторую досаду по этому поводу, ей даже хочется, чтобы ее отвлекли от занятий.
Наконец, взглянув на часы, она обнаружила, что пора идти накрывать на стол. Они еще утром договорились с Эмилией, что в связи с отъездом половины гостей обслуживать их девушки будут по очереди. Сегодня это должна была делать Женевьева, а на следующий день – Катрин.
За обеденным столом было невесело. Элеонора и Жоржетта угрюмо молчали. Разговор поддерживали в основном Вернон и Камилла. Они обсуждали, что сейчас делают уехавшие – уже закончили свое пробное восхождение, совершаемое обычно для акклиматизации, и вернулись в лагерь, или еще бродят где-нибудь. Затем Камилла рассказала, что они с Робертом дважды ходили в горы в Швейцарии и во время одного из восхождений поднялись на Монте-Розу.
– Это так замечательно, я чувствовала там такой прилив сил! – воскликнула она. – Если бы не мой живот – я бы обязательно пошла с Робертом.
Художник рассказал о том, как он несколько раз пробовал работать высоко в горах, писать их – и как у него ничего не получилось.
– Ведь я не пишу просто пейзаж, просто данную местность, вы же знаете, – говорил он, обращаясь ко всем, но слушала его, кажется, одна Камилла. – Чтобы писать, мне надо постичь дух этого места, ощутить его как нечто живое и близкое мне. Так вот дух гор никак не хочет мне открываться, он отторгает меня. Чтобы писать горы, нужно сделать из них предмет веры, предмет поклонения, как это сделали Рокуэлл Кент или русский Николай Рерих. Иначе видишь в них только живописную груду камней.
Камилла заметила, что самые большие горы, как она слышала, находятся не на поверхности земли, а под водой. Женевьеве показалось, что это было сказано в основном для Жоржетты – чтобы вовлечь ее в разговор. Однако девушка и на этот раз отмолчалась. За весь обед она лишь дважды раскрыла рот, и оба раза – чтобы сделать замечания: Гастону – за то, что налил ей слишком много вина, о чем она не просила, и Женевьеве – что та не спешит ей подавать второе. Делать замечания слугам в замке было не принято, и Женевьева вспыхнула, готовая возразить, но граф поспешил свести все к шутке. Разговор после этого вообще прекратился, и конец обеда проходил в тягостном молчании.
Женевьева почувствовала облегчение, когда, наконец, смогла уйти из замка. Вечером она отправилась на свидание с Домеником. Парень ждал ее на той скамье, где они сидели в первый раз. Она рассказала о разговоре за обедом, об одиночестве, которое она чувствует после отъезда Шарлотты. Правда, о поведении Жоржетты она не сказала ни слова – имена Ричарда и Жоржетты стали как бы запретными в их разговорах с Домеником.
– И графиня сегодня не играет, – заметила она. – Уехали эти четверо – и словно душу из замка вынули.
Доменик осторожно привлек ее к себе и, едва касаясь ее губ своими, поцеловал. Женевьева чувствовала исходящее от него желание, но ответить на него не могла. Они еще несколько раз поцеловались. Объятия Доменика становились все крепче, ласки – откровеннее. Женевьева мягко, но решительно освободилась и отодвинулась.
– Если ты не можешь без этого – давай расстанемся, – сказала она. – Найди себе другую девушку. Ты красивый, умный, многие девчонки в Экс-ле-Бен захотят гулять с тобой.
– Другую девушку... – повторил ее слова Доменик и усмехнулся. – Думаешь, у меня не было девушек? Когда я учился в Лесной школе, там были девчонки – в основном на отделении цветоводства. И многим я нравился; ну, и я от них не бегал. Но только это все было не то! Каждый раз мне казалось, что вот эта девчонка – та самая, настоящая, но я быстро в ней разочаровывался. Именно тогда я стал таким нелюдимым. Я не нашел любви среди людей и стал искать ее среди растений. Но ведь я не платан и не орешник! Мне нужна любовь! И вот, наконец, я встретил девушку, о которой я твердо знаю, что люблю ее, а она... Да, да, не смотри на меня так – ты давно знала, что я тебя люблю – так ведь?!
