Текст книги "Огонь ласкает"

Автор книги: Дорис Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Он был крупным, темноволосым и кого-то напоминал мне. Он был не так уж молод, на лбу у него начали появляться залысины.

– А кто у вас там? Сестра? – спросил он.

Я рассказала ему про маму. Как обычно, от разговора стало легче, он улыбнулся. Я вдруг с изумлением поняла, что его щеки и слегка прищуренные глаза были копией Кена. И, как ни странно, я легко могла представить себе Кена, ведущего себя точно так же, сидящего словно скала, широкоплечего, флегматичного, – пока вы не посчитаете окурки в пепельнице и не заметите, что газета перевернута вверх тормашками.

Я надеялась, что Кену не придется, как этому мужчине, девять лет ждать этого радостного события. Он заслуживает хорошей жены и детей – и как он будет ими гордиться! Может, он и не будет самым головокружительным возлюбленным, но отец из него выйдет прекрасный.

Открылась дверь, к нам заглянула улыбающаяся медсестра:

– Мистер Макдональд!

Мой сосед вскочил так поспешно, что опрокинул столик, на котором лежали журналы и стояла пепельница. Мы с сестрой заговорили одновременно. Я сказала: «Идите, я все соберу», а она: «Поздравляю. У вас чудесный сын».

«Чудесный сын». «У Кена тоже должен быть сын», – решила я, собирая окурки, для начала – «здоровенький, весом в восемь или девять фунтов, названный в честь отца». И тут меня словно током ударило. Вот опять я думаю непонятно о чем. Ну кто, кроме меня, может так увлечься чужими младенцами, в то время как – я испуганно взглянула на часы, было уже пять тридцать – папа борется за жизнь, а наверху в этом здании и мама, и ребенок, которого я не хотела. «Я не хотела» – да кто я, черт возьми, такая? Мама и папа так мечтали о нем. У него было право на них, и на нас, и на «Тир-на-Ног». И он пытался – пытался уже двадцать четыре часа… Я словно на секунду превратилась в него, хотела увидеть дом, выбивалась из сил, чтобы появиться на свет…

«О Боже мой, о Господи, пожалуйста, прости меня и забудь. Это была неправда. Пожалуйста, Господи, это была неправда».

– Мисс Гибсон.

Это была та же сестра, что позвала мистера Макдональда, но теперь она говорила совсем другим тоном.

– Ваша мать уже снова в палате. Она отлично перенесла операцию.

– А ребенок?

– Маленький мальчик.

– Маленький… мальчик? Маленький мальчик? – Тут я остановилась. Была какая-то скрытая разница между «маленьким мальчиком» и «чудесным сыном».

– Он в порядке? – резко спросила я.

Она ответила мне улыбкой, которая не обманула бы и младенца.

– Доктор хочет поговорить с вами.

Я была уже на полпути из Рэтнези, когда вспомнила про обед для Лулу, и мне пришлось вернуться. Это была мелочь, но мне она казалась очень важной. Почти не видя ничего перед собой, я подъезжала к «Тир-на-Ног», вспоминая все, что не сделала, – записку для молочника, звонки мистеру Фоли и миссис Лэйн. Каждое воспоминание раздражало меня.

Молочник оставил на ступеньке обычные шесть бутылок молока – мне бы хватило и одной. Не его вина, конечно, но и не моя. Если бы только тут был кто-нибудь, чтобы присматривать за глупостями вроде молочных бутылок и собачьей еды. Но никого не было. Я взяла ключ в левую руку и сунула под каждый локоть по бутылке с молоком, но когда я подняла руку, чтобы открыть дверь, бутылка из-под левого локтя упала на ступени и разбилась. Этого я ожидала меньше всего. Я тупо смотрела на лужу, и тут внезапно расплакалась.

Я стояла и всхлипывала, как вдруг открылась дверь и вежливый голос произнес:

– Я должен извиниться…

Он остановился, сказал «Кон!» совершенно другим тоном, и большая ладонь опустилась мне на плечо. Испугавшись, я дернулась и уронила вторую бутылку. Больше битого стекла, больше пролитого молока.

– Ну посмотри, что я из-за тебя наделала! – простонала я и заплакала еще сильнее.

