Текст книги "Пейзаж с бурей и двумя влюбленными"
Автор книги: Доротея Уэбстер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Глава седьмая
Автомобиль покатил по главной аллее к замку; взволнованные услышанным сообщением, его обитатели поспешили за ним вслед, словно хвост за кометой. Наконец “бьюик” остановился, и из него вышли Роберт, Шарлотта (Женевьева мельком отметила, что подруга сильно загорела за эти три дня) и Лоуренс с забинтованными руками. Все столпились у задней дверцы, откуда с их помощью неуверенно вышел Фуллер. Впрочем, о том, что это именно он, можно было лишь догадаться – голова его была скрыта под толстым слоем бинтов, правая рука также была забинтована. Однако он двигался самостоятельно и, как видно, находился еще далеко от края могилы, поскольку тут же громко осведомился, найдется ли в этом заведении глоток хорошего виски и кусок мяса – по всему этому он стосковался, пока лазил по этим проклятущим горам. Произнося эту тираду, говорившую о том, что он не утратил не только сознания, но и чувства юмора, Фуллер зорко оглядывался по сторонам – он явно кого-то искал. И хотя вокруг машины собрались буквально все, жившие в замке, включая Гастона и Франсуа, одного человека здесь не было...
Граф пригласил приехавших в столовую и велел Франсуа подавать сразу и обед и ужин. Катрин с Женевьевой бросились накрывать на стол.
– Что же случилось? – с нетерпением спросил граф, когда все уселись. – Что это было: камнепад? Трещина?
– Нет, не то и не другое, – покачал головой Хаген. – Такое случается редко, очень редко. На моей памяти вообще нет ни одного такого случая, хотя слышать мне о них приходилось. Случилось то, что у Ричарда лопнул карабин.
– Причем сделал он это в самый неподходящий момент, – добавил Фуллер. – Огромное спасибо, именно это мне сейчас и нужно!
Последние слова адресовались Женевьеве, которая поставила перед писателем рюмку виски.
– Мы шли по крутому леднику, – рассказывал Хаген. – Я впереди, за мной Шарлотта, затем Ричард, и замыкал группу Лоуренс. Мы миновали ледник и подошли к еще более крутой стене. Здесь надо было идти по одному с помощью веревки. Я взобрался первый и закрепил ее. Затем пошла Шарлотта...
– Я должна признаться, что очень боялась, – вступила в разговор Шарлотта. – Стена была такая скользкая, такая крутая... И я все время чувствовала пустоту за спиной.
– Однако вы все сделали правильно, – заметил Хаген. – А затем пошел Ричард. Он немного спешил – а в горах не надо спешить. В общем, он поскользнулся и повис на страховочном тросе. Я думаю, ничего страшного не случилось бы и в этом случае, если бы Ричард подождал, пока мы сможем ему помочь. Ждать надо было совсем немного – ведь все мы были рядом. Однако он попытался сам дотянуться до основной веревки, дернулся... Видимо, в карабине был какой-то изъян, и когда нагрузка резко возросла, карабин не выдержал и лопнул. И Ричард полетел вниз...
У Женевьевы поползли по спине мурашки. Она представила себе ледяную стену, пропасть, царство камня и льда – и человека, стремительно катящегося вниз.
Она лишь однажды была высоко в горах – они в лицее всем классом ездили в отроги Юры – но запомнила то чувство собственной беспомощности, которое у нее вызывали горы. Видимо, Фуллеру тоже было не по себе, потому что он залпом выпил принесенное Женевьевой виски.
– Когда я это увидел, у меня словно сердце оторвалось, – продолжил свой рассказ Хаген. – Я однажды видел, как у человека лопнул карабин в более благоприятных обстоятельствах – и все равно он погиб. Была лишь слабая надежда на то, что Ричард сможет задержать падение с помощью ледоруба.
– Я и пытался это сделать, – охрипшим голосом сказал Фуллер.
– Да, ты попытался, – согласился Хаген, – и у тебя даже кое-что получилось. Падение превратилось в быстрое скольжение по леднику, но остановиться не удавалось. Но еще прежде чем я понял, что Ричард пытается затормозить, произошло нечто неожиданное. Я увидел, как вслед за первым человеком по леднику скользит и второй. Это был Лоуренс. Я... трудно сказать, что я испытал в этот момент. Я просто окаменел. Ведь я подумал в первую минуту, что он тоже сорвался!
