Текст книги "Пейзаж с бурей и двумя влюбленными"
Автор книги: Доротея Уэбстер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Глава третья
В следующие дни Женевьева окончательно познакомилась со всеми обитателями замка, лучше узнала их привычки и взаимоотношения. Она знала, что утром она смело может убирать в комнатах месье Вернона, Шарлотты Жерве и мистера Брэндшоу. Художник вместе со своей ученицей с утра уходили на прогулку. Вернувшись с нее, Вернон удалялся в мастерскую, а Шарлотта работала у себя в комнате. Лоуренс Брэндшоу занимался китайской гимнастикой в удаленном уголке парка. Он не любил, чтобы кто-то присутствовал при этом. Исключение он делал почему-то для одной лишь Шарлотты. Скульптора, как она сама призналась Женевьеве, привлекала пластика его фигуры и отточенных движений. Но что заставляло этого невозмутимого человека позволять наблюдать за своим сосредоточением хрупкой Шарлотте, осталось Женевьеве непонятным. Самолюбование или что-то другое? Закончив упражнения, Лоуренс возвращался в комнату, чтобы засесть за старинные хроники и карты – или же за компьютер новейшей модели. Женевьева догадалась, что англичанин вычитывал в различных хрониках сведения о пропавших кораблях, сличал их, чтобы как можно точнее определить место поиска. Убираясь в комнате Лоуренса, она несколько раз разглядывала разложенную на полу карту и поняла, что кладоискателя интересуют Азорские острова, расположенные на полпути из Америки в Европу. Но своим открытием она ни с кем делиться не стала.
Прелестная Жоржетта все утро спала, а проснувшись и нырнув в бассейн, присоединялась к Лоуренсу. Как поняла Женевьева из обрывков разговоров, девушка разбиралась в океанических течениях, в поведении дна моря. В соответствии с этими сведениями участники готовившейся экспедиции строили свои планы.
Ричард Фуллер продолжал разыгрывать роль прожигателя жизни, интересующегося исключительно джином, девушками да еще блюдами, которые готовил Франсуа. Однако каждое утро Женевьева выгребала из его корзины кучи порванной и измятой бумаги; она также видела, как таяла стопка чистой бумаги на столе и как взамен ее появлялась новая. Американец работал в полную силу. С тем большим самозабвением отдавался он в свободные часы всему, что мог ему дать замок: плаванию, играм с Жоржеттой, катанию верхом (здесь компанию ему составляла Элеонора), музыке. Видимо, утренние визиты Женевьевы все же мешали ему, потому что на третье утро он попросил приходить попозже – как к Жоржетте. Фуллер явно чувствовал себя не в своей тарелке, когда просил об этом. Видно было, что ему нравится беседовать с Женевьевой, нравится ее общество. У них уже вошло в обычай, что днем он находил ее в парке и вел или к бассейну, или к замыкавшим долину скалам, с которых низвергался настоящий (а не искусственный, как в парке) водопад. Писатель быстро вычислил время, к которому Женевьева обычно уставала, и не отрывал ее в разгар занятий. Девушку вообще поражало, как быстро Ричард Фуллер разбирается в людях, в мотивах их поступков. Они подолгу беседовали. Чаще всего эти беседы переходили в яростные споры: Женевьеву раздражали некоторые высказывания американца, они казались ей циничными и мрачными, и она бросалась в спор, чтобы защитить все человечество или отдельных его представителей – например, Лоуренса Брэндшоу, графа Шарля или его дочь.
Элеонора де Руайе была, наверно, единственным человеком в замке, который вообще не замечал присутствия Женевьевы. Впрочем, графиня, кажется, не замечала и других людей – кроме тех, кто ее интересовал в данный момент.
Сейчас таким человеком, как легко можно было догадаться, был Лоуренс. Графиня постоянно дразнила его, издевалась над его игрой на загадочном японском кларнете, над его гимнастикой, его рассказами. Видно было, что она старается вывести англичанина из равновесия, открыть щель в броне невозмутимости, которая его окружала. Видимо, если бы это удалось, дальше в ход пошла бы другая тактика. Однако шел день за днем, а Лоуренс Брэндшоу оставался невозмутим и на все колкости графини либо отмалчивался, либо отвечал ей еще более ядовитыми, хотя безукоризненно вежливыми репликами.