Дальше произошло нечто неожиданное. Голос твердо сказал: «К черту все это!» – и другая рука сгребла меня в охапку, как ребенка.

– Я в порядке, – раздраженно сказала я. – Я в порядке.

Он отнес меня в гостиную и сел на диван, но, когда я попыталась высвободиться, он сказал:

– Сиди, где сидишь, и объясни мне, что тут происходит.

Это было нечестно. Если я не позвонила на работу, это не значило, что я не собиралась. Просто у меня еще не было возможности.

– Я думала, ты в Ливерпуле, – обвиняюще сказала я.

– Вообще-то в Лондоне. Я приехал вчера вечером. Но это не имеет значения. Джон Фоли…

– Я собиралась позвонить ему, – перебила я. – У меня просто не было времени. Не надо было тебе ехать в такую даль. Ты что, вломился в дом?

– Не совсем. Ты оставила открытой заднюю дверь и включенным свет в своей комнате. Я решил, что лучше проверю.

Ну вот, он опять придирается ко мне. А почему, если уж ему захотелось поиграть в бойскаута, он не внес в дом молоко? Я сердито спросила его об этом.

– Напугал меня до смерти, – пробормотала я.

Кен странно посмотрел на меня:

– Ладно. Помолчи немножко.

«Он собирается гладить меня по спине», – разъяряясь, подумала я, но не угадала. Он просто ласково повернул меня лицом к своему плечу. Я позволила себе положить голову ему на грудь, чувствуя, как она поднимается и опускается. Через минуту он спросил:

– Как твоя мать?

– С ней все хорошо. Я только что видела ее.

– А ребенок?

– Я не знаю. Он в кислородной камере. Он чуть не умер вчера вечером. Они ничего не смогут сказать ближайшие несколько дней. Это мальчик, – тупо добавила я.

Руки сжали меня чуть крепче.

– А твой отец?

– Я не знаю. – Мне хотелось кричать. – Операция длилась три часа, потом он все не просыпался и не просыпался, а они все повторяли, что я ничем не могу помочь и чтобы я туда не приезжала, но я не могла здесь оставаться…

По кусочкам он вытянул из меня всю историю – как я наконец встала где-то после часа ночи и поехала обратно в больницу. Я видела папу, когда он очнулся, и он принял меня за маму. Они не прогнали меня, и это тоже наводило на тяжелые мысли. Операция оказалась гораздо более обширной, чем они ожидали, но пока никто не знал, к чему она приведет. Или по крайней мере, никто мне не говорил. Я оставалась там до утра, они поставили мне кушетку в приемной и постоянно заваривали мне чай, который я не хотела пить. Нет, я не спала. Я не хотела. Я не устала. А потом утром папе делали переливание крови, и мне не было смысла ехать домой, так что я подождала, пока можно будет увидеть маму. А сейчас мне надо покормить Лулу и ехать на работу. Разумеется, я не хотела обедать. Обед застрянет у меня в горле.

– Я бы тебя отшлепал, – сказал Кен.

– Ну вот, папочка вернулся.

Если бы мне не хотелось поспорить, я бы рассмеялась, глядя на Кена с Лулу под мышкой и моей нейлоновой ночной рубашкой в крапинку в другой руке. Когда он объявил: «Ты поедешь ко мне», а я ответила: «Нет, здесь же Лулу», он поднял ее, словно это решало все вопросы, пошел за мной наверх и взял ночную рубашку с моей незаправленной постели.

– Так, тапочки, зубная щетка, где они?

– Ты не должен здесь находиться, – выдохнула я, смеясь и плача одновременно. – Это же моя спальня.

– Она была и моя тоже, – серьезно заметил он.

Нечего и говорить, что в результате я торопливо собрала сумку и мы отъехали от дома, причем у меня на коленях надрывалась от лая Лулу. Кен свозил меня на вечерние визиты. Мама чувствовала себя прекрасно, ребенок все еще был в нестабильном состоянии, но когда мы заглянули к нему через стекло, он помахал мне рукой, и это обнадежило меня.

– Не переживай за него, он справится, – сказал Кен, улыбаясь так же широко, как и я.

Папа был плох. «Без изменений» – было все, что они могли мне сказать, но мне казалось, что ему стало хуже. Ночью он называл меня Кэрол, теперь он вообще не мог говорить.

