Текст книги "Пейзаж с бурей и двумя влюбленными"
Автор книги: Доротея Уэбстер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
Глава пятая
На следующее утро Женевьева проснулась с чувством, что в ее жизни произошло что-то радостное, и в то же время есть задача, которую ей надо решить. Она быстро поняла, откуда идет ощущение радости – от свидания с Домеником. И это же свидание задало ей задачу. Что это – увлечение, которое скоро пройдет, или нечто серьезное? Она вспомнила его руки, губы, выражение лица, нежность; вспомнила, каким он был, когда неделю назад расправился с тремя негодяями. Да, он славный, милый, но... Желанный ли? Любимый?
Она лежала не шевелясь, глядя в потолок; потом повернулась, так что ей стало видно окно. В прорези между шторами виднелся кусок неба с розовеющими на рассвете облаками. В детстве и потом в лицее она любила так лежать рано утром и размышлять. Много она передумала в эти утренние часы! В лицее они вдвоем с подругой Жанной снимали квартиру у мадам Делонэ. Женевьева всегда просыпалась первой и, пока никто не встал, думала, думала... Именно в эти утренние часы она принимала многие важные для себя решения, меняла свое мнение о людях, прощалась со многими страхами и сомнениями. Сейчас, спросив себя о Доменике, она поняла, что не может сказать ни “да”, ни “нет”. “А ведь это уже плохо, – подумала она. – Если бы ты могла сказать “да”, оно бы уже звучало в тебе. Ну, да видно будет”. Взглянув еще раз в окно, она решила, что пора вставать.
Убрав комнаты Шарлотты и художника, Женевьева по привычке направилась в комнату Брэндшоу. Англичанин, уходя, уже давно не запирал от нее дверей, но теперь дверь почему-то была заперта. Не придав этому значения, Женевьева отперла дверь, вошла и... увидела Лоуренса Брэндшоу. Невозмутимый, несгибаемый кладоискатель спал, сидя за столом. Мигал экран компьютера, весь испещренный цифрами, стол был завален бумагами. Женевьева тронула Лоуренса за плечо. Тот сразу же поднял голову с таким видом, словно он не спал, а лишь притворился спящим, и сразу посмотрел на часы.
– Ого, я, кажется, немного опаздываю! – воскликнул он. – Большое спасибо, что разбудили. Эти расчеты заняли больше времени, чем я думал. Зато теперь у нас полная ясность, можно делать заказ. Да, меня ведь ждут к десяти! Кажется, я не успею выпить утренний чай!
Словно в ответ на его слова, в дверь постучали, и в щель просунулась голова Марселя.
– Машина подана, мистер Брэндшоу, – сообщил он.
– Да-да, иду, – кивнул англичанин и принялся собирать бумаги.
– Может быть, я успею разогреть вам чай? – предложила Женевьева.
– Нет, спасибо, не надо беспокоиться, – покачал головой Лоуренс. – Меня действительно ждут, а я терпеть не могу опаздывать.
Собрав все свои расчеты в папку, он бросил ее в заранее собранную сумку и, не переодеваясь, направился к выходу. Женевьева машинально вышла за ним в коридор. Ей почему-то было жалко Лоуренса Брэндшоу, хотя невозмутимое лицо англичанина каждым мускулом говорило о том, что обладатель лица в жалости не нуждается.
Проходя мимо комнаты Жоржетты, Лоуренс на секунду задержался и даже взялся за ручку, словно хотел открыть дверь, затем повернулся и своим ровным шагом спустился во двор и сел в машину. Женевьева выглянула из окна, чтобы пожелать кладоискателю счастливого пути, но не успела: дверца хлопнула, загудел мотор, и машина скрылась из виду. Почему-то в этот момент Женевьева вспомнила о террасе Ричарда Фуллера, с которой можно было наблюдать за всем, происходящим во дворе, самому оставаясь незамеченным.
За завтраком Доменик, получая из ее рук чашку кофе, шепнул:
– Сегодня там же?
