Текст книги "Несущая свет. Том 2"

Автор книги: Донна Гиллеспи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

– Я вижу в ней присутствие силы и решимости, которые преобладают в душе ребенка над всем остальным, – произнесла Рамис неторопливо и, задумавшись еще на мгновение, наконец объявила твердым голосом. – Ее зовут Авенахар.

Авенахар была матерью Гандриды, известной Ауриане по рассказам Ателинды. Как и Гандриду, народ тоже называл ее мудрой Советницей. Ателинда рассказывала, что она могла остановить своим взглядом лань на бегу.

– Авенахар, – произнесла Ауриана медленно, как бы пробуя звук этого имени на вкус. Затем она протянула свою ослабевшую руку и молча пожала ладонь Рамис, благодаря ее за все, что та сделала.

Затем Рамис начала ритуал окропления и очищения. Сначала она взяла еловую ветку и, подержав ее на огне, пока та не стала тлеть, обнесла три раза вокруг ребенка, очищая воздух от злых вредоносных сил. По поверьям, дух ели особенно благотворно сказывался на новорожденных младенцах. Затем пророчица взяла каплю воды из чаши и брызнула на лобик ребенка.

– Пусть священная вода очистит тебя! – голос Рамис слегка дрожал. Затем она брызнула на грудь ребенка. – Уйдите прочь, печали прошлых веков! Пусть все зло, которое преследовало тебя в прошлых жизнях, смоет эта вода! Злые духи, вредоносные силы, оставьте навсегда этого ребенка, заклинаю вас именем милосердной Фрии, – и с этими словами Рамис снова плеснула воду на головку ребенка. – Ты – Авенахар, вновь явившаяся в этот мир. Ты – Авенахар, сияющая и обновленная.

Затем Рамис поднесла девочку к груди Аурианы. Это был один из самых волнующих моментов, длившихся бесконечно долго. «Возьми молоко моей души, – думала Ауриана, – испей его, оно свяжет нас неразрывной связью. Вместе с ним в тебя войдет моя любовь».

– Я благословляю тебя этим молоком, – промолвила Ауриана слабым голосом положенные по ритуалу слова и помазала лоб девочки своим молоком. – Моя кровь – твоя кровь. Мой род – твой род. Никто не вправе отказать тебе в крове и воде. Я называю тебя Авенахар.

«Я всегда буду вместе с тобой, – мысленно добавила она про себя, – кто бы ни старался отобрать тебя у меня. Если нас разлучат, Авенахар, я капля за каплей утрачу все свои жизненные силы и умру».

Уже теряя последние силы, Ауриана на пороге сна обратилась к Рамис с еще одной просьбой:

– Госпожа моя, умоляю тебя, когда ты будешь пророчествовать о будущем ребенка – что бы ни было в твоем пророчестве – утаи его от меня.

* * *

Вскоре зацвели поля и луга, козы и коровы давали людям много душистого молока. Ауриана часто ходила на прогулки с Авенахар, привязанной за ее спиной. Она переправлялась на лодке на берег и гуляла там по заливным лугам, поросшим шелковистой травой Долины и луга пестрели полевыми цветами; покачивали своими головками колокольчики, весело мигали розовыми огоньками лесные анемоны. В эти дни Ауриана до изнеможения занималась метанием копья в цель, которой служило обычно какое-нибудь дерево; Авенахар находилась поблизости в своей плетеной колыбели и, как всегда, наблюдала за матерью огромными удивленными глазами. Когда Ауриана оставалась на острове, она часто прогуливалась по нему, укачивая младенца или кормя его грудью: маленький ротик, сосущий ее молоко, особенно успокаивал Ауриану, и она на какое-то время забывала свои невзгоды и горести.

Промелькнули праздники Истре, солнечные лучи – золотые волосы богини – теперь вовсю омывали ожившую землю. Богине не было дела до того, что ее приход вновь разбудил в душе Аурианы мучительные воспоминания о смерти Бальдемара.

