Текст книги "Несущая свет. Том 2"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)
Глава 31
Император вместе со своей свитой и войском прибыл в Рим, когда там отмечался праздник Виналии. Он устраивался после сбора винограда и изготовления из него молодого вина.
Нездоровый воздух августа принес с собой лихорадку, и весь город пребывал в тревоге. Домициан остался пока за пределами Рима на своей загородной вилле, построенной на склоне горы Альбан, как и требовала традиция. Полководец, одержавший победу, мог войти в город только лишь во главе триумфальной процессии.
Осведомители Домициана ежедневно сообщали ему о том, что говорилось на улицах и в тавернах о его победе над хаттами. Разумеется, они прекрасно знали, что горожанам было решительно все равно, окончилась война или же, наоборот, началась новая. Людей гораздо больше беспокоило то, что в этом году на празднике Виналии вино не будут раздавать бесплатно. Однако никто из шпионов Императора не решился сказать ему об этом откровенно и навлечь на себя его гнев, потому что Домициан совершенно искренне полагал, что простой народ видит в нем своего спасителя.
Марк Аррий Юлиан, возвратившись в Рим, долгие дни проводил в императорском дворце, исполняя те обязанности Императора, которые Домициан находил скучными и утомительными – выслушивал просителей и жалобщиков, приезжавших даже из самых отдаленных провинций, и разбирал их тяжбы. Много времени отнимала и переписка с наместниками, касающаяся вопросов законодательства. Проверив иск магистратов, обвинявших трех подрядчиков в поставке недоброкачественного мрамора для строительства нового императорского дворца, он пришел к выводу, что виноваты обе стороны. Налицо было жульничество подрядчиков и наглые попытки правительственных чиновников обчистить рабочих, нарочно запутав учет отработанных ими дней. Домициан и такие дела поручал своему первому советнику, потому что ему было известно об обширных познаниях Марка Юлиана в архитектуре.
Жизнь во дворце начинала казаться последнему невыносимой. Каждый день, проведенный в нем, Юлиан сравнивал с приемом небольшой порции яда. Когда бы он ни смотрел в отвратительные алчные лица как магистратов, так и обвиняемых или проходил мимо разорившегося патриция, у которого не было даже объедков, чтобы накормить своих рабов, но который добирался в театр, нанимая паланкин с целью пустить пыль в глаза, или слышал ругань и возню сцепившихся продавца с покупателем, которые не поладили из-за цены на щуку или угря на рыбном базаре, или останавливался на ступеньках дворца, чтобы дать малюсенькую милостыню голодающему нищему сразу же после рассказа о каком-то гурмане, просадившем половину наследства на устройство пышного званого обеда, ему казалось, что никогда не существовало ни могучего северного леса, ни женщины-воина, а было лишь наваждение, увиденное в лихорадочном бреду.
«Мечтательный идиот, – думал он о себе. – Аурианы никогда не было. Этот злой мир вокруг тебя – единственный на земле».
Победа Домициана над хаттами придала Императору решительности, и он стал выдвигать Сенату новые требования, о которых он никогда бы не осмелился даже заговорить из страха быть обвиненным в нечестивом высокомерии.
Под его давлением сенаторы объявили, что месяц его рождения, октябрь, будет отныне называться Домицианус. Сенаторам тем самым был брошен вызов. Принявший его должен был оспаривать тезис о том, что правление Домициана не менее величественно, нежели правление Юлия Цезаря или Цезаря Августа. В честь каждого из них тоже были переименованы календарные месяцы. С этим предложением выступил Вейенто. Он сделал это якобы случайно, будто бы желая обсудить этот вопрос и узнать мнение сенаторов, но все отлично знали, что он выражает страстное желание самого Императора. Они не сомневались в том, что судьбе сенаторов, проголосовавших против предложения Вейенто, никак нельзя позавидовать. В довершение всего Домициан заставил Сенат назначить его пожизненным Цензором[5]5
Цензор – римский магистрат, избиравшийся, как правило, каждые пять лет на срок восемнадцать месяцев из числа бывших консулов. Основной его задачей было проведение ценза и ревизия прежнего списка всадников и сенаторов. Цензор имел право исключать из списка имена и вписывать туда новые. Он управлял государственным бюджетом (отдавал сбор налогов на откуп) и имуществом. Он также надзирал за возведением и содержанием государственных построек. В императорскую эпоху эти функции исполняли сами императоры.