– А я ни секунды так не думала, – вступила в разговор Шарлотта. – Зрение у меня хорошее, и я сразу увидела, что Лоуренс не сорвался, а сам бросился вдогонку за Ричардом.
– Это была единственная возможность его спасти, – пояснил Хаген. – Ледник обрывался в глубокую пропасть, и край обрыва виднелся примерно в трехстах метрах от нас. Я тоже быстро сообразил, что задумал Лоуренс. Он несся огромными прыжками, стараясь догнать Ричарда раньше, чем тот достигнет обрыва. Казалось, Лоуренс вот-вот настигнет Ричарда...
– И в этот момент у меня из рук вырвался ледоруб, – опустив голову, глухо проговорил Фуллер. – Видимо, он зацепился за камень, и я не мог его удержать.
– ...И Ричард заскользил быстрее, – продолжил Хаген. – “Ну все, теперь не догонит”, – пронеслось у меня в голове. До края ледника оставалось метров десять, не больше. Тогда Лоуренс сделал два огромных прыжка! Я решил, что он сошел с ума: ведь с нашей высоты казалось, что он прыгает в пропасть! Однако он рассчитал точно: он настиг Ричарда на самом краю обрыва. И тут он нашел единственно верный способ его задержать. Если бы он упал на него, пытаясь задержать падение с помощью своего ледоруба, он бы не успел этого сделать – пропасть была в двух шагах, и они оба сорвались бы в нее. Не годилась и веревка: даже если бы Ричард успел ее поймать, сам Лоуренс не успел бы закрепиться на склоне, и Ричард сорвал бы его вслед за собой. Нет, существовало лишь одно решение, и Лоуренс нашел его.
– Что же это за решение? – в нетерпении спросил граф.
– Он пригвоздил Ричарда ко льду своим ледорубом, – медленно произнес Хаген.
При этих словах все вздрогнули, а граф непроизвольно взглянул на забинтованную голову писателя.
– Нет, голова тут ни при чем, – заметив этот взгляд, со смехом произнес Фуллер. – Это результат моих встреч с камнями и моего желания как можно крепче прижаться ко льду. Это обыкновенные царапины, правда, некоторые довольно глубокие.
– Лоуренс метил Ричарду в руку и пронзил ее выше кисти, – сказал Хаген. – Он мог бы, конечно, попробовать пронзить край его куртки. Может быть, она бы и выдержала – ведь эта ткань довольно плотная. А может, и нет. К тому же она еще и скользкая, и Ричард мог попросту выскользнуть из нее. Лоуренс принял жестокое, но единственно верное решение. Ведь ему надо было не только остановить Ричарда, но и остановиться самому – а он несся к пропасти со скоростью спринтера на стометровке.
– Если только Лоуренс вообще рассчитывал останавливаться... – исподлобья взглянув на своего спасителя, заметил Фуллер. Брэндшоу слегка улыбнулся и промолчал. Женевьева отметила, что за все время путешественник пока не проронил ни слова.
– Думаю, Лоуренс все же не планировал прыжок в двухсотметровую пропасть, – заметил Хаген. – Так или иначе, но он с такой силой вонзил острие своего ледоруба в руку Ричарда, что смог и сам повиснуть на нем. Нам оставалось только добраться до них и вытащить оттуда. Хотя должен признаться, это тоже было нелегким делом – ведь Ричард от боли потерял сознание, да и Лоуренс едва мог двигаться.
– Я хочу заметить, Роберт, что ты ошибаешься, – ровным голосом заметил Фуллер.
– Ошибаюсь? В чем?
– Лоуренс НЕ ПОВИСАЛ на своем ледорубе. Когда он вонзил его мне в руку – признаюсь, это было очень больно! – я еще какое-то время находился в сознании. И я видел, как Лоуренс тут же разжал руки и отпустил ледоруб. Видимо, он боялся, что нас двоих ледоруб не удержит.
– Так на чем же он... то есть мистер Брэндшоу держался? – спросила Женевьева и сама не узнала своего голоса.
