Текст книги "Несущая свет. Том 2"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)
– Ауриана! – прокричал он. – Возьми вон ту, что стоит позади твоего жеребца. Это кобыла Ромильды. Я потом улажу дело.
Но тут вдруг Деций поскользнулся в луже крови и тяжело упал на спину. Один из людей Гундобада подскочил к нему и изготовился нанести римлянину смертельный удар своим копьем.
Звериный крик вырвался из груди Аурианы, и она молниеносно метнулась вперед, подняв свой меч и чувствуя, что вся ее жизнь сконцентрировалась сейчас в этом клинке. Держа меч обеими руками, она нанесла диагональный удар, стремительно отбив занесенное над Децием копье, так что его острие пронзило ступню самого нападавшего.
Воин дико закричал, поняв, что пригвожден к земле своим собственным копьем. Ауриана торопливо помогла Децию встать на ноги.
Когда оба уже почти добрались до лошадей, Ауриана увидела, что к Беринхарду быстро бежит пригибаясь один из дружинников Вульфстана. Ауриана разгадала его намерения: он хотел перерезать сухожилия ее жеребцу. Деций тоже заметил воина и бросился к нему. С разбегу он прыгнул на спину противнику, и тот рухнул под тяжестью его веса, забившись в судорогах от боли – по-видимому, у него были переломаны лодыжки. Деций не отпускал его, и оба начали кататься по земле. Ауриана тоже подбежала к лошадям и, чтобы не терять времени отвязывая их, перерезала поводья лошадей. Деций в это время нанес последний смертельный удар кинжалом, покончив с противником.
Тем временем дружинники Аурианы, преодолев сопротивление своих врагов подбежали к Ауриане и Децию, закрывая их своими телами от возможной атаки неприятеля.
– Возьми Беринхарда! – прокричала Ауриана Децию. – У него большая скорость. Я лучше знаю местность, меня они не поймают.
И Ауриана вскарабкалась на спину вороной кобылы, однако Деций тут же стащил ее на землю.
– Нет! Ты должна взять лучшую лошадь. Ты беременна, и я настаиваю на этом. Если кто-то из нас и должен обязательно остаться в живых, то это именно ты! – с этими словами Деций ухватился за гриву низкорослой кобылы и легко вскочил ей на спину. – Хотя, поверь мне, я тоже не собираюсь быть пойманным, – добавил он, усмехаясь.
Времени на споры не оставалось, и Ауриана вскочила на спину Беринхарда.
– Пригнись! – закричал Деций.
И тут же камень, выпущенный из пращи, просвистел рядом с ее головой. Не медля ни секунды, к Ауриане подбежали Витгерн и, повиснув на уздечке лошади, удержал Беринхарда, – готового уже взвиться на дыбы и подставить таким образом свою всадницу под град летящих камней, – на месте. А затем Витгерн повел коня, держа его под уздцы, в сторону леса, с другой стороны Беринхарда подхватила Фастила, помогая Витгерну справится с испуганным животным.
– Куда ты направляешься теперь, Ауриана? – прокричал ей Витгерн.
В сердце Аурианы шевельнулась надежда: значит он не испытывал к ней ненависти или непреодолимого отвращения, раз интересовался тем, где ее можно будет разыскать.
– К Рамис, – прокричала она в ответ, чувствуя некоторую неловкость, – в ее хижину на Ольховом Озере.
Ауриане хотелось добавить: «Я так долго была мертвой, Витгерн, так долго – поймешь ли ты меня?», но гордость не позволила ей произнести эти слова. Она представила себе все, что он сейчас думает о ней, и ей стало жарко; эта мысль постепенно становилась ее навязчивой мыслью, причинявшей Ауриане сильную душевную боль.
Когда они подошли к темнеющей громаде сосен, Витгерн обратился к ней с торжественными прощальными словами:
– Пусть везение и удача не покинут тебя, Ауриана.
