Текст книги "Весы"

Автор книги: Дон Делилло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Джек понятия не имел, о чем говорит этот парень. Он с усилием проглотил свой «Прелюдии». После него перестаешь медлить и делаешь то, что задумал.

Он подъехал к гастроному «Ритц» и припарковался на улице. Открыл багажник и бросил туда мешочек с деньгами и револьвером, иначе потом забудет это сделать. Багажник был слегка переполнен: гантели, гири, летний костюм, банка краски, рулон туалетной бумаги, игрушки и печенье для собак, кобура, туфля для гольфа с долларовой банкнотой внутри и около сотни глянцевых снимков Наездницы Рэнди, которые он привез из Нового Орлеана. Это можно назвать моей жизнью, потому что дома ничуть не чище.

Он зашел в «Ритц» и заказал дюжину сэндвичей, побольше горчицы и майонеза. С жареным мясом, солониной, ломтиками индейки, языком, соленьями с укропом, резаной капустой, приправами, картофельный салат, черешневая газировка, имбирное пиво и так далее. Попросил, чтобы все приготовили тщательно, потому что сэндвичи направляются в полицейский участок.

Джек вернулся в машину. Наши копы заслуживают самого лучшего, потому что они рискуют жизнью каждый раз, как выходят за порог Это город убийств. Туфта. Надо не забыть вернуться потом в клуб, забрать таксу Шебу снять кассу и взять шляпу. Он не любил ходить без шляпы, потому что всем сразу видно лысину. Он лечил кожу головы, и вроде помогало, хотя Джек и сомневался.

Он двинулся к зданию полиции и суда. Левое колено пронзила боль, и он задрал штанину. Ничего себе ссадина. Уличная драка так захватывает, что целый час не замечаешь крови. Он ехал с задранной штаниной. Ни одна надежная компания не даст ему денег, потому что он раздает выпивку всякому отребью, приводит с улицы людей и собак. Джек выбрался из машины, опустил штанину и зашел в старую часть здания, пройдя между высокими колоннами.

Он ехал в лифте на третий этаж, держа в руках коробку с едой и напитками и размышляя, что если ничего не предпримет в ближайшее время, бизнес навсегда пойдет в убыток, если вообще куда-то пойдет, если его не превратят в окончательное ничтожество. Выйдя из лифта, он направился по коридору в отдел несовершеннолетних. Кровь затекала в ботинок. Но как только он увидел этих чисто выбритых мужчин в форме, ему захотелось сказать – больше всего в жизни я горжусь тем, что дружу с полицией самого американского города в мире.

Раввин много раз повторял ему: «Не будь таким впечатлительным».

В Далласе

В полночь Ли Освальд сидел в прачечной, ждал, когда высушится его одежда, и читал Герберта Уэллса. Кроме него там был еще один посетитель – тучный, жуткого вида человек, в туфлях, надрезанных спереди, чтобы его раздутым ногам было посвободнее. Воздух спертый и затхлый. Ли сгорбился над первым томом «Краткого очерка истории» и грыз большой палец. Книга лежала на коленях.

Временами он жил отдельно от Марины и малышки Джун.

Пришел ночной дежурный, долговязый негр, и пропел:

– Закрываем, закрываем, все домой.

В большой красной авоське он нес чьи-то простыни.

Тучный посетитель поднялся и подошел к сушке за своими вещами. Ли читал, согнувшись над книгой, теперь он грыз кулак. Посетитель проковылял к выходу.

Прошло минуты три. Сушка с вещами Ли остановилась. Он сидел, не отрываясь от книги. Он знал, что дежурный сверлит его с дистанции в пятнадцать футов очень пристальным взглядом. Перевернул страницу и дочитал главу, то есть до конца разворота. Читал он медленно, стараясь уловить смысл, голую правду, спрятанную в этих слогах.

– Слышь, малый! У меня нервы не железные, да?

