Текст книги "Несущая свет. Том 2"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)
Глава 14
Ауриана летела во весь опор, направляясь к усадьбе Бальдемара, чтобы взять там свое оружие и скакать что было духу к тому холму, на котором Бальдемар в одиночестве приносил свою ежегодную жертву богам. Когда она натянула поводья и резко остановилась у порога дома, ее тревога еще более возросла. У нее уже больше не было сомнений – произошло какое-то страшное несчастье!
Ауриана услышала шум, доносившийся со стороны конюшни. Что это: воры или волки? Или, может быть, это эльфы расшалились, воспользовавшись тишиной и отсутствием людей?
Ауриана очень медленно и осторожно, словно к краю опасной пропасти, приблизилась к воротам конюшни. На дворе уже сгустились зловещие сумерки, наполнившие знакомый двор тревожными тенями, вздохами и шепотами. Злой порывистый ветер гнал по земле сухую солому, издавая шелестящие звуки, похожие на шипение змеи. Внезапно рядом с Аурианой раздалось тревожное ржание испуганной лошади, так что девушка вздрогнула от неожиданности. И тут же послышался громкий топот копыт. Неужели дикий жеребец проник во двор и вспугнул лошадей? И тут из-за конюшни выбежал огромный жеребец и, как взбесившийся, начал делать яростные круги по двору, тряся и мотая головой, на которой тонко позванивала уздечка, украшенная серебряными накладками; длинные поводья били скакуна по бокам.
Это был черный жеребец Бальдемара. Верховая лошадь без седока.
В полном отчаяньи Ауриана подошла поближе к жеребцу и то, что она увидела, заставило ее сердце больно сжаться. Поводья лошади были связаны узлом, из которого до сих пор торчали сухие сучья. Это означало, что животное было привязано к какому-то дереву, а затем ему удалось сорваться с привязи и прискакать домой. Что касается Бальдемара, то он или погиб, или был захвачен в плен. Ауриане некого было позвать на помощь, все соплеменники находились очень далеко от нее. На дворе быстро темнело. Ауриана бросилась в дом. Выхватив из груды разнообразного оружия, лежащего у стены, три ясеневых копья, она стрелой кинулась назад, стремительно вскочила на свою гнедую кобылицу и, хлестнув ее изо всех сил поводьями по крупу, понеслась со двора. Она скакала, не разбирая дороги, нещадно пришпоривая свою лошадь и зная только одно – ей надо успеть до темноты добраться до холма Куницы.
«Его предали. Кто-то из его злейших врагов узнал тайну его ежегодного жертвоприношения», – думала Ауриана.
Она стрелой влетела в березовую рощу и поскакала быстрым галопом мимо белеющих стволов. В роще уже наступила мочь. Здесь и там мелькали горящие во тьме глаза вышедших на охоту хищников, слышались шорохи и голоса животных, не привыкших к вторжению человека в эту пору в лес. Даже отсюда Ауриана все еще слышала отдаленный стук барабанов праздника Истре. Казалось, темп ударов нарастал и теперь они уже звучали, как бьющееся в страхе сердце, торопя и подгоняя Ауриану вперед. Она с жадностью ловила эти далекие гулкие звуки, держась за них, словно утопающий за соломинку, боясь совсем обезуметь от страха, который она испытывала за жизнь Бальдемара. Вскоре она уже не знала: слышит ли она все еще неутихающий стук барабана, или это кровь мощными толчками гулко пульсирует у нее в висках. Кобыла Аурианы замедлила бег, взбираясь на кручу, ставшую ее пути. Лошадиная шкура была уже липкой от пота и выступившей на боках пены, Ауриана потрепала шелковистую гриву своей лошади, стараясь усидеть на ее спине, наклонившейся почти вертикально.