– Вот увидите, – заявил Фуллер Женевьеве, – скоро она поймет, что сделала неверную ставку, и возьмется за кого-то другого. Графиню интересуют люди успеха. Ей нужны не деньги сами по себе, не богатство – хотя, как я догадываюсь, дела графа не слишком блестящи, иначе он бы не прилепился к затее Лоуренса – ее интересует именно успех. Элеонора принадлежит к породе женщин, которые ценят в мужчине не ум, не силу, не верность или надежность – нет, только славу, успех среди ему подобных. И надо же такому случиться – все трое гостей графа довольно известны, добились успеха, и все трое неженаты (хотя последнее обстоятельство для прекрасной Элеоноры, я полагаю, не так важно). Кто будет следующим, на кого падет выбор? Что-то заставляет меня полагать, что следующим буду я. Если так – это будет очень забавно. Уж я с ней наиграюсь!
Женевьеве (хотя графиня ей вовсе не нравилась) обвинения Фуллера казались несправедливыми.
– Что же плохого в том, что женщина ее внешности и положения стремится выйти замуж за интересного человека? – горячо возражала она американцу. – Я помню, как мы детьми приходили в замок; Элеонора тогда была почти нашей ровесницей, лишь немного старше. Она была так ласкова, внимательна! А как она чувствует музыку, как играет! Это незаурядный человек.
– О да, когда она готовится напасть на добычу, она великолепна, – издевательски поддакивал ей писатель. – Она прекрасна, как прекрасна приготовившаяся к прыжку пантера. Или львица. Кто из них вам больше по душе?
Хотя они часто спорили, иногда зло спорили, Женевьева всегда ждала прихода писателя. Одно только ее огорчало: поведение Доменика. Увидев Женевьеву, гуляющую и оживленно беседующую с Фуллером, Доменик стал сторониться ее. Он больше не подсаживался к ней на кухне с чашкой кофе, избегал встречаться с ней в парке. А ей хотелось поговорить с ним тоже. Все-таки Фуллер был много опытнее и старше ее, а в Доменике она чувствовала человека гораздо более близкого.
Поведение Доменика сделало Женевьеву совсем одинокой среди слуг. Жерар норовил отпустить по ее адресу какую-нибудь насмешку позлее, Катрин следовала его примеру, старый Гастон вообще держался особняком и был малоразговорчив. Доброжелательными и ровными оставались с девушкой лишь Франсуа и старая Эмилия.
Однако спустя неделю после ее приезда в замок произошел случай, который круто все изменил. Поздним вечером после прогулки по парку Женевьева возвращалась к себе во флигель, когда услышала за поворотом шум какой-то борьбы. Судя по звукам, там было несколько человек. Женевьева на секунду задержалась в нерешительности, но в этот момент она услышала возмущенный возглас:
– Да отстаньте же! Нет, говорю вам, я не хочу! Куда вы меня тащите?!
Это был голос Катрин. Не раздумывая больше, Женевьева поспешила туда. В свете далекого фонаря она увидела трех парней, которые тащили Катрин к выходу из парка. Вдали, в конце аллеи, виднелась машина. В одном из парней она узнала Жерара.
– Куда вы ее тащите?! – крикнула Женевьева. – Вы же видите – девушка не хочет идти с вами!
Троица остановилась, опешив от неожиданности. Парни, видимо, не рассчитывали быть обнаруженными. Однако, убедившись, что перед ними слабая девушка, такая же, как их жертва, они осмелели.
– Это что за чудо? – спросил один из них у Жерара. – Она не из гостей графа?
– Какая там гостья! Это такая же горничная! – почти закричал Жерар. – Только она у нас не простая – с дипломом! Представляете, парни: бакалавр со шваброй! А уж нос воротит, куда нам до нее. Ну что, детка, – похабно ухмыляясь, он шагнул к Женевьеве, – ты, я вижу, не прочь с нами поразвлечься. Для этого и пришла ночью так далеко в парк. Верно, парни? Прихватим девочку с собой?