[Закрыть]. Это дало ему возможность исключать из Сената любого его члена, которого он считал недостойным звания сенатора. Все были этим очень встревожены и полагали, что Домициан сделал самый серьезный шаг на пути к автократии.
В тот день сразу же после заседания Сената Лициний Галл и Сатурнин нашли Марка Юлиана и потребовали конфиденциальной встречи. К этому времени Сатурнин, как и Марк, уже знал о списке людей, подлежавших уничтожению, и о том, что его имя стояло в этом списке последним. Поэтому он с радостью присоединился к заговорщикам. Они встретились в саду у Марка Юлиана. Старик Диокл провел этих двоих по запутанному лабиринту садовых дорожек к тому месту, где их ждал Марк Юлиан. Он стоял к ним спиной среди гранатовых деревьев, поглощенный раздумьями, и рассеянно смотрел на прямоугольный бассейн, где в зеленоватой воде плавали золотистые карпы.
Возмущение Галла было так велико, что он забыл даже произнести слова положенного приветствия.
– Юлиан! Неужели ты не остановишь его? – он повысил свой голос почти до писка. – Еще пара таких указов, и Домициан заставит нас падать ниц и целовать ему ноги как персидскому сатрапу!
Марк Юлиан обернулся, и на его лице появилась улыбка.
– Ты мне льстишь. Должно быть, ты думаешь, что я волшебник. Успокойся, мой дорогой Галл.
На секунду показалось, что Марк отвлекся от разговора. Вернувшись к своим мыслям, он повел их к каменной скамейке, которая стояла у маленького водопада, устроенного в искусственном потоке, подававшем воду в бассейн. Шум воды хорошо скрывал их беседу от посторонних ушей. Марк Юлиан пригласил гостей садиться.
– Его желание занять должность Цензора, – продолжал он, – показывает, что в нем еще сохранились остатки чести. Он все еще пытается создать впечатление законности своих действий. Хотя, в конце концов, он найдет способ добиться своего любым путем.
– Для меня октябрь остается октябрем, – сказал Сатурнин и презрительно сплюнул на песок. Он был похож на рассерженного Бахуса, развалившегося на скамейке. – Какое тщеславие! Я никогда не произносил этого слова «Домициан», если только мне не приходилось высказываться публично. Мне страшно надоели его завуалированные угрозы и притворство. Я готов покончить с этой игрой и подставить свою шею под топор его палача.
Галл посмотрел с жалостью и ужасом на Сатурнина и перевел взгляд на Марка Юлиана.
– Ну что ж, – произнес он с претензией на непринужденность, нервно теребя пальцами край своей туники, – стало быть, нам нужно побыстрее нанять кого-нибудь, кто смог бы прикончить его, не так ли?
Эти слова Галла показали всю его неопытность в таких делах. Он понятия не имел о том, что нужно для подготовки свержения диктатора.
Марк Юлиан сурово посмотрел на своих гостей.
– Этим мы займемся в последнюю очередь. Или вы хотите получить хаос и неразбериху, как это было после смерти Нерона? На этот раз мы поступим мудрее. Во-первых, мы выберем преемника Домициана. Его кандидатуру должны одобрить Сенат и гвардия.
– Это невозможно. Гвардии никогда не понравится тот, кто понравится нам, – запротестовал Галл. – Да и в любом случае он всех подкупит. Кроме того, мы потеряем слишком много времени.
– Я знаю, сколько он платит гвардии, мы предложим им больше. И запомните еще вот что. В гвардии по сих пор есть те, кто верны памяти Тита. Если им станет известно наверняка, что Домициан убил своего брата, они тут же восстанут против него. А такие доказательства у нас скоро будут. Теперь я знаю, где искать письма Каэнис – они спрятаны в стене ее библиотеки, которая выходит на восточный двор старого дворца. Все дело за тем, как пробраться туда, не возбуждая подозрений. Мне придется сделать это самому. Очень скоро нам удастся выследить врача, принимавшего участие в убийстве. Он сбежал, но мои люди напали на его след. Не забывайте и о том, что сам Домициан должен действовать медленно и постепенно, чтобы мы не догадались об его истинных намерениях. Короче говоря, мы должны немедленно найти человека на его место, который был бы приемлем для большинства из нас.