Она молча кивнула. И вновь с сожалением отметила, что в момент, когда их руки соприкоснулись, ток не пробежал по жилам, ее не обдало горячей волной, как было тогда в лицее в первые моменты ее знакомства с Даниэлем: ее сердце оставалось теперь холодным. Она придет на свидание, ответит на его поцелуи, но... Она должна ему сказать, что ответить на его чувство не может. Но как это сказать? Она поняла, что ей жаль Доменика, такого большого и сильного.
После завтрака, убрав комнаты Жоржетты и Фуллера, Женевьева взяла учебники и направилась в парк. На этот раз она миновала свою любимую скамью и пошла дальше. Ей не хотелось, чтобы сегодня ей кто-то мешал. На душе было неспокойно, и девушка хотела заглушить эту тревогу упорными занятиями. В нижней части парка рос старый платан, такой огромный, что на скрещении его нижних сучьев можно было не только сесть, но и лечь. Его-то и выбрала Женевьева в качестве своего нового рабочего кабинета. Взобравшись на нижний сук, она устроилась там, прислонившись к стволу дерева, и погрузилась в чтение. Ветерок шевелил листву, и ее узорчатая тень скользила по странице, между тем как Женевьева с трудом пробиралась вглубь сложного текста. Две синицы перекликались неподалеку в кустах сирени.
Неожиданно Женевьеву вывел из сосредоточенности незнакомый ей женский голос.
– Простите, – услышала Женевьева, – вы мне не поможете?
Взглянув вниз, девушка увидела приехавшую вчера гостью графа. Женщина с портрета! Вчера, оттесненная другими, Женевьева так и не смогла ее хорошенько рассмотреть. От волнения она даже забыла, как ее зовут, однако женщина пришла ей на помощь:
– Мы только вчера приехали, – сказала она. – Меня зовут Камилла, Камилла Хаген. Я хотела пройти к мастерской месье Вернона, но сбилась с пути и все время попадаю не туда. Вы не сможете мне помочь? Простите, что отвлекла вас – я вижу, вы занимаетесь...
– О, я с удовольствием... я сама собиралась... вы нисколько мне не помешали... – забормотала Женевьева, поспешно складывая плед, книги, свои записи, ручки. Как обычно бывает при спешке, все получилось не совсем складно, так что вначале вниз посыпались листки с записями, затем почти на голову Камилле упал толстенный том “Общего курса социологии”, а затем из рук Женевьевы выскользнул и плед. Таким образом, к тому времени, когда девушка наконец спустилась с платана, она застала Камиллу ползающей под деревом и занятой сбором ее вещей.
– Что вы, вам же нельзя! – воскликнула Женевьева, – я сама, я сейчас...
И она кинулась собирать вещи, при этом они с Камиллой столкнулись лбами, от чего гостья охнула.
– Ой, я, кажется, вас задела, – проговорила Женевьева, готовая провалиться сквозь землю.
– Ничего страшного, даже синяка не будет, – махнула рукой Камилла, и по этому беспечному милому жесту видно было, что она действительно не придает всему происшедшему никакого значения. – Но я вижу, вы и правда занимались, и я вас отвлекла.
– Да нет же! – воскликнула Женевьева. – То есть я, конечно, занималась, но мне самой хотелось сходить к месье Вернону, так что вы подошли очень кстати, и мне совсем нетрудно. Это вон туда, идемте.
По посыпанной красным песком дорожке они двинулись в сторону мастерской. Женевьева осведомилась, видела ли гостья творения рук Шарлотты, и узнав, что нет, повела ее окружной дорогой, так чтобы можно было посмотреть “Лесную королеву” и несколько других скульптур. Вокруг “Лесной королевы” Камилла обошла несколько раз – видно было, что ей понравилось. Женевьева была рада за подругу.
– А вы, я вижу, изучаете социологию, – заметила Камилла, когда они двинулись дальше. – Собираетесь где-то учиться?
Женевьева рассказала о своих планах.
– Мне интересны люди, – призналась она. – Почему они поступают так, а не иначе, почему одни одиноки, а другие окружены множеством друзей, хотя ничего не делают для этого. Иногда мне кажется, что я их понимаю, но чаще – нет.
– Но это ближе скорее к психологии, чем к социологии, – заметила Камилла. – А если такой интерес соединяется с владением пером, то вы можете стать журналистом или даже писателем.