– Он вцепился в лед ногтями и, кажется, еще и зубами, – ответил Фуллер. – Я думаю, он сорвал ногти на обеих руках.
– Вот как! – в растерянности произнес Роберт. – А я думал... Я видел, что он повредил руки, но полагал, что это произошло при падении – задел за камни, за лед...
Наступило молчание. Все посмотрели на Лоуренса, ожидая, что он скажет, пояснит. Однако англичанин продолжал хранить молчание.
– Так что же было дальше? – спросил граф.
– Дальше... Ну, мы обвязали их веревками, оттащили от края пропасти... У меня была с собой аптечка, и я сделал Ричарду обезболивающий укол – ведь человек был в шоке. Мы перевязали его руку. Потом Лоуренс посоветовал дать ему немного бренди. Это действительно помогло: Ричард пришел в себя и даже смог идти. Если бы он не нашел в себе силы подняться, наша задача значительно усложнилась бы: вряд ли бы мы смогли нести раненого втроем на такой крутизне, тем более что и Лоуренс нуждался в помощи. Мы пустились в обратный путь. Я боялся, что до наступления темноты мы не успеем спуститься в долину и нам придется ночевать на высоте – а я не знал, как перенесет такую ночевку раненый Ричард. Мы спешили изо всех сил и уже в темноте достигли лагеря. Там врач осмотрел Ричарда и Лоуренса и посоветовал нам не мешкая ехать в больницу в Клюз. Так мы и сделали. В больнице Ричарду сделали кучу уколов, перевязали руку. Там его держали до сегодняшнего полудня – вот почему мы так поздно приехали. Мы знали, что вы беспокоитесь, но раньше никак не могли.
– Что мы делаем? – спохватился граф. – Мы совсем забыли о еде! Мы так уморим наших путешественников голодом. Наверно, все уже остыло...
– Ничего страшного, – успокоил его Роберт. – Мы так проголодались, что можем есть даже мороженое мясо, как северные народы.
Однако, вопреки опасениям графа, блюда не успели остыть, и участники восхождения отдали дань как обеду, так и ужину – Катрин и Женевьева только успевали подавать все новые и новые блюда. Женевьева заметила, что лишь один Лоуренс сидит над одной и той же тарелкой. Но еще раньше это заметила Шарлотта. Она мягко, но настойчиво отобрала у англичанина нож и вилку, сама разрезала мясо на мелкие кусочки и осторожно вложила вилку в его забинтованную руку.
– Хорошо, что так кончилось, – заметила Камилла. – Я все время представляю себя на месте Шарлотты. Первый раз пойти в горы и пережить такое... Наверно, у тебя больше не возникнет желания туда попасть?
– Вовсе нет, – возразила Шарлотта. – Мне очень, очень понравилось. А опасность... Она есть везде. Нет, я обязательно еще пойду в горы.
– Мадмуазель Шарлотта вела себя просто замечательно, – раздался голос, от которого все отвыкли – это впервые после возвращения заговорил Лоуренс. – Поразительное самообладание. Никаких истерик, обмороков, никаких жалоб. С вами можно идти в горы.
– Спасибо! – Шарлотта буквально расцвела от этой неожиданной похвалы. – А уж с вами... С вами бы я рискнула даже опуститься на дно моря – хотя я уже всем говорила, что боюсь воды.
– И как вам, Лоуренс, все же пришло в голову такое решение? – пожал плечами граф Шарль. – Пронзить руку... А если бы вы попали в кость, и Ричард потерял руку навсегда? Да, кстати, как ваша рана? – повернулся он к Фуллеру.
– Нет, кость не задета, – успокоил тот графа. – Острие пронзило мякоть и задело одно сухожилие, ему еще предстоит срастись – тогда я смогу двигать рукой совершенно свободно. К счастью, я пишу на машинке, и большая точность движений мне не нужна. Так что эта рана даже не помешает мне работать.
– Что касается вашего вопроса, Шарль, – вновь заговорил Лоуренс, – то позвольте вам заметить, что есть ситуации, когда помочь человеку, попавшему в беду, можно только проявив некоторую жестокость. Мне случалось отсечь кисть моему товарищу по экспедиции – гигантский моллюск захлопнул створки, когда товарищ неосторожно сунул между ними руку. Когда я его нашел, у него уже кончался кислород. Он уже ничего не соображал, был как пьяный. Разжать створки можно было только ломом, а за ним нужно было подниматься на поверхность. Я бы не успел. У меня был выбор: доставить целый и невредимый труп товарища или поднять его без руки, но живого. Я выбрал второе.