Греки и персы. Ли поднял взгляд. У дежурного была отвисшая нижняя губа, цвет лица с оттенком ржавчины, россыпь веснушек на скулах, эти болтающиеся руки, и Ли подумал «Япония» прежде, чем всплыло имя или обстоятельства. Через секунду он вспомнил. Бобби Дюпар, его сокамерник на гауптвахте в Ацуги.

Дюпар не сразу узнал его. Пристально вгляделся, заметил волосы Освальда, поредевшие с левой стороны, где пробор, ввалившиеся щеки, трехдневную щетину, рубашку с разошедшимся швом у воротника; заметил многое, плюс еще четыре года возмужания, эмиграции, трудной жизни. Кролик Оззи. Узнавание отразилось на лице Дюпара сложной гримасой.

– Я-то больше не разглядываю белых. Так что сразу и не могу определить, с кем конкретно разговариваю.

Они не говорили о Японии. Они обсуждали Западный Даллас, где Бобби жил с сестрой и ее тремя маленькими детьми, в районе с сотнями домов казарменного вида, расположенных между рекой Тринити и бульваром Синглтон. Район называли «жилым парком». Обнесенный забором, изолированный от города, с дырявым водопроводом, проложенным по слякотным газонам. Бобби работал в прачечной шесть дней в неделю, с семи вечера до полуночи. Дважды в неделю ходил на курсы черчения в техническом колледже Крозье в центре города. Иногда работал с полудня до четырех в пекарне, замешивал тесто, заменяя больных или отсутствующих работников. Домой возвращался в одежде, припорошенной белым. Мать его умерла. Отец жил в другой части района. Бобби не знал, где именно. Из окна 52-го автобуса он постоянно видел, как его старик сидит перед авторемонтной мастерской и потягивает пиво из банки. Марки «Большой кот». Бобби понимал, что если подойдет к отцу и поздоровается, тот его не узнает. Заговорит с ним так же, как и с любым другим, начнет вещать о своих беседах с Богом.

Таков Западный Даллас. Дым от свинцовых плавильных печей. Прерывистые жизни.

У Бобби теперь росла редкая клочковатая бородка. Глаза утратили тревожный блеск. Он смотрел на Ли, наклонившись, спокойный и неподвижный, медленно кивал, отмечая реплики.

Ли рассказал, что ушел в подполье. Он уволился с последней работы, не сказав ни слова. Съехал с последнего места проживания. У него есть почтовый ящик. Его брат не знает, где именно в Далласе он живет. Мать до сих пор считает, что он в Форт-Уорте. С женой они поссорились, и она поселилась у своих друзей. Он работает в фирме графического оформления. Но не упомянул о том, что работа связана с секретностью. Ничего не сказал о Марионе Коллингзе. Тот через Джорджа де Мореншильдта выпытывал у него подробности бесед с органами безопасности СССР. Сам он избегал Коллингза. Избегал почтальонов. Скрывался от федералов. Заполняя любую бумажку, указывал фальшивый адрес. Он рисовал плакаты после работы и отсылал их Социалистической рабочей партии. Шпионский фотоаппарат он прятал в брезентовом мешке на дне шкафа.

Он не рассказал о Марине, о том, как скучает, как она нужна ему, и как его злит то, что он осознает это и пытается подавить – еще одно скрытое чувство, которое он не может подавить.

Никакой Японии. Бобби рассказывал о Юге, о полицейских псах и зажигательных бомбах, интеграции «Старого Миса». [12]12
  «Старый Мис» – прозвище Миссисипского университета. Попытка негра Джеймса Мередита поступить в него в 1962 г. привела к бунту белых студентов-расистов, поддержанных властями штата.


