Текст книги "Несущая свет. Том 2"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)
Глава 16
Проснувшись на рассвете, Ателинда сразу же поняла, что новый день несет с собой новые несчастья. Она встала с постели, двигаясь вяло, без своего обычного воодушевления. Каша на меду, которую ей подала Мудрин, показалась Ателинде совершенно безвкусной, и она с трудом проглотила три ложки. На дворе стояло позднее лето, в этот день Ателинда и Мудрин должны были пойти на огород, чтобы собрать урожай хмеля, коробочки которого, растущие на вьющихся вокруг специальных опор побегах, уже созрели. Хмель добавляли к меду, он придавал медовому напитку горьковатый привкус и сохранял его на долгое время. Затем женщинам предстояло перелить в бочонки новый мед. Ателинда не позволяла себе ни о чем думать, кроме сегодняшнего дела, ее разум был похож на душную комнату с плотно затворенными окнами и дверьми. «Будет ли у нового меда тот же насыщенный бронзово-красный цвет, какой был у меда в прошлом месяце? – думала Ателинда. – Будет ли он так же пениться в кубках и чашах, суля жизненные силы и здоровье человеку? Достаточно ли я положила закваски, мирты и имбиря?»
Ателинда медленно, как бы в оцепенении, свернула свою постель и проверила, хорошо ли укреплены мешки с зерном, свешивающиеся с балок крыши, укрепленные высоко над землей для того, чтобы до них не добрались мыши; затем она прошла к ткацким станкам, за которыми сидели рабыни, и посмотрела, как идет у них работа. Она отчитала девушку, моловшую зерно на каменной зернотерке за то, что у той в муке было много сора. Наконец, Ателинда пересекла широкие сени и откинула шкуру, занавешивавшую дверной проем. Мудрин и Фредемунд следовали за своей хозяйкой. Но как только Ателинда выглянула во двор, она тут же замерла на месте и тихо в отчаяньи воскликнула:
– Нет! Пусть я лучше умру!
Мудрин подошла к ней, чтобы посмотреть, что за новое несчастье свалилось им на голову.
Во дворе люди Гундобада разбивали свадебный шатер. Ателинду поразил сам вид этих белых льняных полотнищ, натянутых на четырех отполированных столбах из рябины: белый цвет был знамением смерти, цветом зимы, цветом мертвых костей, цветом, который предвещал ее собственную близкую кончину.
Со дня смерти Бальдемара прошло четыре луны, целое лето, однако время военных походов было еще в самом разгаре, поэтому все, кто мог защитить ее, находились далеко на юге в военном походе.
Ателинда послала Мудрин за Труснельдой, надеясь, что уговоры и увещевания Священной Жрицы заставят Гундобада одуматься. Одновременно она послала Фредемунд к Витгерну, хотя и сильно сомневалась, что он отзовется на ее просьбу и придет. Пока она ждала, стоя у крыльца, приготовления к свадьбе шли полным ходом; люди Гундобада не обращали на хозяйку усадьбы никакого внимания, даже не поздоровались с ней. Ателинда видела, как они принесли дубовый стол и установили его под навесом большого шатра, на него возложили ритуальный свадебный меч. Затем люди Гундобада установили у всех четырех столбов шатра щиты, на которых были изображены знаки, оберегающие от злых сил. В этот момент во двор въехала повозка, нагруженная свадебными дарами; люди Гундобада начали разгружать ее и складывать дары у порога дома. Среди них были кельтская серебряная чаша, усыпанная аметистами и карбункулами, древний ткацкий стан, игральная доска с накладками из серебра и слоновой кости, зяблики в серебряной сетке, отрезы тонкой дорогой ткани, украшенной узорным ткачеством. За этим последовали более значительные дары: пять воинов Гундобада ввели в ворота усадьбы прекрасного белого вола, фессалийского скакуна и трех породистых кобыл в дорогой сбруе, с новыми роскошными чапраками. Затем на двор въехала еще одна повозка, запряженная волом, на которой восседали музыканты, один из них держал арфу, а двое – свирели. На этой же повозке сидела мрачного вида свадебная жрица в сером одеянии с амулетами, висящими на поясе. К этой же повозке была привязана жирная откормленная свинья, украшенная цветочными гирляндами. Она предназначалась для свадебного жертвоприношения.