Он пожал ей руку, но на взгляд Аурианы, все это было не больше, чем вежливый ритуал, поддерживающий только видимость дружбы. Неожиданно Фастила взмолилась громким голосом, обращаясь к Ауриане.
– Ауриана, а приду к тебе, как только смогу, клянусь! Мы не расстаемся с тобой!
– Ты не должна этого делать! Тебя проклянут!
Фастила едва ли могла расслышать ее слова в шуме и грохоте, поэтому продолжала кричать, срывая голос до хрипоты:
– Я приду к тебе!
Затем Витгерн выпустил из рук уздечку Беринхарда, и тот зафыркал, взбрыкнул и помчался по широкой просеке между сосен в глубь леса. Лошадь Деция тоже сорвалась с места и побежала как-то очень неуклюже, вскидывая на ходу свой круп. Это было очень неловкое животное, не отличавшееся природным изяществом, и Ауриана затаила дыхание, наблюдая за тем, с каким трудом Деций удерживается у нее на спине. Он не должен был упасть! Через несколько мгновений их враги поймут, что они ускакали верхом в лес, и тогда наверняка начнется погоня. Ауриана вынуждена была придерживать стремительный бег Беринхарда, иначе ее жеребец мог оставить далеко за своей спиной вороную кобылу с ее седоком.
Вскоре они услышали приглушенный топот копыт у себя за спиной. Судя по звуку, их преследовали три или четыре человека.
– Мы должны разделиться! – прокричала она Децию. – И моли своих богов, чтобы погоня последовала за мной. – Ауриана понимала, что их врагам не составит большого труда догнать лошадь Деция. – Сейчас будет ручей, и ты свернешь резко на север!
– Хорошо! – крикнул Деций. Ауриана надеялась, что их преследователи услышат плеск и шумное продвижение Беринхарда по ручью и кинутся вслед за ней. Тогда, возможно, их внимание не привлечет приглушенный топот копыт лошади Деция, удаляющейся по поросшему травой берегу на север.
Деций прокричал на ходу:
– Ты спасла мне жизнь! Ты стремительна и упорна, словно львица! Венок из дубовых листьев по праву принадлежит тебе! – он намекал на почетную награду, которую получал римский солдат, спасший в бою жизнь своего товарища.
Ауриана почувствовала одобрение в этих словах и представила его улыбающееся довольное лицо – без тени обычной насмешливости. И все же она нутром ощутила какое-то противоречие в этой похвале и, может быть, впервые в жизни с полной ясностью осознала, что его нежелание расточать ей похвалы коренится в страхе стать ей ненужным, нарушить их хрупкий союз, доказав ей ее полную независимость и самостоятельность. Им руководила не гордыня и не самомнение, а боязнь, что она покинет его. Все это казалось ей сейчас таким глупым и бессмысленным, однако в глубине души Ауриана не могла отделаться от подозрения, что в чем-то его страхи были вполне оправданны. Ауриану охватила жалость к этому человеку, и она почувствовала такой прилив любви к нему, которого не испытывала никогда прежде.
На полном скаку они обменялись прощальным рукопожатием.
– Деций! – крикнула Ауриана, сама не зная, что хочет сказать ему. По-видимому, она просто хотела отдалить момент прощания, хотя бы тем, что окликнула его по имени. Ауриане была нестерпима мысль о том, что они, быть может, расстаются навсегда. Он еще раз крепко пожал ее руку и тут же выпустил. Рука Аурианы ловила теперь только холодную пустоту.
Деций резко поворотил своего коня на север, следуя вдоль берега ручья. Сразу же после этого Беринхард с шумом и плеском кинулся в мелководный ручей; к счастью, нынешнее лето было довольно засушливым, иначе им бы пришлось вплавь переправляться на другой берег. Когда Ауриана выбралась на сушу, она отпустила Беринхарда на широкий луг, и тот помчался по нему радостным галопом во всю свою прыть, несдерживаемый больше поводьями. У Аурианы было такое чувство, будто ночь поглотила ее, темная грива жеребца хлестала по лицу, она низко пригнулась к шее своего скакуна, слившись с ним в одно целое.