– Девки с дипломом у меня еще не было, – согласился один и попытался схватить Женевьеву.
– Только попробуйте! – выкрикнула она, встав перед тремя подонками. – Попробуйте – и вы пожалеете!
Парни не ожидали такого отпора и слегка растерялись. В нерешительности был и Жерар. Возможно, у него мелькнула мысль, что у девушки здесь назначено свидание с кем-то из гостей графа – так или иначе, он теперь явно не спешил лезть вперед.
Неизвестно, сколько продлилась бы нерешительность негодяев – вряд ли долго. Скорее всего, поняв, что девушка может им противопоставить только силу своего характера, они бы вновь набросились на нее. Но тут, к счастью для обеих девушек, в аллее внезапно появился Доменик.
Видимо, он возвращался из теплицы, потому что в руках у него был садовый нож. Доменик мгновенно понял, что здесь происходит. Спокойно подойдя к топчущимся в нерешительности парням, он сказал Жерару:
– Ты же знаешь: граф не любит, когда в парке бывают посторонние. Тем более и час поздний. Так что проводи своих гостей, Жерар, и пожелай им спокойной ночи.
– Как бы она не стала для тебя слишком спокойной – ты, умник, – зло произнес один из парней, который все еще крепко держал Катрин.
В ответ Доменик, не говоря ни слова, круто развернулся и ударил говорившего рукояткой ножа в шею. Парень выпучил глаза, отпустил девушку и обеими руками схватился за горло. Второй “гость” бросился было на Доменика, но тот повернулся к нему, готовый отразить нападение – нож он теперь держал острием вперед.
– Думаете, я не видел таких шакалов, как вы?! – процедил он сквозь зубы. – Убирайтесь сами, не то я вам помогу!
Катрин, освободившись от объятий парня, бросилась к Женевьеве и ухватилась за нее. Девушка вся дрожала. Женевьева заметила, что ее блузка разорвана.
Парень, которого ударил Доменик, не мог стоять и сел на землю. Жерар топтался в нерешительности. Видно было, что теперь ему хочется поскорее смыться отсюда. Третий из нападавших понял, что соотношение сил изменилось. Драться один на один ему явно не хотелось.
– Ладно, мы еще с тобой посчитаемся! – заявил он. – Попробуй только покажись в Эксе – распишем всю физиономию. Пошли, Жан.
Вдвоем с Жераром они помогли подняться третьему и, выкрикивая угрозы и проклятья, отправились к своей машине, уселись в нее и скрылись. Тогда только Женевьева осознала, что, собственно, случилось и какой опасности она подверглась. И в то время, когда Катрин в слезах благодарила ее и восхищалась ее храбростью, девушка почувствовала, что ее бьет противная дрожь, а ноги подкашиваются. Это не укрылось от глаз Доменика.
– Ладно, хватит восторгов, – в своей обычной манере прервал он Катрин. – Пошли-ка домой. Держитесь обе за меня, каждая со своей стороны. Вот так.
Женевьева с благодарностью приняла предложенную помощь и оперлась на руку Доменика. Она оценила твердость и силу этой руки, как до этого оценила мужество и выдержку этого простого, казалось бы, парня.
– Я думаю, не стоит болтать об этом случае, – сказал Доменик, когда впереди показались освещенные стены замка. – Что было, то прошло – так ведь? – этот вопрос был обращен к Катрин. Девушка смущенно кивнула и принялась объяснять:
– Я их видела всего один раз, в Эксе... Жерар говорит: это, значит, мои друзья, хорошие парни. Я и не думала... Он говорит: поедем, покатаемся... Я не знала, что они тоже здесь. А потом тот, что со шрамом, говорит... ну, что им нужно... Ну, я сначала просто отказывалась, а они не отстают... Не знаю, если бы не Женевьева, не ты... Да я теперь Жерара видеть не хочу...