Ателинда с трудом могла дышать от охватившего ее волнения, мысли ее путались и бились в голове, словно зяблики в серебряной клетке. Она ощущала свою полную обреченность, потому что теперь уже не могла уклониться от свадьбы и должна была дать брачную клятву.
Первой вернулась Мудрин и сообщила, что Труснельду закрыли в ее доме и стерегут десять человек из свиты Гундобада. Старая жрица ничем не могла помочь и, запершись в одной из своих кладовых с колдовскими и целебными травами, старалась заклинаниями воздействовать на творящего беззаконие Гундобада.
Когда солнце встало уже довольно высоко над землей, вернулась Фредемунд с известием, что Витгерн придет, а вместе с ним придут Торгильд и Коньярик, но они находятся в очень жалком состоянии и потому идут сюда не спеша, полные одолевающих их сомнений.
«Что они смогут сделать, чем помочь? – думала Ателинда, чувствуя, как сердце сжимается у нее в груди. – Здесь на дворе двадцать пять или двадцать шесть воинов Гундобада, и без сомнения целый отряд укрылся где-нибудь неподалеку в засаде и сторожит дороги, ведущие к усадьбе».
Дружинники Гундобада встали тем временем в две шеренги, лицом друг к другу, соединив над головами поднятые пестро раскрашенные щиты, образуя коридор, по которому должна была пройти невеста. Среди них Ателинда с горечью увидела четырех бывших соратников Бальдемара. «Негодяи!» – в сердцах подумала Ателинда, однако она хорошо понимала, что отношение этих воинов к Гундобаду было прохладным, и их переход к нему на службу был без сомнения вызван прежде всего боязнью превратиться в таких же жалких людей, как Витгерн и Торгильд, а вовсе не горячей любовью к самому Гундобаду.
Наконец к усадьбе подъехал сам Гундобад на вороном астурийском жеребце, выбранном им в качестве боевого коня, по мнению Ателинды, из-за его схожести со скакуном Бальдемара. Гундобад был одет в ярко-шафрановый плащ, отороченный мехом куницы и застегнутый на груди брошью в виде головы ворона, указывающей на его статус вождя. На голове Гундобада сверкал бронзовый шлем, украшенный клыками вепря, в руках он держал небольшой круглый щит с золотыми накладками. Его высокие сапоги, со шнуровкой, из красной кожи сверкали на солнце. Ателинда знала, что таких сапог не изготавливали в германских племенах, они были привезены издалека каким-нибудь торговцем, имеющим связи с городами Галлии.
При других обстоятельствах Ателинда от души посмеялась бы над нелепым обликом Гундобада, изображающего из себя жениха, но сейчас она была скована страхом, потому что его роскошное одеяние только подчеркивало грубую сущность этого неотесанного человека. Создавалось такое впечатление, будто какой-то разбойник украл пышные одежды заморского принца и нацепил их на себя. Сам по себе Гундобад выглядел так, как в представлении Ателинды выглядели злые альвы: жесткая рыжая борода, огромный выпяченный живот, кривые ноги, сверкающие злобными огоньками глаза. Казалось, он не нравился даже своему собственному коню – животное похрапывало и недовольно переступало с ноги на ногу, как будто хотело, но никак не могло решиться сбросить своего седока на землю. Гундобад изо всех сил натягивал поводья, словно он имел дело с опасной собакой, держа ее на привязи. Его лицо землистого цвета было испещрено красными точками и прожилками от беспробудного пьянства. Соплеменники знали об его неумеренном аппетите и пристрастии к хмельному меду.
– Приветствую тебя, госпожа моего сердца Ателинда! – воскликнул он, обращаясь к хозяйке дома. – Пришло время вступить тебе в новый брак, а лучшего мужа, чем я, тебе не сыскать. Так что готовься, надевай свадебные одежды да поторапливайся. Не то мое терпение лопнет!