Неожиданно кобыла испуганно всхрапнула, почуяв присутствие здесь чужих незнакомых лошадей, хотя никаких лошадей здесь не могло быть. Взглянув наверх, на вершину кручи, Ауриана заметила огни множества факелов, которые мелькали между деревьями. Она соскользнула на землю и привязала кобылу к дереву в зарослях боярышника. Затем она крадучись, согнувшись в три погибели, начала приближаться к камню, служившему ее отцу алтарем, прижимая к груди ясеневые копья. Когда она ближе подошла к этому камню, но все еще не выходила на открытое место, прячась за стволы сосен, она неожиданно наступила на что-то хрупкое, тихо хрустнувшее у нее под ногой. Это был рог. Не в этот ли рог трубили недавно, подавая сигнал об опасности? Всмотревшись в глубину скалистой площадки, поросшей соснами, она заметила в тусклом сумеречном свете смутные очертания всадников. Их было много. Ауриана, перебегая от ствола к стволу и стараясь оставаться незамеченной, двинулась в ту сторону.
Теперь уже она понимала, что именно разыгралось в этом священном месте, которое было предательски осквернено: на святилище ее отца посягнули враждебные силы, сюда вторглись чужие вооруженные воины. У Аурианы было такое чувство, будто она распахнула дверь кладовой, хранившей запасы, от которых зависела вся жизнь ее родных, и вдруг обнаружила, что вместо запасов кладовая кишит отвратительными навозными червями. Где бы ни встречала она этих всадников в устрашающей ее соплеменников униформе, состоявшей из металлических доспехов, блестящих шлемов и круглых щитов, их деловитая суета, размеренное выполнение жуткой работы, которая была сродни работе палачей и убийц, напоминали ей навозных жуков, руководствующихся в своих действиях слепым, лишенным всякого человеческого смысла инстинктом.
Силуэты их острых дротиков ясно вырисовывались на фоне темно-фиолетового ночного неба. Тусклый свет мерцающих факелов играл зловещими отблесками на обнаженных клинках. По большим овальным щитам всадников Ауриана догадалась, что перед нею не местные жители, завербованные в наемные войска, а настоящие римские легионеры – один из отрядов конницы из крепости Могонтиак.
«На этот раз они не переодевались и не пытались изменить свой облик, – с горечью подумала Ауриана. – Наверное, они слишком уверены в своей силе и безнаказанности. Ведь весь мир превращен ими в один барак, где содержатся подвластные им рабы».
Грубо и небрежно, словно погонщики стада свиней, римляне загоняли жриц в повозки для пленных, где бедным женщинам связывали руки и ноги. Ауриана поискала взглядом отца, но сначала нигде не могла найти его. Тогда она снова оглянулась на покрытый лишайником алтарный камень. В его чаше скопилась дождевая вода, в полумраке было все же заметно, что вода слишком темного цвета: по-видимому, она была смешана с кровью. Ауриана заметила также белеющую фигуру, привалившуюся к камню с одной стороны – она застыла в неестественной позе. Это была одна из Священных Жриц в белом одеянии, полы которого развевались по ветру, словно перебитые крылья. Еще через мгновение она увидела в стороне от конного отряда ближе к камню одинокую фигуру всадника, имевшего благородную осанку, длинную окладистую бороду и пышную шевелюру. Рядом с ним находился один из вражеских конников, державший в руках поводья лошади величественного всадника. Ауриана подавила рвущийся наружу из груди крик. Этим пленным всадником был ее отец, доблестный вождь Бальдемар.