– Ну вот и отлично, – заключил Доменик и, повернувшись к Женевьеве, спросил: – Значит, договорились?
Она кивнула и только спросила:
– А как быть с Жераром?
– С ним я поговорю сам, – сказал Доменик. – Думаю, никаких проблем здесь не будет.
После этого вечера Катрин сильно изменилась. И уж во всяком случае изменилось ее отношение к Женевьеве. Убедившись, что она не собирается никому рассказывать об этом неприятном для нее (и весьма лестном для Женевьевы) эпизоде, девушка прониклась к ней благодарностью. Теперь она охотно беседовала с ней, рассказывала о своем детстве, о подругах и дружках – “они вовсе не такие, как этот Жерар, не думай чего”. Что касается Жерара, то он вскоре исчез из замка, тихо и незаметно. Как объяснил Доменик, он предложил парню уволиться самому, без огласки, что тот и сделал. На его место был принят другой шофер, Марсель – серьезный, даже скучноватый человек средних лет, который все время проводил в гараже. Доменик съездил в Экс-ле-Бен и выяснил, что парни соврали: они не были местными и приехали в город всего за несколько дней до происшествия, а после него так же внезапно исчезли: после их бегства ими уже интересовалась полиция.
– Как только наш Жерар успел откопать таких дружков! – покачал головой Доменик, рассказывая Женевьеве о своей поездке.
После того вечера завеса молчания, мешавшая им обоим, была разорвана. Доменик признался ей, что после того, как ее стали приглашать по вечерам в замок, а сама она охотно общалась с гостями графа, он стал считать ее заносчивой, презирающей простых, незнатных людей. Она ответила ему упреком в том, что именно через него всем в замке стало известно о ее ученой степени. Доменик возмутился: что за чепуха! Все, кто знает его хоть немного, понимают, что он не передает не то что сплетен или чужих тайн, но вообще не любит говорить лишнее. Наверняка новость стала известна через графа: он тщеславен, и ему, конечно, польстило, что девушка со степенью бакалавра предпочла пребывание в его замке более престижной работе.
Доменик показал ей парк, все его уголки, все самые красивые места. Он рассказал о том, чем занимается, о своих планах. О деревьях, травах, цветах, об их влиянии друг на друга он мог говорить часами. Но еще интереснее Женевьеве были его замечания о людях. С ним она соглашалась чаще, чем с Фуллером.
У Ричарда Фуллера и у молодого садовника был еще один соперник, с которым Женевьева готова была проводить все свободное время. Это была Шарлотта. Уже на третий день после приезда Женевьева попросила у Шарлотты разрешения побывать у нее в мастерской, расположенной рядом с мастерской мистера Вернона. Скульптор сразу согласилась. С тех пор девушка пропадала там часами, наблюдая, как Шарлотта специальными резцами обрабатывает глыбы песчаника или готовит формы для бронзового литья, как появляются из-под ее рук все новые и новые причудливые создания. Работа не мешала им разговаривать. Шарлотта рассказала Женевьеве о себе. Оказалось, что у них много общего. Как и Женевьева, Шарлотта родилась и выросла в небогатой семье – но не на юге, а на севере Франции, в Нормандии. Больше всего на свете она любила слушать сказки, которые во множестве знала ее бабушка, или сидеть в яблоневом саду деда. Она росла мечтательной, нелюдимой, хотя всегда тянулась к людям. В студенческие годы (она училась в Высшей школе искусств) она часто влюблялась в самых разных людей.
– Знаешь, – говорила она, не отрывая глаз от обрабатываемой поверхности камня, – я люблю это состояние влюбленности, когда тот, кого ты любишь, не знает, даже не догадывается об этом. А ты следишь за ним, ловишь его слова, узнаешь о нем все больше – и все, что узнаешь, тебе нравится, все кажется таким значительным, интересным. И ты мечтаешь, мечтаешь – о первом объяснении, первом поцелуе, о свиданиях... Воображаешь долгие разговоры и ведешь их с ним... в воображении.
– А потом? – спросила Женевьева.