– Если ты думаешь, что можешь ходить по тем же тропам, по которым ходил Бальдемар, ты – достойный сожаления безумец! – голос Ателинды звучал резко и хрипло. – А если ты будешь настаивать и силой заставлять меня вступить с тобой в брак, я лишу себя жизни!
Гундобад не обратил никакого внимания на столь суровый ответ и спешился у свадебного шатра, отряхивая дорожную пыль со своего роскошного плаща. Затем он распорядился, чтобы арфист начинал играть. Плавные звуки красивой звучной мелодии показались Ателинде столь нелепыми и неподходящими в этих обстоятельствах, что ей на мгновение почудилось, будто она сошла с ума и находится в бреду. Печаль и скорбь в ее душе уступили место закипающей злобе на столь наглого мерзавца.
– Если ты вздумаешь лечь здесь спать, ты окажешься в осином гнезде и тебе не будет пощады! – закричала Ателинда с порога. – Если ты ляжешь там, где лежал Бальдемар, постель загорится и пламя уничтожит тебя! Если ты отведаешь моего меда, Гундобад, пусть тебя поразит страшная болезнь, пусть черви заживо сожрут тебя!
Дружинники Гундобада стояли как громом пораженные, не смея в ужасе пошевелиться. Во всем облике этой красивой величественной женщины таилась какая-то мрачная угроза. Воины чувствовали, что на их глазах творится несправедливое: Ателинда, самая благородная среди них, должна была унижаться перед ними, беснуясь от сознания своего полного бессилия и незащищенности. Поэтому они были уверены, что ее голос будет услышан темными силами ночи, и те явятся на ее защиту.
После долгой неловкой паузы Гундобад с наигранной веселостью заявил, усмехаясь и насмешливо кивая головой:
– Мне нравится расположение духа моей невесты!
Он решил во что бы то ни стало развеять мрачное настроение своих людей. Поэтому он распорядился, чтобы открыли бочонок хмельного меда, привезенный им самим, а не взятый из кладовых Ателинды, что свидетельствовало о его серьезном отношении к ее угрозам. Сам Гундобад не собирался пить сегодня, так как чувствовал, что ему нужно сохранять трезвый рассудок для обуздания своей строптивой несговорчивой невесты.
Ателинда глядела на Гундобада пустым безжизненным взором, который он неправильно истолковал как признание ею своего поражения. Неожиданно женщина повернулась и исчезла в глубине дома. Оказавшись в своей комнате, Ателинда шепотом приказала одной из рабынь:
– Мудрин, подай мне мое свадебное платье.
Мудрин подбежала к дубовому сундуку, стоявшему рядом с домашним очагом, и, открыв его, начала дрожащими руками вынимать оттуда пышный свадебный наряд: серебряный пояс и платье из белой шерсти, квадратный ворот которого и подол были вышиты свившимися друг с другом змеями красного цвета, изображенными среди зеленых лесных трав. Ателинда надевала это платье только однажды – в день свадьбы с Бальдемаром. Мудрин взглянула на Ателинду глазами, полными безнадежности и сожаления.
– Неужели мы посмеем осквернить этот священный наряд!
– Я думаю, он вполне подойдет для погребального костра. Пойми, Мудрин, я готовлюсь к смерти. Я хочу убить его, прежде чем дам брачную клятву, а затем я сведу счеты со своей собственной жизнью.
Услышав это, Мудрин рухнула на лавку и разразилась горьким отчаянным плачем. А Фредемунд в это время, обхватив голову руками, медленно раскачивалась из стороны в сторону и бормотала себе под нос:
– Госпожа ночи, помоги нам, прояви свое милосердие! О Фрия, как ты можешь безучастно взирать на все это!
Ателинда взяла старый римский короткий меч, висевший на стене, это была реликвия в память о поединке с Видо. И когда Ателинда надела просторное развевающееся белое платье, она приказала Мудрин спрятать меч в его складках и сделать разрез в ткани, чтобы иметь возможность в нужный момент выхватить оружие.