– А этот ваш товарищ... он потом участвовал в других экспедициях? – неожиданно спросила Элеонора.
– Нет, – бесстрастным голосом ответил Брэндшоу. – Мы отправили его в больницу в Санто-Доминго, через неделю он вышел оттуда, но к нам уже не вернулся. И больше я его никогда не видел. Однако позвольте мне вас покинуть – я бы, пожалуй, прилег.
– Да, конечно! – воскликнул граф. – Мы задерживаем наших восходителей своими расспросами. Женевьева, проводите, пожалуйста, мистера Брэндшоу.
– Нет-нет, мне не нужна помощь, – остановил Лоуренс направившуюся к нему Женевьеву. – Спокойной ночи.
– Я тоже, пожалуй, пойду, – сказал Фуллер, проводив его взглядом. И, поднявшись, он как можно небрежнее спросил:
– Что-то я не вижу мадмуазель Жоржетту. Она уже поужинала?
Наступила тягостная пауза. Граф поспешил ее прервать:
– Мадмуазель, я слышал, слегка нездорова. Да, она ведь просила принести ей обед в комнату! Катрин!
– Да, я совсем забыла, – угрюмым тоном призналась Катрин. – Сейчас отнесу.
Вслед за Фуллером поднялись и Камилла с Робертом, затем и Шарлотта. Уходя, она шепнула Женевьеве:
– Я загляну к тебе сегодня, поболтаем, ладно? Ты не занята?
Женевьева днем условилась о встрече с Домеником – ведь после того памятного вечера они еще не встречались наедине – но ради Шарлотты она, конечно, готова была отказаться от этого свидания. Она с готовностью кивнула.
Помыв посуду, Женевьева уже собиралась идти к себе, когда вспомнила, что в столовой осталась еще посуда, которую в спешке отставили на чайный столик.
Она вернулась в столовую. Из гостиной доносились звуки рояля. Проходя мимо двери, Женевьева заглянула туда. За роялем сидела Элеонора. Она была одна. И играла не изощренные мелодии, а ту мечтательную, романтическую музыку, которую, по ее словам, она так презирала...
Сгустились сумерки, но Женевьева не зажигала свет. Она ждала Шарлотту, а та все не шла. Наконец, когда Женевьева решила, что подруга слишком устала и сегодня уже не придет, раздался тихий стук в дверь.
– Ты не спишь? – услышала она голос Шарлотты. – Нет, не надо зажигать свет, в темноте так хорошо. Хотя знаешь что – мне хочется на воздух. Вроде я и так три дня была под открытым небом, но мне хочется видеть звезды, слышать шум листвы.
Они вышли в парк и некоторое время шли молча.
– Я была у Лоуренса, – призналась Шарлотта. – Делала ему перевязку. Боже, что у него с руками! И он не издал ни единого стона – ни там, в горах, ни сейчас. К тому же он ушел из-за стола голодным – есть ему трудно, а попросить кого-то ему помочь – нет, на это он никогда не пойдет, скорее умрет с голоду. Вот упрямство! Мне едва удалось уговорить его поесть в комнате. Франсуа дал мне то, что осталось от ужина, и я, можно сказать, покормила Лоуренса. Только ты никому, смотри, не рассказывай!
– Разумеется, – кивнула Женевьева и спросила: – Скажи, тебе не было страшно... там?
– Еще как было! – призналась Шарлотта. – Особенно когда Лоуренс пустился вдогонку за Ричардом. Я была уверена, что он решил остановить Ричарда, а самому ринуться в пропасть. У меня просто остановилось сердце, когда он достиг края обрыва. Зато потом, когда я увидела, что он жив...
Шарлотта остановилась и повернулась к Женевьеве, испытующе заглянула ей в глаза.