Сатурнин и Галл вытаращили глаза на Марка Юлиана, словно видели его впервые.
– Даже и не помышляйте об этом! – быстро проговорил Марк Юлиан, угадав их мысли. – Нет ничего в этом мире более неприятного для меня! Философия – вот чем заняты все мои мысли. Да и к тому же есть способные люди, чья родословная ближе к линии Юлия Клавдия, чем моя. Например, Нерва. Мы составим список кандидатов и тайно проведем по нему голосование.
Увидев вытянувшиеся от огорчения лица своих друзей, Марк Юлиан улыбнулся.
– Не печальтесь вы оба! Я уговорил Домициана снизить размер налогов на имения в Тоскане и провести голосование по цене на зерно. Галл, мне удалось убедить его отменить приказ о ссылке твоего брата. Жизнь не окончилась.
Галл уставился на Марка Юлиана, хватая ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.
– Я не знаю, как и благодарить тебя! – наконец сказал он, как только обрел дар речи. – Дорогой Юлиан, мой брат обязан тебе жизнью!
– Очевидно, у него куда более высокое мнение о жизни в Риме, чем у меня. Весьма кстати ты затронул вопрос об ответной благодарности. Я уже придумал, как это сделать.
– Говори.
Марк вложил свиток бумаги в руки Галла.
– Найди кого-нибудь, кто прочитал бы этот документ в Сенате и как можно скорее. Этот человек должен быть гораздо моложе тебя. Тогда это сойдет ему с рук. И ни в коем случае он не должен быть знаком или связан каким-либо образом со мной. Я хочу, чтобы эту бумагу прочитали в полдень.
Галл быстро читал. На его лице появилось выражение недоумения и досады. Это была речь, написанная Марком Юлианом прошлой ночью – призыв проявлять снисхождение к пленным варварам и страстная защита Аурианы. В речи упоминалось о милости, которую оказал Сенат мятежнику Картаку, который возглавлял восстание бриттов во времена Императора Клавдия. Тогда после десяти лет упорной борьбы Картака все-таки схватили, но Сенат признал его благородным врагом и сохранил ему жизнь. Картаку назначили небольшую пенсию и разрешили жить в Риме. Марк Юлиан доказывал, что, как и Картак, эта бунтовщица и ее сообщники не пытали пленников, не замышляли никакой измены, а лишь отстаивали свою свободу. Когда в их власти оказались три трибуна, они обращались с ними вполне сносно по своим меркам. Согласно имевшемуся свидетельству женщина по имени Ауриния потребовала у своих соплеменников сохранить жизнь захваченным в плен римлянам. По давней традиции принято оказывать милосердие храброму и достойному противнику. Почему же нужно поступать иначе в этот просвещенный век?
По расчетам Марка Юлиана выходило, что Сенат, здраво рассудив, откажется внять его призыву, но он прекрасно знал, что как всегда вокруг курии[6]6
Курия – здание Сената.
[Закрыть] будет шататься много праздных любопытствующих граждан, ожидающих результатов голосования по различным вопросам, а в полдень двери курии будут широко распахнуты из-за жары. Марк Юлиан преследовал здесь далеко идущую цель – представить народу Ауриану в максимально выгодном свете. Интуиция подсказывала ему, что любовь простых людей, направленная в нужное русло во избежание подозрений Домициана, в будущем поможет защитить Ауриану.
– Но ведь это же не шутка! – сказал Галл, выглядевший крайне озабоченным. – Твое чувство юмора обычно не заходит так далеко, чтобы заставлять своих ни в чем не повинных коллег показывать себя полными идиотами. И в то же время все это несерьезно. Чего ты хочешь?
Марк Юлиан добродушно улыбнулся.
– Боюсь, что мне придется пока оставить тебя в неведении, мой друг. На этот раз я вынужден воспользоваться твоим благородством и верностью обязательствам.