– Теперь принеси мне мои украшения и замшевые туфли. Сегодня я предстану перед Бальдемаром в Небесном Чертоге одетая точно так, как в день нашей свадьбы.
Фредемунд тщательно оправила платье, чтобы не было видно меча. Затем она надела серебряный венчик на голову своей хозяйки и застегнула ее рукава железными, усыпанными самоцветами пряжками. Поверх всего наряда рабыня накинула на плечи Ателинды плащ, покрашенный в бледную красно-синюю клетку, и скрепила его на плече витой золотой фибулой в форме вепря с красным рубиновым глазом.
– А ну живо погаси очаг, а то он что-нибудь заподозрит! – произнесла Ателинда, обращаясь к Мудрин. Та тяжело встала с лавки и пошла качаясь, словно пьяная, ничего не видя от слез, за кувшином с водой, а затем, плеснув из него в огонь, загасила очаг. Во время свадебного ритуала очаг должен быть зажжен вновь. В последний момент Ателинда почувствовала такой приступ малодушия, что повернула назад от двери.
– Я никогда в жизни не брала в руки меч, – прошептала она. – Я не смогу!
Фредемунд наклонилась к ней и, оттопырив нижнюю губу, как всегда делала перед каким-нибудь решительным поступком, прошептала грубоватым голосом, положив толстые руки на плечи Ателинды:
– Но ты же потрошила свинью, выпуская ей кишки, не так ли? Оставь все свои страхи, хозяйка. Водан сам будет управлять твоей рукой.
В ответ Ателинда слегка кивнула, а затем выпрямилась, расправила плечи и вышла на залитый солнечным светом двор с полной решимостью, заставив себя забыть до поры до времени о спрятанном мече, в надежде, что Гундобад не заметит его под тонкой тканью свадебного наряда.
Пока Ателинда собиралась и готовилась к свадебному ритуалу, в усадьбу прибыл Витгерн со своими товарищами. Как и подозревала Ателинда, к ней на двор явилась жалкая горстка прежних соратников Бальдемара; от них веяло полной безнадежностью; их опустошенные глаза, мрачный вид наводили уныние. Среди них был тот самый Амгат, который на празднике Истре прыгал через горящую повозку, а также высокий золотоволосый Коньярик, не знавший соперников в состязаниях по бегу. Они пришли пешком, сочтя себя, по-видимому, недостойными восседать верхом на лошадях. Бывшие дружинники Бальдемара стояли молча, столпившись у самых ворот.
«Мне не следовало посылать за ними, – подумала Ателинда. – Чего я добилась? Я добилась только того, что увеличилось число свидетелей этого отвратительного ритуала».
Свадебная жрица, статная женщина средних лет с кротким лицом, стояла в тени шатра, опустив голову. Звали ее Альруна. В одной руке она держала факел, которым должна была зажечь в домашнем очаге новый огонь, а в другой – позолоченный кубок с медом, который должны были разделить молодожены.
Гундобада удивило неожиданное смиренное спокойствие Ателинды, но он подумал: «Ее восхитила моя дерзость, и потом – она же разумная женщина!»
Когда Ателинда шла по коридору невесты под навесом из ярких щитов, а затем двинулась под сень шатра, ее походка казалась слишком напряженной и не совсем естественной, но лицо ее хранило выражение полной безмятежности. Ателинда не смотрела по сторонам, чувствуя ледяные прикосновения клинка к своему бедру. Наконец, она остановилась рядом со своим женихом под белыми полотнищами свадебного шатра. Незаметным жестом она положила правую руку на разрез в платье, который сделала Мудрин. Гундобад тяжело прерывисто дышал, с шумом вдыхая воздух. «Вол, и тот наверное обладает более тонкими чувствами, чем этот грубый человек, – с отвращением думала Ателинда. – Неужели никто не видит, как сильно я дрожу? Что за безумие! Бальдемар, подойди ко мне и вдохни в меня мужество и силы».
– Призываю Фрию в свидетели, – нараспев произнесла Альруна.