– Я еще не знаю, кем я стану и кем хочу стать, – призналась Женевьева. – Пока мне больше нравится социология за ее точность: все можно проверить, все доказать. А в психологии можно объяснить поведение человека, какой-то его поступок так, а можно совсем иначе.
Женевьева отметила, что у ее спутницы было одно свойство: с ней хотелось быть откровенной, рассказывать то, что не говоришь никому. Они были знакомы едва полчаса, а она уже рассказала загадочной женщине с портрета о себе так много, как никому в замке. Она знала, что у нее самой есть такое свойство: люди часто бывают с ней откровенны. И вот она, пожалуй, впервые встретила человека, в этом отношении похожего на нее и даже превосходившего. Девушка прямо физически ощущала исходившую от гостьи симпатию и доброжелательность. При этом Женевьева заметила, что ее спутница в основном слушает и не любит распространяться о себе.
Так за разговорами они незаметно дошли до мастерской Вернона. У художника как раз был перерыв. Стоя у плиты, он караулил закипающий кофе.
– О, какие гостьи! – воскликнул он, увидев входящих.
Камилла с любопытством огляделась.
– Как здесь много новых работ! – воскликнула она.
– Да, с тех пор, как вы были у меня в Париже, я не сидел без дела, – подтвердил Вернон.
Камилла внимательно осмотрела все картины, висевшие на стенах, а затем ее внимание, как это было и с Женевьевой, привлекла незаконченная картина, стоявшая на мольберте.
– Какая здесь буря! – воскликнула она. – Я прямо-таки чувствую ярость ветра. А эти двое под кипарисом, конечно, влюблены друг в друга. Но кто они? У них нет лиц!
– Да, это влюбленные, – подтвердил художник. – Я уже рассказывал милой Женевьеве об этом замысле. А теперь могу сообщить и ей, и вам: сейчас я уже знаю, кто будет изображен на картине, в чьих душах разразится эта буря. Собственно, она уже началась, я слышу первые раскаты грома. Скоро все мы станем свидетелями больших потрясений, которые ожидают наших знакомых.
– Почему же вы не дописываете? Почему у них все еще нет лиц? – допытывалась Камилла.
– Возможно, я сделаю это уже сегодня, – сказал Вернон. – Закончу картину – и запру мастерскую на ключ. Помочь нашим друзьям ничем нельзя, они сами все должны решить за себя, а знать о том, кто они, буду только я. Зачем это знать кому-то еще?
– Но потом, когда все закончится, мы сможем ее посмотреть? – спросила Женевьева.
– О да, конечно! – заверил ее художник. – Обещаю вам, что вы с Камиллой будете первыми зрителями.
Вернону пора было вновь приступать к работе. Женщины собрались уходить. Перед уходом Женевьева еще раз взглянула на склонившихся друг к другу влюбленных. То ли Вернон немного тронул кистью их фигуры, то ли еще почему, но они показались Женевьеве немного другими, не такими, как в первый раз, когда она их увидела. Она склонилась к полотну, и внезапно в ее голове сверкнула догадка. Она еще раз взглянула на полотно. Да, очень похоже! Она ничего не сказала ни художнику, ни Камилле, но подумала, что если ее догадка действительно верна, то буря предстоит, действительно, сильная.
Вечером, собираясь на свидание с Домеником, Женевьева неожиданно для себя самой решила одеть свое новое золотистое платье, которое она в первый раз отвергла как слишком открытое. Теперь же ей почему-то хотелось одеть его. Возможно, ей хотелось таким образом поднять настроение. Она так делала в лицее: обновка улучшала настроение и придавала ей сил. К тому же, рассуждала она, наступила жаркая погода, самое время ходить в открытых и коротких платьях.
Направляясь в рощу секвойи, где должен был ждать ее Доменик, Женевьева проходила мимо зарослей жимолости. Внезапно она расслышала смех и чей-то голос. В прогале между кустами она увидела Жоржетту и Фуллера. Девушка и американец стояли друг напротив друга на коленях. По всей видимости, они играли в какую-то игру – одну из описанных Жоржеттой.