[Закрыть]Практически каждый день – ролик по телевизору о ярости сегрегационистов, толпы негров – демонстрантов отступают под натиском полиции, их рассеивают на группки поменьше. Демонстрантов бьют по лицу, швыряют в них камни. Кто-то падает, белые парни подскакивают и бьют его ногами. Копы хватают дубинки за оба конца, сильно сгибают Посмотри им в глаза. Посмотри на этих пожарников, что выпрыгивают из фургонов. Они включают шланги, и словно гнев из преисподней отбрасывает всех назад.

По всему району стояли самодельные мангалы для барбекю – пятидесятипятигаллонные нефтяные бочки, разрезанные пополам и установленные на металлические ножки вниз дном. Валил дым, из шлангов по телевизору била вода.

Вещи крутились в дюжине сушилок.

– Все устроено так, чтобы унизить черных, – сказал Бобби. – Надрывайтесь за гроши, пейте дешевое вино. Вот, что нам уготовано. Знаешь, как у меня, Оззи? Когда я читаю криминальную сводку в газете, то смотрю на фамилии, чтобы понять, белый преступник или черный. Некоторые по фамилии настоящие негры. Я внимательно проверяю. И говорю – давай, браток. Давай, наподдай им. Ведь что у нас есть сильнее ненависти?

– Я не хочу утомлять белого своей способностью страдать, – сказал он. И еще: – Я пытаюсь выучиться ремеслу, чтобы не сойти с ума.

Они проговорили в прачечной до двух часов ночи. Спустя два вечера они снова беседовали, пока Бобби загружал машинки и складывал вещи для тех, кто отлучился. На следующий день Ли ушел с работы пораньше, они с Бобби встретились в центре, рядом с чертежными курсами, сели на автобус и поехали в Оук-Клифф, где находилась прачечная. Там же обитал и Ли – в районе меблирашек и ржавых остовов машин среди высоких сорняков. Они съели коробку пончиков и поговорили еще. Вечером того же дня Ли прошел шесть кварталов от своей квартиры до прачечной, и они проговорили до закрытия. Говорили о политике, о расах, о Кубе, стиральные машины работали, и поздние посетители бросали охапки вещей в бурлящую пену.

На следующий день им пришла в голову мысль. Над ₀пальнуть в башку генералу Уокеру.

Марина качала маленькую Джун на руках. Он убрал квартиру к ее возвращению. Он был рад ее видеть. Взял дочь и заговорил с ней на придуманном японском, покачивая головой. Все трое рассмеялись.

Он стал изучать расписание автобусов. Номер 36, автобус на Престон-Холлоу, останавливался в полутора кварталах от дома генерала. Он прошел мимо этого дома, который стоял далеко от улицы и совсем рядом с Тёртл-Крик в зарослях тополей и вязов, в глубоком спокойствии. Даже просто пройдясь по этой улице, он почувствовал себя неприкасаемым. Запомнил номер машины у подъездной аллеи и записал в блокнот. В блокноте хранились записи о времени на дорогу, расстояниях, и другие наблюдения.

Она спросила, будет ли он теперь учить ее английскому.

Он заказал у «Сипорт Трейдерс» револьвер 38-го калибра с укороченным стволом, марки «смит-вессон», известный как двухдюймовый «коммандо». В бланке заказа написал имя «А.Дж. Хайдел» и указал адрес – ящик 2915, Даллас, Техас.

На следующий день он пошел на курсы машинописи. Это было его первое занятие. Он сел в последнем ряду, ни с кем не разговаривал, изучал клавиатуру своей машинки. Китайская грамота. Он вставил лист бумаги, положил пальцы на клавиши, пытаясь понять, почему буквы расположены именно так. Олицетворение его позора. Девять долларов за курсы. Джордж сказал, если он научится печатать, однажды получит хорошую работу.

Шел самый конец января 1963 года.

Он стоял в темной комнате с другим стажером, Дэйлом Фицке, калекой. У Дэйла один каблук был выше другого. Передвигался он, ритмично покачиваясь, лицо у него было мягкое и чистое, такое гладкое, что он казался двенадцатилетним.

