Текст книги "Огонь ласкает"

Автор книги: Дорис Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Глава 11

На следующее утро я весело постучалась в комнату Кена:

– Доброе утро. Я принесла кофе.

Из-за двери раздался неопределенный звук, который я восприняла как разрешение войти. Открыв дверь, я вдруг поняла, что, во-первых, меня встретило полное молчание, во-вторых, что я чуть не встала в открытый чемодан, и в-третьих, что Кен сидит на кровати в халате.

– Ну и что это тут происходит? – Я потрогала носком туфли чемодан.

– О… э… – запинаясь, выдавил он, – я подумал, что поеду домой с утра, если вы не сочтете меня грубым.

– Вы нормально себя чувствуете? – резко спросила я. – Ведь нет, я права?

– Обыкновенная простуда и легкая головная боль.

– Не удивлюсь, если еще и температура. – Я положила руку ему на лоб. Сухой и горячий. – Ложитесь обратно в кровать, вы заболели.

– Не буду я ложиться в кровать, – по-детски заупрямился он. – Я поеду домой.

– Вы не можете… – начала я.

– Нет, могу. – Голос обрел силу. – Чего я не могу, так это остаться здесь.

Он встал; я заметила, что он тут же оперся на угол тумбочки и не стал двигаться дальше.

– У вас голова кружится? – садистски осведомилась я.

Он с возмущением отверг это предположение и снова сел. Если бы я не знала его как человека, которого ничто не страшило, я бы сказала, что он напуган до смерти тем, что у него дрожат ноги.

– Ничего, смерть вам не грозит, – заметила я. – У вас просто грипп.

Его брови сошлись на переносице.

– Ты оставишь меня в покое? – сердито поинтересовался он.

– Нет, если вы такой упрямый!

– Кон! – раздался мамин голос; она, слегка запыхавшись, вошла в комнату. – Что тут происходит? Вас слышно по всему дому.

– Это все Кен, – бойко ответила я. – У него грипп.

Мама уже смотрела мимо меня на сидящего в халате Кена.

– Грипп? – повторила она, вглядываясь в пылающее покрасневшее лицо и слезящиеся глаза.

– Это просто смешно, миссис Гибсон… – начал Кен.

Мама не дала ему договорить: она распахнула полы его халата на груди и расстегнула пижамную куртку. Пижама была ярко-красная, но – я с удивлением моргала – не краснее груди, которую закрывала.

– Кен, у вас когда-нибудь была корь? – мягко спросила мама.

– Нет.

– Очень на нее похоже. Наверное, вы подхватили ее в детской больнице.

Комбинация маминого ласкового голоса, его испуганного лица и алой сыпи была для меня уже слишком. Я старалась отвести глаза от широкой пятнистой груди, но не могла. Я расхохоталась как сумасшедшая. Кен бросил на меня уничтожающий взгляд.

– Миссис Гибсон, я не могу валяться здесь. Я должен ехать домой.

– Дорогой мой, все, что вы должны, – это позволить позаботиться о вас. Для разнообразия. Ложитесь обратно и укройтесь одеялом. Я позвоню доктору.

Он секунду смотрел на нее, явно желая что-то возразить, а потом, смирившись, закинул ноги на кровать. На меня он и не взглянул.

– Ой, мамочка! – сдавленно хихикала я на лестнице. – Ты была великолепна!

– А ты просто невыносима! – выпалила она. – Кон, как ты могла? Как ты могла смеяться над ним?

К своему изумлению, я поняла, что она говорит абсолютно серьезно.

Вызванный врач сообщил, что подъедет чуть позже.

– Так что, как я полагаю, ты будешь дежурить у постели больного, – заметил Саймон и вопросительно посмотрел на меня. Мы с ним договаривались пойти посмотреть соревнования местных гончих.

– Разумеется нет! – ответила за меня мама. – Она явно не лучшее лекарство для больного!

Голос был спокойным, но я знала, что она все еще не простила мне моего утреннего веселья.

Наш пациент выглядел еще более агрессивно, когда я принесла ему поднос с завтраком. На этот раз я не смеялась. Он причесался и теперь был просто Мистер Достоинство.