С приходом лета зелень налилась еще большей сочностью, запестрели яркие летние цветы, пришедшие на смену весенним нежным краскам: фиолетовые цветы иссопа, желтые первоцветы, оранжево-розовая душистая таволга. По глади водоемов заспешили проворные водомерки, многочисленные пчелы завели свои торжественные гимны солнцу.

Однажды летним утром, когда Авенахар шел уже третий месяц, Ауриана и Хельгруна работали в кладовой, раскладывая на просушку только что собранные листья мать-и-мачехи. Рамис была в отъезде, отправившись в далекие земли к тамошнему вождю для того, чтобы дать совет относительно предстоящей женитьбы. Ауриана не хотела, чтобы Рамис уезжала в этот раз, предчувствуя надвигающиеся события.

Ауриана первая услышала необычный звук – он нарастал, становясь все громче и настойчивей. Когда Ауриана поняла, что это был топот лошадиных копыт многочисленного отряда всадников, она подхватила Авенахар из плетеной колыбели и прижала младенца к груди.

Вскоре послышались крики поселенцев и собачий лай, топот копыт раздавался теперь уже совсем рядом. Однако до сих пор всадников не было видно – их скрывала ольховая роща.

Отряд, должно быть, остановился в рощице у расположенных там конюшен: Ауриана слышала приветственное ржание лошадей и мужские голоса, задающие вопросы конюхам. Затем топот копыт раздался с новой силой и из-за деревьев показалось более тридцати всадников, направившихся к болотистому незаселенному берегу озера. Теперь их отделяла от Аурианы только водная гладь.

Хельгруна схватила Ауриану за руку, пытаясь увести ее под навес.

– Живо! Спрячься! – прошептала она. – Кто эти дерзкие негодяи? Как осмеливаются они приближаться верхом к священному озеру?

– Отпусти меня, Хельгруна, я должна идти, – сказала Ауриана, высвобождая свою руку. – Неужели ты думаешь, что они не знают о моем присутствии здесь?

И с этими словами Ауриана ближе подошла к кромке воды, оказавшись в поле зрения отряда косматых всадников, одетых в медвежьи шкуры. Хельгруна не отставала от нее, следуя по пятам. Возвышавшиеся над головами всадников боевые копья образовали густой лес, на их руках – повыше запястья – тускло поблескивали золотые витые браслеты, указывающие на их статус воинов. Их предводитель держал боевой штандарт над головой – окрашенный охрой кошачий череп, водруженный на тисовый кол.

– Это мои соплеменники, Хельгруна. Не бойся. Они приехали за мной, – произнесла Ауриана, но в душе у нее боролись противоречивые чувства, радость и страх, она вовсе не была уверена в благих намерениях этих воинов. Ауриана застыла, прижав Авенахар к груди, похожая в это мгновение на настороженную самку животного, пытающуюся защитить своего детеныша.

Ауриана заметила, что воины взяли из деревенской конюшни Беринхарда и привели его на берег – вот почему они задержались у конюшен. Его шкура была отмыта от угольной пыли, он был взнуздан и готов в дорогу.

«Они добрались до меня и хотят вернуть назад Гейзару, чтобы тот расправился со мной», – с отчаянием думала Ауриана, вглядываясь в неразличимые на таком расстоянии лица соплеменников в тщетной попытке узнать, кто это – друзья или враги. Ребенку передалась тревога матери, и девочка начала плакать.

Тогда один из воинов поднес к губам рог и протрубил в него.

– «Мы пришли с миром, чтобы поговорить с тобой», – истолковала Ауриана значение этого трубного звука Хельгруне. Однако сама она все еще не была спокойна. Ее тревожила одна мысль: а что если они строят какие-нибудь недобрые планы в отношении ее ребенка?

– Ты не должна переезжать на ту сторону, – заявила Хельгруна с мрачной решимостью.

– Нет, Хельгруна, я должна это сделать, – отозвалась Ауриана. Она понимала, что ее мольбы о пощаде или попытки спастись бегством неминуемо опозорят ее в глазах соплеменников. Поэтому Ауриана резко повернулась и направилась в свою хижину для того, чтобы переодеться в лучший наряд для встречи с земляками. Хельгруна с озабоченным видом последовала за ней.