– Я уже столько тебе наговорила – и до нашей экспедиции, и сейчас... ты уже должна догадаться... а я не могу больше об этом молчать. Я люблю Лоуренса! Наверно, я полюбила его сразу же, как приехала в замок. Но тогда он принадлежал другой. Вот я и язвила над ним, придумывала ему недостатки. Но сейчас... сейчас я с трудом могу владеть собой. Наедине с ним я вообще теряю голову, едва могу удержаться, чтобы не сказать ему о своей любви. Мне надо уехать! Дальше так продолжаться не может!
– А почему надо скрывать? – тихо спросила ее Женевьева. – Почему бы тебе не сказать ему о своей любви?
– Мне? Самой? Нет! – решительно покачала головой Шарлотта. – Зачем ставить его в неловкое положение? Он ведь не любит меня, я же знаю. А он очень деликатный, чуткий, он будет мучиться оттого, что не может ответить на мое чувство. Лучший выход – уехать, а перед тем написать ему письмо, где во всем признаться. Ты передашь?
Теперь настала очередь Женевьевы столь же решительно ответить отказом.
– С чего ты взяла, что он тебя не любит? – спросила она. – За ужином он только раз открыл рот – для того, чтобы сказать о тебе, о твоей храбрости. Тебе он признался в том, что голоден, и позволил принести ужин. Никому больше он бы не признался в своей слабости. Да нет, это началось у него, как и у тебя, еще раньше, вы оба проглядели этот момент. Скажи, с какой стати он разрешил тебе присутствовать на его тренировках, согласился позировать для скульптуры?
– Не знаю... – пожала плечами Шарлотта. – У него могли быть какие-то свои соображения. И потом – ты уверена, что у него с Жоржеттой все кончено?
– О да, вполне! – заверила ее Женевьева. И, собравшись с духом, она рассказала подруге о сцене, которая разыгралась в столовой, о визите Камиллы с Эмилией. Не стала она рассказывать лишь о признании Элеоноры и о своих переживаниях – подруга и так могла о них догадаться.
– Бедняжка, что тебе пришлось выдержать – а меня не было, я не могла тебе помочь! – воскликнула Шарлотта и обняла Женевьеву.
Некоторое время они стояли молча. По щекам Женевьевы текли слезы, Шарлотта тоже плакала. Наконец слезы были вытерты, и они обе улыбнулись.
– Обещай, что ты в ближайшие дни никуда не уедешь, – попросила Женевьева. – Я хочу тебе кое-что показать. А может, это сделаю и не я. Открою тебе один секрет: в замке есть еще один человек, который догадался, что ты любишь Лоуренса. Мало этого: он знает, что и Лоуренс любит тебя.
– Кто же этот человек? – недоверчиво спросила Шарлотта. – Не Доменик ли?
– Не спрашивай, я сейчас все равно не скажу, – покачала головой Женевьева. – Но знай: не я одна уверена в любви Лоуренса. Я это не выдумала.
– О, если бы это оказалось правдой! – вырвалось у Шарлотты. – Какое это было бы счастье! Ты подаешь мне опасную надежду. А если ты ошибаешься? Нет, я не поверю...
– ...Пока об этом не скажет сам Лоуренс? – закончила за нее Женевьева. – Я уверена, я знаю: он скажет. Подожди немного.
И затем, взглянув на небо, на тучи, скрывшие звезды, она предложила:
– Слушай, пойдем в замок: погода портится, того и гляди дождь пойдет.
Они едва успели добежать до замка, когда с раскатом грома хлынул сильный ливень. Вернувшись в свою комнату, Женевьева не стала ложиться. Спать не хотелось. Она открыла окно и села на подоконник. Гроза бушевала все сильнее. Ураган раскачивал верхушки кипарисов, гнул высокие платаны. Где-то в парке раздался шум: как видно, упал сломанный ветром большой сук. Дождь лил все сильнее.
“Там, за окном, буря, а наши бури, похоже, уже отшумели, – думала Женевьева. – И у меня с Домеником, и у Жоржетты. Скоро и у Шарлотты все станет ясно. Буря стихнет... Кому-то она принесет счастье, кому-то – разочарование. А мне – ни то, ни другое. Мне достанется опыт жизни. Вещь, конечно, полезная, но я бы предпочла счастье”.