На следующий день Марк Юлиан работал у себя в библиотеке. Его изыскания были прерваны приходом Диокла, принесшего письмо. Это был расшифрованный вариант оригинала, переданного по сложной цепочке доверенных лиц, начиная с помощника кавалерийского префекта, отвечающего за охрану обоза с пленными из Германии.
– Наверное, здесь написано насчет этой женщины из страны варваров? – захотел узнать Диокл, нарочито нахмурив брови для придания себе серьезного вида и тут же испортил все впечатление, заморгав от нервного напряжения, за которым мог последовать приступ подагры.
Марк Юлиан кивнул в знак согласия с этим предположением, и его лицо внезапно приобрело печальное, напряженное выражение. Секундой позже он заметил страдания старика и, быстро встав, помог ему сесть на стул, положив его больную ногу на специальную скамеечку. Затем он взял письмо и приступил к чтению.
– Мне невыносимо наблюдать за тобой и видеть, как ты делаешь из себя посмешище! – заговорил с жалобным подвывом Диокл. – Нельзя цивилизовать взрослого варвара. Для этого их нужно отлавливать еще в детском возрасте. Кто угодно знает это. Она будет лазить по деревьям в саду как обезьяна. Почему именно я должен заботиться о твоем достоинстве больше тебя самого? Твой отец, если бы видел…
Протесты Диокла застряли в его горле, едва он увидел выражение крайнего отчаяния, появившееся на лице его хозяина. После неловкой паузы Диокл отважился задать вопрос.
– С ней… не случилось ничего плохого?
В его голосе прозвучал отчетливый извиняющийся оттенок. Вместо ответа Марк Юлиан зачитал отрывок из письма.
«Она ест сушеные фрукты, купленные тобой, и я слежу, чтобы прочая пища была без личинок и червяков. Ее здоровье сейчас не внушает опасений, хотя она тяжело переживает плен. Есть основания полагать, что ею заинтересовались на самом высоком уровне, поскольку сам Камилл приказал пересадить ее в повозку получше, в которой кроме нее никого нет…»
От этой новости у Марка Юлиана мороз пробежал по коже. Очевидно, Домициан отдал это распоряжение, потому что для забав ему была нужна здоровая женщина. Ведь по его словам Ауриана должна была возбудить его.
Марк Юлиан продолжал читать дальше:
«К ней никто не пристает, так же, как никто не подозревает о моем наблюдении за ней. Теперь, когда она немного поправилась, на нее стало приятно посмотреть, и многие обращают на нее внимание. Я считаю, что если она не умрет от тоски, то будет жить».
– Ты не сказал мне, видел ли Император эту девчонку! – воскликнул Диокл с трясущимися челюстями и кое-как поднялся на ноги.
– Ты слишком беспокоишься обо всем. Боюсь, как бы с тобой не приключился еще один сердечный приступ.
– Я должен делать это, потому что ты беспокоишься недостаточно. И пусть боги помогут вам с ней, если Домициан узнает, что ты замыслил отобрать у него этот приз.
– Я знаю.
– Когда он насытится ею, он прикажет умертвить ее каким-нибудь варварским способом, чтобы насладиться твоими мучениями.
– Его грязные руки не прикоснутся к ней.
– Ну и ну! Ты, должно быть, собираешься превратиться в самого Юпитера!
– Нет, я простой смертный, которому известны все слабости нашего августейшего правителя.
– Когда ее откормят и приведут в порядок, Домициан прикажет доставить ее на виллу Альбан. Что тогда ты будешь делать? Возьмешь это место штурмом?
– Пока не знаю, но что-нибудь обязательно придумаю. Все, что я могу сейчас сделать – это установить над ней наблюдение и ждать.
Марк отвернулся и уставился отсутствующим взглядом в глубину сада, где легкий ветерок шевелил листву на оливах.
– Игра становится до сумасшествия тонкой. В последнее время восприятие у Домициана обострилось как у волка. Он знает, что не может больше рассчитывать на меня, хотя найти этому разумное объяснение невозможно. Теперь он опять обхаживает меня. Если меня не бывает на пышных застольях в загородной резиденции, его пробирает страх. Однако от этого мало толку. Я уже знаю, как он умеет обхаживать человека, а затем убивать.