Оба одновременно взмахивали сжатыми кулаками, а затем открывали ладони. Как видно, игра более успешно шла у Жоржетты: девушка сняла только блузку и оставалась в короткой белой юбке, между тем как ее партнер был в одних только плавках. Как раз в тот момент, когда Женевьева задержалась возле кустов, американец проиграл в очередной раз. Жоржетта дернула за шнурок, стягивавший плавки и, обняв партнера, повела рукой по его бедру вверх, а затем, захватив плавки, вниз.
Женевьева отпрянула от кустов и на цыпочках, стараясь, чтобы ее не услышали, поспешила прочь. Лицо у нее горело, руки вспотели. Идя к роще, она старалась успокоиться, однако это никак не удавалось. Увиденное подействовало на нее сильнее, чем она думала. И когда она увидела Доменика и ответила на его приветствие, и когда они что-то говорили, она чувствовала себя так, словно это не она сидит на скамье и говорит, а кто-то другой. И когда парень обнял ее и поцеловал, она внезапно ощутила такое желание, которого никогда не ощущала. Она ответила на его поцелуй со страстью, которой не подозревала в себе. Сердце ее билось учащенно. “Ты теряешь голову, – говорила она себе. – Не делай этого. Не делай...” Однако сопротивляться этому зову она была не в силах, и когда Доменик, чувствуя исходящий от нее ток, крепко обнял ее и положил руку ей на грудь, она не стала протестовать. Окружающее исчезло для них обоих, время остановилось. Ласки Доменика делались все более настойчивыми. Наконец он потянул за край платья, приглашая Женевьеву снять его.
– Нет... – прерывающимся голосом произнесла Женевьева, – не здесь... не надо...
– У меня в теплице есть комната, – прошептал Доменик (оба говорили шепотом, хотя их никто не слышал), – там... кровать...
Он поднялся и потянул девушку за собой. Она повиновалась. Доменик крепко обнял ее за талию, и они двинулись в сторону теплицы.
Они уже сворачивали на аллею, ведущую туда, когда впереди, на следующем перекрестке аллей, мелькнула другая пара, идущая так же, как они, в обнимку. Женевьева узнала их: это были Фуллер с Жоржеттой.
Как и в первый раз, вид этой парочки подействовал на Женевьеву, но теперь по-другому. Словно что-то щелкнуло у нее в голове, она будто внезапно протрезвела.
“Что я делаю, – мелькнула мысль. – Я поступаю в точности как эта... особа. Я же не люблю его! И что будет потом? Он решит, что... Я буду его только мучить”. Она мягко высвободилась из объятий Доменика и остановилась.
– Что случилось? – удивился парень, пытаясь вновь обнять ее.
– Нет, – покачала головой Женевьева, отводя его руку. – Ничего не случилось, просто... не нужно.
– Но почему? – еще больше изумился Доменик. – Ты же согласилась!
– Нет, не надо. И не надо объяснений. Просто... Ну, я поняла, что не нужно этого делать.
– Ну перестань, Женевьева! – уговаривал ее парень. – Ведь нам обоим было так хорошо. Я же чувствовал, что тебе это нравится. Я понимаю, ты боишься... Но все будет хорошо!
– Нет, Доменик, – уже твердо покачала головой Женевьева. – Я ничего не боюсь, но лучше, если этого не случится. Просто я на какое-то время потеряла голову, а теперь она снова на месте. Ты хороший, замечательный, я очень хорошо к тебе отношусь, но...
– А хочешь, я скажу тебе, что именно сейчас случилось, что так на тебя подействовало? – другим, изменившимся голосом внезапно спросил Доменик и, не ожидая ответа, продолжил: – Думаешь, я не заметил этого твоего любимчика, Фуллера? И ты его, конечно, заметила. Вот почему ты стала другой! Мне сообщили, что ты перед нашим первым свиданием вначале приняла его в своей комнате. Я не хотел верить, думал, враки, но теперь вижу – правда. Было такое, а, Женевьева?