У себя за спиной Ауриана отчетливо слышала шумный плеск перебиравшихся через ручей лошадей. Прекрасно: значит, они действительно бросились в погоню именно за ней. Ауриана была уверена, что преследователям не догнать ее до тех пор, пока не падет Беринхард.
«Как я смогу теперь вернуться назад? На этот раз ворота захлопнулись за мной навсегда. Рамис, ты получила то, что хотела. Я навсегда отлучена от поля битвы, разлучена со своим родом. Возрадуйся же, сестра Хелля! Теперь ты получишь не только меня, но и моего ребенка!»
* * *
Схватка на холме у Священного Дуба постепенно утихла сама собой. Никто из соплеменников не горел желанием сражаться в кромешной тьме, тем более, что та, которая была причиной ссоры, спаслась бегством. Когда были сосчитаны все раненые и мертвые и назначен выкуп за пролитую кровь родичей, Зигвульф разыскал обрывки документа, присланного Императором. Он поднес к ним факел и под крики одобрения сжег эдикт Домициана, Божественного Короля римлян.
* * *
Ауриана держала путь строго на запад, в бесплодные земли с поросшими ельником холмами. Она не разводила костров и держалась подальше от тех троп, по которым обычно двигались торговые караваны. Она часто останавливалась на возвышенностях для того, чтобы взобраться на дерево и внимательно оглядеть окрестности – изрезанную холмистую местность с красноватыми тенями от стволов сосен и елок. Ауриана хотела убедиться, что ее никто не преследует. Она явственно ощущала присутствие в этом глухом печальном краю эльфов и духов, но вокруг, по-видимому, не было ни единой человеческой души. Временами ее охватывало такое беспросветное чувство одиночества, что Ауриана почти сожалела об отсутствии рядом хотя бы и какого-нибудь преследователя.
Жуткий холод пронизывал ее до костей. В первую ночь Ауриана нашла для ночлега неглубокую пещеру. На следующих ночных привалах она сооружала навесы из лапника, охапок травы и попоны Беринхарда. Два дня Ауриана питалась небольшим количеством захваченной ею из дома еды – краюхой овсяного хлеба и кусочком козьего сыра. Когда она обходила стороной редкие усадьбы, она отчетливо чувствовала в воздухе резкий запах свежей убоины. Это время года так и называлась у хаттов Днями Крови, потому что в эти дни закалывали лишний скот, которому не хватило бы на долгую зиму ограниченных запасов корма, – принося его в жертву богине Фрии. Люди пировали, отъедаясь свежим мясом, а остатки его солили на зиму. Ауриана часто видела клубы поднимающегося к небу дыма от очагов и слышала далекие веселые голоса пирующих людей.
Больше всего ее угнетала мысль о том, какой стыд и позор принесла она Ателинде. «Уже второй раз за свою недолгую жизнь я подвергаю мою бедную мать тяжелейшему испытанию, бремя которого едва ли по силам вынести смертному человеку. А что будет с ней, когда разразится великая война, и она останется совершенно одна вместе со своим горем?» – терзалась Ауриана.
Когда Ауриана достигла мало знакомых ей земель, где ее, похоже, никто не знал, она утратила бдительность и перестала прятаться от людей, часто проходя совсем рядом от селений, где вовсю праздновали люди. Они обходились с ней милостиво и щедро, угощая мясом и медом. Местные жители с любопытством поглядывали на ее браслет воина. Один раз ее даже спросили, не предводительница ли она войска хаттов, знаменитая своими легендарными подвигами. Ауриана не стала признаваться в том, что это действительно она, поскольку не хотела лишних разговоров о себе, но ее поразила широко распространившаяся за пределами родных земель молва о ее славных победах.