– Потом... Потом ты начинаешь замечать одну неприятную черточку, затем другую, еще, еще... И приходит отрезвление. И ты видишь, что тот, кого ты считала особенным, единственным в мире – в сущности, неглубокий, ограниченный человек. Такой же, как все.
– Как это, должно быть, ужасно – разочаровываться, – вздохнула Женевьева. – Я сама пережила такое два... нет, три раза, и каждый раз мне казалось, что свет меркнет, что у меня ничего больше в жизни не будет, что я умираю.
– Нет, – покачала головой Шарлотта. – Это не так страшно. Ведь есть другие.
– Другие?
– Да. Надо только искать их. Собственно, я разочаровывалась в одном избраннике, потому что находила рядом другого, гораздо лучше его – и влюблялась в него.
– И ни один из них не знал о твоей любви?
– Лишь однажды я не выдержала и открыла себя, – призналась Шарлотта. – И горько пожалела об этом. Нет, они не знали.
– Ну, а настоящей любви, не только в воображении – разве у тебя не было? – спросила Женевьева и, как бывало с ней не раз, пожалела о своем вопросе – он показался ей бестактным. Однако Шарлотта не смутилась – скорее удивилась.
– Настоящей? – переспросила она. – Ты имеешь в виду взаимную любовь или физическую близость?
– А разве это для тебя не одно и то же? – в свою очередь удивилась Женевьева.
– Пожалуй, нет. Близость – это то, чего требует от нас природа. И я вовсе не осуждаю девушек, которые ищут близости, хотят почувствовать мужчину. Или хотят иметь от него ребенка – это тоже зов природы. А любовь... Любовь – это подарок небес, дар Божий. Он так редок... А уж взаимная любовь, истинная, глубокая – это вообще чудо. Вроде жемчужного дождя, про который мне рассказывала бабушка – в наших краях есть такая сказка.
– Но тогда... – растерялась Женевьева, которая думала совсем иначе, – тогда те девушки, которые ищут легких знакомств, гоняются за мужчинами, – ну, как наша... (она хотела сказать о Катрин, но осеклась – ведь Шарлотта не знала ее историю) – как некоторые... они, что же, выходит, правильно поступают?
– Это зависит от того, как они это делают, – пожала плечами Шарлотта. – Тут, как во всем: все диктует чувство меры и вкус. Вот это чудище, например, – она показала на скульптуру, над которой работала. – Видишь, у него три глаза, волосы на ушах, руки-крючья – но разве оно безобразно? Нет! А теперь представь, что я сделаю еще один глаз – вот здесь. Или еще одно ухо. Представляешь?
– Сейчас оно нелепое, смешное... но какое-то милое, – сказала Женевьева. – А тогда... Тогда будет страшным.
– Вот так и с близостью, – заключила Шарлотта. – То, что было немного смешным, забавным, может стать отвратительным и отталкивающим. Вот, возьми нашего Лоуренса. Как идеально в нем сочетаются внешность и характер. Я имею в виду его невозмутимость, отрешенность – и это при необычайной пластике тела. Все, казалось бы, хорошо, – но чувство меры нарушено. Его невозмутимость демонстративна, это маска, которая что-то скрывает. Что? Скорее всего, самодовольную пустоту.
Женевьева частенько слышала от своей подруги – теперь она считала Шарлотту именно подругой – тирады по адресу англичанина. И тем не менее Шарлотта продолжала им интересоваться и присутствовала на его утренних занятиях гимнастикой. Когда Женевьева поинтересовалась, почему Шарлотта проводит там так много времени, та призналась, что задумала изваять Лоуренса Брэндшоу.
– Разумеется, это будет не вполне реалистическое изображение, – объяснила она. – Даже совсем не реалистическое. Возможно, оно не очень будет походить на сэра Лоуренса, каким его видят окружающие. Я его вижу другим...