– Может, мне позвонить Марии, чтобы она приехала? Она думает, что у него просто аппендицит, – сказала я по дороге домой.

– Завтра видно будет.

Мне не понравилось выражение Кена. Он уже предложил поговорить с хирургом, который по случайному совпадению ассистировал кардиологу при операции миссис Фрейзер.

Дома Кен даже не дал своему отцу поговорить со мной, он вился вокруг меня, как святой-покровитель, пока я не согласилась пойти в постель. Он проводил меня в комнату. Одеяло было отвернуто, шторы закрыты. Лулу, лежавшая рядом на коврике, приоткрыла сонный глаз.

– Выпей это, когда ляжешь. – Кен поставил рядом со мной стакан. – И спи хорошо. Если не послушаешься, я приду и отшлепаю тебя.

В первый раз после того, как мы вышли из больницы, на его лице появилось подобие искреннего веселья.

Я не знаю, чего я ожидала – или, может, знала и стыдилась признаться себе в этом. Но я точно знала, что комната странно опустела, когда он закрыл за собой дверь. Раньше он дважды, оба раза совершенно неожиданно, называл меня «любовь моя». Сегодня вечером я готова была просить, чтобы он повторил эти слова снова. Господи, вдруг он догадался? Стыд загнал меня в кровать. Но, увы, я не уснула. Внизу я еле сдерживалась, чтобы не зевнуть в лицо мистеру Фрейзеру, но теперь сна не было ни в одном глазу, меня мучили всяческие страхи. Если папе не станет лучше, имя «Тир-на-Ног» будет насмехаться надо мной всю жизнь. «Страна вечно молодых» – а ее хозяин умрет в сорок шесть, так и не увидев сына, которого так ждал. «Господи, не дай этому случиться, не забирай его от нас». Теперь я плакала, тихо, устало, избавляясь от остатков слез, начавшихся с молочных бутылок.

Дверь открылась так тихо, что только луч света из коридора потревожил меня. Я неуклюже нащупала лампу и включила ее. Ее мягкий свет озарил Кена в рубашке и брюках, с расслабленным галстуком. Я отбросила с глаз волосы и виновато посмотрела на него.

– Ах ты, негодяйка, – сурово сказал он. – Я что тебе сказал?

Казалось таким естественным, что он пришел – друг, старший брат, иногда даже похожий на папу. Когда мне было три года, я просыпалась, если у меня болел живот, крича: «Папа! Папа!» – а потом протягивала руки вверх, и меня поднимали в другой мир, где руки успокаивали, а голос шептал ласковые слова.

И вот теперь мои руки невольно поднялись и обхватили Кена за шею. Сначала все было очень спокойно, его щека прижималась к моей, безмолвно утешая, а потом внезапно, как вспыхнувшая спичка, все изменилось. Руки сжали меня словно тиски, губы были горячими и требовательными. Они нерешительно отодвинулись… а потом вернулись, целуя меня так, как никто раньше не целовал.

Я была потрясена – неуверенна, – а потом ни то ни другое. Я не любила его, но он хотел моих поцелуев, а я вдруг захотела его поцелуев. Когда он наконец оторвался от моих губ, я удивленно произнесла: «Что случилось?» – и поднесла руку к губам. Он почти грубо ответил:

– То, что обычно случается, когда играешь с огнем. Ради бога, Кон, больше никогда так не делай.

– Извини. Я не хотела. Я на секунду забыла, что ты не…

– Не Саймон Поррит?

– Нет, нет, не мой отец.

Он долго молчал, потом сказал:

– Извини, я начинаю заговариваться. Этого больше не случится. А теперь я действительно отшлепаю тебя, если ты не ляжешь и не уснешь.

Его широкая ладонь разгладила подушку и задержалась на ней. Я застенчиво протянула ему руку.

– Не переживай из-за… этого. Пожалуйста. Ну что такое поцелуй для друзей?

– По крайней мере, разнообразие в череде споров, – ответил он.

Я хотела придумать достойный ответ, но мне было лень говорить. Гораздо приятнее лежать, все еще сжимая его пальцы. Пожалуй, самый приятный способ заснуть. Я уже много пережила, многое ждало меня впереди, но сейчас мне было спокойно.