На четвертый день выпал снег и запорошил все холмы. Ауриана ощущала себя, словно природа вокруг, скованной зимним сном, похожим на смерть, но только у нее самой – в отличие от природы – не было надежды воспрянуть весной к новой жизни. Ауриана находилась уже на приграничных территориях тенктеров, умелых всадников и любителей лошадей. Она остановилась у одиноко стоящей в стороне от селений усадьбы, намереваясь уточнить дорогу в те места, где зимой обитала Рамис. На пороге дома появилась дряхлая старуха и направилась к Ауриане, переваливаясь с боку на бок на кривых ногах; она была рада помочь забредшей к ней путнице. На шее старухи болталось длинное ожерелье из зубов рыси – оберег, защищавший от злых духов. Ее глазки превратились в щелочки, заплыв в складках жира. Ауриане показалось, что перед ней стоит хранительница жутких тайн и неведомых секретов. Старуха указала ей в северном направлении, туда, где вздымались два одинаково пологих, поросших чахлой растительностью холма, напоминавших могильные курганы двух великанов. Она сказала Ауриане, что если та направится прямо по долине, проходящей между ними, и будет скакать полдня быстрой рысью, то окажется прямо на берегу Ольхового Озера, где живет великая пророчица, хотя люди очень редко могут видеть ее. Старуха рассказала также, что на том месте возникло небольшое поселение людей, прибывших к озеру в надежде получить помощь великой Жрицы.
– Однако наша госпожа разочаровывает большинство из просителей, не проявляя участия к их судьбе.
Услышав это, Ауриана мрачно подумала: «Эта старуха отлично знает ту, к которой я держу путь. Рамис всю свою жизнь сеет вокруг себя одни разочарования».
Старуха заверила Ауриану, что пилигримы протоптали заметную тропу в те места, обозначив ее по обочине священными знаками и жертвоприношениями: грудами гладких камней, связанными в пучки стеблями тысячелистника, а также заячьими черепами.
– Если у тебя еще сохранилась хоть капля ума, – закончила старуха свою речь строгим предостережением, – ты поворотишь своего коня и вернешься домой. Ты красивая, умная и сильная, поэтому она сделает из тебя свою рабыню. Она превратит тебя в лягушку для того, чтобы ты своим пением услаждала ее слух по ночам. Она распоряжается по своей воле всеми демонами Хелля, которые, словно ручные жирные гуси, берут пищу прямо у нее из рук.
Ауриана поблагодарила старуху за полученные сведения и двинулась в путь. Въехав в долину между двумя холмами, она легко обнаружила хорошо утрамбованную тропинку, бегущую между заснеженными полями, поросшими пожухлой осокой и ракитником. Здесь Ауриана пустила Беринхарда галопом. Когда ее жеребец уже начал выбиваться из сил, он взошел на пологий холм, на котором располагалась рябиновая рощица. Ауриана поняла, что эти ровные ряды рябин были недаром посажены здесь человеческой рукой – рябина была деревом, оберегающим от вредоносной магии. Ауриана напряглась всем телом, чувствуя в душе неизъяснимое волнение: еще немного и ее судьба решится. Вскоре ее взору предстала черная застывшая гладь Ольхового Озера. Над ним подымался легкий пар, похожий на дыхание призраков. Ауриана поняла, что в озеро впадают теплые источники. Она долго вглядывалась в расстилавшуюся перед ее глазами картину, все более погружаясь в тихий безмятежный покой. У нее было такое странное чувство, как будто сама Фрия держит ее сейчас в своих нежных ладонях. Посреди озера располагался поросший буйной растительностью небольшой островок – размером с земельный надел раба-земледельца, имевшего обычно площадь, которую может вспахать вол за один день. Здесь находились три деревянных постройки из сосны, причем центральная была самой большой из них и над входом в нее возвышался на столбе череп оленя, выкрашенный красной краской. Со двора перед входом в центральную постройку в небо поднималась тонкая струйка дыма от разведенного костра. Как и предполагала Ауриана, именно в этом доме находилась резиденция Веледы, Той Которая Видит, – самое священное место на северных землях. Это было место, очень похожее на саму душу Рамис – удаленное от других обитаемых