Ателинде была отвратительна эта жрица. Как могла она принимать участие в таком беззаконии и освящать этот насильственный брак? Но Ателинда хорошо понимала, как велико еще влияние Гейзара на Священных Жриц: ни одному жрецу Водана до него не удавалось подкупом или уговорами заставить свадебную жрицу освятить неправедный брак. Наступили поистине несчастные времена, времена, в которые хорошо было умирать, но не жить.
– … этого священного союза мужчины и женщины… – монотонным голосом продолжала Альруна. Ателинда не очень прислушивалась к словам, пока вдруг не услышала: – … а теперь скрестите руки, возьмитесь левой рукой за левую руку супруга, а правой за правую.
Ателинда насторожилась. Начинался ритуал священного рукопожатия, часть церемонии, которая должна была навсегда связать ее с Гундобадом. Он уже протянул к ней свои руки. Ателинда заставила себя взглянуть ему в глаза. Очень медленно она начала поднимать свои руки, ладони ее увлажнились от выступившей на них испарины.
«Вот сейчас. Надо схватить меч. Сейчас или никогда».
Внезапно тишину разорвал громкий стук копыт. В ворота усадьбы на полном скаку влетел одинокий всадник, он резко осадил коня там, где поле зреющего льна заканчивалось, и начинался двор. Сначала Ателинда узнала коня: это был серый в яблоках жеребец, который участвовал в поединке. Она внимательнее всмотрелась во всадника. Не обращая ни на кого внимания, Ателинда, затаив дыхание, сделала быстрый шаг вперед, чтобы лучше видеть, и чуть не перевернула дубовый стол жрицы. Ауриана!
Ателинде захотелось крикнуть, чтобы предупредить дочь об опасности. «Мое бедное дитя, почему ты прискакала одна? Они же убьют тебя!» – слова рвались наружу из ее груди, но комок подступил к горлу Ателинды, и она будто онемела. Ее судорожные движения выдали тайные намерения, и Ателинда слишком поздно заметила, что из разреза на свадебном платье торчит рукоять меча. Гундобад все понял! Он грубо схватил Ателинду, выхватил меч из-под ее одежды и в ярости швырнул его на землю к ногам своих воинов.
– Схватить ее! Связать эту подлую предательницу! – заревел он и, вцепившись железными пальцами в предплечье Ателинды, больно сжал ее руку, а затем толкнул женщину, так что она упала на колени. Ателинда вскрикнула от боли.
Люди Гундобада напряженно молчали, им было не по себе, противоречивые чувства одолевали их, они испытывали одновременно смущение и злость на Ателинду за ее коварство. В этот момент Мудрин, забыв все на свете, бросилась к своей хозяйке с пронзительным криком, обращенным к злодею:
– Свинья! Да как ты смеешь!
Когда Мудрин подбежала к самому шатру, Гундобад, сильно размахнувшись, ударил рабыню кулаком в лицо, так что Мудрин рухнула на землю и из ее разбитого рта потекла тонкая струйка крови.
– Гундобад, – окликнул его один из воинов негромким голосом, – оглянись!
Гундобад повернулся и увидел, что к нему приближается спешившаяся Ауриана. Гундобад пожал плечами и произнес с беспечностью самонадеянного человека:
– Я не вижу ничего, кроме призрака подлого нидинга, который осмеливается появляться среди живых людей! А ну вставай! – приказал он Ателинде, пытаясь поставить ее на ноги, но женщина вырвала свою руку и вновь упала на колени. Она застыла, сидя неподвижно в пыли и устремив глаза в небо, губы ее быстро беззвучно шевелились, произнося слова проклятья.