Голова ее пошла кругом, мысли путались как в бреду. Как осмелилось это волчье отродье подвергнуть его такому бесчестью? Ауриана превратилась в обезумевшую Фурию, не заботящуюся в гневе о том, что может выдать свое присутствие. Собравшись с силами, она метнула копье в смутно белеющее в сумерках лицо конника, державшего поводья лошади, на которой сидел связанный Бальдемар. Однако римлянин молниеносным, ловким движением плеча отбил метко пущенное копье. И тут же от отряда отделился еще один кавалерист и направил свою лошадь туда, где пряталась Ауриана. Однако звонкий повелительный голос приказал ему вернуться. Римляне знали, что одинокий бросок копья мог означать какую-нибудь хитрость – ловушку, в которую их заманивают коварные варвары. К изумлению Аурианы, вражеский воин подчинился приказу. «Эти солдаты больше похожи на собак, чем на людей – так усердно служат они своему хозяину и слушаются каждого его слова», – думала Ауриана, пробираясь сквозь заросли этого природного святилища. Наконец, она оказалась за спиной Бальдемара. Она выпрыгнула из зарослей на открытое место, освещенное факелами, и, осыпаемая проклятьями и грубой бранью, быстро метнула второе копье во всадника, державшего поводья лошади Бальдемара. Но лошадь римлянина, взбрыкнув, отпрянула, и копье Аурианы поразило бедное животное, а не воина. Лошадь пала на колени, сбросив воина. Бальдемар оглянулся и увидел дочь. Ауриана ясно прочитала в его глазах смертельный испуг. «Нет! Только не ты!» – как бы кричали его глаза, но тут же это отчаянье сменилось выражением полной покорности судьбе. Казалось, что они целую вечность смотрели так в глаза друг другу, как бы прощаясь навсегда. Глаза отца выражали боль от того, что они расстаются навсегда, но в них читалась и гордость за нее, и горячая любовь к ней, Ауриане. И наконец, в них ясно выражался строгий приказ Бальдемара: Ауриана должна была принять все случившееся и не вмешиваться в то, чего не могла изменить.
Римляне решили в конце концов, что их атаковала какая-то обезумевшая женщина, действовавшая в одиночку на свой страх и риск. Горнист подал два коротких сигнала к построению отряда. Никто не трогался с места – три сотни солдат смотрели с изумлением на застывшую посреди поляны вооруженную лишь одним ясеневым копьем женщину. Ауриана поняла, что мужчины смеются над ней: они разглядывали ее с изумлением и любопытством, как какое-нибудь редкое дикое животное, в нарушение всех своих правил и обычаев представшее перед их глазами. Один из воинов что-то крикнул ей негромким строгим голосом, стараясь по-видимому быть терпеливым будто действительно имел дело с диким упрямым зверьком, не понимающим человеческой речи, а реагирующим только на интонацию. Ауриана догадалась, что ей приказывают бросить оружие на землю. В то же время еще один воин, находившийся за ее спиной, тихо спешился и начал бесшумно приближаться к ней, намереваясь обезоружить девушку силой.
Ауриана кинулась к лошади Бальдемара со смутным намерением вскочить сзади на ее круп и сделать отчаянную попытку спастись вместе с отцом. Она не замечала того, что конный отряд окружил уже их плотным кольцом. Бальдемар затряс головой, как бы приказывая ей остановиться и глядя на нее страшными глазами. Поймав этот взгляд, Ауриана будто окаменела и застыла на месте. Следующее мгновение показалось ей вечностью, хотя на самом деле этого времени хватило бы только на то, чтобы обнажить меч и вонзить его в грудь врага. Бальдемар многозначительно кивнул ей, указывая взглядом на ясеневое копье. Это был молчаливый приказ, которому она не имела права не подчиниться. Бальдемар был похож сейчас на приговоренного к смерти человека, в душе которого вспыхнула надежда на спасение. Долю секунды Ауриана не позволяла себе осознать тот приказ, который получила от отца. Но его желание было слишком понятно ей, и сердце Аурианы болезненно сжалось. Они с отцом всегда умели читать мысли друг друга, одни и те же замыслы и предчувствия посещали их, поэтому ей нетрудно было разгадать страстное желание отца, его последнюю волю, которую она должна была выполнить. Ужас парализовал ее, словно яд, проникший в кровь.
Бальдемар приказал дочери убить его. Быть захваченным живым в плен ненавистными римлянами означало бы для него не просто смерть при жизни, а участь нидинга, позорное жалкое существование. Умерев в плену, он уже не мог рассчитывать на то, что боги возьмут его в Небесный Чертог. Вне рода не существует жизни для человека, а лишь жалкое существование во мраке позора. Но если он умрет сейчас, он сохранит все накопленные им богатства – славу, отвагу и доблесть. Его дух навечно пребудет в его племени. В эту же ночь его дух вернется назад в родной дом и будет находиться у семейного очага среди домочадцев, рядом с Ателиндой.