земель, строгое, суровое и одновременно вполне доступное для тех, кто хочет добраться до него, кто имеет упорство и терпение перебраться по темной глубокой воде на одинокий остров. В отличие от своей предшественницы, наводившей на всех страх старой женщины, которая жила, запершись в высокой башне, никогда не появлялась на люди без густой вуали и говорила с людьми только через посредников – Рамис открыто ходила по улицам поселка, разрешая просителям обращаться к ней лично, ведя с ними беседы и в то же время пренебрежительно относясь к тем, кто пытался обожествлять ее, делая из нее живое божество на земле. До Аурианы дошел слух о двух батавах, которые проделали в эти места далекое путешествие, везя с собой пленного римского легионера, которого они с гордым видом передали Рамис для жертвоприношения. Но Рамис вместо благодарности вела себя так, словно была страшно оскорблена этим поступком батавов. Она приказала отпустить жертву на свободу и даже подарила римскому пленнику небольшой ларец, наполненный серебряными монетами. Батавов же она прогнала прочь с глаз своих. Большинство германцев, которые слышали этот невероятный рассказ, были просто поражены – как могла Веледа отказаться от такого поистине царского подарка?
Деревня представляла собой временное поселение, дома которого были устроены на скорую руку вдоль озера в полном беспорядке: землянки, шатры и навесы из шкур, хижины из разобранных повозок, шалаши… К Веледе прибывали многочисленные послы от богатых вождей с дарами, ожидая от нее пророчеств и предсказаний. Рамис, взяв себе на пропитание малую толику, отдавала остальное просителям, расположившимся в деревне, чем те и жили.
Ауриана остановилась перед закрытой на щеколду калиткой в заборе, огораживавшем всю деревню, и поняла, что без разрешения не имеет права въехать в поселок.
В этом странном месте, куда люди собрались не жить, а ждать, царила необычайно праздничная атмосфера. До Аурианы доносился бой нескольких барабанов и она явственно различала порхающих между шатров ярко одетых танцоров. Здесь можно было встретить представителей различных германских племен: Ауриана видела среди них воина-свева с черными волосами, туго стянутыми в пучок над одним ухом, он нянчил ребенка-калеку. Две черноволосые женщины с белоснежной кожей лица в остроконечных головных уборах, свидетельствующих о том, что они принадлежат к племени ситонов, – с любопытством взглянули на Ауриану, оторвавшись от какой-то игры: на их шеях висели ожерелья из коровьих колокольчиков, а глаза горели загадочными огоньками. Мимо по улице прошла аристократического вида галльская дама с уложенными узлом волосами в золотой сеточке и в роскошном клетчатом платье, длинный подол которого мел дорогу; она тащила за собой на поводке маленькую комнатную собачку, а по сторонам ее шли две молоденькие служанки. Ауриана к полному своему изумлению заметила среди обитателей деревни даже соплеменников Деция – судя по виду, живших где-то далеко на юге. Повсюду между хижин разгуливали коровы, козы и гуси, – им нечего было опасаться ножа мясника, здесь никто не ел мяса. Ауриана потянула веревку бронзового колокола, висевшего на покосившемся заборе.
На пороге одного из шатров сразу же появилась какая-то женщина и зашагала к воротам стремительным шагом. У нее было очень замкнутое выражение лица, а на губах лежала печать молчания, как будто она раз и навсегда решила как можно меньше общаться с человеческим родом. Судя по ее облику, она принадлежала к одному из племен, обитавших в лесах – это можно было заключить по ее огромным печальным глазам с разноцветной радужкой, по темным веснушкам на носу, по платью, сшитому из ткани, окрашенной в охристо-серые тона, по лисьему меху, накинутому сверху для тепла. Ее широкоскулое некрасивое лицо странным образом контрастировало с полногубым чувственным ртом. Глядя на нее, Ауриана почему-то подумала, что это худощавое сильное тело никогда не знало ласки мужа или любовника. Она производила впечатление чистого целомудренного человека, полностью посвятившего себя жреческому служению. Женщина назвалась Хельгруной, служанкой Рамис.