Утром ее разбудил прозвучавший на руке будильник. Некоторое время Женевьева не могла понять, зачем ей просыпаться так рано, потом вспомнила. Быстро одевшись, она поспешила к замку. Женевьева подошла вовремя: Филипп Вернон как раз выходил на утреннюю прогулку.
– Доброе утро! – приветствовала его Женевьева. – Могу я вас о чем-то спросить?
Если бы кто-то наблюдал со стороны за утренней прогулкой художника, этот наблюдатель увидел бы, как Вернон с Женевьевой, ежившейся от холода в своем легком платье (после грозы похолодало, парк дышал сыростью, на дорожках стояли лужи), бредут по аллее, как Женевьева что-то горячо рассказывает художнику, умоляюще глядя на него. Наблюдатель мог бы отметить, что Вернон вначале отрицательно качает головой, не соглашаясь выполнить просьбу, как девушка, глубоко вздохнув, высказывает еще один, главный довод. Затем художник достал из куртки маленький металлический предмет и передал его Женевьеве. Горячо поблагодарив, она побежала во флигель: нет, сегодня явно надо одеться потеплее!
В обычное время Женевьева поднялась бы на второй этаж замка для обычной уборки. Однако на этот раз она направилась не к комнате Вернона, как делала всегда, а к комнате Лоуренса Брэндшоу. Но тут ее внимание привлек плакатик (вроде того, что когда-то не слишком удачно вешала она сама), висевший на двери комнаты Фуллера: “Открыто для всех, для Женевьевы – в первую очередь”. Что это: розыгрыш? Издевка? Или действительно приглашение?
Чтобы показать, что она ничего не боится, Женевьева постучала в дверь. Тут же ей откликнулся бодрый голос писателя: “Входите, открыто!”
Она вошла. Писатель, орудуя здоровой левой рукой и пытаясь иногда призвать на помощь забинтованную правую, укладывал сумку. На столе, на кровати, в кресле лежали разложенные стопками одежда, книги, бумаги. Женевьева заметила, что со вчерашнего вечера облик Фуллера значительно изменился: бинты на лице исчезли, их сменили налепленные в нескольких местах кусочки пластыря.
– Да, милая Женевьева, – отвечая на невысказанный вопрос девушки, сказал американец, – я уезжаю. Сегодня здесь можно будет провести генеральную уборку, чтобы ничто больше не напоминало о моем недолгом присутствии.
Он сделал еще одну – видимо, не первую – попытку запихать в сумку костюм так, чтобы он не смялся. Женевьева пришла ему на помощь. Затем она помогла уложить в другую сумку папки – как видно, рукописи. Наконец все было уложено. Писатель сел на стол, вытащил из пачки сигарету, попробовал высечь огонь, однако зажигалка не слушалась его. Пришлось Женевьеве и здесь прийти ему на помощь.
– Что бы я без вас делал! – воскликнул Фуллер, затягиваясь. – Наверно, возился бы еще час. Я с этой своей пронзенной рукой стал совсем беспомощным. Только вы не подумайте, что я написал свое объявление, чтобы использовать вас таким вот образом: я искренне надеялся управиться самостоятельно и уйти гулять.
– И когда же вы собираетесь уезжать? – спросила Женевьева.
– Ну... видимо, после завтрака. Видите ли, это зависит от... Ну, вы, я думаю, догадываетесь, что я уезжаю не один, – Фуллер криво усмехнулся. – Мне вчера рассказали о сцене, которую вам устроили... Разумеется, рассказ был пристрастный... Но хочу вас заверить: она глубоко сожалеет о том, что сделала, знает о несправедливости своих обвинений и готова принести самые искренние извинения.
– Я не держу на нее зла, – сказала Женевьева. – Однако видеть ее мне, честно говоря, не хочется.