Ауриана подняла последнее копье, дрожа всем телом, словно озябший на ледяном ветру пес. Ошеломленные римляне смотрели тем временем на нее не шевелясь, как завороженные, не веря своим глазам. Они не понимали до конца, что именно готовилась совершить эта женщина. А когда поняли, было слишком поздно.
Копье показалось Ауриане очень тяжелым. Ее мускулы напряглись и окоченели от неимоверного усилия. Она не могла унять внутренней дрожи: как сумеет она пронзить своим оружием сердце отца? Но как она может не подчиниться его приказу?! Как она может бросить его в такой беде? Сколько копий за свою жизнь метнула Ауриана, неужели она не сумеет бросить еще одно копье? «Зачем все это? Мы оба погибли», – промелькнуло у нее в голове. Отец твердо и прямо смотрел на нее, как бы подбадривая и пытаясь придать ей силы. «Ну же, быстрее, сделай это, мое возлюбленное дитя», – говорил его взгляд.
Барабаны Истре отбивали теперь мелкую дробь, их зловещие звуки казались потусторонним шумом, долетавшим сюда из загробного мира. Ауриане слышались в этом четком ритме отрывистые повелительные слова: «Ты должна убить, ты должна убить. Вот, вот та жертва, которую мы жаждем». Копье выпорхнуло из ее руки, посланное сильно и точно. Как бы издалека Ауриана услышала крики ярости и гнева. «Ну конечно! – невольно подумала она. – Я же украла добычу у этих волков, вытащила ее прямо из их пасти!»
Копье вонзилось в грудь Бальдемара, свалив его с лошади на землю. Ауриана рухнула на колени, как будто ее душа стала тяжелой, словно камень, и ее неудержимо тянуло к земле. Ауриана ощущала себя тоже жертвой в эту ночь праздника Истре, ей казалось, что у нее вырвали из груди сердце, и оно все еще продолжает биться на чужой окровавленной ладони.
«Ты победил, мрак. Ужас клеймит нас всех, ужас охватывает наши души. Твоя воля исполнилась, Херта. Рамис, ты можешь радоваться, твое пророчество сбылось. Возьмите меня к себе, обитатели Хелля. Кто обрек меня на страшную участь, кто наложил на меня это проклятье? Почему именно мне суждено было исторгнуть душу величайшего человека, убить собственного отца, давшего мне жизнь?»
– Ты – проклятая! – услышала Ауриана крик Херты, объятой пламенем. – Ты совершишь такое преступление, которого тебе не искупить!
Ауриана упала без чувств на каменистую землю. Легионеры бросились к Бальдемару, но внезапно замедлили бег и приостановились, при виде этой сцены многие солдаты растерялись, потеряв привычную уверенность в себе, им было не по себе, они вдруг явственно ощутили, что находятся на чужой земле, и дух этой земли враждебен им.
Бальдемар не был убит наповал, но жизненные силы быстро покидали его, смерть уже бросила свою тень на его побледневшее лицо, оно вытянулось, мгновение – и строгий покой последнего умиротворения отразился на неподвижном лице Бальдемара. Центурион по имени Лициний Паулин направил лошадь к нему и спешился.
«Вот так закончил свою жизнь человек, многие десятилетия наводивший страх на наши приграничные крепости и поселения, – думал Паулин, глядя на поверженного врага, – он сам был неприступной крепостью своего народа».
Затем Паулин перевернул тело Аурианы на спину, чтобы вглядеться в ее лицо. Он никогда не видел таких женщин – тонких в кости, гибких, мускулистых, похожих на нежную и в то же время сильную кошку. В тусклом свете звездного ночного неба и факелов ее лицо казалось лицом богини Артемиды.
– Это действительно девушка. Это его дочь! – тихо промолвил Паулин, обращаясь к своим людям, остановившимся в отдалении. – Как могла она сделать такое?