Марк Юлиан вздохнул. Его лицо, оставаясь спокойным, помрачнело.
– Домициан пока нуждается в моих здравых советах по многим важным делам, и эта нужда – единственное мое оружие. Когда у него появятся иные советники, пусть помогут боги нам обоим.
Глава 32
Путешествие пленников закончилось во мраке подземной тюрьмы, расположенной в лагере преторианской гвардии близ Рима. Там они должны были ожидать триумфальной процессии. Стоял сентябрь, месяц, когда проводились «Лиди Романи» – римские игры.
В течение четырнадцати дней царило веселье. В цирке Максима устраивались соревнования по бегу и скачки. Но атмосфера этого праздника естественно не проникала за эти суровые, монументальные стены, от которых отражалось эхо отрывистых команд надзирателей.
В первый день мужчин и женщин поместили в отдельные камеры, и Ауриана не увидела среди них Ателинды. Затем ей стало известно, что многих пленников отправили на огромные невольничьи рынки в Александрии. Мысль о том, что ее мать находится в таком страшном месте, не давала ей покоя ни днем, ни ночью. Она постоянно молила Фрию о даровании ей спокойной смерти и возможности воссоединения с отцом. Пленников насчитывалось около пяти тысяч. Римляне не брали больных и стариков, а только тех, кому было меньше тридцати зим. Они вырвали у хаттов его молодое мускулистое сердце.
Ауриана оказалась в помещении размером с лошадиное стойло, пол которого был устлан гнилой соломой. Повсюду в этой огромной пещере, разгороженной на множество камер, царил запах острых пряных трав и какой-то сладкой гнили. И вообще, климат в этих краях, по мнению Аурианы, был жарким и даже душным. Сюда же не мог проникнуть ветер, и пленники были обречены на невыносимые страдания в огромном, быстро прогревавшемся подземелье, вырытом в глинистой почве. Они пеклись там словно гуси в печке, Но в одном Ауриане повезло – среди пяти женщин, с которыми она разделила камеру, оказалась и Суния. Это была самая крупная удача с тех пор, как ее взяли в плен.
Когда они впервые увидели друг друга, то просто не поверили своим глазам. Им казалось, что это чудесный мираж, который мог исчезнуть при любом неосторожном движении. Они даже боялись назвать друг друга по имени. Ауриана почувствовала у себя в горле комок от радостного волнения и с трудом удержалась от слез. Суния превратилась в бледного, худого эльфа, смотревшего на нее печальными глазами осиротевшего ребенка. Ее костлявое тело очень плотно обтягивала кожа, и она была похожа на скелет. Изорванная одежда висела на ней как на пугале. Грязные волосы мышиного цвета слиплись и спутались, торча в разные стороны, словно веревки. Но ничто не могло сейчас так обрадовать Ауриану, как вид этого знакомого, доброго лица с застенчивыми глазами, полными несмелой надежды. Суния была расчетлива, но не от хитрости, а от страха, о чем свидетельствовала ее улыбка одними уголками губ.
– Суния! – сказала наконец Ауриана прерывистым охрипшим голосом, шедшим из глубины ее горла. Они бросились навстречу друг другу и крепко обнялись, не помня себя от радости. Их сокамерницы наблюдали за ними с безразличным видом.
Наконец, они опомнились и пришли в свое обычное состояние.
– Из всех родственников и друзей, кто мог бы последовать за тобой сюда, у тебя оказалась я. Какую злую шутку сыграла с нами судьба!
Ауриана чуть отстранила от себя Сунию, держа ее обеими руками за плечи.
– Не говори так больше никогда, – с мягким укором сказала она. – Ты моя самая дорогая родственница.
Медленно потянулись дни, счет которым можно было вести по чередованию света и тьмы, по регулярной раздаче пищи, по отрывистым командам и мерному топоту преторианцев, которые сопровождали смену караула.