Каким – Шарлотта не сказала, но пригласила Женевьеву поприсутствовать на одном из занятий англичанина – он не будет возражать. На следующее утро девушки направились в дальний конец парка. Лоуренс уже был там. Когда девушки появились на поляне, он молча кивнул им и продолжил заниматься своим делом. Вначале шли упражнения с чашей, полной воды, с палкой – плавные, скользящие движения. Затем кладоискатель перешел к другой части утреннего цикла. Последовала серия молниеносных разящих ударов по невидимому противнику, акробатических прыжков. Завершила все одна из поз йоги.
– Какая гибкость! – в восхищении прошептала Шарлотта. – Какое слияние с природой! Но вот душа... Я не чувствую ее.
– Ну что, мадмуазель, скоро ли я увижу себя в облике одного из ваших чудищ? – весело спросил Лоуренс, подойдя к ним. Женевьева отметила, что сейчас он выглядел не таким недоступным и отрешенным, как обычно.
– Мне чего-то не хватает, – призналась Шарлотта. – Мне нужно что-то еще знать о вас.
– О, я весь открыт! – заявил англичанин. – А хотите, я приглашу вас к себе, покажу кое-что из своих находок, расскажу о том, что видел?
Девушки охотно согласились, и они вместе направились в комнату Лоуренса Брэндшоу. Женевьева уже не раз бывала здесь и успела немного привыкнуть к сказочным маскам на стенах, к макету галеона (теперь она уже знала его название – “Сан-Себастьян”); Шарлотта же была здесь впервые. Лоуренс устроил настоящую экскурсию, как в музее, рассказывая историю каждой маски. Затем он увлекся, достал из шкафа найденные на дне океана старинные ожерелья, монеты, рассказал об экспедициях за сокровищами. Женевьева чувствовала, что Лоуренс кое о чем умалчивает – было бы странным, если бы он поступил иначе – но все равно рассказ получился захватывающим. В нем были истории об акулах, преследующих пловцов, и о других акулах – пиратах Больших Антильских островов, о кубинских и гаитянских полицейских, алчных и жестоких – попасть к ним в лапы было все равно, что попасть в пасть к акуле.
Затем Лоуренс заговорил о другом – о красоте моря. О багровых закатах, предвещающих ураган, о грозных волнах, грозящих опрокинуть даже самое крепкое судно, и об удивительном подводном мире – мире безмолвия. Кораллы, среди которых прячутся не только прекрасные, словно усеянные драгоценными камнями иглобрюхи, фантастические рыбы-ангелы, но и грозные мурены.
– Ты еще расскажи про нашего ручного групера, как мы его кормили с рук, – раздался неожиданно голос у них за спиной. Обернувшись, девушки увидели Жоржетту. Видимо, она уже некоторое время находилась в комнате и тихо, не выдавая своего присутствия, слушала рассказ Лоуренса.
– Да, верно, в Индийском океане к нам привязался групер – это такая рыбина величиной с человека, с устрашающей пастью, – подтвердил ее слова Брэндшоу. – Вначале он просто плавал вокруг нас, когда мы работали на дне. А когда одному из наших аквалангистов вздумалось кинуть ему кусок мяса, он пристал к нам словно собачонка.
– А помнишь, мы искали в Красном море шебеку арабского шейха? – подхватила Жоржетта. – Мы плавали рядом с коралловым рифом. Какое фантастическое зрелище! Никакой земной парк не сравнится с ним. Рыбы и растения всех оттенков, всех форм – наше воображение не в силах придумать таких. Разве что “сесть на иглу”...
Жоржетта задумалась, вспоминая стоящее перед ее мысленным взором зрелище. Женевьева еще не видела ее такой. Она привыкла видеть Жоржетту всегда приземленной, прозаической; казалось, ее заботит лишь одно – как подольше поплавать в бассейне да поиграть в волейбол с Фуллером. К тому же Женевьеву несколько раздражало стремление девушки постоянно подчеркивать свое хорошее сложение, ходить полуобнаженной или в вызывающе коротких платьях. На ней и сейчас была коротенькая белая юбочка, подчеркивающая ее прекрасный загар, да такой же белый топ. Но теперь перед Женевьевой стояла мечтательная, воодушевленная девушка, лицо которой было озарено воспоминаниями о красоте, увиденной ею на дне моря. И Женевьева позавидовала Жоржетте. Ведь у нее было что-то свое, чего нет у других, что делает ее неповторимой – подводный мир, в котором она не только была, но и работала, путешествия. А что может вспомнить она, Женевьева? Детство? Годы учебы? А стремление Жоржетты иметь на себе минимум одежды... Может, это тоже связано с морем, с водной стихией? В вечернем платье плавать не станешь...