– Как нам поступить с ней? – спросил знаменосец отряда, подъезжая к Паулину и спрыгивая на землю. Оба смотрели на нее как на нечто чудовищное, отвратительное и противоестественное. Паулин знал, что с этой девицей необходимо расправиться, но он не хотел делать этого на глазах у своих солдат. Он понимал, что эти суеверные люди считают: над девушкой тяготеет проклятие, которое может перейти на них. Внезапно Паулин принял решение.
– Пусть ее кровь обагрит руки ее собственных соплеменников. Давайте сюда варвара, быстро!
Этим варваром, прискакавшим вместе с римскими солдатами, был Одберт, служивший отряду в качестве проводника, поскольку хорошо знал здешние глухие места. Он вышел вперед, выступая величественной походкой, его лицо со вскинутым вверх подбородком выражало полное самодовольство, его рыжие волосы, напомаженные медвежьим жиром, были аккуратно зачесаны назад, открывая низкий лоб. Весь его чванливый облик был смешным и нелепым в этой трагической ситуации. Одберт старался двигаться медленно и гордо, чтобы римляне не принимали его за услужливого лакея, потому что сам о себе он был высокого мнения: он считал себя вождем большой дружины численностью, по крайней мере, в четыреста воинов, представителей различных германских племен, кроме того он кичился своей полной свободой и независимостью; Одберт не признавал никаких законов, он сам создавал эти законы для себя и своих людей, стараясь как можно быстрее превзойти своего отца Видо богатством и славой. Его ремень и ножны блестели золотой отделкой, его плащ на груди был сколот брошью в виде головы ворона, принадлежавшей королю херусков, которые были извечными врагами хаттов и обитали к северу от них. Эта брошь была пожалована Одберту самим королем в знак того, что он признается наследником его власти.
Но самодовольная тупая улыбка торжества, игравшая на губах Одберта, вмиг погасла, когда он увидел распростертое на земле тело Бальдемара. Мгновение он стоял совершенно неподвижно, широко расставив свои толстые, обутые в кожаные сапоги ноги, и тупо смотрел на Бальдемара, не веря своим глазам – будто смерть Бальдемара была делом невозможным и более чем сверхъестественным. Коверкая латинские слова страшным акцентом, Одберт громко заявил:
– Он мертв!
– Прекрасно, по крайней мере, мы видим, что эти северные варвары умеют отличать живого от мертвого! – ядовито произнес Паулин.
Одберт осторожно, почти на цыпочках подошел к телу погибшего.
– Но вы же говорили, что не собираетесь убивать его! – произнес он, с ужасом думая про себя, что теперь он волей-неволей причастен к убийству Бальдемара, а значит должен будет искупить его кровь своей кровью. Одберт решил, что ни один человек из его соплеменников не должен знать о его причастности к этому делу.
– Мы вовсе не обязаны давать тебе отчет в наших действиях, сын Видо! – заявил Паулин. – Поэтому говори только тогда, когда тебя спрашивают.
И тут Одберт заметил, что Бальдемар был сражен местным копьем. Нет, он не мог ошибиться – на древке был ясно виден выведенный красной краской рунический знак! Наконец, он увидел Ауриану, неподвижно лежащую неподалеку. Медленно до Одберта начала доходить правда о том, что здесь разыгралось.
– Быстро отвечай мне! – произнес Паулин, коротко кивая в сторону Аурианы. – Что все это может означать? Она убила его. Что теперь твой народ сделает с ней? Говори!
– Она… она совершила убийство своего сородича, – промолвил Одберт, чувствуя такое облегчение, словно гора свалилась с его плеч. А про себя он думал тем временем: «Люди будут так ошеломлены злодеянием Аурианы, придут в такой ужас от всего произошедшего, что не будут выяснять обстоятельства гибели Бальдемара и потому никогда не узнают о моей роли в этой истории».
– Ее следует передать в руки главного жреца Водана по имени Гейзар. Он будет судить ее. И можете быть уверенными, что ежегодное собрание народа приговорит ее к смерти.
Паулин кивнул, помолчал, а затем задумчиво спросил:
– Но почему она сделала все это, ты можешь сказать?