Ауриана и Суния находились теперь рядом друг с другом, рассказывая о своей жизни в прошлом и все теснее сближаясь. Постепенно Суния преодолела свои опасения оказаться нежеланным бременем для Аурианы. Поначалу ей действительно было трудно поверить, что Ауриана в самом деле нуждается в подруге столь невысокого происхождения. Ауриана же со своей стороны обнаружила, что по-иному смотрит теперь на позор и стыд, увидев, что есть люди, воспринимающие произошедшее с еще большим чувством стыда, чем она. Это чувство стало смещаться из центра сознания куда-то на окраину и ощущалось скорее физически, чем духовно, словно фурункул или приступ лихорадки.
Когда она думала над этим, то в ее голове почему-то мелькнул образ Рамис.
Однажды утром Суния проснулась раньше других и увидела Ауриану стоящей на полу в косых лучах солнечного света, падавших из узкого оконца под потолком. Она прикрыла глаза, чтобы Ауриана приняла ее за спящую, и услышала несколько фраз из молитвы, которую та произносила страстным полушепотом.
– Сиятельная Родительница, одетая в солнце, Мать всего познания, ты даешь все, а со смертью забираешь это назад – я воздаю хвалу тебе за то, что ты уберегла Сунию…
Суния настолько изумилась, что у нее даже перехватило дыхание. Затем ее сердце наполнилось теплой и тихой радостью – впервые в жизни она оказалась кому-то нужна. Ауриана произносила благодарственную молитву за нее, Сунию.
Их помещение было отделено от соседнего металлической решеткой, за которой находилось двенадцать невольниц, которые имели возможность переговариваться с мужчинами, содержащимися в смежной камере – в одном месте известковый раствор, скрепляющий каменную кладку, выпал, и образовалась маленькая сквозная дырка, через нее можно было общаться. Женщины узнали, что среди сотни мужчин находились Коньярик с Торгильдом. Они были здоровы и несказанно обрадовались, получив весточку от Аурианы и Сунии. Все четверо стали как бы единой семьей, осуществляя связь с помощью женщин в смежной камере.
Ауриану явно выделяли среди прочих узниц. В дополнение к обычной пище ей давали финики, груши и яблоки, которыми она тайком делилась с другими. Каждый день ее осматривали лекари, менявшие повязки на ее ранах. Для скорейшего их заживления они обрабатывали раны специальными мазями. Лишь ей одной позволили умываться. Все это было непонятно и поэтому внушало опасения.
Ее раздражала присущая римлянам спешка и сухая, безликая деловитость. Очень редко доводилось ей наблюдать, чтобы кто-нибудь из них, от самоуверенных легионеров до лекарей, оружейников и рабов тепло, по-братски приветствовал друг друга. Живут ли здесь люди семьями? Рабы, обслуживающие этот народ, принадлежали к самым разным нациям, но и они, казалось, не знали своих товарищей по несчастью или делали вид, что не знали. И еще несказанно удивил способ, которым эти люди измеряли время. Подобно тому, как небо было разделено на квадраты решеткой в клетке, куда ее поместили, дни в Риме тоже были разделены на равные части, называемые часами. Вся жизнь зависела от этого расписания. Провозглашался час, и в арсенале начинали стучать молотки ремесленников, действуя на нервы невольников, или раздавалась мерная поступь преторианцев, готовящихся на плацу к триумфальному маршу под звуки фанфар.
На седьмой день Ауриана предприняла попытку завести разговор с часовыми, которым часто поручали охрану камер с пленниками. Время клонилось к празднику, все предвкушали близкое веселье, и дисциплина в легионах резко упала. Вскоре запомнившаяся пара часовых уже свободно болтала с ней, когда не было караульных начальников. На девятый день она уговорила все тех же часовых поиграть с ней в кости.
Чтобы придать игре хоть какой-то интерес, римляне дали ей несколько медных монет. Не успело закончиться их дежурство, как они стали добродушно ругаться – Ауриана выигрывала который раз подряд.
Между бросками она осторожно выпытывала у них необходимые ей сведения. Остальные невольницы или дремали, или же с восхищением наблюдали за ней. Им оставалось только диву даваться, откуда у Аурианы могло сохраниться столько мужества и хладнокровия, чтобы так непринужденно болтать с ненавистным врагом, облапошивая его у них на глазах, в то время, как большинство из их числа были все еще парализованы печальными переживаниями.