– Крикните, если захотите добавки, – натянуто сказала я.

Он не крикнул; вскоре мы услышали, как он спускается по лестнице в ванную этажом ниже.

– Так не пойдет, – заметила мама. – Он совсем расхворается.

Она обвиняюще посмотрела на меня, и не без причины. Мансарда никак не место для больного: она тесная, там нет камина, к тому же не так уж легко носить подносы наверх по крутой лестнице.

– Хорошо, пусть переселится в мою комнату. Я пойду сменю белье и перенесу свои вещи, – пообещала я.

«Интересно, что бы об этом подумали на работе», – размышляла я, идя сообщить Кену о его переезде. Жалко только, что у нас не было инвалидного кресла – в фильмах пациентов все время возят в них по длинным белым коридорам, а я люблю все делать как следует.

Когда я вошла в комнату, картина уже изменилась. Иов больше не был на своей горе, он лежал на постели, одеяла сбились в комок, лицо он сердито спрятал в подушку. Чуть тронутый поднос с завтраком стоял на полу.

– Вы не хотите еще чаю? – спросила я самым сладким голосом, на который была способна.

– Нет, спасибо. – Он беспокойно перевернулся на спину. – Кажется, у меня что-то с желудком.

Он сказал это таким тоном, будто я во всем виновата, но я сдержалась.

– Вам действительно очень плохо, – сказала я, стараясь подражать маминым ласковым интонациям.

– Да, плохо.

Он снова повернулся на бок и спрятал лицо в подушку, как капризный ребенок.

– Не волнуйтесь так. Если будете так крутиться, вам станет только хуже.

– Ты не представляешь, как я себя чувствую. Мне уже не может быть хуже. – Он снова повернулся и посмотрел на меня. – Могу я наконец остаться один?

– Ну, дело все в том… – И я объяснила ему, что мы с ним меняемся комнатами.

Он пришел в ярость:

– Мне не нужна твоя комната. В ней нет необходимости. Мне и тут хорошо.

– Нет, нужна, – сказала я. – Мы все завтра выходим на работу, а мама не может носить подносы по этой лестнице, ей это вредно.

– А я и не прошу ее об этом, – прорычал он и сел, глядя на меня горящими глазами. – Полагаю, врач найдет для меня место в больнице.

– С вашей корью я бы на это не очень рассчитывала, – огрызнулась я, и вдруг мне стало его жалко. – Вот что я вам скажу – давайте я вас вымою, пока мы ждем врача.

Я имела в виду лицо и руки. Ничем не могу помочь, если он был настолько глуп, что подумал, будто я покушаюсь на еще какие-нибудь части тела. Он вцепился в одеяло и натянул его до самого подбородка.

– Даже и не заикайся об этом! – Я уже было хотела рассмеяться, как вдруг он ядовито добавил: – Я не допущу, чтобы за мной ухаживали, как за младенцем, тем более в этом доме! И не воображай, что я не поехал бы в Швейцарию, если бы мог!

«Ухаживали, как за младенцем», «Швейцария». Когда до меня дошел весь смысл этих слов, я онемела. Он все слышал и все эти три дня думал об этом, выжидая момент, чтобы отомстить мне. Габариты здесь не имели значения – можно быть размером со слона и все равно оставаться мелким и мстительным.

Я повернулась и выбежала из комнаты.

Мы с Саймоном пошли на собачьи соревнования одни. Линда объявила, что она и Терри Лейн собирались покататься на пони, а Мария знала, когда надо оставить людей вдвоем. Далеко не все рестораны рано открывались на следующий день после Рождества, но мы все-таки нашли один такой и пообедали там.

Рождественские праздники еще не закончились. Сегодня вечером мы шли на представление, насколько я понимала, с Терри, так как билет Кена освободился, но для меня Рождество завершалось сейчас.

Выходя из машины, я попала каблуком в трещину на тротуаре; Саймон удержал меня, и мы рассмеялись. Потом вдруг он притянул меня к себе, моя голова уткнулась в его плечо, и мы обнялись так крепко, словно не в силах были отпустить друг друга.

– Милая Кон… я же обещал этого не делать.