Одберт прекрасно знал, почему все так произошло. Однако он махнул в сторону Аурианы небрежным жестом и с наигранным презрением заявил:
– Без всякой причины, просто она с колыбели имела дурные наклонности и всегда была предрасположена к злу и насилию.
Центурион снова помолчал и, наконец решительно сказал:
– Хорошо, тогда устроим все так, как ты советуешь. Одберт, ты останешься с нами. Распорядись, чтобы четверо из твоих людей доставили ее в деревню отца. Пусть они снесут туда и тело самого Бальдемара, он больше не нужен нам.
* * *
Деции пытался собраться с мыслями и чувствами. Рассвет, который последовал за страшной ночью гибели Бальдемара, застал его привязанным к дубу посреди святилища бога Водана, которое находилось в одной римской миле юго-восточнее Деревни Вепря. Здесь Гейзар приносил жертвы кровожадному богу боевого копья. Деций не знал, сколько ему еще остается жить и когда ему на шею накинут веревку или, может быть, пронзят сердце копьем. С соседних деревьев, окружавших открытую площадку, свешивалось восемнадцать тел недавно повешенных, таких же как Деций рабов, покачивающихся сейчас, словно жалкие рваные мешки, набитые лохмотьями. Они были убиты в качестве жертвы богу Водану и по его божественному требованию, – в надежде, что бог Водан откроет людям секреты священной мудрости самой Фрии. Сначала этих несчастных повесили, а затем пронзили копьем. Земля была обильно полита жертвенной кровью. Запястья Деция распухли и кровоточили, связывавшие их веревки резали кожу и впивались в тело, словно ножи.
Весть о произошедшем страшном несчастье принесла народу Аса, Жрица Ясеня, которая попала в засаду вместе с Бальдемаром и другими жрицами, но ей удалось спастись. Гейзар тут же распорядился в качестве возмездия схватить всех рабов-римлян, живших в Деревне Вепря, и принести их в жертву Водану, чтобы умилостивить бога и смирить его гнев. Вся деревня была поражена рассказом Асы. Деций в это время спал в своей хижине на краю ячменного поля. Его разбудил ужасный пронзительный вой, такой жуткий и нечеловеческий, что Деций решил: от этого крика разверзнется сейчас земная твердь и небо, расколовшись, упадет на землю; мурашки забегали у него по спине от этого отчаянного одинокого крика в ночи. Позже он узнал, что кричала Ателинда. Почти сразу же после того, как весть о гибели Бальдемара облетела окрестные селенья, к дому начали стекаться хаттские воины – но это не были дружинники самого Бальдемара – они начали бесцеремонно рыскать по усадьбе, шарить во всех помещениях. Деций сначала не понимал, чего хотят эти люди. Однако Ателинда сразу же поняла в чем дело – они искали меч Бальдемара, а это могло означать только одно: Бальдемара нет уже в живых. Они не нашли меч, но они нашли Деция – этого ненавистного всем римлянина, и отвели его к Гейзару. Деций напряг всю свою сообразительность, чтобы спастись от кровожадных жрецов. Поначалу ему удалось это сделать. Жрецы Гейзара спокойно и методично выполнили свою свою жестокую работу, принеся в жертву восемнадцать соплеменников Деция, но они пощадили его самого, поскольку ему удалось убедить их в том, что он знает, как найти пропавшего сына Зигвульфа.
Деций напряженно прислушивался к разговорам жрецов в эту страшную ночь, пытаясь хоть что-нибудь узнать о судьбе Аурианы. Так, ему удалось выяснить, что на рассвете за воротами околицы Деревни Вепря была обнаружена покинутая возницей повозка с телом Бальдемара. Вскоре затем Гейзару доставили связанную по рукам и ногам Ауриану. Больше ему ничего не удалось узнать достоверного об Ауриане, если не считать странной невероятной истории, утверждавшей, что Жрец Дуба обвиняет Ауриану в убийстве собственного отца. Деций был совершенно уверен: это были козни коварного Гейзара.