Каждое латинское слово произносилось Аурианой с какой-то тревогой.
– Скажите-ка мне, – говорила она как бы невзначай, продолжая неторопливо бросать кости, – что означает эта триумфальная процессия?
– Уж я обязательно разыщу того парня, который научил тебя нашему языку, и по суду оттягаю у него то, что проиграл тебе, – ответил ухмыляясь и развязно похохатывая преторианец по имени Юст, у которого были острые, наблюдательные глаза и чей цинизм был лишь бледной копией по сравнению с тонким цинизмом Деция.
– Это глупое, пышное представление устраивается, чтобы пустить пыль в глаза и заткнуть рты всему этому быдлу, – сказал темноволосый преторианец мощного телосложения с миниатюрным, как у гнома, лицом, на котором обильно выступили капельки пота. Изо рта его пахло странными приправами, которые римские повара добавляли к каждому блюду. – Если хочешь знать, то эта проклятая церемония и есть главная цель войны для Императора, а вовсе не завоевание новых земель.
Такой ответ не удовлетворил Ауриану, но она почувствовала, что ее вопросы начинают докучать преторианцам. Помолчав, она встряхнула несколько раз чашу о костями и все-таки отважилась задать еще один вопрос.
– Кто же этот человек, о котором все говорят день и ночь – этот Аристос?
– Хватит болтать! – притворно возмутился Юст. – Бросай!
Ауриана высыпала кости из чаши.
– Опять Венера! – вскричал темноволосый преторианец, рассматривая кости, словно это были его живые враги. – Девчонка с севера явно ухватила фортуну за хвост. Она обобрала меня начисто! Мои карманы пусты.
И он с расстроенным видом сунул за решетку еще одну медную монету.
– Если она и на этот раз выиграет, то я намекну центуриону, что пора проводить очередной обыск у невольников. Ну что ж, бросай в последний раз, варварская Цирцея! Проиграй нам, хотя бы ради приличия.
Ауриана убрала чашку с костями подальше от решетки, явно не спеша заканчивать игру, а затем, пронзая Юста взглядом своих прозрачных серых глаз произнесла:
– Скорее наступит конец света, чем я брошу кости, если вы не дадите мне ответ.
Она сама не знала, откуда у нее вдруг взялись силы дразнить этих преторианцев.
– Эти варвары настойчивы, будто мыши, не так ли? Она отгрызет нам руки, если мы не скажем ей, кто этот Аристос. Знаешь, Юст, им следует выставить Аристоса на этот дурацкий парад, ведь народ будет просто смеяться над этой жалкой кучкой пленников.
Ауриана в удивлении свела брови вместе.
– Он имеет в виду, что Аристос был тоже взят в плен на этой войне, – объяснил Юст. – Это случилось в самом начале, около года назад, но теперь он знаменит. Вот и все.
– В этой войне? Так он – один из нас? – возбужденно выдохнула Ауриана, всем телом подавшись вперед и засверкав глазами. – Но ты говоришь о нем так, как будто речь идет об одном из ваших вождей!
Эти римляне говорили загадками. По их словам выходило, что этот Аристос был приговорен к смерти, но в то же время обедал со знатными дамами. Он не был воином, но выигрывал сражения.
– Ну, для нас он вождь! Он…
Послышались быстрые, четкие шаги по каменному полу.
– Фабатий! – тихо произнес Юст.
Ауриана быстро спрятала чашу с костями в соломе. Оба преторианца быстро поднялись на ноги и встали на свои посты у стены. Но их центурион был в прекрасном расположении духа. Размашистым шагом он подошел к обоим воинам и положил свои руки им на плечи.
– Аристос победил! – громко сказал Фабатий.
По его голосу было заметно, что он был немного навеселе. Ауриана почувствовала, что ниточка натянулась очень туго, и притихла, стараясь ловить каждое слово, ведь смысл их беседы был ей понятен не до конца.
– Он спас всех нас и полгорода, хвала Немезиде[7]7
Немезида – богиня греческой мифологии, дочь Никты, олицетворение судьбы. Воздает людям за их гордыню и несправедливость в соответствии с их виной. В императорском Риме почиталась как покровительница гладиаторов и солдат.