Единственный праздничный наряд Аурианы состоял из широкого полотняного платья светло-песочного цвета, вышитого по подолу ярко-зеленым цветочным узором, и серебряного пояса, пластины которого украшала чеканка, изображавшая воронов с красными глазами из ярких гранатов. Все это были подарки Рамис. Надев наряд, Ауриана распустила волосы, которые она не стригла с тех пор, как поклялась отомстить Одберту. Тяжелая шелковистая волна рассыпалась по ее спине до самого пояса. Хельгруна расчесала волосы Аурианы, пока та, распахнув на груди платье, кормила младенца. Глядя в это мгновение на сосущую молоко Авенахар, Ауриана ощутила почти физическую боль от мысли, что сейчас, может быть, ей придется разлучиться с дочерью. Ее потребность быть рядом с крошечным существом казалась Ауриане загадочной, мистической, ошеломляющей в своей непреодолимой силе. Прежде Ауриана и представить себе не могла, что способна испытывать такую зависимость от кого бы то ни было.

«Все мое тело будет болеть, а сердце щемить без нее. Я превращусь в дом без огня. Мои руки будут обнимать отныне лишь пустоту», – думала она.

Хельгруна заметила слезы, катящиеся по щекам Аурианы, несмотря на все ее усилия сдержать себя. Жрица недовольно поморщилась, и ее лицо заметно омрачилось. По мнению Хельгруны, беспредельная любовь Аурианы к ребенку была недопустимой слабостью. Подчинить все свое существо чувству любви, полагала Хельгруна, это все равно, что жить в грязной замусоренной комнате – потому что любовь рвет душу и саму жизнь в клочья, обращая гармонию жизни в хаос.

Ауриана натянула под платье брюки из телячьей кожи, предназначенные для верховой езды. Ее единственным украшением был браслет воина на правой руке. И так как для посвященного воина было недостойно появляться перед послами безоружным, она взяла ритуальное деревянное копье из святилища. Наконец, она решительно засунула за пояс кремневый нож, которым собиралась лишить себя жизни в случае, если она действительно окажется в ловушке и ее повезут на судилище к Гейзару. Она не могла погибнуть недостойной смертью, опозорив Авенахар и принудив девочку мстить убийцам матери, когда та вырастет.

Ауриана в сопровождении Хельгруны спустилась на берег к лодке. Хельгруна взялась за весла; Ауриана стояла во весь рост в торжественной и гордой позе всю дорогу, пока маленькое суденышко скользило по глади черных вод. На одной руке она держала Авенахар, в другой – деревянное копье.

Внимание Аурианы внезапно привлекло что-то призрачно белое, двигающееся по поверхности вод. Это была стая снежно-белых лебедей, плавно скользящих, словно сияющие облака, по черным водам озера. Вожак расправил свои огромные крылья, как бы приветствуя Ауриану, и снова сложил их.

«Почему я не видела их раньше? Может быть, это – сами девы рассвета, которые бродят по чаще леса в образе лебедей».

Внезапно Ауриане в голову пришла тревожная мысль о том, что вожак не был лебедем, это была сама Рамис, наблюдающая за Аурианой.

Когда Ауриана подплыла ближе к берегу, она узнала нескольких воинов, которые по ее сведениям входили в дружину Зигвульфа. Она увидела также двух дружинников из своей собственной свиты и нескольких сторонников Гейзара. Здесь же была одна из женщин Ромильды. Итак, перед ней стояло большое посольство, в которое входили представители всего племени. Ауриана невольно крепче прижала ребенка к груди и прикрыла черные пушистые волосики на головке Авенахар своей ладонью от пытливых взглядов соплеменников. «Проклятое отродье чужеземца!» – эти слова, казалось, мысленно произносил сейчас каждый воин, ожидающий Ауриану на берегу.

Затем Ауриана заметила, что в гриву и хвост Беринхарда были вплетены белые маргаритки с окрестных лугов, а в его челку – веточки вербены. Ее коню, таким образом, были оказаны почести, словно он был священным животным.