Мистер Фрейзер-старший принес мне утром чай и спросил, готова ли я «сражаться за те пластинки». Совершенно забыв о разговоре, когда он пообещал мне восемь граммофонных пластинок, если я угадаю, что сказал про меня Кен, я не приблизилась к возможности выиграть их.

Потом Кен принес завтрак.

– Хорошо спала? – спросил он и поставил передо мной тарелку каши. К счастью, ответ был заглушен возгласом его отца:

– Нет, вы только посмотрите, этот парень опять сварил яйца всмятку!

В доме у Фрейзеров царила беззаботность, и вскоре я чувствовала себя гораздо лучше. Но это прошло сразу же, когда после завтрака Кен отошел от телефона и сказал, что разговаривал с папиным хирургом и тот «был готов общаться».

– Так что поедем прямо сейчас, – добавил Кен.

И вот кошмар закончился. Хирург сказал, что папе удалили опухоль, она была не раковая, и, как только он оправится от операции, его ждет еще не один десяток лет жизни. Радость следовала за радостью. Мы поехали в роддом и обнаружили, что за последние двенадцать часов моему братику, Дэвиду Джозефу Гибсону, стало лучше. Потом я рассказала обо всем маме.

– И ты все это время никому ничего не говорила? – Она посмотрела на меня так, будто видела в первый раз.

– Не совсем… – Я покраснела при мысли о шести невинных бутылках молока. – Он может рассказать тебе. – И кивнула на Кена.

Когда мы приехали в больницу, папе тоже уже было лучше, и я рассказала ему, что приключилось с мамой. Это тоже был запоминающийся момент, хотя, как ни смешно, он так волновался за маму, что даже забыл спросить, какого пола ребенок родился, и мне пришлось самой говорить ему.

– А теперь мы поедем в город развлечься, – объявил Кен.

И мы поехали в город – сначала ужин, потом театр и, наконец, танцы. В театре мы неистово аплодировали, а на танцплощадке отплясывали шейк.

– Скажи-ка мне, – потребовала я, бесцеремонно указывая шоколадным печеньем на фотографию на пианино. Была суббота, мистер Фрейзер уехал в гольф-клуб, а мы с Кеном пили чай, сидя у камина.

– Что? – спросил он с набитым ртом.

– Этот ангельский ребенок. Кто он?

– Разумеется, я!

Я встала и подошла поближе. С фотографии на меня смотрел ребенок лет восьми с бровями вразлет, ангельским выражением лица, шапкой светлых волос и маленьким ртом.

– Не верю, – заявила я.

– Я возмущен. – Он лениво перекатился на спину. – Только потому, что из меня вырос такой крупный мужчина!

Меня волновали вообще-то не его габариты, а этот милый детский ротик. Я взяла фотографию, вернулась к камину, опустилась на колени и принялась нахально сверять портрет с оригиналом. Оригинал, поглощая шоколадное печенье, самодовольно заметил, что хорошей фигурой обязан исключительно углеводам.

– Открою тебе один секрет. Это последняя моя фотография, сделанная мамой. Я вскоре заработал вот это, и она так и не оправилась от этого удара! – Он показал пальцем на верхнюю губу. – Упал на разбитую бутылку. Лимонада, а не молока!

Не знаю, почему я никогда не замечала шрам.

– Детям это не передастся, – ухмыльнулся он и вдруг замолчал. Интересно, он и Фионе говорил так же? И вдруг меня охватило странное чувство. У него был курносый нос, изогнутая губа, но если бы это было не так, мне бы их не хватало. В песне говорилось «Я люблю тебя, потому что ты – это ты». И каждая черточка его лица – прищуренные глаза, удлиненные щеки, широкая улыбка – стала такой знакомой и дорогой мне. Что там какой-то дурацкий шрам!

– Ты что, думаешь, что кто-то будет обращать внимание на такую ерунду? – взорвалась я.

– Если этот кто-то сам красивый, то вполне возможно, – очень ласково ответил он и дотронулся до моих волос.

Едва заметив это, я возмущенно продолжала:

– Никогда не слышала большей глупости! Это как тогда, когда я в первый раз встретила Саймона. Он сказал, что никто не поверит, будто мы с Марией сестры, и я ужасно обиделась. Но он не имел в виду того, что подумала я. Он…

Теперь большая рука была очень занята, крутя в пальцах чайную чашку.