– Я понимаю, – заверил ее Фуллер. – И я знаю все, что вы мне можете сказать по поводу моего поведения и моего выбора. Но видите ли, милая Женевьева... да вы присядьте, поговорим напоследок – может, больше и не увидимся. Так вот, я знаю цену Жоржетте, как – смею надеяться – знаю цену и себе, и вам, и прочим обитателям замка. Я знаю, что Жоржетта строит относительно меня кое-какие планы, и мне надо поэтому быть настороже. Тем лучше – в жизни появляется элемент игры, настоящей, опасной игры, ставка в которой в данном случае – моя свобода и деньги. Это такая же игра, как мое соперничество с Лоуренсом. Конечно, с вашей точки зрения я циник, человек, для которого нет ничего святого. Но если вы так думаете – а я вижу, что вы думаете именно так – то вы ошибаетесь. У меня есть свои святыни, и я верю в Творца. И я знаю, чего стоят мои поступки, и готов держать за них ответ. Но только перед Ним, а не перед этими лицемерами, моими современниками. Вы посмотрите на меня: ведь со мной произошло, пожалуй, худшее, что может случиться с мужчиной. Вы видели, как Лоуренс унизил меня в этой странной “драке” в парке. И вот теперь он же становится моим спасителем, а я – его вечным должником. Я ведь точно знаю: он не даст мне ни малейшего повода хоть как-то отблагодарить его – я даже не пытаюсь это сделать. Другой бы на моем месте был в отчаянии, рвал на себе волосы – а я? Я ровен, весел, не держу на Лоуренса зла... Вы удивлены? Уверяю вас: большинство людей ненавидит тех, кто сделал им добро. А я – нет.
– Мистер Фуллер, я готова поверить, что вы – почти святой, – заметила Женевьева. – Но скажите – вам с таким отношением к людям не бывает тяжело?
– Да, милая Женевьева, – согласился писатель. – Бывают минуты ужасной тоски. Но... тогда и приходит на помощь какое-нибудь милое создание вроде нашей Жоржетты... или стакан бренди, на худой конец! Кстати, не хотите ли глоток?
– Нет, мистер... или, если угодно, Ричард – нет. У меня есть одно важное дело сегодня утром, и мне надо идти. Я даже отложу уборку вашей комнаты на потом. А если, как вы полагаете, мы больше не увидимся, я хочу заранее попрощаться и сказать, что очень вам благодарна.
– Благодарна – за что? – удивился писатель.
– За наши споры, беседы – они мне дали очень много. Общаться с вами – одно удовольствие. Жаль, что вы уезжаете.
– Если на то пошло, то это я должен вас благодарить, – заметил Фуллер. – Вы мне очень помогли при написании моей новой книги. Вы ведь догадались, что я вовсе не бездельничаю здесь, а пишу? Догадались, я знаю – но никому не сказали. Большое вам за это спасибо. Но еще важнее другое – ведь я вставил вас в свой новый роман. Правда, вряд ли вы узнаете себя в моей героине – тем более, что она не человек... не совсем человек. Но ваш образ меня вдохновлял, когда я лепил этот свой фантом. И наши с вами споры – они тоже перешли на страницы моего романа. Так что я – ваш должник.
– Вот и отлично! – воскликнула Женевьева. – Значит, мы квиты, и никому не обидно. Давайте попрощаемся сейчас – на всякий случай.
И, подойдя к писателю, она протянула ему руку. Несколько секунд Фуллер пристально глядел на нее, затем отрицательно покачал головой, здоровой рукой бережно обнял Женевьеву и поцеловал.
– Ну вот, теперь можно и расставаться, – сказал американец, возвращаясь к своей обычной иронической манере и беря из пачки новую сигарету. – Кстати – знаете что? У меня возникает сильное ощущение, что мы еще увидимся. Я собираюсь еще некоторое время остаться во Франции, и вообще я в основном живу в Европе; я не собираюсь специально искать с вами встречи, но мне кажется, судьба еще сведет нас.
– Посмотрим, – пожала плечами Женевьева. – Если она это сделает, я буду ей благодарна. Пока – прощайте.
Она вышла в коридор. На сердце было тяжело. Она только сейчас осознала, как она привязалась к Фуллеру, привыкла к его едким, но всегда точным замечаниям, оценкам. Неужели они больше не увидятся, или Фуллер прав, и судьба снова сведет их? Но захочет ли он – знаменитый писатель – тогда разговаривать с ней?
Однако долго раздумывать над этими вопросами ей было некогда – она и так опаздывала. Оставив все мысли об уборке – сегодня у нее было куда более важное дело – Женевьева постучала в комнату Брэндшоу. Услышав ответ Лоуренса, она вошла. Англичанин сидел за компьютером, вглядываясь в экран.