Однако, когда Деций еще несколько раз услышал то же самое известие из уст разных людей, прибывающих в святилище, он насторожился и почувствовал легкий озноб – теперь он уже не на шутку испугался за Ауриану. Откуда пошли эти чудовищные абсурдные слухи? По-видимому, против Аурианы плетется какой-то опасный заговор, скорее всего это Гейзар решил предпринять последнюю попытку окончательно расправиться с девушкой. Деций хорошо понимал, что – даже если ему удастся бежать – он никогда не сможет бросить ее на произвол судьбы, особенно теперь, когда ее так подло обвиняют в чудовищном преступлении и ей грозит жестокая расправа.
Утром, очнувшись от тяжелой дремоты и не раскрывая глаз, Деций услышал бодрый, хорошо знакомый ему голос.
– Выпустите кишки этой грязной свинье, точно так же, как вы поступили со всеми остальными! Я предпочитаю говорить с людьми, а не с волчьим отродьем, которое только и знает, что врет!
Это был Зигвульф. Ну, наконец-то! Деций с трудом поднял тяжелые веки и почувствовал острую боль от яркого света, бившего ему в глаза, все его тело жгло и болело, словно открытая рана, от впившихся в него тугих веревок. И тем не менее для него забрезжил лучик надежды. Может быть, хитрость, которая уже спасла ему жизнь, поможет ему сейчас обрести и свободу.
– Этот раб говорит о твоем первом сыне, Идгите, – произнес жрец по имени Груниг своим свистящим голосом, умелыми жестами успокаивая взбешенного Зигвульфа. Руки жреца были по локоть в запекшейся крови.
Зигвульф что-то недовольно проворчал, но было заметно, что его гнев начинает стихать, огонек интереса зажегся в глазах воина. Второй сын Зигвульфа был увечным и расслабленным. Повитуха, принимавшая младенца, говорила, что он недолго проживет, меньше, пожалуй, чем белые телята, родившиеся весной. Поэтому Зигвульф отчаянно надеялся найти своего перворожденного сына, который пропал четыре месяца назад. Все считали, что мальчик попал в рабство.
– Если все это просто уловка, чтобы отвлечь мое внимание, пока мерзавец Гундобад ищет меч Бальдемара, – прорычал Зигвульф, – то я окрашу этот алтарь твоей собственной кровью!
– Поверь мне, здесь нет никакой хитрости, о доблестный и знаменитый сын Водана! – промолвил Груниг. – Мы никогда не берем под свое покровительство одного соплеменника в ущерб другому!
Своевольный вспыльчивый нрав Зигвульфа страшил Грунига. Поэтому он обращался с ним, словно с ретивым норовистым жеребцом, к которому надо было подходить с особой лаской.
– Так я и поверил тебе! – воскликнул Зигвульф и, поворотив коня, поскакал к деревьям, на которых висели трупы римлян.
Эта картина, по-видимому, услаждала его взор. Единственное, что могло успокоить его в эту минуту, была месть римлянам, ею он упивался, словно хмельным медом. Он боялся признаться сам себе в тех чувствах, которые испытывал сейчас – а испытывал он страшное отчаянье. Это было первое утро в его жизни, которое он встретил без Бальдемара. Отчаянье Зигвульфа внешне выражалось довольно странно – он был взбешен и метал громы и молнии. Наконец он подъехал к дереву, к которому был привязан Деций, и, обнажив меч, его острием приподнял подбородок раба. Длинные волосы Деция прилипли к вспотевшему лбу, его глаза были мутными от неимоверной усталости. Неподвижным взором он уставился на Зигвульфа.
«Какие слабые и низкорослые эти римские свиньи, – думал Зигвульф. – Как удается этой жалкой расе, ничего из себя не представляющей, постоянно одерживать верх над моим народом?»
– Говори, раб. Что ты наплел такого этим жрецам? Почему они не отдали твое вонючее тело нашему великому богу?
– Ты – Зигвульф? – еле слышно прошелестел голос Деция, слова с трудом срывались с его пересохших губ.
Зигвульф проворчал что-то, что должно было означать утвердительный ответ. Ему казалось, что этот римский червяк, даже будучи полуживым и связанным веревками, ведет себя слишком дерзко.