Девушка на секунду заколебалась, а затем, твердо глядя в глаза Доменика, ответила:
– Да, Фуллер зашел ко мне в тот момент, когда я собиралась на свидание. Зашел в первый и последний раз. Он вовсе не мой любимчик, и на свидания с ним я не хожу. Я могла бы не говорить всего этого, потому что не считаю, что обязана перед тобой отчитываться. Но я не хочу, чтобы ты мог подумать, что я что-то боюсь сказать. Я не давала тебе повода следить за мной и ревновать меня.
– Ревновать?! – почти закричал Доменик. – И вовсе не думал я тебя ревновать! Больно надо! Ты постоянно липнешь к этим гостям графа, без ума от этих знаменитостей – куда уж мне до них. Ты даже не хочешь видеть, что они на тебя не обращают внимания, только забавляются тобой, словно ребенок – куклой.
– Что же ты, такой гордый, такой независимый, ждешь эту куклу, называешь всякими ласковыми именами? – вскипела Женевьева. – Посмотри сейчас на себя: ты на себя не похож, лопнешь сейчас от злости – и все из-за куклы? Однако хорошо, что ты это сказал – теперь я, по крайней мере, знаю, что ты обо мне думаешь на самом деле!
С этими словами она повернулась на каблуках и двинулась прочь. Однако, не сделав и двух шагов, остановилась и, повернувшись к Доменику, почти выкрикнула:
– И скажи своему доносчику, кто снабжает тебя информацией, что пусть следит лучше – а то я теперь ученая, скрываться буду, встречусь с кем-то, а ты и не узнаешь! Эх, ты!
Она вновь повернулась, чтобы идти, но Доменик подбежал к ней и схватил за руку.
– Ты... ты... – он искал и не находил слова, которым мог бы ударить, унизить ее. – Ты такая же дрянь, как эта водоплавающая шлюха! Готова путаться с первым, кто позовет!
Резким движением – она сама не ожидала от себя такой прыти – Женевьева залепила ему пощечину и пыталась ударить еще раз, но Доменик перехватил ее руку. Женевьева попыталась ударить его другой рукой, парень схватил и ее. Некоторое время они боролись, потом гнев Женевьевы немного схлынул, и желание немедленно отомстить за нанесенное оскорбление ослабело.
– Отпусти меня, – глухим голосом сказала она.
Доменик немедленно выпустил ее руки. Не сказав ему больше ни слова, девушка повернулась и пошла прочь. Она не помнила, как блуждала по дорожкам парка, как вышла к замку, добралась до своей комнаты и рухнула в постель. Она лежала без сил, без мыслей, заполненная каким-то глухим отчаянием.
Внезапно она услышала легкий стук и почти сразу – звук открываемой двери. Меньше всего она сейчас хотела бы кого-то видеть. Женевьева решила притвориться спящей. Тут она услышала голос Шарлотты:
– Ты спишь? Да?
Нет, Шарлотте она не могла отказать во внимании. Женевьева села на постели, делая вид, что только что проснулась.
– О, я тебя разбудила! – воскликнула скульптор. – Извини!
– Я немного задремала – устала, наверно, – с фальшивым оживлением принялась объяснять Женевьева. – Много занималась сегодня. Но я уже выспалась. Давай я зажгу свет.
– Нет, не надо. Давай посидим в темноте, – попросила Шарлотта. Женевьева охотно согласилась – ей вовсе не хотелось, чтобы подруга видела ее сейчас.
Шарлотта сказала “посидим”, однако сама не села, а пошла по комнате, задумчиво трогая руками попадавшиеся по дороге вещи. Женевьева уже некоторое время назад заметила у нее такую привычку: Шарлотте нравилось ощупывать, гладить предметы, ощущать материал, из которого они сделаны.
– Бедняга Лоуренс! – внезапно заговорила Шарлотта, не переставая ходить. – Не успел он уехать, как его возлюбленная перебежала к другому. Несчастный Брэндшоу! Мало того, что он сидел всю ночь, делая расчеты, которые должна была сделать Жоржетта, так она его даже не проводила! Разве не смешно?
– По-моему, совсем не смешно, – заметила Женевьева. – Я видела мистера Брэндшоу утром, когда он уезжал. Ты знаешь, мне стало его жалко.