Женевьева не знала, что ответить. Да, она знала. Но ей не в чем себя упрекнуть. Ведь именно поэтому она так себя и ведет, чтобы зря не мучить его. Не в чем упрекнуть? А тот вечер?
Видимо, все эти сомнения отразились на ее лице, потому что Доменик, жадно следивший за ней, вновь горько усмехнулся и заявил:
– Да ладно, не обвиняй себя. Я же знаю: ты добрая, всех готова оправдать, а себя обвинить. Большинство людей поступают как раз наоборот... Именно за это я и люблю тебя. Хотя – разве любят за что-то? Просто люблю – и буду любить, как бы ты ко мне ни относилась. Так и знай.
В порыве благодарности, жалости Женевьева прильнула к Доменику и крепко поцеловала его. Он ответил на ее поцелуй со всей страстью, которая кипела в нем. За одним поцелуем последовал второй, третий... Они следовали один за другим, без счета, и каждый был маленьким объяснением в любви. И Женевьева почувствовала, как в ней вновь поднимается горячая волна – та самая, что захлестывала Доменика, та, что лишила ее рассудка несколько дней назад. Хотя нет – эта страсть была другой. В ней не было похоти, одного лишь желания; зато в ней была нежность и горячая благодарность. И Женевьева отдалась этой волне полностью – не сдерживая больше себя, не рассуждая, не жалея ни о чем. Чувствуя, что после произошедшей ссоры Доменик побоится предлагать ей что-либо, она сама шепнула ему:
– А твоя теплица – она далеко отсюда?
Она плохо запомнила дорогу – вернее, совсем не запомнила. Пока они шли, Доменик то и дело наклонялся и целовал ее лицо, шею, плечи. А она в ответ улыбалась ему. Она знала, твердо знала, что то, что она сейчас делает – хорошо, и она не будет жалеть об этих минутах.
Потом были стеклянные стены, горячий и влажный воздух, насыщенный необычным, сладким и вместе с тем горьковатым, ароматом (“Это орхидеи, – услышала она голос Доменика. – Подожди, я сейчас... вот”, – и в руке у нее очутился никогда ею не виденный прекрасный цветок), маленькая комната с книжными шкафами по углам и диваном посередине. Встав прямо перед Домеником, Женевьева разделась и, подойдя к парню, положила руки ему на плечи.
– Вот я и пришла, – сказала она и сама расстегнула рубашку на груди у парня.
А потом были ласки – вначале осторожные, затем все более смелые, но одинаково нежные, и растущее наслаждение, которое наконец взорвалось в ней – не так, как было почти год назад с Даниэлем, товарищем по лицею (тогда это случилось с ней впервые) – а острее, глубже. И все время она видела лицо Доменика, его любящий и словно бы виноватый взгляд.
Потом они лежали, опустошенные, и никто не решался заговорить первым. Затем Доменик, приподнявшись на локте, бережно поцеловал ее и, собрав свою одежду, ушел в другую комнату. Когда они вышли из теплицы, на небе уже высыпали звезды, и воздух стал прохладен и свеж. Доменик набросил на плечи Женевьевы свою куртку. В молчании они подошли почти к самому замку и остановились.
– Думаю, дальше нам лучше идти порознь, – сказал Доменик и, помолчав, добавил: – Ты не думай, что я... Я все понимаю, что случилось и почему. Я очень, очень тебе благодарен – нет, не благодарен... не знаю, как сказать. Я всю жизнь буду помнить этот вечер. Ведь у нас это больше не повторится, правда?
Женевьева кивнула утвердительно, не зная, что сказать.