Когда лодка коснулась берега, Ауриана ступила на песок и направилась к всадникам осторожной поступью. Ей нельзя было показать соплеменникам ни тени смущения – не говоря уже стыда – от того, что у нее родился ребенок. Настороженная Хельгруна не отставала от Аурианы ни на шаг.

Первым голос подал Коньярик.

– Долгой тебе жизни и здоровья на многие лета, дочь Ателинды и Бальдемара! – весело воскликнул он. Похоже, именно Коньярик, который являлся теперь вторым человеком в дружине Зигвульфа, был выбран для переговоров с Аурианой. Его темно-золотые волосы отливали на солнце янтарным блеском. А бледно-голубые выцветшие глаза, казалось, смотрели не на Ауриану, а куда-то в пространство.

– Мы явились сюда по поручению Совета Воинов, – промолвил Коньярик звучным голосом, натренированным во время выступлений на собраниях племени, и широко улыбнулся, показывая крепкие здоровые зубы. – Мы просим тебя вернуться вместе с нами на земли твоих предков, – продолжал он и Ауриана наконец поняла, почему на эту роль был выбран именно Коньярик: он никогда не смущался, выполняя самые щепетильные поручения, потому что имел дар говорить убедительно и красноречиво и в то же время не принимать близко к сердцу те слова, которые произносил. – Гейзар и Зигвульф посылают тебе пряди своих волос в знак того, что они теперь друзья.

И Коньярик протянул ей кожаный мешочек, отвязав его от своего пояса. Ауриана насторожилась, почувствовав сильную тревогу. Только грандиозные ужасные события могли подвигнуть Гейзара на такой поступок, свидетельствующий о смирении жреца, пусть даже показном и лицемерном. Теперь уже Ауриана ощутила тень беды в глазах всех приехавших за ней соплеменников. Скрепив сердце она постаралась взять себя в руки и приготовилась к страшным известиям, которые может быть потрясут всю ее душу.

– Гейзар только просил, чтобы ты совершила обряд очищения от… от твоей нечистоты, прежде чем вступишь в границы наших земель, – продолжал Коньярик безмятежным бодрым голосом. – Твои родичи крайне нуждаются в твоей силе и боевом везении. Тебя встретят со всеми мыслимыми почестями, Ауриана. Водан – свидетель моих слов.

После этой речи воцарилась неловкая тишина. Ауриану резануло слово «нечистота». Но воины считали, что им не понадобится много времени на уговоры, и Ауриана сразу же ухватится за возможность вернуться домой. Поэтому теперь, когда молчание затягивалось, никто не знал, что сказать.

– Передайте Гейзару, он сам прежде всего должен совершить обряд очищения своей ядовитой души, – негромко и отчетливо произнесла Ауриана, посверкивая глазами. – Из-за его козней я провела всю эту зиму в отчаяньи и безнадежности, в то время как он упивался моим унижением и страданием. А теперь я должна сломя голову мчаться к нему, потому что ему требуется моя помощь! Да как он смеет! Как вы все смеете предлагать мне это!

Ауриана круто повернулась, прижав Авенахар к груди, и широким шагом величественной поступью двинулась к лодке. Ее гордая, страстная отповедь, вся ее манера держаться, ее осанка живо напомнили присутствующим образ Бальдемара, и эти воспоминания наполнили душу людей болью и грустью.

«Это безумие с моей стороны, – думала Ауриана, шагая прочь к кромке воды. – Я ведь не могу бросить их вот так. Но я не могу и поступить иначе – они вывели меня из себя, приведя в бешенство».

– Ауриана! Подожди! – раздался вдруг хорошо ей знакомый, милый сердцу голос.

Ауриана остановилась и медленно обернулась.

– Витгерн? – спросила она, не веря себе и подходя ближе. Узнав своего друга, она едва сумела скрыть выражение радости на своем лице. По-видимому, все это время он прятался за спинами других всадников. Подойдя поближе и разглядев его хорошо, Ауриана не могла скрыть своей тревоги: так переменился ее друг. За эти несколько месяцев из молодого полного сил воина он начал постепенно превращаться в зрелого человека, у которого не за горами быстро настигающая германцев старость. Черты его лица, которые раньше казались довольно утонченными и мягкими, заострились; в его печальных глазах былая юношеская грусть сменилась выражением застарелой безысходности. Рыжие, отливающие золотом волосы ниспадали с плеч, и Ауриана поняла, что он, должно быть, дал какую-то клятву, потому что к его волосам давно не прикасались ножницы.