Они стояли плечом к плечу у проявочных кювет. Люди входили и выходили, протискиваясь за их спинами. В тусклом красном свете комната казалась радиоактивной.

– Что ты за человек? – спросил Дэйл. – Я вот в семье что-то вроде отщепенца. Они наконец перестали ждать чего-то великого.

– А чего они ждут?

– Они затаили дыхание, в сексуальном смысле. Что тебе больше всего нравится в темных комнатах? Такой была комната у меня, когда я в детстве болел. Детские болезни – это лучшие времена. У меня всегда была высоченная температура. А как тебе в этой компании?

– Мне здесь нравится. Интересная работа, по сравнению с некоторыми.

– Просто у меня такое чувство, что всякие разные задания – не единственное, что происходит здесь. Вот например. Хочешь услышать пример?

– Какой? – спросил Ли.

– Мне говорят, что нельзя подходить к рабочим столам наборщиков. Запрещено. Не подглядывать.

– Можно и подглядеть. Никто ничего не скажет. Я все время смотрю.

– Я тоже, – ответил Дэйл, голос его сорвался. – Я скажу тебе, что видел, если ты скажешь.

– У них списки названий для военно-картографической службы.

– Каких названий?

– Местности.

– Это я тоже видел. Они набирают эти названия на трехдюймовых полосках бумаги.

– Некоторые написаны кириллицей. По-русски, насколько я знаю. Для карт советских мишеней.

Они говорили шепотом.

– Знаешь, что я слышал? – сказал Дэйл. – Только обещай никому не говорить. Эти карты сделаны по фотографиям. Эти фотографии засекречены. Их снимает «У-2».

Красный свет стал зловещим неоновым румянцем.

– Здорово, что я это знаю, да? Люблю поговорить с кем-нибудь об интересных вещах. Ну, там, ты расскажешь мне, я – тебе. «У-2». Когда я услышал обо всем этом деле, при Эйзенхауэре еще, то подумал, что говорят «ты тоже», как будто «я тоже» тоже есть. [13]13
  От англ.созвучия названия самолета U-2 и «you too».


[Закрыть]

Была суббота, им платили в полтора раза больше. Ли всегда старался записываться на субботу, потому что знал – с этой работой можно попрощаться с той минуты, как Марион Коллингз замолвит за него слово.

– Тебе тут люди нравятся? – спросил Дэйл. – Я видел, как ты читал русский журнал. Так вот, скажу тебе пару слов. Эти люди хорошо к тебе относятся до поры до времени. Не то чтобы важно, что ты там читаешь. Помнишь, как в детстве лежал под одеялом, потел? Жар – это тайна. Как падение в дыру, куда никому больше не добраться, зато там нет страха и боли, потому что ты не чувствуешь себя собой. Люблю валяться в поту.

– Мне делали операцию на ухе, когда я был маленьким. До сих пор помню, что мне снилось под наркозом.

– А мне четыре раза делали операцию! Я обожал отключаться!

Дэйл жестикулировал в красном сиянии, жидкость капала с рук в кювету.

– Что у тебя в голове, Ли? Однажды моя мать сказала обо мне: «Он никогда не станет умным, Том». Том – это мой брат. Я говорил это за ужином сотню тысяч раз.

Загадочный «У-2». Он преследовал Ли от Японии до России, теперь и здесь, в Далласе. Вспомнилось его приземление, как легко он опускался, почти как перышко, подчиняясь ветру, носимый ветром. Так показалось. И голос пилота доносился обрывками, через треск и шипение дырявого динамика. Иногда на грани зыбкого сна он слышал этот голос.

– Я буду слушать, и ты будешь слушать, – сказал Дэйл Фицке. – Потом встретимся здесь и поговорим еще.