В этот момент Женевьева перехватила взгляд Лоуренса, обращенный на Жоржетту. И она вновь подумала, как можно ошибиться, доверившись первому впечатлению и лишь на его основании составляя мнение о человеке. Лоуренс уже несколько раз в этот день удивлял ее, доказывая, что вовсе не является таким бесчувственным, как кажется. Вот и сейчас в его взгляде сквозило подлинное чувство. Но это не было восхищение или любование, с каким смотрят на любимую девушку. Скорее, это был теплый поощряющий взгляд, с каким взрослый человек смотрит на увлеченного игрой ребенка. “Они не ровня, – мелькнуло в голове Женевьевы. – Может быть, он даже не любит... Но он к ней привязан... ”
Жоржетта и Лоуренс еще какое-то время рассказывали уже вдвоем о своих приключениях на морском дне. Затем девушка воскликнула:
– Нет, я так не могу! Когда я вспоминаю море, мне обязательно нужно поплавать! Пойдемте в бассейн! – и, уже обращаясь к Лоуренсу, она заметила:
– Я, собственно, и зашла, чтобы позвать тебя. Я и не знала, что ты проводишь такую экскурсию. Вы как-нибудь загляните ко мне – мне тоже есть что показать, хотя, конечно, и не такое замечательное, как у Лоуренса, – обратилась она уже к Шарлотте и Женевьеве.
Когда они спустились к бассейну, то увидели там лежащую на настиле пару. Это были Фуллер и Элеонора, которые о чем-то оживленно беседовали.
– О, какая компания! – воскликнул Фуллер, увидев подходящих. – Мисс Элеонора доказывает мне преимущества верховой езды и приглашает на поездку верхом, а я ей рассказываю о прелести горных прогулок. А вы о чем беседовали? – спросил писатель, с любопытством глядя на подошедших. Действительно, подумала Женевьева, их компания выглядит необычно, и Фуллер должен был это отметить.
– Мистер Брэндшоу показывал нам свою коллекцию и рассказывал о своих путешествиях, – объяснила она, вызвав еще большее любопытство американца.
Он принялся расспрашивать, однако Жоржетте, да и Женевьеве, не терпелось искупаться, и они отправились в бассейн. А когда вынырнули, разговор уже шел о другом – об обычаях разных народов, в частности, о любовных играх и обрядах. Направлял разговор, как заметила Женевьева, в основном Фуллер – видимо, его живо интересовал этот вопрос. Женевьева уже давно заметила, что американца интересует все относящееся к физической стороне любви. Вряд ли его можно было назвать сексуально озабоченным – скорее, решила девушка, это требовалось для новой книги, над которой он, по всей видимости, работал.
Лоуренс рассказал о некоторых весьма экзотических с точки зрения европейца обычаях индейцев бассейна Ориноко, а также креолов и мулатов с Малых Антильских островов.
– С нашей точки зрения их брак выглядит чистейшим развратом и царством похоти, – заключил англичанин. – Однако если взглянуть на наше сексуальное поведение (по крайней мере, предписанное, официальное) их глазами, то оно будет выглядеть совершенно диким и неестественным. Судить о том, что естественно, а что неестественно, вообще довольно сложно.
– Да, ведь и у нас есть обычаи, весьма похожие на забавы ваших туземцев, – заметил Фуллер. – Например, групповой секс.
– Да, – согласился Лоуренс, – и среди молодежи он достаточно распространен. Жоржетта могла бы кое-что об этом рассказать.
– О, если бы мадмуазель Ласурс могла бы поделиться с нами... – искательно проговорил американец.