– Будь благословен этот день, в который к нам приехала внучка Гандриды! – произнесла она радостно, впрочем, без излишней экзальтации, как бы просто констатируя сам факт.
– Будь же и ты благословенна и да прибудет с тобой удача! – промолвила Ауриана, склонив голову и пытаясь скрыть свою настороженность и неотпускавшую ее тревогу. – Но откуда ты меня знаешь?
– Я не знаю тебя, но тебя знает Она, – и Хельгруна кивнула в сторону острова. Ауриана заключила из этого, что само ее прибытие в этот день было заранее предсказано пророчицей.
Хельгруна начала было открывать ворота, но внезапно остановилась, бросив мрачный взгляд на меч Аурианы.
– Стихия железа – земля, его надо вернуть в ее недра. Ты должна оставить это за воротами.
Ауриана стала возражать, объясняя жрице, чей это меч.
– Мы любили Бальдемара, но все же это – меч, и его надо оставить за воротами. Заверни его в полотно и зарой где-нибудь за околицей, с ним ничего не случится.
Волей-неволей Ауриана вынуждена была подчиниться. Затем она натерла шкуру Беринхарда углем, изменив его масть для того, чтобы никто не узнал его, а значит – и ее, и отвела скакуна на конюшню.
Для Аурианы настал период, который Хельгруна называла временем очищения. Она должна была очиститься не только от скверны железа, но и от крови, пролитой ею. Ауриана попробовала было возразить, оправдываясь тем, что это ведь была кровь врагов – но это оправдание здесь считалось неуместным. Ее закрыли одну в отдельной хижине, сколоченной из рябиновых бревен, и давали в пищу только специально приготовленную ритуальную кашу. Она пила родниковую воду из чаши, на дне которой лежали драгоценные камни, каждый камень – как объясняла Хельгруна – исцелял определенный род духовного недуга. Каждый день Ауриана купалась в священных водах озера. С каждым минувшим днем ее беспокойство возрастало. Она уже сильно сомневалась в том, что Рамис станет проявлять заботу о женщине, которая много лет назад оскорбила ее.
Каждый день кого-нибудь из просителей перевозили на лодке на остров, на встречу с Рамис. Из разговоров вокруг Ауриана поняла, что не существовало видимого порядка в вызове просителей к пророчице Подчас вновь прибывшего приглашали на остров сразу же, а другие жители поселка томились в ожидании по четыре луны и более. Говорили, что Рамис особенно долго заставляет ждать богатых людей. Но сама Ауриана считала, что Рамис исходила из каких-то более темных глубинных соображений. Так Ауриана видела одного британского вождя – человека, полного достоинства и скрытого внутреннего напряжения, нагруженного слитками золота – которого Рамис приняла всего лишь через четырнадцать дней.
На шестой день пребывания в деревне Ауриана была разбужена Хельгруной посреди ночи. Удивленная и ослепленная светом факела, бившим ей прямо в лицо, она не сразу поняла, где находится и что с ней. «Где Деций?» – была ее первая мысль, и тут же слезы выступили на ее глазах, когда она все вспомнила и пришла в себя.
– Время настало, – только и сказала Хельгруна, кивнув в сторону острова.
– Прямо сейчас? – прошептала Ауриана, – в самую жуткую пору ночи?
Хульгруна ничего не ответила, взглянув на Ауриану так, как будто та нарочно притворяется ничего не понимающей. Она резко бросила ей длинное платье из белого полотна, вышитое по подолу янтарем, и приказала снять обувь, хотя на улице было очень холодно. Затем торжественно и церемонно она накинула на плечи Аурианы мех белой кошки.
После этого Ауриана и Хельгруна отправились к озеру, сопровождаемые двумя послушницами, несущими факелы. У берега рядом с привязанной к колышку лодкой стояли еще две послушницы. Что все это могло означать? Ночь считалась временем зла, когда могли твориться только самые нечестивые дела.