– Жалко? – с живостью переспросила Шарлотта. Слова Женевьевы, как видно, поразили ее, потому что она прекратила свое кружение по комнате и остановилась. – Тебе стало жалко Лоуренса? Не правда ли, это удивительно, что такой человек – герой, супермен – может внушать жалость?
– Жалость может внушать любой человек, – пожала плечами Женевьева. – Каждый может заболеть, с ним может случиться несчастье...
– Ты знаешь – мне тоже стало его жалко, – призналась Шарлотта. Видно было, что она не слушает Женевьеву. – Он вдруг показался мне беспомощным и, как ни странно, плохо приспособленным к жизни. Мне кажется, он боится людей, не понимает их – и уходит от них в океан, пытается защититься найденным там богатством, каратэ, невозмутимостью. Он чем-то похож на ребенка, на большого ребенка. Он из тех людей, которые хорошо знают, что надо делать в чрезвычайной ситуации, и теряются в обыденной жизни. И еще – он в душе поэт, но стыдится этого и скрывает ото всех, даже от себя.
“Но от тебя он не смог этого скрыть”, – подумала Женевьева, поражаясь проницательности подруги. Кажется, она уже знала причину этой проницательности, этой чуткости к чужой душе. Если так – она готова была позавидовать Шарлотте.
Они еще поговорили о Лоуренсе, о других обитателях замка. Женевьева рассказала о своей сегодняшней встрече с Камиллой, о посещении мастерской Вернона – хотя умолчала о пейзаже с бурей.
– Я давно не была у Филиппа, – заметила Шарлотта. – Да и своя работа что-то не идет уже несколько дней. Не знаю, в чем дело. Все валится из рук. Ты знаешь, я с нетерпением жду этого похода в горы. Наверное, я слишком много работала в последнее время, и мне надо сменить обстановку. Вот вернется Лоуренс, и пойдем. Ему, мне кажется, тоже лучше будет отдохнуть от своей красавицы Жоржетты.
Когда Шарлотта ушла, Женевьева разделась, по-прежнему не зажигая света, и легла. Только тут, в постели, она почувствовала, что у нее болит кисть руки в том месте, где Доменик схватил ее со всей силой. Беседа с Шарлоттой успокоила ее, и она могла уже вспомнить о своем несчастном свидании – без отвращения и гнева на Доменика. Она должна была признать, что сама дала повод для такого его поведения. Не надо было одевать это открытое платье, не надо было терять голову. Могла ли она пойти до конца? Могла, и это, наверное, было бы приятно. Но потом... Как бы они встречались потом? Ведь она, уже собираясь сегодня на свидание, знала, что не любит его. И она хотела ему об этом сказать – мягко, осторожно, чтобы не обидеть – и предложить дружбу. И вот что получилось... Как теперь чувствует себя Доменик? Наверное, он переживает случившееся еще сильнее, чем она. Ведь у него нет в замке друзей, он почти ни с кем не разговаривает. И потом, он такой гордый, и он так унизил себя, пытаясь унизить ее. Женевьева почувствовала, что в ее душе поднимается волна жалости к Доменику, тревоги за него. Она готова была вскочить и отправиться к нему, чтобы утешить, сказать, что она не держит на него зла. Но как он встретит ее? Не поймет ли ее поступок превратно? Она не знала, что ей делать, и решила, что утром все встанет на свои места и тогда она будет знать, что делать.
На следующее утро за завтраком Доменика не было. Марсель, живший в соседней с ним комнате на втором этаже флигеля, рассказал, что Доменик всю ночь не спал, ходил по комнате и мешал спать ему, Марселю. Когда Женевьева услышала это, ею овладела тревога. Она решила, что после уборки обязательно отыщет Доменика и объяснится с ним.
Убрав комнаты Шарлотты и Вернона, Женевьева заколебалась. Комнату Лоуренса можно было не трогать, оставались Фуллер и Жоржетта, которые покидали свои апартаменты в разное время – Фуллер обычно раньше, студентка позже – и Женевьеве приходилось дважды отрываться от занятий, чтобы заняться уборкой вначале одной, а затем другой комнаты. Сегодня ей хотелось позаниматься подольше, а кроме того, поговорить с Домеником. Что если она тихонько уберет комнату Фуллера в его присутствии? Может быть, он не рассердится?