– Кстати, как он поживает?

– Не знаю. Я даже не знаю, вернулся ли он в Дублин. Но я этого ожидала.

– Почему?

– Потому что он не тот человек, который может предложить нечестную сделку. Он не свободен, чтобы жениться на мне, и этим все сказано. Кстати, ты нарочно дал маме подумать, что жена Саймона умерла?

– Я… – Он, казалось, был поражен. – Думаю, я мог случайно так сделать.

– Но ты знал, что она ушла от него?

– Э… да, – медленно согласился он, почему-то с неловкостью. Смешной Кен. Как мои родители – хотя и как я в какой-то степени. Я считала, что браки не должны распадаться. Но неудавшийся брак Саймона – не его вина, и так несправедливо, что он должен всю жизнь расплачиваться за него. Кен пристально смотрел на меня:

– Ты очень любишь его, да?

Я хотела сказать что-нибудь умное, вроде того, что да, но что я не собираюсь ждать несбыточного. Но тут я вспомнила лицо Саймона, и чувства одержали верх.

– О Кен, – с отчаянием сказала я, отворачиваясь, – я старалась забыть, но все же я так его люблю…

Было условлено, что на следующее утро я поеду в город с мистером Фрейзером, потому что Кену надо было уезжать по делам и он должен был уйти в половине восьмого.

– Теперь можете сами его разбудить, – сказал мне его отец, и в положенное время я услышала звонок будильника, но больше никаких звуков не последовало. Я постучала в дверь, но ответом мне было сонное бормотание. Наконец я заглянула в комнату. Он все еще был в кровати.

– Эй, там! Уже понедельник. Нельзя залеживаться!

– А мне нравится.

– Кен! – Я подошла и сдернула с него одеяло. Он сел, волосы торчком во все стороны, и огрел меня подушкой. Я была этому рада, потому что со вчерашнего дня он опять казался отстраненным.

– Не знаю, что делать с Хелен, – признался мистер Фрейзер, когда мы выехали. – Ее не будет до апреля, но она меня не простит, если я отпущу парня до того, как он повидает ее.

– Куда?

– А он вам не сказал? Они хотят снова отправить его за границу. Только не говорите никому. Это еще неофициально.

Я вдруг расстроилась. Неофициально… но я знала, что он поедет. Наверное, тоже ухватится за свой шанс, ведь Дублин теперь связан для него с неприятными воспоминаниями. Вдали отсюда он легче забудет Фиону и, может быть, найдет себе другую.

День был долгим. Я выпила чай в ресторане и навестила всех своих. Дэвиду предстояло еще ненадолго остаться в роддоме, но мама надеялась, что они вернутся домой в следующее воскресенье, и поскольку Марии дали неделю отпуска начиная с четверга, она мне поможет. Я решила завтра и сама вернуться домой. Надо было многое сделать, а теперь, когда не было больше волнений, это будет легко. И Линду можно вернуть.

В тот вечер я не видела Кена. Он поехал из Лонгфорда на встречу в городе и сказал, что может задержаться. На следующее утро он вполне спокойно выслушал мои планы.

– Ну, если ты хочешь сделать так, я отвезу тебя сегодня вечером.

– Кен, – отважилась я, когда мы ехали на работу, – это правда, что ты уезжаешь?

– Мой отец! – Он поднял глаза вверх. – Я мог бы догадаться.

– Это правда?

– Это еще не решено. Поэтому я не мог сказать тебе.

Вечером он отвез меня и Лулу домой, отказался зайти и выпить кофе или еще чего-нибудь, снова спросил: «Ты уверена, что с тобой все будет в порядке?» – и собрался уезжать.

– И что ты чувствуешь по отношению к своему предстоящему отъезду? – вырвалось у меня.

На этот раз, вместо того чтобы напомнить мне, что еще ничего не решено, он философски заметил:

– Ну, это мой пятый переезд за тринадцать лет, так что я вроде как привык.

– И ты так и не можешь мне сказать, когда и куда едешь?

– Я не должен бы. Но скажу. В начале следующего месяца. В Веллингтон.

– Веллингтон? Новая Зеландия?

– Именно.

Я думала об Индии или Пакистане, Канаде или Штатах. Новая Зеландия никогда не приходила мне в голову. Новая Зеландия! Целых полмира отсюда.