– Почему ты прятался от меня до сих пор? – спросила она.

– Мне… мне было стыдно. Я ведь не сделал для тебя то, что мог сделать. Умоляю тебя, не упрекай меня за это слишком жестоко… я так тосковал по тебе, – и он соскочил со своей лошади. Ауриана устремилась к нему, и Витгерн обнял ее, на мгновение крепко прижав к себе. Его объятия были такими дружескими и теплыми, что у Аурианы возникло ощущение, будто она вернулась домой. Затем Витгерн отвел ее в сторону, чтобы переговорить наедине. Они остановились у самой кромки воды, глядя на курящуюся поверхность озера.

– Ауриана! – начал он негромко, – послушай меня. Многие были враждебно настроены к тебе, но ты не должна забывать тех соплеменников, которые все это время защищали и отстаивали тебя. Некоторые из них до сих пор не верят даже… что ты…

– Витгерн, все это правда. Но я не испытываю стыда по этому поводу. Я просто не хочу притворяться и лукавить; это вовсе не дитя Водана, отец моей девочки – Деций и никто иной! Неужели и ты был одним из тех, кто не верил этому?

Витгерн потупил взор, чувствуя себя неловко под ее пристальным взглядом.

– Нет, но я думал, что все это не выплывет наружу, и нам не придется об этом говорить вслух. Гейзар ведь всенародно провозгласил каждый твой поступок священным и отмеченным богами. Этот старый интриган, может быть, впервые в жизни произнес слова правды, хотя у него, конечно, были на то свои причины. Я умоляю тебя во имя нашей дружбы и любви, выслушай меня, Ауриана. Катастрофа разразилась.

– О проклятье Хелля! Витгерн, я прекрасно знаю все, что сейчас скажешь.

В ветвях рядом растущей шелковицы яростно защебетали две малиновки, что-то неподелившие между собой, их звонкий бодрый щебет странным образом контрастировал с угрюмым выражением лица Витгерна.

– Все твои предостережения оказались верны, – продолжал он, еще более понизив голос. – Теперь народ зовет тебя боговдохновенной провидицей, ниспосланной нам самим небом. В крепости Могонтиак собралась огромная, невиданная нами доселе вражеская сила. Эти солдаты переброшены на наши земли с далекого острова Альбион, сюда стянуты легионы из соседних крепостей Аргентората и Видониссы, а также сюда доставлена отборная гвардия из самого Рима. Итого на нас готовятся напасть пять легионов, возглавляемых самим Домицианом.

У Аурианы потемнело в глазах, и она прикрыла тяжелые веки.

– Все эти силы собраны в одном месте с невероятной, сверхъестественной быстротой, – продолжал тем временем Витгерн. – Когда армия вошла в пределы Галлии, Зугвульф все еще предпочитал верить, что речь идет о переписи населения. Фастила передала твои слова на общем собрании племени и чуть не поплатилась за это своей жизнью.

– Фастила! Значит она все же сделала это! Она, наверное, и сама не знает, насколько она – храбрая и преданная подруга!

– После этого наши последние союзники, испугавшись, бросили нас, – рассказывал дальше Витгерн. – Даже усипы, которые никогда не отказывали нам в своей союзнической помощи, переметнулись теперь на сторону римлян и служат им, как верные псы. С тех пор все племя – включая Зигвульфа и даже Гейзара – твердит только о том, что одна лишь Дочь Ясеня может спасти нас. В народе возродилась старая легенда о том, что тот, кто следует за тобой, не погибнет.

Сердце Аурианы замерло в груди, в голове проносилось множество мыслей.