Решив поступить именно так, Женевьева направилась к комнате, занимаемой писателем. Она постучала, ей никто не ответил. Решив, что американец сегодня пораньше ушел на прогулку – такое случалось, когда ему не работалось – девушка толкнула дверь и вошла.
Ей хватило всего одной секунды, чтобы понять, что делать этого не следовало, и пулей выскочить в коридор. Однако картина, увиденная в комнате, все еще стояла у нее перед глазами. Вся красная от стыда, Женевьева выскочила во двор к машине, сдала белье, а получив новое, зачем-то вновь направилась в замок и даже дошла до лестницы, когда сообразила, что делает что-то не то, и повернула обратно. От всего этого она так растерялась, что едва не забыла поздороваться с графиней, спускавшейся в холл. Лишь мельком она удивилась появлению Элеоноры в столь ранний час – та любила поспать.
Видимо, в то утро ей не суждено было донести это белье до комнаты, потому что во дворе ее окликнули.
– Мадмуазель, – услышала она низкий голос, в котором ощущался легкий акцент, – вы мне не поможете?
Подняв глаза, Женевьева увидела Роберта Хагена, мужа Камиллы, топтавшегося в растерянности посреди двора. Вокруг американца валялись какие-то железки, а за ним, словно змея, волочилась веревка.
– Я решил унести все это за один раз, – объяснил Хаген, когда Женевьева подошла к нему, – и вот что из этого получилось. “Не пытайтесь объезжать двух жеребцов сразу”, как говорят у нас в Кентукки, а я попытался сесть не на двух, а как минимум на трех. Вы не поможете мне донести эту веревку вон до того платана? А за карабинами я потом вернусь.
Свернув белье потуже и засунув его под мышку, Женевьева подобрала распустившийся конец веревки и понесла ее за Хагеном, словно шлейф за невестой. Она заметила, что кроме большого мотка веревки Хаген нес в охапке несколько горных топориков и еще какие-то ленты. Свалив все это добро под платаном, он вместе с Женевьевой вернулся к рассыпавшимся карабинам.
– Может быть, вы слышали, что мы на днях собираемся в горы, – объяснил он по дороге. – Вот я и решил проверить свое снаряжение, а заодно потренироваться и обучить некоторым приемам мадмуазель Жерве – она скоро должна подойти.
Словно услышав его слова, во дворе появилась Шарлотта. Ее наряд удивил Женевьеву: несмотря на теплую погоду, девушка была в джинсах и плотной куртке.
– Ну вот, я готова, мистер инструктор, – доложила она Хагену. – И даже оделась, как вы велели. Что будем делать?
– Для начала поможете мне донести вот эти карабины к тому платану, – скомандовал Хаген. – А то я умудрился их рассыпать – плохая, скажу вам, примета! А потом будем покорять этот достопочтенный платан. Тогда вы убедитесь, что при подъеме ваш наряд вполне уместен.
– С детства обожала лазить по деревьям! – заявила Шарлотта. – Жаль, в последнее время я мало этим занималась и, боюсь, утратила навыки. Но, надеюсь, с вашей помощью я их быстро восстановлю. Ты посмотришь, как я тут совершаю восхождение? – обратилась она к Женевьеве.
– Я бы с удовольствием, – сказала она, – но надо же мне наконец донести это белье до комнаты. Я приду попозже.
Оставив Шарлотту с Хагеном, Женевьева поспешила в свою комнату. В ее душе все росла тревога за Доменика. Она решила вначале пойти разыскать его в парке и объясниться, а потом уже думать о своих занятиях.
Однако искать Доменика ей не пришлось. Положив белье в шкаф и выскочив в коридор, она нос к носу столкнулась с парнем, спускавшимся с лестницы. В руках у него был чемодан, через плечо была переброшена сумка.
Несколько секунд оба не могли произнести ни слова. При виде Доменика Женевьева вновь живо вспомнила нанесенную ей вчера обиду, и слова утешения, которые она уже готова была произнести, внезапно замерли у нее на губах. По лицу Доменика она видела, что желание просить прощения, чувство вины борется в нем с гордостью. Оба преодолели сковавшие их чувства и заговорили почти одновременно.