– А ты должен ехать?

– Думаю, что да, – сказал он твердо и так радостно, что я почувствовала себя идиоткой. Он хотел уехать, и это было правильно – и хорошо.

На следующее утро, жаря тосты, я заглянула в таблицу разницы во времени. Новая Зеландия была на двенадцать часов восточнее Гринвича, такое же время было только на островах Фиджи. Даже Япония опережала нас только на девять часов. Западный Пакистан на пять. Я укусила тост, и у меня во рту что-то хрустнуло – пломба из переднего зуба.

Глава 14

Вполне разумно, что, когда мне понадобилась профессиональная помощь, я обратилась к Саймону. Мама вчера сказала, что видела его фотографию в газете. Три месяца назад – хотя мне кажется, что с того момента прошла вечность, – я сидела за столом и пыталась придумать отговорки, благодаря которым мне бы не пришлось идти на прием к дантисту. Но сейчас все совсем наоборот. Я сидела и молила Бога: «Господи, Ты всегда отвечал на мои молитвы. У меня к Тебе всего-навсего маленькая просьба. Я не прошу Тебя совершить чудо, оно не потребуется. Сделай так, чтобы я была назначена на прием к Саймону последней».

– Вы не могли бы подойти в двадцать пять минут шестого? – спросила меня новая секретарша.

Розовощекая девушка, примерно одного возраста с Марией, проводила меня до приемной.

– Мистер Порритт не заставит вас долго ждать, – заявила она.

Я присела. В пять тридцать открылась дверь кабинета, и оттуда вышел брюнет в белом халате:

– Кон! Как здорово. Я собирался тебе позвонить. Почему она мне не сказала?

– Должна была, – ответила я в изумлении. – Я пришла поставить пломбу.

– Пломбу? – Его брови удивленно поползли вверх. – А, понял. Мисс Хиллсон – это ты. – В его глазах искрилось веселье. – Она новенькая, – со вздохом сказал он.

У меня было ощущение, что я попала домой.

– Садись в кресло. – Он начал обследовать мой зуб. – Я не думаю, что надо делать укол. – Он приготовил стакан воды.

Сверло зажужжало, и струя холодной воды ударила по моему зубу. Было совсем не больно. Но в любом случае я бы навряд ли заметила даже жуткую боль. «Я собирался тебе позвонить». Как будто у него на это было право.

– Теперь сплюнь, – приказал Саймон. Я подчинилась, в это время он менял насадку.

– Как поживают твои пациенты?

– Все живы-здоровы.

За моей спиной секретарша встала со стула. Через пару секунд она сказала:

– Спокойной ночи, мистер Поррит.

– Спокойной ночи, мисс Смит, – ответил он, приготавливая смесь для пломбы.

– Ты собираешься в Нью-Йорк? – с дрожью в голосе спросила я.

– Да, в июне.

– Как у тебя дела?

– Замечательно. А у тебя?

Я не смогла ответить, как раз в этот момент Саймон принялся пломбировать зуб. Он осторожно зацементировал дырку и отполировал острые углы пломбы.

– Готово, – сказал он, отступая в сторону.

Я выскользнула из кресла.

– Большое спасибо, – сказала я коротко и, захватив сумочку, поспешила к выходу.

– Эй, не так быстро. Куда ты собралась? – воскликнул он, снимая рабочий халат.

– Домой.

– О-о, нет, мисс Хиллсон. Сначала вы должны ответить на несколько вопросов. – Его голос звучал вполне серьезно. – Ты выйдешь за меня замуж?

Я почувствовала, как мой взгляд помутился, в глазах все зарябило, губы онемели, язык присох к нёбу. Я тупо уставилась на него. Что он сказал? Я что, теряю рассудок?

– Но твоя же… – только и смогла я произнести.

– Моя жена? – переспросил он, глядя на меня спокойно и нежно.

– Жаклин умерла три года назад. Что заставляет тебя думать, что… – Он не закончил фразу. – Я люблю тебя, Кон. Пожалуйста, выйди за меня.

– Когда скажешь. – Я все еще не могла поверить в происходящее.

– В июне! – задорно воскликнул Саймон.

– Договорились! – смеясь, ответила я. Затем я очутилась в его объятиях, почти плача от счастья.