– Просто невероятно, что мои соплеменники теперь открыто утверждают все это, – проговорила она, глубоко задумавшись. – Ведь они не уставали повторять, что эта легенда не имеет со мной ничего общего. И вдруг…

– Пусть верят в то, во что хотят верить. Ужас парализовал их разум и смирил души, Ауриана. Прояви же к ним жалость! Ты – избранница самого Водана, он благоволит к тебе. Ты – Та, Которая Открыла Ворота, Защитница, которая не боится Рамис, умеет возражать ей и остается при этом в живых. Вот, что говорят о тебе в народе, поэтому люди хотят, чтобы в первой линии нашего войска сражалась ты с мечом Бальдемара в руках.

– Все это странно и страшно, словно воплощение кошмарного сна, – прошептала Ауриана. – Почему враг явился на нашу землю с такой огромной армией? Нет, они пришли не сражаться с нами, а… уничтожить нас.

Ауриана вспомнила рассказ Деция о том, что его народ вступает в сражение, имея всегда минимальное количество необходимых сил. Римская армия никогда в жизни не вступила бы в войну с войском варваров, превосходя его по численности в десять раз. Римляне были для этого слишком высокомерны, слишком уверены в превосходстве своего вооружения и тактики. Мороз пробежал по коже Аурианы и ей отчаянно захотелось знать то, что сказал бы Деций обо всем этом.

Ауриана с жалостью и состраданием взглянула на Авенахар, одетую в одежду, сшитую Хельгруной из медвежьей шкуры. Затем она взглянула в напряженные, полные надежды лица посланцев племени, которые терпеливо ждали ее решения. Это решение было уже почти принято ею, оно разрывало душу Аурианы, причиняя ей нестерпимую боль.

Страшная тяжесть сдавила грудь Аурианы. «Я всего лишь простая женщина с малым ребенком на руках! Оставьте меня в покое!» – хотелось крикнуть ей. Почему богини Судьбы распорядились подобным образом, заставляя ее покинуть крохотное существо, без которого она не могла жить, и ринуться вновь в сечу, чтобы выполнить свой долг?

– Ребенок сделал меня слабой, Витгерн, лишил былого бесстрашия. Я страшно не хочу умирать. Как ты думаешь, если я умру, сможет ли мой дух посещать землю и наблюдать за моей выросшей девочкой?

Витгерн положил ладонь на плечо Аурианы, пытаясь утешить ее.

– Все мудрецы в один голос утверждают это, Ауриана.

– Да, конечно, но видно я не верю в это достаточно сильно, потому что не могу никак успокоиться.

«Где же Рамис? – мучительно думала Ауриана. – Почему ее нет со мной, чтобы дать совет? Наверняка она предвидела все это и намеренно покинула меня… Как она учила меня поступать в таких случаях? «Создай огонь в своем воображении». Надо попытаться сделать это!» И Ауриана представила себе бледные языки огня, поднимающиеся с поверхности озера и восходящие к небу, и мгновение спустя груз ее тоски и горечи начал становиться все легче и легче, а воздух казался теперь населенным живыми душами, сплетающимися друг с другом и взаимопроникающими, несмотря на то, что их разделяли огромные пространства воды и суши. Это состояние внушило Ауриане глубокий покой, она еще раз убедилась в том, что в огромной живой душе Фрии останется навсегда нераздельно вместе со своим ребенком, потому что не существует разлук и расставаний.

Ауриана ощутила, как внезапно переменился ветер, что-то странное чувствовалось в нем, он как будто подталкивал ее все сильнее и настойчивее в ту сторону, где располагались земли ее народа.

«Да будет так. Видно, такова моя судьба, заставляющая меня постоянно рвать родственные связи, покидая родных и близких. Этот мир беспощаден к людям – почему же я продолжаю ждать от него какого-то снисхождения к самой себе?»

Витгерн все это время наблюдал по выражению ее лица, как непросто она принимала свое решение, как горечь и тоска сменились в ней уверенностью и бодрой силой, готовностью к действию. Он тоже, как и Деций, давно уже заметил ее способность черпать свои силы из какого-то неведомого источника. В этот момент она показалась Витгерну чужой, далекой, исполненной магических сил, ему чудилось, будто она была окружена сейчас духами предков, внушающими ей уверенность, шепчущими слова ободрения. «Как это странно, – думал Витгерн, – ведь я знал ее малым беззащитным ребенком, часто плачущим от обиды и боли. И вот я вижу ее перед собой – закованную в доспехи непобедимой силы, недоступную моему пониманию».