– Я знаю, Саймон, я понимаю…

– Мы же договорились дать друг другу время на размышления, помнишь, и я не собираюсь нарушать наш договор. Как бы мне этого ни хотелось.

Он выпустил меня из объятий, не поцеловав. У меня не было такой силы воли, как у Саймона, и про себя я плакала всю дорогу домой.

Мама сообщила, что Кен перебрался в мою комнату и что врач приходил и прописал кучу всяких лекарств. Она сообщила, что пациент чувствовал себя настолько хорошо, насколько это возможно при кори, а когда я спросила, хорошо ли он себя вел, мама сухо ответила, что пока он не рвал одеяла и не бросал лекарства на пол.

– Хотя мне кажется, что он очень хочет это сделать, бедняжка. Он ужасно смущен и стесняется. Думаю, тебе лучше не ходить к нему, Кон. Я хочу, чтобы он отдохнул.

– Не волнуйся, у меня нет желания идти к нему, – сердито ответила я. – Утром он вел себя так, что можно было подумать, будто у него бубонная чума.

– Болеть корью в пять лет и в тридцать лет – это совсем разные вещи, – заметила мама и ушла, прежде чем я успела хоть что-то сказать.

Однако было плохо, что я не могла увидеть Кена и спросить его указания насчет работы.

Прежде чем уйти в офис на следующее утро, я осторожно открыла дверь и заглянула к нему в комнату. Он, не шевелясь, лежал в постели, слышен был только звук дыхания, глубокого и ровного, – так дышат мирно спящие люди. Мне надо было спросить насчет работы, и я тихо подошла поближе. Он крепко спал, зарывшись левой щекой в подушку, словно повернулся поговорить с кем-то… Я поняла, что у меня не хватит духу разбудить его, но продолжала стоять рядом, разглядывая его лицо; с удивлением я заметила, что его волосы и брови на самом деле гораздо светлее, чем мне казалось. Во сне у него даже щеки словно округлились. «Все мужчины – маленькие дети, когда с ними что-нибудь случается», – заметила мама вчера вечером. Лицо на подушке выглядело на тридцать пять не больше, чем мое. Я поправила сползшее одеяло и на цыпочках вышла.

На работе я пошла прямо к мистеру Пратту и сказала ему, что мистер Фрейзер, к несчастью, заболел гриппом. Я объяснила, что он звонил мне вчера вечером, потому что сегодня я должна была возвращаться в отдел транспорта, а ему хотелось бы, чтобы я поработала его секретарем до тех пор, пока он не выйдет на работу. Мистер Фрейзер, добавила я, сам позвонит через пару дней. Всему этому поверили, и я, торжествуя, отправилась наверх. Кен оказался лишь одним из многих отсутствовавших, включая Брайана, чей друг из Гэлуэя позвонил и сказал, что у Брайана разболелось горло. Несколько человек заметили, что К.Ф. впервые на больничном, и спрашивали, не бросилась ли я взбивать ему подушки, но это было слишком похоже на истинное положение вещей, и я все отрицала, даже не пытаясь отшучиваться.

Когда я приехала домой и спросила про Кена, мама сказала, что он все еще почти не ест, но в остальном ему лучше, и он хочет меня видеть.

– Только, ради бога, не расстраивай его.

На этот раз на мой стук раздалось почти веселое: «Войдите», и, когда я открыла дверь, наш больной выглядел гораздо лучше – он уже сидел в постели, побритый и причесанный. Шторы были задернуты, камин зажжен.

– Как ваши дела? – отважилась спросить я.

– Все в порядке, – уверил он меня. – Я уже не бросаюсь на людей.

– Кен, я… – начала я, и одновременно со мной заговорил он:

– Я хотел…

Он вежливо умолк:

– Извини. После тебя.

Я помолчала, удивленная неожиданным извинением, потом улыбнулась, и он улыбнулся мне в ответ и протянул мне руку ладонью вверх:

– Ну что, ничья?

Я пожала его руку, он похлопал по покрывалу и гостеприимно предложил:

– Добро пожаловать на борт.