Позднее начались объяснения.

– Я все еще не могу понять. Ты думала… – Он замолчал на секунду и продолжил более медленно: – Ты и вправду думала, что я останусь в твоем доме и при этом буду врать?

– Нет, нет. – Я начала страстно все отрицать. – Это последнее, о чем бы я подумала. – Ты очень ясно все выразил, когда сказал, что нам не следует целоваться.

– Да, но только потому… – Он остановился, не в силах подобрать нужные слова. – Как ты могла подумать, что Джеки все еще жива? Где же она, по-твоему, была?

– Я не знаю, – прошептала я. – Брайан сказал мне, что она ушла от тебя. – Через секунду я поняла, что совершила ошибку, раскрыв ложь Брайана.

– И ты ему поверила?

Я терпеливо кивнула:

– Он сказал, что не хочет, чтобы мы влюбились в тебя.

– Кто это «мы»?

– Я и Мария. – Лицо Саймона, казалось, превратилось в камень. Я не могла понять, какие чувства скрывались под тем взглядом, которым он меня одарил. – Брайан и Жаклин хорошо ладили? – спросила я осторожно. Единственным разумным объяснением было то, что Брайан, испорченный с самого детства, должен был хранить обиду на невестку и решил предотвратить любой другой повторный брак.

– Да, конечно, – торопливо начал уверять меня Саймон. – Правда, они виделись только по выходным. – Он вздохнул. – Давай оставим Брайана в покое. Я ведь тоже много чего натворил. Я думал, что было очевидно, что я не женат.

Его расстроенный взгляд растрогал меня.

– Я не жалуюсь. Благодаря этому я чувствую себя еще более восхитительно. – Я засмеялась.

– Кон, дорогая, поверь мне. – Саймон указал на кушетку. Я села рядом с ним. – Брак со мной будет нелегким. Вот почему я так долго колебался. Ты девочка домашняя, а я собираюсь увезти тебя так далеко. Ты не будешь скучать по родным?

– Пока мы вместе, я не буду ни по кому скучать. Я всегда мечтала о путешествиях. К тому же мы создадим собственную семью, – честно ответила я. Он смотрел на меня, не веря своим ушам. Всего через мгновение его рука обвила мою талию. – И ради тебя, дорогой, я пойду на все. Я знаю, как ты любил Жаклин, и я постараюсь стать такой, как она. Не только внешне, а во всем. Ты мне должен рассказать о ней. Пожалуйста.

В ответ последовала абсолютная тишина. Он был рядом, обнимал меня. Это все, что мне было надо. Саймон взял меня за подбородок и долго всматривался в мое лицо.

– Милая Кон. Ты очень на нее похожа. – Его губы прижались к моим, горячие, страстные, нежные.

Я была готова кричать об этой новости с крыш домов, но мама была все еще слаба после операции, так что еще было не время для празднеств. Поэтому помолвка пока хранилась мною в секрете. Саймон пришел к моим родителям на традиционный ужин с шампанским, после которого мы вызвали такси и несколько раз проехались вокруг сквера, рядом с которым жил Саймон. Зачем? Понятия не имею. Просто Саймон сказал, что во всех хороших фильмах влюбленные парочки катаются вокруг Центрального парка.

– Завтра проведем вместе ленч. Куда бы ты хотела пойти?

Я хотела чего-то сумасшедшего, абсолютно безумного.

– Пикник в парке с оленем.

Он бы никогда не пошел на это. Завтра он будет очень занят с Клондайком, как всегда. Совсем неожиданно он ответил:

– Хорошо. Я скажу им, что я занят.

На следующий день мы пошли на пикник. Погода была замечательная, по небу быстро бежали облака. Мы вышли из машины и тоже побежали по желтеющим газонам, подныривая под ветки деревьев, обгоняя друг друга. Казалось, во всем парке «Феникс» не было ни души, кроме нас и мягко ступающих оленей.

Саймон принес из машины пиво и толстенные сандвичи.

– Я не смогу вернуться в офис, благоухая алкоголем, – запротестовала я, но он только рассмеялся:

– Ну и не надо. Поедешь со мной в Клондайк.