Ауриана медленно двинулась прочь от Витгерна, направившись к послам. Сейчас она смотрела на себя как бы со стороны, словно одержимая чьей-то неведомой волей, которая была выше и важнее ее собственной.

– Вот мой ответ, – произнесла она спокойно. – Я вернусь, если вы выполните ряд моих условий.

И Ауриана повернула к ним Авенахар, чтобы соплеменники могли видеть ребенка.

– Это моя дочь, Авенахар, потомок по прямой линии Бальдемара и Гандриды. Вы не должны обходиться с ней как с изгоем. Она будет владеть землями и изберет себе мужа в родном племени, если такова будет ее воля, и вы будете относиться к ней с тем почтением, которого заслуживает ее благородное происхождение и принадлежность к славному роду.

– Хорошо, – ответил Коньярик, и широкая улыбка вновь засияла на его лице. – Принято. Что еще?

– Я хочу перевооружить наше войско. Безумие – полагаться в грядущей войне только на богов, – продолжала Ауриана звучным голосом, постепенно крепнущим и набирающим былую силу. – Я требую далее, чтобы со всех наших земель было собрано железо: из кладовых, из сараев земледельцев, с полей сражений, – все это необходимо переплавить на железные наконечники для копий. Кроме того, я требую, чтобы все захваченные в качестве боевых трофеев римские мечи, которые были посвящены богу Водану в его рощах, были взяты оттуда и розданы всем хаттским воинам, у кого нет меча.

– Какое чудовищное святотатство! – послышался возмущенный шепот откуда-то из-за спины Коньярика.

– Да нас за такое кощунство поразит чума и неурожай! – воскликнул один из дружинников Зигвульфа.

– Неужели вы видите в этом большее кощунство, чем в моем возвращении на родную землю? – ответила Ауриана, пристально глядя на них своими спокойными серыми глазами. – Или это большее кощунство, чем признание прав маленькой Авенахар? Похоже, само нынешнее время требует таких кощунств. Мы ведь не знаем, может быть, это сами боги изначально вложили в наши души дерзость и стремление к переменам для того, чтобы мы могли воспользоваться ими в самые тяжелые времена?

– Я нутром чую правду в этих словах! – раздался чей-то голос из задних рядов всадников, и вот уже другие послы начали осторожно кивать головами в знак одобрения и негромкими голосами выражать свое согласие.

Витгерн был изумлен, когда увидел появившееся на всех лицах выражение одобрения. «Она умеет околдовывать людей, успокаивать их, привлекать на свою сторону – кто бы еще, кроме нее, осмелился вслух предлагать соплеменникам такие неслыханные вещи?» – думал пораженный Витгерн. В эту минуту она напоминала ему самого Бальдемара, который тоже часто отметал связывавшую его по рукам и ногам традицию. Но Ауриана шла дальше своего отца – она вторгалась в ту область, куда никогда не вторгался он, – мир духов и богов.

– Я прошу также, – продолжала Ауриана, – чтобы вы беспрекословно повиновались тем военным вождям, которых мы изберем, – будь то на марше, при отступлении или в атаке на противника, или даже при дележе военных трофеев. Все претензии на личную славу должны быть оставлены в стороне. Римские солдаты действуют в бою как один человек, и в этом их сила. Мы должны действовать в том же духе, – Ауриана помолчала, медленно переводя взгляд с одного воина на другого, как бы проверяя реакцию послов на свои слова. – Что вы скажете в ответ на мои условия?

Неожиданно поднялся ветер, мощным порывом поднял легкие гривы лошадей и надул просторное платье Аурианы.

– Хорошо, твои условия приняты! – улыбнулся Коньярик. – А теперь садись на своего коня.

– Но разве это возможно? – удивленно спросила Ауриана. – Разве вы не должны сначала доложить обо всем общему собранию племени, чтобы оно приняло окончательное решение?