– Я это знал... с самого начала знал... – прошептал Доменик. – Ну и пусть! Пусть будет один лишь этот вечер. Это было так замечательно! И не подумай – никто никогда об этом не узнает.
– Я верю, – просто ответила Женевьева. – И я тоже тебе благодарна и тоже запомню тебя и этот вечер навсегда.
Вернувшись к себе, она долго не могла заснуть. Она ощущала одновременно опустошенность – и в то же время наполненность. Второй раз в жизни ей признавались в любви. Тогда, с Даниэлем, она тоже любила – или ей казалось, что она любит, но это чувство прошло быстро, как проходит нежная пора цветения абрикосов. Теперь она столкнулась с гораздо более сильным и зрелым чувством. И хотя она не смогла ответить на него взаимностью, но признательностью, пониманием ответила. Почему она не смогла полюбить Доменика? Чего ему не хватало? И каким будет человек, которого она полюбит всем сердцем? Она долго думала об этом, пока незаметно не заснула.
Следующий день выдался еще более тоскливым. С утра никого из обитателей замка не было видно – словно они прятались и избегали друг друга. Правда, когда после завтрака Женевьева решила пойти искупаться в бассейне, она увидела там Жоржетту. Почему-то Женевьеве не захотелось с ней встречаться, и она, сделав вид, что вовсе не собирается купаться, прошла мимо.
Ничего не оставалось делать, как идти заниматься, и она так и поступила. Когда она уже выходила из флигеля, ей встретилась Эмилия. Домоправительница сообщила, что Катрин плохо себя чувствует, так что сегодня за обедом вновь придется прислуживать Женевьеве. Придется так придется, она ничего не имеет против.
Забравшись на свой платан и открыв том Тейяра де Шардена, Женевьева поняла, что заниматься ей сегодня совсем не хочется, а хочется поболтать. Увы – не с кем, некому ее сегодня отвлекать. С этой мыслью она углубилась в текст, стараясь максимально сосредоточиться и чувствуя, что это ей плохо удается. Внезапно она услышала снизу ставший уже знакомым голос:
– Простите, я вам не очень мешаю?
Взглянув вниз, девушка увидела Камиллу. Женевьева чуть не подпрыгнула на своем “кресле”: именно с Камиллой ей и хотелось поговорить!
– Ничуть не помешаете! – заверила она гостью. – Я уже заканчиваю. Никакие занятия почему-то сегодня не идут в голову. Я сейчас спущусь.
Помня о своем первом неудачном спуске, Женевьева постаралась на этот раз слезть не спеша и ничего не уронить, что ей в общем удалось. Они побрели по дорожкам парка.
– И я ничего не могу сегодня делать, не нахожу себе места, – призналась Камилла. – Пыталась найти кого-нибудь, но все словно под землю провалились. Даже мастерская Филиппа заперта. Я все думаю о наших – ведь завтра у них намечено восхождение. У меня почему-то тревожно на душе и плохие предчувствия.
– А вы верите в предчувствия, в интуицию? – спросила Женевьева.
– Да, я склонна им доверять, – подтвердила Камилла. – Раньше я довольно скептически относилась ко всему таинственному, считала это выдумкой, красивой сказкой. Но затем в моей жизни произошла загадочная история, я прикоснулась к самой настоящей тайне. Теперь не верить в предчувствия просто невозможно.
Вот оно! Та тайна, о которой говорил Вернон! Теперь Женевьева может узнать о ней из первых рук.
– А что это за тайна? Вы не расскажете мне о ней? – умоляющим тоном попросила Женевьева.