На нем была кожаная куртка с меховым воротником. Внезапно я подумала, что Жаклин, должно быть, любила его так же сильно, как я, а он уже полностью забыл ее. Я не могла понять, почему Саймон так много сейчас делал для меня, – может, для того, чтобы я могла забыть старые обиды.

– Дорогой, – сказала я ему по пути в город. – Я забыла тебя спросить. Что произошло с Жаклин?

Саймон вел машину, не отрывая взгляд от дороги.

– Она умерла во сне. Сердечный приступ. Она не страдала, она даже ничего не почувствовала. – Его голос, ровный и отстраненный, напоминал мне что-то. Но я не стала задумываться над этим.

– О Саймон, ты… – Слова застряли в горле. Проснуться однажды утром, повернуться на другой бок, чтобы поговорить с ней, в то время как она давно мертва…

В этот день я не ожидала встретить Саймона еще раз сегодня, так как мне предстояло встретить Марию с поезда без десяти семь. То, что он позвонил и предложил забрать меня в пять на квартиру, оказалось приятным сюрпризом.

– Кстати, о Жаклин, – сказала я неожиданно, когда мы уже подошли к его дому. – Я не хотела проявлять излишнее любопытство. Хотя, наверно, именно так тебе и показалось.

– Ты совершенно права. Поэтому мы здесь.

Когда мы вошли в квартиру, он объяснил:

– Я хочу рассказать тебе о смерти Жаклин. Ты собираешься выйти за меня, ты имеешь право знать. – Его тон не подразумевал возражений, поэтому я села и приготовилась его слушать. – Я также расскажу об этом твоему отцу. Когда ему станет лучше… Хотя, может, он давно все уже знает. – Я удивленно ахнула. – Дублин городок маленький, и многие люди знают слишком много, – продолжил он. – Я не хочу, чтобы между нами осталось недопонимание.

Мне показалось необычайно странным то, что он говорил абсолютно серьезно, без обычных колкостей.

– Смерть Жаклин произошла не по естественным причинам. Она долго страдала бессонницей, и врач прописал ей лекарство. Она всегда легкомысленно относилась к таким вещам и, должно быть, принимала слишком большие дозы. За несколько недель препарат накопился в организме и стал токсичным. Коронер вынес вердикт – внезапная смерть. Эта трагедия произошла в Лондоне, куда она уехала отдыхать. Я должен был поехать с ней, но в последнюю минуту на меня свалилась неотложная работа. В заключение должен добавить, что у нее были проблемы с зубами.

– Она… собиралась вернуться?

– Конечно, – механически ответил он. – Не знаю. Я получил от нее письмо. Но я не знаю.

После его слов любовь и ненависть сплелись во мне. Ненависть к Жаклин Поррит, которая заставила страдать своего мужа при жизни и навесила на него груз подозрений после смерти. Чувства переполнили меня, и я бросилась Саймону на шею:

– Милый, ты не должен винить себя. Ты такой хороший. И я так сильно люблю тебя! – Возможно, это довольно банальные слова, но в тот момент мне хотелось дышать с ним одним воздухом, видеть его глазами, жить с ним одной жизнью.

Он устало вздохнул и посмотрел на часы:

– Нам пора, любовь моя. Я знаю этот поезд. Он всегда приходит точно по расписанию.

Он проводил меня до машины и поцеловал на прощанье.

Пятницы всегда проходили тяжело, а сегодня вдобавок Кен уехал в главный офис.

– Я слышала, он собирается уехать в Новую Зеландию. – Хэзел бросила быстрый взгляд. – Тебя не это не беспокоит?

– Не понимаю, о чем ты, – спокойно ответила я.

– Ты абсолютно хладнокровно выслушала это. Он, случайно, не собирается забрать тебя с собой?

– Каким образом? Если только в кармане пиджака.

– Нет, я думаю, он пронесет тебя… – Она отошла на безопасное расстояние. – В своем сердце.

Я положил кипу писем на стол Кена, а он неожиданно спросил:

– Что ты завтра делаешь? – И прежде чем я попыталась ответить, он предложил отметить окончание совместной деятельности.

– Мне очень жаль, Кен, – сказала я растроганно. – Саймон ведет нас с Марией на балет.

Он положил ручку на стол и начал расспрашивать о Марии, но я поняла, что главный вопрос вертится у него на языке, только он никак не решается его задать.