Ауриана остановилась, не доходя нескольких шагов до свадебного шатра. Все свидетели этой сцены напряженно молчали, взгляды всех присутствующих были прикованы к девушке. Ателинда тоже медленно повернула голову и устремила свой взгляд на дочь. Ателинда была неприятно поражена видом Аурианы: ей показалось, что перед ней стоит совсем чужая незнакомая женщина. Волосы Аурианы были гладко зачесаны назад и собраны в тугой узел на затылке, эта прическа придавала ее лицу еще более суровое выражение. Взгляд серых глаз Аурианы был отчужденным, далеким, она стояла в позе воина, готового к поединку, сконцентрировав все свое внимание на одном Гундобаде. Сердце Ателинды дрогнуло и она испытала страх за дочь и одновременно гордость за нее, залюбовавшись ее стройной прямой осанкой и молодым боевым задором. В одежде из оленьих шкуры Ауриана была похожа одновременно на грациозную женщину и дерзкого мальчишку, но кроме этого в ней ощущалась какая-то скрытая таинственная сила, коренящаяся в несокрушимой воле, унаследованной Аурианой от отца, и страстности, присущей ее собственной натуре. Вся эта сцена напоминала какой-то эпизод из древнего сказания или древней героической песни. Эта дева-воительница, вернувшаяся из мира мертвых, чтобы помочь живым, казалось, была создана поэтическим воображением барда.
Внезапно Ателинда заметила рукоять меча Аурианы, выглядывающую из ножен. «Она нашла его! Но что она собирается делать? Не может же она прямо здесь среди врагов вступить в поединок с Гундобадом! Какая дуреха! – с тревогой думала Ателинда. – Чтобы уметь сражаться мечом, надо много времени посвятить учебным поединкам и овладению боевым мастерством, ведь одного мощного оружия и доблестного сердца недостаточно для того, чтобы побеждать. Бедное мое дитя, сейчас твоя кровь обагрит эту землю».
– Убирайся отсюда немедленно, Гундобад, – произнесла Ауриана.
Этот звонкий чистый голос, не лишенный мелодичности, казалось, вмиг привел всех к покорности и смирению, словно храмовый колокол, ударивший в тишине. Одна Ателинда заметила, что он слегка дрожал.
– Тогда я не трону тебя!
– По-видимому, в предвкушении близкого супружеского счастья я совсем потерял голову! – воскликнул Гундобад наигранно шутливым тоном, и на его толстых красных губах заиграла широкая добродушная ухмылка. – Мне даже показалось, что я слышу твой голос…
– Ты прекрасно понял все, что я сказала тебе! – и легким проворным движением Ауриана выхватила меч из ножен.
Ателинда помертвела и закрыла глаза.
– Альруна! Начинай! – приказал Гундобад. – Не обращай на нее никакого внимания!
Но Альруна как завороженная не отрываясь смотрела на меч в руке Аурианы, на ее лице проступило выражение изумления, когда она наконец узнала его. Витгерн, Торгильд и другие бывшие соратники Бальдемара подошли ближе и тоже начали с возрастающим интересом разглядывать меч Аурианы. Гундобад до сих пор еще не понял, в чем дело.
Неожиданно Ауриана бросилась на него, сделав мощный молниеносный выпад. Только обостренный, словно у дикого зверя, инстинкт самосохранения помог Гундобаду спасти свою жизнь, и он успел вовремя выхватить меч, чтобы отбить удар, который иначе снес бы ему голову.
Леденящий душу лязг стальных клинков вывел наконец Гундобада, – инстинктивно обороняющегося, но все еще не соображавшего, что происходит, – из шока, и он понял, как близко он был от смерти.
«Что это такое? Колдовство? Безумие взбесившейся женщины?» – мелькали у него в голове разрозненные мысли. События происходили так быстро, что сознание Гундобада не поспевало за ними. Его жизнь висела на волоске, и у него просто не было времени удивиться тому, откуда взялось у этой девушки боевое мастерство, почему она столь искусно владеет мечом, действуя быстро и уверенно. Она летала вокруг него, словно порыв ветра, и единственной мыслью, заботившей Гундобада, было уцелеть в этом вихре, в этой смертоносной круговерти. Ошеломленные воины следили за всем происходящим в полном молчании. Казалось, легче было следить за стремительной схваткой двух собак, чем за этим невероятным по своей скорости поединком.