Она готова была уже испугаться этим необычным обстоятельством, но тут заметила, что все разбуженные обитатели деревни почитали такой ночной вызов к пророчице за большую честь. Те, кто встали посреди ночи, чтобы сопровождать Ауриану на тот берег, невольно разбудили остальных, и теперь Ауриана слышала обрывки восклицаний и разговоров шепотом.
– Она пробыла здесь всего лишь пять дней…
Но больше всего всех окружающих поразил тот факт, что ее пригласили на остров ночью. По всей видимости, подобное произошло впервые на памяти местных старожилов. И почему ей на плечи набросили мех белой кошки, священного животного? Кто была эта воинственная дочь далекого вождя, почему ей оказывались такие почести?
Теперь почти уже все обитатели деревни толпились на берегу, наблюдая за отплытием Аурианы с любопытством. Некоторые из них подходили к ней, чтобы прокричать или пробормотать, заикаясь от волнения, о своих бедах и печалях, с которыми они явились сюда за помощью. Они надеялись, что Ауриана замолвит о них словечко перед Рамис, и та пораньше примет их. Но Ауриана с трудом понимала людей, говорящих на почти непонятных ей наречиях. Хельгруна отогнала просителей подальше от берега.
Нос лодки был сделан в форме головы дракона, в его полую резную голову повесили светильник, так что глаза дракона горели ярким светом и из них шел дымок, создавая впечатление того, что здесь до сих пор жил древний дух, которого все боялись и от которого одновременно ждали многих милостей. Когда Ауриана вошла в маленькое суденышко, оно качнулось под ее весом, и курящаяся дымом голова дракона как бы приветственно кивнула ее. За ней в лодку вошли две послушницы с факелами и заняли места – одна на носу лодки, а другая на корме. Единственный гребец оттолкнул лодку веслом от причала и начал делать мощные размашистые гребки. Огни двух факелов отражались в совершенно неподвижных водах озера, словно на поверхности лунного камня. С темного острова доносился звук свирелей, выводящих призрачную мелодию, стелящуюся над озером, словно ночной туман. Этой музыке вторил плеск весел. У Аурианы дух захватило от таинственности и странности всего происходящего, она поняла, что свирели приветствовали ее приближение, и в то же время чувство опасности не покидало Ауриану, она решила быть начеку. Кто знает, что на уме у этой Рамис?
«Она непостижима и непредсказуема, к тому же она знает, что я сильно недолюбливаю ее», – думала Ауриана.
Лодка мягко причалила к берегу острова. Хельгруна и две послушницы с факелами повели Ауриану вверх по каменным ступеням. Здесь на острове обитало множество прирученных Рамис змей, их расписанные разными узорами спины мелькали в свете факелов, струились словно ручейки, быстро убегающие от света.
Они миновали каменную арку, на которой был водружен шестиугольный щит, символизирующий покровительство Веледы всем германским племенам в битвах. Сразу же за аркой стояло деревянное изображение Фрии, это был собственно говоря сучковатый отполированный дубовый ствол, над которым трудилась только природа, но не рука человека. Хельгруна остановилась, и Ауриана поняла, что должна поцеловать изображение богини. Она быстро встала на колени и прикоснулась к гладкой поверхности – чуть не вздрогнув, так явственно она почувствовала трепет живой плоти.
Чем ближе они подходили к разожженному у порога главного дома костру, тем отчетливее Ауриана различала строгую торжественную фигуру женщины, сидящей к ним спиной в суровом молчании. Она была окружена таким непроницаемым одиночеством, как будто была первым, созданным богами человеком на земле. Ночь давила и наваливалась со всех сторон на нее, грозя поглотить, однако женщина усилием недюжинной воли не подпускала мрак близко к себе, удерживая его на расстоянии – она сидела у ритуального костра, никогда не гаснущего у порога святилища. Отблески огня играли в ее овевающих всю фигуру золотых и серебряных прядях длинных волос, похожих на шелковый плащ, наброшенный на плечи. Змеи острова прекрасно знали, что эта женщина – их хозяйка, вся земля вокруг нее кишела земными гадами, которые свивались клубками у ее ног, выпуская время от времени свои дрожащие язычки, как будто пробуя ночь на вкус.