Он переживал, что маме приходится ухаживать за ним и еще что мы подхватим его заразу. Я успокоила его. Все мы уже переболели корью, а мама всегда чувствовала себя в своей стихии, когда надо было за кем-то присматривать. Когда я рассказала ему, как выкрутилась на работе, он похвалил меня.

– Мне жаль, что ты не смогла вернуться в отдел транспорта, но я постараюсь, чтобы это не затянулось надолго.

То, что было трудно сказать на работе, не представляло никакого труда на краю моей собственной кровати.

– Что касается меня, я могу остаться столько, сколько вам нужно. Я не хочу возвращаться к себе в отдел.

– Не хочешь? Но моя мать… – Он запнулся. – Ты очень нравишься моей матери. Она сказала мне – только не смущайся, Кон, – я всегда за то, чтобы люди работали там, где им больше нравится, если это возможно. Она сказала, что тебе будет лучше работать не со мной.

– Но этого не может быть, это неправда!

Пришла моя очередь остановиться. В тот день, в больнице, я намекнула, что мой возлюбленный несвободен, и миссис Фрейзер очень расстроилась. Неужели она подумала, что я имею в виду Кена?

– О нет! – простонала я. – Это просто ужасно. Она, наверное, сильно переживает.

– Это точно. Она дважды разговаривала со мной на эту тему, первый раз сразу после операции, я тогда особенно не обратил внимания, а второй – на следующий день после вечеринки, в воскресенье перед отъездом…

– Подождите-ка! – перебила я. – Это как раз накануне того, как вы, можно сказать, уволили меня!

– Я знаю. Мне совсем этого не хотелось, но она сказала, что я должен что-то предпринять, потому что ты все еще хочешь уйти, но не решаешься сама попросить об этом.

Вот так так. Все сходилось. Итак, мама сподвигла беднягу Кена на решительные действия. Я больше не могла терпеть и рассмеялась.

– Что тут смешного?

– Смешно то, – сквозь смех выдавила я, – что ваша бедная мама решила, будто я по уши влюблена в вас.

Я ждала, что он тоже рассмеется. Я ошиблась. Он просто смотрел на меня и молчал, несомненно не веря своим ушам.

– А я подумала, что вы выставляете меня, потому что думаете так же! – весело закончила я.

– Ты хочешь сказать, ты подумала, что я решил, будто я понравился тебе? Но почему, черт возьми, я должен был так думать?

– Ну, я вела себя немного легкомысленно на вечеринке, – признала я. – Но это, разумеется, была всего лишь…

– Моя доля огня, – закончил за меня он. – Естественно, я понимал это.

– Да, – не очень убедительно подтвердила я. – Ну, по крайней мере, что-то в этом роде. И мне жаль вашу маму, теперь я понимаю, в какое заблуждение ее ввела.

– Не стоит извиняться, теперь зато мне не надо искать новую секретаршу.

Следующим вечером мама сказала, что Кен наконец-то нормально поел и температура у него спадает. Если так пойдет и дальше, завтра ему разрешат ненадолго встать с кровати. На этот раз я вошла к нему в комнату абсолютно спокойно.

– Ну и как дела у медсестры, которая не может отличить грипп от кори?

– Так же, как у больного, который боится, что его вымоют!

– Я боялся не того, что меня вымоют, – поправил он, – а того, кто будет это делать. Собственно говоря, когда ты ушла, меня мыла Мария!

Я смотрела, потрясенная, в его круглые невинные глаза.

– И вы позволили Марии протереть себе грудь губкой?

– Она сделала это в один из моментов, когда я был без сознания, – скромно объяснил он. – А теперь я хочу тебе кое-что показать.

Он расстегнул пижамную куртку и продемонстрировал гладкую грудь, на которой сыпи уже почти не было видно.

– Ну и что ты об этом думаешь?

Я подумала, что такой груди позавидовал бы любой профессиональный боксер. Но мысли – это одно, а действия – другое. Я с легким пренебрежением заметила:

– А у вас почти нет волос на груди, да?

– Вообще-то предполагалось, что ты будешь высматривать не волосы, а пятна, – строго заметил он.