Когда Гундобад несколько оправился от изумления, он собрался и начал надвигаться на нее, тесня сильными грубыми размашистыми ударами меча, стараясь добиться преимущества за счет своей превосходящей физической силы. Но Ауриана действовала проворно, двигаясь плавно, словно вода, обтекающая мощные валуны, она, как будто исполняла танец, нанося удары мечом крест-накрест, словно орудовала хлыстом. Все это было похоже на игру, она дразня и легко уходя от него, выманивала Гундобада вперед.
Ателинда похолодела, словно порог ее дома переступил призрак. В Ауриане ощущалась сверхъестественная сила, которая была выше понимания Ателинды, именно эта магическая сила поразила мать больше, чем удивительное мастерство, неожиданное проворство, уверенность и ловкость движений дочери. Эта сила без сомнения коренилась в самом мече. «Богини судьбы не оставили меня в трудную минуту, они ниспослали мне избавление!» – благодарно думала Ателинда.
Гундобад медленно наступал на Ауриану, действуя своим мечом, словно серпом, жнущим невидимые колосья. Ему не хватало гибкости и ума, он не понимал, что такое тактическая уловка или хитрый прием, да это и не нужно было ему в жизни: в том мире, в котором он жил, грубая сила тягалась с грубой силой, и он, будучи физически мощным, побеждал многих. Вес Гундобада превосходил вес Аурианы более чем в два раза, и потому, если бы его клинок напрямую скрестился с клинком девушки, он бы своей массой мог отбросить Ауриану на землю с такой силой, что причинил бы ей серьезные увечья, а то и вышиб бы из нее дух. Гундобад считал, что его победа – всего лишь вопрос времени.
Но ее выдержка и выносливость начали серьезно беспокоить его. А хитрость и сноровка соперницы просто сводили с ума тугодума Гундобада. Он никак не мог взять в толк, каким образом ей удавалось уходить от его ударов. Или он сходит с ума? Чувствуя, что его авторитет вождя падает в глазах воинов, Гундобад пришел в крайнюю степень ярости. Поединок слишком затягивался, слишком долго он не мог справиться с ней. Он чувствовал себя теперь смешным и нелепым, словно человек, который на глазах других пытается поймать назойливую муху, но все время промахивается.
Гундобад взревел, лицо его побагровело, струйки пота стекали по его лицу, с каждым мгновением он становился все более неловким и неуклюжим. Он сам понимал, что очень устал.
Ауриана же была такой же свежей, как и в начале поединка, она сама ощущала себя комком энергии и силы. Она приехала сюда, готовая умереть, но вместо этого, к ее изумлению, она осталась не просто жива, но и испытывала теперь торжество над смертельным врагом своей семьи. Ауриана будто парила между небом и землей, оставив внизу свои невзгоды, она ощущала себя чистой и невинной, словно новорожденный младенец, она была полностью раскована и свободна, она была словно неземная мелодия, устремленная к звездам, гармония, рожденная из тишины. Она больше не ощущала в себе зла и вины. Зло не могло больше властвовать над ее душой.
Все присутствующие, наблюдавшие за поединком, воспринимали происходящее как божественное провидение, в каждом взмахе клинка, в каждом ударе ощущалась воля и направляющая сила богов. Витгерн явственно чувствовал дух Бальдемара, витающий рядом, и радостно думал: «Он живет здесь, рядом с нами. Как же я мог сомневаться в этом, почему позволил отчаянью завладеть моей душой?»
Ауриана воображала себя кошкой, чутко дремлющей и одновременно подстерегающей свою жертву, она выслеживала Гундобада, дожидаясь того момента, когда соперник утратит бдительность.
Неожиданно Гундобад схватил один из столбов, поддерживающих навес шатра, и вырвал его из земли, белое полотнище свободно развевалось теперь на легком ветерке. Теперь у него было два оружия – меч в правой руке и рябиновый кол в левой. Подобные действия участника поединка возбудили волну негодования не только среди бывших дружинников Бальдемара, но и среди людей самого Гундобада.
– Нарушение правил! Подлость! Бесчестие! – послышались нестройные крики. Священный закон регламентировал поединок до мельчайших подробностей и запрещал соперникам пользоваться другим оружием, кроме основного на данном поединке.