Хельгруна остановилась и произнесла, обращаясь к Ауриане, ритуальные слова, которые должны были успокоить посетительницу:
– Она – смертная женщина.
После этого высокомерная жрица и две послушницы с факелами растаяли в ночи, оставив Ауриану один на один с Веледой.
Несколько долгих мгновений Ауриана не могла ни пошевелиться, ни произнести ни слова – застыв на месте, как завороженная. Она заметила, что Рамис сидит в круге, очерченном черепами, окрашенными красной краской. Приступ первобытного дикого страха охватил ее.
«Это ловушка! Черепа принадлежат несчастным безумцам, которых она заманила на остров и убила!» – мелькнула у нее в голове.
Ей хотелось убежать, но ее ноги будто запутались в переплетениях трав и цепких корней и не могли стронуться с места, точно так же, как не могла сдвинуться с места ни одна ольха, растущая у озера. Этот образ дерева никак ни шел из головы Аурианы, как будто его внушила ей сама Рамис: теперь она ощущала свои руки развесистой могучей кроной, под спасательной сенью которой укрывался ее народ – даже сейчас, когда она была в изгнании. Если она убежит, она оставит их без защиты, бросит их на произвол всех ветров и стихий.
Но сознавая, что не может убежать, Ауриана одновременно отдавала себе отчет в том, что не может и подойти к Рамис. Со времени их последней встречи много воды утекло: ее страх перед Рамис стал совсем другим, она не испытывала больше того детского ужаса перед ней, который испытывала прежде, у нее не было больше боязни, что Рамис украдет ее из семьи и заставит жить в темноте и одиночестве. Теперь же ее истерзанная измученная душа трепетала просто от того, что Рамис захочет дотронуться до всех ее ран и язв и причинит тем нестерпимую боль. Жизнь сама по себе была достаточно мучительной штукой, а видение этой жуткой загадочной женщины только усугубляло беспросветный мрак, окружавший Ауриану в последнее время.
Но вот в душе у нее взыграла гордость – как могла она, неустрашимая дева щита, почувствовать робость перед смертной женщиной? – и Ауриана двинулась вокруг костра. Теперь она уже видела благородный профиль старой ведуньи, окаменевший, похожий на очертания скалы. Рамис и костер были связаны какой-то невидимой нитью; казалось, огонь был подчинен воле прорицательницы: его языки вспыхивали и вновь притухали в такт ее мыслям. Веки Рамис были полузакрыты; ее взгляд, казалось, выражал пустоту, но это была особого рода пустота – пустота, чреватая мыслью и силой. В этот момент ее душа, по-видимому, витала где-то далеко, оставив неподвижное тело. «Может быть, ее душа рыщет сейчас по лесу, словно хищный волк?» – думала Ауриана. Неожиданно ей вспомнились слова Рамис, произнесенные ею много лет назад: «Ты мучаешься страхами своей матери, а не своими собственными». Ауриана поняла, что это было верно. Ателинда так боялась за Бальдемара, которому прорицательница предсказала жуткую смерть, что ее разум сразу же отказывал ей, как только речь заходила о Рамис, именно поэтому мать не видела в прорицательнице ничего кроме скрытой угрозы. Теперь же уже нечего было бояться за Бальдемара – жребий свершился.
«Страх ловит нас в свои ловушки и пожирает наши души. И все же мы до сих пор живы. И теперь, мама, я могу взглянуть на эту внушавшую нам такой ужас женщину не твоими, а собственными глазами».
Ауриана явственно ощутила приказ Рамис войти в круг, очерченный черепами, и сесть напротив нее.