[Закрыть] и Марсу! – прочувствованно воскликнул Юст.
– Сегодня вечером он официально получил свободу, – продолжал свой рассказ Фабатий, и по его лицу гуляла гордая улыбка, словно речь шла об успехах его собственного сына.
– И он опять приступит к своему делу, надеюсь? – спросил преторианец с лицом гнома, и в его голосе прозвучала тревога.
– Конечно. Короли не уходят сами, – подтвердил центурион, понизив голос. – Сегодня вечером для посетителей вновь откроется школа Торкватия. В честь освобождения Аристоса будет устроен банкет – каждому из вас выделяется по сотне сестерциев[8]8
Сестерций – самая мелкая римская серебряная монета достоинством в 2,5 асса. В период поздней Республики сестерций был бронзовой монетой. Август велел чеканить его из латуни. В начальный период Империи его вес часто уменьшался. После хозяйственных неурядиц в 3 в. н. э. чеканка прекратилась.
[Закрыть], чтобы повеселиться на славу.
На этом беседа двух преторианцев и центуриона закончилась. Ауриане мало что удалось узнать сверх того, что ей было уже известно, а именно, что взяточничество в римской армии процветало на всех уровнях.
На следующий день в караул вместо этих двух преторианцев заступили другие. Когда празднества закончились, Юст и его напарник вернулись, но в кости с ней уже больше не играли.
Ауриана отмечала дни по царапинам на стене, которые она делала с помощью медной монетки, забытой караульными. На одиннадцатый день Суния бросилась на солому и зашлась в истерическом плаче. Ее тело содрогалось от рыданий. Ауриана подошла к ней и, встав на колени, взяла ее за плечи.
– Суния, Суния, – тихо успокаивала она подругу, – я чувствую себя так же, как и ты.
– Ты! Ты здесь ведешь себя как дома и даже играешь с ними в кости. У меня другой характер. Я не могу жить здесь. Позволь мне умереть!
Суния стала рыться в соломе в поисках медицинского инструмента, который Ауриана всегда старалась спрятать понадежнее, потому что стражи производили регулярные обыски.
– Перестань же! Суния, ты должна быть терпелива. Судьба изменчива. Мы научились жить в том мире, значит, мы сможем приспособиться и к этому. Когда они играют в кости, то много болтают. Нам нужно как можно больше знать о них, ведь это пока наше единственное оружие. Иначе нам не выжить здесь. Суния, ты мне нужна. Мои силы уже почти исчерпаны.
– По тебе этого не скажешь.
– Значит, ты слепая, если этого не видишь. Каждое утро я просыпаюсь и чувствую, что моя душа разбита, изломана, исковеркана и брошена умирать где-то в придорожной канаве. Я ничего не представляю собой, кроме измученного тела с отсеченными конечностями, имя которым Деций, Авенахар, мать и родина. Я истекаю кровью, и никакие снадобья не могут смягчить эту боль. Еще чуть-чуть, и я сойду с ума, Суния. Я нуждаюсь в твоей силе, так же, как и ты в моей.
Суния медленно села, изумленно уставившись на Ауриану. Сама мысль, что кто-нибудь, не говоря уже о самой Ауриане, мог нуждаться в ней, была нова и непривычна, и все переживания тотчас отступили на второй план. Ауриана поднесла к губам ослабевшей подруги глиняную баклажку с остатками разведенного водой вина, которое ей украдкой, передали знакомые преторианцы.
Наблюдая за судорожно двигавшимся кадыком Сунии, Ауриана мрачно подумала: «Я изголодалась хотя бы по капельке надежды. Если у меня не появится какой-нибудь реально достижимой цели в жизни я погибну».
На рассвете семнадцатого дня ее пребывания в римской тюрьме Ауриана проснулась, почувствовав внутри себя толчок, словно какой-то дух разбудил ее. Она села на соломенной подстилке. Как всегда через высокое узкое окно в камеру вливался косой поток света, но этим утром он казался ей не просто потоком, а золотым пальцем божественного провидения, указывавшим на то, что пришло, наконец, ее время. Она перевела взгляд на Сунию, которая зарылась, свернувшись комочком, поглубже в солому и мирно посапывала во сне, как собачка.