Курсы машинописи проводились в Крозье, том же колледже, где Дюпар учился черчению. Они встречались в пустом классе, когда удавалось выбрать время. Говорили о стратегии и философии, поджидая, когда по почте пришлют револьвер.

– Ты думаешь, этот Уокер поселился в Далласе случайно? – произнес Бобби. – Черта с два, парень. Он здесь потому, что злоба и ненависть тоже здесь. Он придумал этот город.

– Читал газету? Он уезжает, у него выступления в двадцати девяти городах. До апреля не вернется.

– Что у него? Лекция «Убей ниггера»?

– Операция «Полночная прогулка». Угроза коммунизма здесь и за рубежом. Все будет только о Кубе. Он любит говорить о Кубе. Если придется ждать до апреля, то пусть хотя бы не зря. Давай отловим его семнадцатого. Вторая годовщина залива Свиней.

– Кто стреляет?

– Я, – ответил Освальд.

– Ты так уверен?

– Я буду стрелять.

– Надо посмотреть, нет ли занятий семнадцатого.

– То есть?

– Не знаю, захочу ли я пропускать урок.

– Мне нужен помощник, Бобби. Это же не просто взять и стрельнуть. Дом так расположен. И там переулок. Может, нам понадобится машина.

– Машину я могу достать. В любой момент могу попросить. Насчет надежного хода не поручусь. Короче, мы уложим его. Этот человек должен отведать крови.

– В русском языке есть выражение, которым называют убийство с пролитием крови. «Мокрые дела». Как убили Троцкого ледорубом.

– Так мы с ним и поступим, – сказал Бобби.

Они переехали на Нили-стрит, в другую меблированную квартиру неподалеку. Две комнаты в каркасном доме с бетонным крыльцом и балконом с покосившимися столбиками. Можно было выставлять наружу цветочные горшки и притворяться, будто они в Минске. Имелась маленькая дополнительная каморка размером со встроенный шкаф, где Ли мог работать над своими заметками, хранить почту и другие бумаги.

Пожитки они перевозили в Джуниной коляске. Пришлось сделать пять или шесть ходок. Посуда, детские вещи, письма из России. Последний раз Ли ходил один, надев на себя большую часть одежды, чтобы больше не таскаться.

В каморку можно было войти из гостиной или по лестнице снаружи. Обе двери запирались изнутри. Похоже на герметичный отсек, с одной стороны часть квартиры, с другой – нет. Он нарек ее кабинетом. Втиснул туда столик, стул и принялся работать над своими записями, готовясь к убийству генерала.

Он начал фотографировать дом Уокера. У него был ящичный фотоаппарат, который он брал с собой в бумажном пакете на автобус туда и обратно. Он снимал решетчатую ограду за домом, переулок, тянувшийся от парковки у мормонской церкви до Эвондэйл-стрит. Сделал несколько снимков рельсов, где можно спрятать револьвер, если понадобится.

Есть целый мир внутри мира.

Он подробно записал расположение окон в задней части дома. Изучил карты Далласа. Сделал последние штрихи в поддельных документах, над которыми долго работал. Когда на почту пришел револьвер Хайдела, у него было удостоверение личности Хайдела, чтобы забрать посылку. Документы он напечатал на своей машинке на курсах.

Хорошо, что Дюпар прикрывает тылы. Втоптанный в грязь Дюпар – движущая сила истории, плотная прибрежная полоса на пути крайне правой волны.

Он снова подписался «Хайдел», когда 12 марта отсылал бланк на сумму 21 доллар 45 центов в «Спорттовары Кляйна», в Чикаго: он заказал 6,5-мм итальянскую боевую винтовку, «маннлихер-каркано», с четырехкратным оптическим прицелом.

На безлюдные улицы падал дождь.

Как он чувствовал судьбу, запершись в крошечной комнате, создавая образ, паутину связей. Это была его вторая жизнь, тайный мир за пределами трех измерений.