– Мне очень жаль, что так получилось, – сказала Женевьева. – Ты не должен думать, что это ты виноват. Я виновата больше тебя.
– Я хочу попросить у тебя прощения, – глухо проговорил Доменик. – Я сам не знаю, что на меня нашло. Наверно, я слишком сильно... Ну да ладно, теперь это неважно.
– Почему “теперь неважно”? – встревоженная его тоном, поспешила спросить Женевьева. Только теперь она обратила внимание на чемодан и сумку в руках парня. – Куда ты собрался?
– Думаю, мне лучше будет уехать, – сказал Доменик, в первый раз взглянув в глаза Женевьеве. – Я не знаю, как я теперь буду с тобой встречаться... разговаривать...
– Что ты придумал?! Да ты... Это я, я должна уехать, если на то пошло! – воскликнула Женевьева. – Если ты уедешь, подумай, в каком положении окажусь я! Да я до конца жизни буду себя обвинять в том, что выгнала тебя с этого места, отплатила злом за добро, которое ты мне делал. Не смей даже думать об этом! Немедленно отнеси свои сумки обратно, слышишь!
И, поскольку Доменик продолжал стоять, казалось, никак не реагируя на ее слова, Женевьева в отчаянии схватила его за руку и потащила вверх по лестнице.
– Куда ты меня тащишь?! – возмутился парень. – Я сам решу, что мне нужно делать! Нечего тут командовать!
– Я не командую, – почти заискивающе проговорила Женевьева, продолжая держать Доменика за рукав куртки, словно он мог вырваться и убежать, – я просто не могу допустить, чтобы ты привел в исполнение свою ужасную идею. Я тебя очень прошу – вернись!
Теперь, когда Женевьева перестала тащить его вверх, а Доменику незачем было сопротивляться, они остановились на ступеньках лестницы и стояли близко, как вчера.
Неожиданно Доменик взглянул в глаза Женевьеве и с надеждой в голосе проговорил:
– Так ты думаешь, что... что не все кончено? И мы можем... еще можем разговаривать... встречаться?
– Конечно! – с жаром подтвердила Женевьева. – Я хочу с тобой встречаться, мне интересно с тобой. Только...
– Да, я понимаю! – поспешил остановить ее Доменик. – Я понял, что...
Еще несколько секунд они стояли, глядя друг на друга, а потом оба одновременно улыбнулись.
– Ну, я пойду, наверно, отнесу вещи, – сказал Доменик, словно нечто само собой разумеющееся и, кивнув Женевьеве, направился к себе.
Обрадованная тем, что все так благополучно разрешилось, Женевьева вернулась в замок – протирать статуи муз, уже неделю остававшиеся без присмотра – и здесь на лестнице столкнулась с Ричардом Фуллером. Увидев американца, она вспомнила сцену, нечаянным свидетелем которой недавно оказалась. Тесно прижатые друг к другу обнаженные тела... Руки женщины, обвившиеся вокруг ягодиц мужчины... Краска стыда вновь залила ее лицо. Она боялась, что Фуллер заговорит о случившемся, будет оправдываться или, напротив, высмеивать ее; но он только взглянул ей в глаза – как показалось Женевьеве, виновато – и пожал плечами, проходя мимо.
За обедом все разговоры вертелись вокруг предстоящего путешествия в горы. Хаген сообщил, что проверил снаряжение, привел его в порядок и готов выйти хоть завтра. Кроме того, состоялась тренировка мадмуазели Шарлотты, которая его удивила – мадмуазель оказалось девушкой сметливой и бесстрашной.
– Подождите хвалить, Роберт, – заметила Шарлотта, – еще неизвестно, как я поведу себя в горах.
– А мне кажется, что вы будете там столь же спокойны, как и здесь, – заявил американец. – Теперь все зависит от мистера Брэндшоу. Как только он приедет и будет готов, мы выезжаем.
Решили ехать на двух машинах, которые можно будет оставить в альплагере. Там участники экспедиции проведут один-два дня, совершив пробное восхождение и пройдя акклиматизацию, а затем пойдут на намеченную Хагеном вершину и в тот же день вернутся в замок.