– Почему бы и нет, если вам это интересно, – сказала Жоржетта, переворачиваясь на спину, чтобы ей было удобнее рассказывать – а может, чтобы слушатели могли еще раз оценить ее красоту, подчеркнутую изящным “бикини”. – Ничего особенного не было. Просто, когда я училась в Марселе, у нас сложилась такая дружная компания, и кому-то пришло в голову сблизиться еще больше. У родителей одного из наших товарищей была большая вилла, которая часто оставалась свободной. Там мы и собирались. Обычно съезжались к вечеру. Все старались красивее одеться и тщательно подбирали белье; парни обычно надевали плавки.
Начинали обычно с “сеанса братской любви”, как мы его называли: каждый парень должен был крепко поцеловать и обнять каждую девушку. Затем следовал “конкурс эрудитов”.
– Вероятно, вы должны были проявить свои обширные познания в области любви, вроде тех, о которых нам поведал Лоуренс, – насмешливо предположила Элеонора.
– Вовсе нет, – возразила Жоржетта. – Парни и девушки по очереди задавали друг другу самые разные вопросы, чаще всего требующие смекалки и больших знаний. Если соперники отвечали, то тот, кто задавал вопрос, считался проигравшим и должен был снять с себя что-то из одежды. Если же соперник отвечал неправильно, то раздеваться должен был он – то есть вся группа, все парни или все девушки. И так продолжалось до тех пор, пока на ком-то не оставался всего один предмет одежды. После этого, если они еще раз проигрывали, то попадали в рабство к выигравшим, и игра прекращалась. Победители выбирали себе пару из числа проигравших и в течение получаса могли делать с этой парой все что угодно – разумеется, так, чтобы это доставляло обоим удовольствие.
– Проигрывали, конечно же, всегда девушки? – предположил Фуллер.
– Увы, да, – призналась Жоржетта. – Хотя пару раз я придумала очень коварные вопросы, на которые никто из парней не нашел ответа, и тогда выбирали мы. Тогда я выбрала одного парня, который обычно насмехался над нами, и так его раздразнила за эти полчаса, что он на стенку лез – но так ничего и не получил. Правда, потом в следующих играх он на мне отыгрался...
– А что было в этих следующих играх? – спросила Элеонора.
– Разное... Ну, например, девушке, совершенно обнаженной, завязывали глаза, иногда еще связывали руки и оставляли ее одну в комнате. Парни входили туда по одному и в течение одной минуты ласкали ее. А она должна была угадать, кто это был. Если угадывала, могла выбрать любого парня и заняться с ним любовью. Если нет – входил следующий. Потом менялись, и то же самое проделывали с парнями. Морис – это наш заводила – придумывал и другие игры...
– Ну, чем не обычаи ваших краснокожих друзей! – воскликнул Фуллер, обращаясь к Лоуренсу. – Отличие только одно: там общая мораль считает такие действия нормальными, а здесь осуждает. И хотя большинство людей в душе не прочь были бы заняться чем-то подобным, они никогда в этом не признаются. Вот вы, мадмуазель, – внезапно обратился он к Женевьеве, – вы ведь, разумеется, с негодованием отвергнете предложение заняться подобными играми?
Американец угадал: девушка была захвачена врасплох, и первой ее мыслью было действительно заявить, что она и представить себе не может, как можно заниматься подобной мерзостью. Такой реакции требовало все ее воспитание, обычаи семьи, нравы, в которых она выросла. Однако это значило обидеть Жоржетту – выходило, что она охотно занималась мерзким делом; а этого Женевьеве совсем не хотелось. И, кроме того, почему она должна говорить то, что от нее ждут? А что думает об этом она сама?
Женевьева на несколько секунд задержалась с ответом, а затем, глядя прямо в глаза Фуллеру, серьезно сказала:
– Да, я раньше читала, слышала о таких вещах... И сейчас, когда мадмуазель Жоржетта...
– Просто Жоржетта, прошу тебя, – попросила ее девушка.
– ...Когда Жоржетта рассказывала, я чувствовала... пожалуй, мне даже хотелось принять участие в одной из этих игр, но при одном условии.