Но ярость Гундобада была столь велика, что он забыл все правила и законы. Он размахнулся длинным увесистым колом и нанес Ауриане сильный удар по правому плечу; девушка упала на одно колено, лицо ее исказила гримаса боли, однако она быстро вскочила на ноги и, схватив свой меч обеими руками, сильно размахнулась и перерубила кол пополам. Ауриана сразу же поняла, что сделала ошибку, превратив неповоротливый кол в удобную, короткую дубинку с заостренным концом, которой можно было с успехом пользоваться в ближнем бою. В первый раз за все это время страх шевельнулся в ее душе.
Гундобад устремился на нее, держа дубинку низко, нацеливая ее острый край в живот Аурианы. Они сошлись в ближнем бою, и девушке удалось ускользнуть от его удара. Дубинка прошла совсем рядом с ее боком, чуть-чуть не задев его. Она перехватила ближний конец дубинки свободной рукой и изо всех сил потянула его на себя, стараясь вывести Гундобада из равновесия. Ей удалось это сделать, Гундобад стал валиться на землю и выпустил из рук оружие, чтобы обрести равновесие и устоять на ногах.
– Прекрасно! Отличный прием! – послышались крики стоявших во дворе воинов. Гундобад окончательно потерял авторитет среди своих людей, которые подбадривали теперь только Ауриану. Он снова схватил свой меч, в то время как девушка откинула подальше разрубленный столб, чтобы он не мешал честному поединку.
Не переведя еще дыхание и не оправившись от конфуза, Гундобад снова бросился на Ауриану. Ауриана отбила удар меча своего соперника, направленный очень низко, по ее ногам и, чуть потеряв равновесие, отпрянула в сторону. Нанеся ответный удар, она вдруг застыла на месте, как будто в нерешительности, не зная, что ей предпринять дальше.
Гундобад тут же в мощном порыве обрушился на ее незащищенный левый бок, не подозревая, что ему расставлена ловушка. Гундобад ожидал, что она попытается отбить его натиск, но вместо этого девушка резко ушла из-под удара в сторону, и меч соперника пронзил воздух. Ауриана крутанулась на месте и вновь оказалась лицом к Гундобаду, который еще по инерции продолжал движение вперед, вытянув руку с мечом, изумленный тем, куда подевалась его соперница. Молниеносный клинок Аурианы вонзился в бок ошеломленного Гундобада. Во дворе стало совсем тихо. Гундобад наклонился вперед, схватившись за глубокую рану в груди и пытаясь остановить сильное кровотечение, он не отрываясь глядел своими горящими злобными глазками на Ауриану. Один из людей Гундобада произнес негромко:
– Да это же меч самого Бальдемара!
Гундобад услышал эти слова и содрогнулся всем телом. Он наконец взглянул на меч с таким ужасом, как будто это была ядовитая змея или какое-нибудь другое хищное существо, действующее по своей собственной воле. Теперь он расценивал мастерство владения Аурианы мечом как чудесную особенность самого оружия.
Ауриана подскочила к нему и выбила меч из его рук. Гундобад тяжело рухнул на колени. Ауриана размахнулась и нанесла сильный удар по его толстой, заросшей жесткими волосами шее.
Напряженная благоговейная тишина, царившая среди воинов, постепенно начала уступать место робкому осторожному выражению восхищения и ликования. Ауриана доказала свое право на то почетное место, которое занимала среди соплеменников до гибели Бальдемара. Отстояла она и права своей матери. Она была благословенной среди людей, отмеченной божественной благодатью, иначе боги никогда не позволили бы ей обрести этот священный меч.
Никто из присутствующих не сомневался в том, что в этот момент здесь среди них присутствовали и вершили свой суд три богини Судьбы, эти мрачные девы, прядущие нити мировых судеб под Священным Ясенем, Мировым Деревом; их древний дух светился сейчас в глазах Аурианы. Похоже, Рамис неслучайно назвала девушку в честь священной земли «Аурр», на которой пребывали три божественных сестры.