– На последнем народном собрании нам было сказано: «Соглашайтесь на все, что она потребует от вас. Но не возвращайтесь без Аурианы». Они не смогут отказаться от своих слов.

Осознав, что этот бой она блестяще выиграла, Ауриана внезапно почувствовала знобящую пустоту в груди. «Если я не права в своей дерзости, пусть я буду наказана, я одна, – молилась про себя Ауриана. – Если ты все слышал, Бальдемар, если тебя возмутили мои кощунственные требования, прости меня и знай, что я осмелилась на этот шаг только потому, что хочу спасти свой народ».

Ауриана повернулась и пошла вслед за Хельгруной, прижимаясь щекой к шелковистой щечке Авенахар. Затем они остановились у лодки и долго стояли так в скорбной позе прощания. Витгерн отвернулся, не в силах смотреть на эту душераздирающую сцену. Конь Коньярика нетерпеливо грыз удила. Беззаботная Авенахар, не понимающая, что происходит, начала хватать ручонками браслет на руке Аурианы, на котором играли солнечные блики. Ауриана сняла его с руки и дала ребенку.

– Но это же твой воинский знак, – хмуро заявила Хельгруна.

– Пусть он остается у нее, я закажу себе другой, – ответила Ауриана, не отрывая взгляда от сияющих удивленных глаз девочки. – Кормилица должна быть благородного происхождения.

– Рамис уже выбрала ее, – отозвалась Хельгруна, – это дочь Хретвит, Украшенной Золотом, которая является дочерью Гальены, Владелицы широких нив, которая является дочерью…

Ауриана была удовлетворена и не слушала больше родословную этой женщины. Она совсем не удивилась, узнав о том, что Рамис уже подобрала кормилицу, как будто предчувствовала, что та скоро понадобится. Ауриана уже привыкла к безошибочному чутью Веледы относительно грядущих событий.

– Может быть, ты возненавидишь меня, когда вырастешь, – сказала она Авенахар, чувствуя такую тоску в груди, что была готова заголосить, как ночная цапля на болоте, выплакивающая свое одиночество среди ночного мрака. – Какой ты станешь? Станешь ли ты ведуньей или бесприютной скиталицей, деревенской жрицей или благородной женщиной, матерью семейства?

Ауриана в последний раз крепко прижала к сердцу ребенка и передала его наконец Хельгруне.

– Расскажите ей, кто была ее мать, – произнесла она сдавленным голосом. – Расскажите ей о моих деяниях. Пусть она узнает, что мать покинула ее не по своей воле, и что она думала о ней каждый день до самой своей смерти.

С этими словами Ауриана резко повернулась, боясь, что мужество окончательно покинет ее, и она проявит слабость на глазах своих воинов, которые с надеждой сейчас смотрят на нее. Они подождали, пока Ауриана достала меч Бальдемара из-под мха. Затем она вскочила на Беринхарда, стоявшего в самой гуще нервно переступающих с ноги на ногу лошадей. И под одобрительные возгласы всадников Ауриана тронулась в путь. Беринхард почувствовал, как всадница натянула поводья, и устремился вперед, так что с цветочных гирлянд, украшавших его, во все стороны полетели легкие разноцветные лепестки. Весь отряд перешел на быстрый галоп, Ауриана скакала в середине. Она была благодарна дующему навстречу ветру, который смахивал с ее лица невольные слезы.

«Как только боги допускают такое? – думала она. – Почему полчища иноземцев, живущих так далеко от нас, осмеливаются нападать на народ, чьим единственным желанием является желание жить на своей родной земле так, как он хочет, без постороннего вмешательства?»

Противоречивые чувства одолевали Ауриану – она то тосковала по войне, словно по объятиям долгожданного любовника, долго пропадавшего где-то. То ее с новой силой охватывала боль от разлуки с Авенахар, так что она едва сдерживала себя, готовая уже как будто поворотить коня и скакать во весь опор назад. Однако она не делала этого, зная, что ребенок будет там в безопасности, и надеясь, что скоро сможет вернуться к нему. Но словно злая издевка, в ее памяти внезапно всплыло пророчество Рамис: «Ты станешь королевой в смерти…»