– У меня есть донесение и отчеты, взятые с виллы работорговца Ферония. Среди других в них встречается имя твоего сына Идгита, – произнес Деций и заметил, как Зигвульф вздрогнул при звуке имени сына. – Доставь меня в первую крепость на юге, крепость Могон… – продолжал Деций слабым, еле слышным голосом.
– Отпустить тебя, этот кусок гнилого мяса, на свободу! Да никогда в жизни!
– Ты вооружишь меня копьем и мечом… – продолжал Деций, не обращая внимания на восклицания Зигвульфа.
– Ах ты наглый мерзавец! Да половина наших воинов не имеет мечей!
Однако надежда на то, что он вновь обретет своего сына, постепенно разгоралась в душе Зигвульфа и усмиряла его гнев и жажду мести.
– … и я прочитаю тебе имя землевладельца, который купил твоего сына, а так же название близлежащего селения и самой усадьбы, – закончил Деций.
Зигвульф с сомнением взглянул на Грунига. Жрец протянул ему испачканный папирусный свиток.
– Он говорит, что все это написано вот здесь, Зигвульф, – объяснил Груниг виноватым, как бы извиняющимся голосом. – Ауриана принесла это среди других трофеев из последнего военного похода. Все это очень похоже на правду, ведь работорговец Фероний занимается продажей детей. Я бы на твоем месте прислушался к словам раба, Зигвульф.
А Деций думал тем временем: «Неискоренимая любознательность и безудержное любопытство Аурианы могут на этот раз спасти мне жизнь. Но смогу ли я сам спасти ее жизнь?»
– Зачем нам надо выполнять условия этого негодяя и освобождать его, – произнес Зигвульф, с сомнением глядя на Грунига, – когда мы можем пытками заставить его прочитать все эти знаки?
– Нет, Зигвульф, тебе не удастся пытками принудить меня сделать это. Тем более, что вы, безмозглые ублюдки, убили всех, кто мог читать. И, таким образом, без меня тебе не обойтись, – голос Деция окреп, силы ему придавала надежда.
Зигвульф резко обернулся в сторону Деция и уставился на него горящими от бешенства глазами. Хорошо еще, что он не до конца понимал произнесенной Децием речи, поскольку тот, как всегда, мешал латинские и хаттские слова. Однако Зигвульф и без того почуял дерзость выражений Деция.
– Если ты начнешь пытать меня, – продолжал Деций, смело встречая злобный взгляд Зигвульфа, – я, конечно, вынужден буду сказать тебе хоть что-то. Но ты ведь не можешь быть уверенным, что я сказал тебе правду. А как ты проверишь это? Вы ведь убили всех, кто мог бы подтвердить или опровергнуть мои слова. А тем временем речь идет о свободе твоего сына. В этом деле ты зависишь от того, насколько я сам являюсь честным человеком. Если даже ты выполнишь все мои условия, ты все равно до конца не сможешь быть уверенным, что я тебя не обманул. Однако, поверь мне, пытками ты ничего не добьешься, я могу только сильно разозлиться на тебя, а в таком состоянии я напрочь забываю о собственной чести и достоинстве.
– Что такое говорит этот болтливый негодяй? Я не понимаю ни слова.
– Этот раб – большой лгун, – попытался истолковать Груниг речь Деция, кивая Зигвульфу и улыбаясь ему кроткой умиротворяющей улыбкой. – Но он обещает не обманывать тебя, честно сказав, где находится твой сын, если ты освободишь его.
Зигвульф в сердцах метнул копье в землю. Чтобы захватить в плен другого римлянина, умеющего читать, потребуется много времени, а это опасно, потому что сына Зигвульфа могут снова продать и тогда его следы навсегда затеряются. Одновременно Зигвульф никак не мог отделаться от мысли, что все это проделки Гейзара, который хочет устранить его со своей дороги, пока он и его сторонники будут обыскивать всю округу в поисках меча Бальдемара. Ни для кого не было секретом, что Гейзар страстно хочет сделать главным вождем племени Гундобада, рыжебородого великана, которого хитрый жрец легко может подчинить своему влиянию.