– Доброе утро! – приветствовал он Женевьеву. – Входите, вы мне не помешаете – я как раз собирался сделать перерыв.
– Как же вы пользуетесь клавиатурой с вашими руками? – удивилась Женевьева.
– А мизинцы на что? – Лоуренс показал торчавшие из бинтов мизинцы. – А на левой руке еще и безымянный. Мы ведь обычно не пользуемся этими пальцами и они у нас плохо развиты. Поэтому даже в той чрезвычайной ситуации я ими не воспользовался – и они остались невредимыми.
– Мистер Брэндшоу... – Женевьева замялась, не зная, как начать тот разговор, на который она решилась вчера. Тогда, перед сном, у нее в голове складывался такой замечательный монолог, а сейчас, как назло, все слова вылетели из головы. – Мистер Брэндшоу, я... я хотела спросить – вы все ведете эти расчеты? – неожиданно для себя самой выпалила она.
“Сейчас он мне выдаст по первое число – и будет прав”, – мелькнуло в голове Женевьевы. Однако Брэндшоу ничуть не удивился и не насторожился. Радушным жестом он пригласил Женевьеву к дисплею.
– Нет, первая часть расчетов, к счастью, выполнена, надо читать хроники. По моей просьбе их записали на дискеты, и теперь я читаю старинные рукописи на компьютере, – объяснил он. – Попробуйте – очень странное ощущение. Наверное, нечто подобное испытывает человек, который в полном рыцарском вооружении пытается сесть за руль автомобиля.
Женевьева наклонилась к экрану и попыталась прочитать мерцающие на нем строки.
– Ничего не понимаю! – призналась она.
– Ничего удивительного, – усмехнулся Лоуренс. – Ведь это испанский времен Сервантеса. Вы знаете испанский?
– Нет, я изучала английский... а в лицее еще дополнительно итальянский, – принялась объяснять Женевьева – и вдруг решилась.
– Мистер Брэндшоу, мне необходимо сказать вам одну важную вещь, но сначала показать кое-что к ней относящееся, – выпалила она, словно в воду кинулась. И, видя, что англичанин не понимает, чего от него ждут, девушка продолжила умоляюще: – Прошу вас, пойдемте сейчас со мной, мне нужно вам кое-что показать. Это очень, очень важно!
Заинтригованный англичанин пожал плечами и поднялся:
– Идемте, раз это так важно. А куда, можно узнать?
– Сейчас вы все поймете, сразу поймете, – торопила его Женевьева. – Только оденьтесь – снаружи похолодало.
– Это неважно – я не боюсь холода, – заметил Брэндшоу.
Они вышли в парк и направились в дальнюю его часть. Показалось небольшое строение.
– Так это мастерская Вернона! – воскликнул англичанин. – Вы что, привели меня на выставку?
– Если это можно назвать выставкой, то мы будем первыми зрителями, – загадочно ответила Женевьева. – Месье Вернон дал мне ключ. Входите же!
Войдя в мастерскую, Женевьева раздвинула шторы на окнах и подвела англичанина к стоявшей на мольберте картине.
– Посмотрите на нее внимательнее, мистер Брэндшоу, – попросила она. – Если после этого вы захотите меня о чем-то спросить – я к вашим услугам.
И она тихонько отошла в сторону. Кладоискатель пожал плечами – пока что он воспринимал это утреннее посещение мастерской как странное чудачество – и довольно равнодушно поглядел на картину. Несколько минут он разглядывал ее, как скучающий зритель на не слишком интересной выставке. Но вот что-то привлекло его внимание. Англичанин подошел ближе и буквально впился глазами в полотно. Все равнодушие слетело с него. Женевьеве даже показалось, что англичанину хочется заглянуть по другую сторону холста – нет ли там чего-то еще, какого-то дополнения, пояснения к нарисованному на полотне.
Наконец кладоискатель оторвался от холста, бросив на него последний взгляд, и поискал глазами Женевьеву. Он был заметно взволнован.
– Да, должен признать, что вы действительно сообщили мне нечто... весьма важное, – сказал он, пристально глядя на Женевьеву. – И, судя по вашему тону, у вас есть еще что мне сказать. Почему Вернон написал это? Что это значит?