– Ну, вы не слишком хорохорьтесь. На работе есть медицинский справочник, я сегодня нашла там корь. К вашему сведению, смерть может наступить в течение первых двух недель лихорадки, но чаще наступает на третью или четвертую от бронхопневмонии.

Он как раз говорил, чтобы я не рассчитывала на это, когда в комнату заглянула Линда и таинственно спросила, не могу ли я «подойти на минутку». Она явно колебалась.

– Я не знаю, стоит ли нам что-то говорить, но он просил меня принести ему книгу из машины…

– Да неужели? – пробормотала я. Ему пока нельзя было читать.

– Да нет, не в этом дело, – нетерпеливо ответила Линда. – Дело вот в этом.

Она разжала кулак. На ее ладони лежало кольцо с бриллиантом. Безобидная вещица, но у меня от нее дыхание перехватило. Я уже видела это кольцо раньше, на руке Фионы.

– Где ты это взяла? – резко спросила я.

– Оно выкатилось из бардачка. Мне показалось, оно дорогое, а ты же знаешь, что говорит папа насчет вещей, оставленных в машине.

– Ладно, – сказала я, – я отдам это ему.

Я могла молиться, чтобы Фиона оставила кольцо по ошибке, но это было бы бесполезно. Вспоминая вторник, когда я видела, как она выходит из машины, я слишком хорошо представляла себе, что произошло. К тому же это церемонное рукопожатие и тот странный взгляд, который бросил на меня К.Ф., проходя мимо моего стола…

– Ну и в чем там было дело? – осведомился он, когда я закрыла за собой дверь комнаты.

Я пересекла комнату и села на этот раз не на кровать, а на стул рядом с ней. Сейчас явно было не время вмешиваться. Он был заинтригован, и казалось жестоким заводить разговор о Фионе, когда он был к этому совсем не готов. Но кто может спорить с капризами судьбы?

– Лин сегодня нашла в вашей машине вот это. Она подумала, что не стоит оставлять это там. – Я аккуратно положила кольцо на кровать.

– О господи, – сказал он, – я и забыл, что оно там. Лучше не говори ничего боссу. Мы оплатили его за счет фирмы.

– Кен… – вопросительно начала я.

– Да, это кольцо Фионы. По крайней мере было.

Он потянулся и положил кольцо на тумбочку. Я с жалостью наблюдала за ним. В его жесте было что-то обреченное. Карие глаза взглянули в мое лицо. Они были такими же милыми, как и его улыбка. «Милая улыбка». «Милые глаза». «Милые усталые глаза» – теперь они действительно были усталыми. Может быть, это была корь; может, разбитое сердце.

– Не надо так волноваться, Констанс! Такое случается сплошь и рядом.

– Это неправильно. – Голос мой дрожал от злости и горя. – Вы этого не заслуживаете. И корь тоже. Так нечестно, Кен. Я ненавижу, когда жизнь так поступает с хорошими людьми.

Тут я остановилась с чувством запоздалого изумления. Что он подумает обо мне? Он, однако, был спокоен.

– Ты, наверное, подслушивала.

Я удивленно посмотрела на него.

– Так ты сидишь очень далеко. Может, ты вернешься? – Он похлопал по кровати. – Так лучше. Теперь я могу получить свою долю.

Прошлым вечером эта фраза прозвучала как шутка, но сейчас глаза были серьезны, большая ласковая рука поглаживала кончики моих волос.

– Ты так часто зажигаешь свой огонь для других; почему бы мне не воспользоваться шансом, пока он горит для меня.

Какое-то время я не могла сказать ни слова – это был человек, которого я никогда раньше не видела, тихий и задумчивый, чем-то похожий на легенду о «Тир-на-Ног».

– Почему вы решили, что я подслушивала?

– Потому что ты слово в слово повторила мои мысли. Тем вечером в пабе я несколько часов сидел и твердил себе, что это нечестно. В тот день мы с ней расстались.

Мои мысли поспешно вернулись к тому вечеру, потом перескочили на следующий день, когда я заявила, что без него можно обойтись… и это в то время, когда меньше суток назад он сам узнал об этом.

– Я не знала.