– Почему же, расскажу. Я была в командировке в маленьком городке в департаменте Дром. В свободное время мы с Робертом – мы с мужем там и познакомились – пошли осматривать замок баронов де Шателлэ. Там я увидела портрет женщины, жившей в шестнадцатом веке и как две капли воды похожей на меня. Ее звали Мария-Луиза д’Аргонь, и она погибла от преследований, потому что полюбила гугенота – врага их рода. Но чудесное заключалось не в этом – тем более что позже барон и баронесса обнаружили у нас общих предков и установили, что я тоже принадлежу к роду де Шателлэ. Тайна заключалась в том, – Камилла остановилась и внимательно посмотрела на Женевьеву, – что позже я обнаружила одну удивительную вещь: картина менялась в зависимости от моего настроения. Я была огорчена – и портрет хмурился. Я радовалась – и на портрете играла улыбка. Однако никто, кроме меня, этого не замечал. Женщина на портрете и я – одно лицо, понимаете? То есть это я жила четыреста лет назад, я любила своего врага, родила от него ребенка и погибла. Как же после этого я могу не верить в Тайну? Поэтому мне так не нравится мое дурное предчувствие.
Некоторое время они шли молча. Женевьева вся была под впечатлением рассказа Камиллы. А та снова заговорила – но уже о делах сегодняшних, земных и понятных. У Роберта кончились заказы на изготовление двигателей его конструкции в Европе, зато появились предложения в Штатах. Он предлагает переехать туда, а ей не хочется. Она хотела, чтобы сын (она думает, что это будет сын) родился на французской земле. Да и мама так хотела, об этом говорила перед смертью... Но, с другой стороны, дела Роберта – это и ее дела. Как тут быть?
– А разлука, даже недолгая – это для вас очень тяжело? – спросила Женевьева.
– Мы думали об этом, – сказала Камилла. – Нет, нам к разлукам не привыкать. Все два года, что мы женаты, Роберт постоянно находится в разъездах – ведь заказы на двигатели были в основном из Германии, приходилось часто ездить туда. Но как раз сейчас нам не хочется разлучаться. И, однако, другого выхода, похоже, нет.
Они еще долго так беседовали – Женевьева была чрезвычайно польщена тем, что такая дама, как Камилла, которую, похоже, побаивался сам граф, советуется с ней, делится самыми сокровенными мыслями. Однако прозвучавший на руке будильник вернул ее к заботам сегодняшнего дня.
– Ой, я забыла – сегодня мне надо помогать Гастону прислуживать за столом, – спохватилась Женевьева. – На наш обед я, кажется, уже опоздала... Я пойду, ладно?
– Конечно, иди, – сказала Камилла. – Но не бойся опоздать: я не буду торопиться, а без меня, я думаю, не начнут. Так что ты успеешь перекусить.
Женевьева благодарно улыбнулась ей и поспешила в замок. Она действительно успела выпить чашку кофе и съесть бутерброд, когда Гастон объявил, что гости собрались и пора подавать. Камилла, когда Женевьева налила ей стакан сока, заговорщицки ей улыбнулась.
Однако больше никто из сидящих за столом не улыбался. Даже Вернон сегодня не делал попыток оживить разговор, и обед проходил в молчании. Внезапно Жоржетта нарушила безмолвие.
– Господин граф, – обратилась она к Шарлю де Руайе, – нельзя ли попросить вас об одном одолжении?
– Да, разумеется, – любезно откликнулся граф Шарль.
– Я хотела попросить, – отчетливо и громко произнесла Жоржетта, – чтобы мою комнату убирала другая горничная – у вас ведь их две, правда? Дело в том, – продолжила она в наступившей оглушительной тишине, не дав графу ответить и как-то смягчить впечатление от ее просьбы, – дело в том, что мне не совсем нравится, когда горничная без конца подсматривает и сообщает увиденное другим. Я и сама могу передать кому-то все, что считаю нужным.
И, уже не в силах сдерживаться, с исказившимся лицом обратясь прямо к Женевьеве, она закричала:
– Да, да, это о тебе, о тебе! Это ты написала ему эту записку, больше некому! Ты одна видела... ты знала... И я не хочу, чтобы ты появлялась в моей комнате, чтобы прикасалась... Видеть тебя не могу!