– Конечно нет. Откуда? Честно говоря, мои родители тоже еще не знают. Я ни за какие деньги не хотел бы испортить им Рождество. Фиона была очень добра, она до последнего играла свою роль.

Его лицо исказилось.

– Может, вам не стоит сейчас снова вспоминать все это… – тихо произнесла я.

– Нет. Пожалуй, я даже хочу вспоминать. Мне легче, когда я рассказываю… главное начать, – по-детски признался он.

«А мы с ним похожи», – с изумлением подумала я и сказала ему об этом. А потом я как-то оказалась свернувшейся клубочком на одеяле, и левая рука Кена обнимала меня. Никакого намека на страсть, никакого удивления, просто у меня появилось чувство, что я должна быть тут. Скорее в роли младшей сестры, а не Фионы, но если это могло помочь, какая разница?

– В глубине души я, наверное, никогда толком не верил, что Фиона выйдет за меня замуж, но я уже давно был от нее без ума и поэтому не задавал никаких вопросов. Даже несмотря на то, что знал, что мы не подходим друг другу. Мы две противоположности, и у нас все равно бы ничего не вышло. Тем более когда здесь снова появился Боб Невилл.

Боб Невилл, мужчина, с которым Фиона танцевала на вечеринке. Я быстро вспоминала.

– Так что все было вполне честно, и я уже достаточно стар и мудр, чтобы предвидеть это, но в прошлый вторник я был полностью разбит.

Меня переполняло желание помочь ему.

– Кен, если бы ваша сестра Джанет сейчас была здесь, что бы она сказала?

– Джанет? – Казалось, он изумлен. – Понятия не имею. А что?

– Я подумала, что могу попробовать ненадолго стать ею, – ответила я.

– Что ж, посмотрим, – задумчиво произнес он, – я не видел Джанет шестнадцать лет. Она уехала в Штаты, когда ей было двадцать, и с тех пор только один раз приезжала домой, но я тогда был за границей. Но когда я видел ее последний раз – когда мы поехали в Шэннон провожать ее, – она сказала: «Кто-нибудь может заставить этого ребенка мыть за ушами?»

– Этого ребенка? – повторила я.

– Да, она всегда относилась ко мне с легким чувством превосходства, потому что она на шесть лет старше меня. – Он вдруг ухмыльнулся. – Ну, давай. Я сказал тебе, как вероятнее всего отреагировала бы Джанет, и что дальше?

Я нерешительно посмотрела на него.

– Это сэкономит время Марии, – вкрадчиво заметил он.

В пятницу Кен уже ходил по дому в халате, а в субботу, несмотря на все протесты, полностью оделся и объявил, что ему надо ехать домой. Миссис Винсент, их экономка, обычно приходившая дважды в неделю, согласилась приходить каждый день и готовить, пока он выздоравливает.

– Она будет оставаться на ночь? – спросила мама.

– Ну, пожалуй, для этого она мне не нужна, – серьезно ответил он.

В конце концов, вытянув из него обещание, что в ближайшее время он не будет напрягаться, маме оставалось только сдаться, и после обеда папа отвез его домой, а я ехала следом на папиной машине.

Дом Фрейзеров в Боллсбридже, построенный в восемнадцатом веке, недавно обновили. Его фасад был светло-голубым, оконные рамы – кремовыми, а парадная дверь – темно-синей. Ее открыла приятная пожилая женщина, которая, казалось, так и стремилась принять с рук на руки нашего пациента.

– Ну что, увидимся, – сказала я Кену, которого уже предупредили, чтобы он не стоял на холоде.

– Через пару дней, – оптимистично заявил он и сжал мою руку. – Я знаю, что был не самым лучшим в мире пациентом, но я очень ценю все, что вы сделали.

– Идите же в дом, мистер Фрейзер, будьте хорошим человеком, – попросила экономка.

– Ну и худшим в мире пациентом вы не были, – ответила я.

Перебираясь в свою комнату, я подумала, как в пятницу он хвалил вид из ее окон, и вдруг поняла, что теперь ему придется расставаться не только с Фионой, но и с мечтой о доме в Ардбауне. Я почувствовала, что вот-вот расплачусь.