Он сходил в оружейный магазин и купил обойму, которая подойдет «маннлихеру», чтобы можно было сделать семь выстрелов, прежде чем перезарядить.

Улицы, мокрые от дождя. Он ходил в прачечную и возбужденно обсуждал с Дюпаром технику дальнобойного выстрела с учетом расположения дома и парка. Затем возвращался к себе в кабинет, и никто не замечал, что его вообще не было.

Он стоял в гостиной босиком, в пижаме, и играл с затвором. Дернул рукоятку, сдвинул назад, затем вперед, опустил рукоятку. Поднял рукоятку, сдвинул назад, вперед, опустил. Повернулся к зеркалу над диваном. Поднял рукоятку, сдвинул назад, вперед, опустил.

Марина ушла в магазин. Джуни сидела на высоком детском стульчике у окна и катала стеклянный шарик по столику.

За домом находился двор, маленький и грязный, где росли два куста форзиции. Веревка для белья тянулась параллельно забору, и Марина вешала там пеленки. Жильцов с нижнего этажа не было дома.

Прошло десять минут. Ли спустился по наружной деревянной лестнице. В одной руке он нес винтовку, в другой – два магазина. На нем была черная футболка с коротким рукавом и темные твидовые штаны. Револьвер примостился у бедра.

Марина смотрела, как он прислонил винтовку к лестнице и снова поднялся. Через несколько мгновений он вернулся со своим ящичным фотоаппаратом «Империал Рефлекс», купленным по дешевке в Японии.

– Зачем тебе это? – спросила она. – Вдруг соседи увидят?

– Это для Джуни, на память.

– Зачем ей фотография отца с ружьем? Я не умею снимать.

– Нужно держать его на поясе.

– Никогда в жизни не фотографировала.

– Неважно. Я хочу, чтобы у тебя сохранился снимок для моей дочурки.

– И весь в черном. Ты с ума сошел, Ли? На кого ты охотишься со своим ружьем? На силы зла? Смех один. Глупости. Кому это надо? Ты просто рисуешься.

Он позировал в углу двора, винтовка в правой руке, дулом вверх, приклад упирается в пояс, всего в нескольких дюймах от револьвера в кобуре. Журналы «Активист» и «Рабочий» ой держит веером в левой руке, как игральные карты.

Она щелкнула затвором фотоаппарата.

Ли принял другую позу – на этот раз винтовка в левой руке, журналы он придерживает подбородком, над сгибом виднеется название «Активист», его тень падает на деревянные ворота, а легкую улыбку свет и время обрамят официальными воспоминаниями.

Ровно в восемь тридцать Ли стоял на углу автозаправки «Галф», на Норт-Бекли. В вечернем воздухе пеленой висел запах бензина. Девяносто девять градусов. [14]14
  18 °C.


[Закрыть]Рекордная жара для этого сезона. На левом плече у него висел военный дождевик, в правой руке он держал полупустую бутылку кока-колы. Он купил ее в автомате неподалеку, просто как повод прийти сюда.

Он следил за коричневым «фордом», который медленно свернул на заправку и остановился у зоны обслуживания. Похоже, модель 1950 года, где-то так. Из машины выбрался Дюпар и встал возле открытой дверцы, озираясь. Бобби надел светло-голубой рабочий комбинезон и маленькую круглую кепку, на рубашке написано «Американская пекарня»; все лицо, одежда, брови и тыльные стороны ладоней в муке.

Ли подошел к машине, держа левую руку неподвижно под плащом – он прижимал к себе винтовку, упирая приклад под мышку. Они молчали, пока автомобиль не выехал на улицу и не свернул к северу. Винтовка лежала на полу за сиденьем.

– Что это ты, Бобби?

– Что?

– Ты в рабочей одежде.

– Мне удалось выбить сверхурочные. А что делать, я же сегодня не иду в прачечную.

– То есть из-за меня ты не идешь прачечную? К этому ты клонишь?

– Это я так, просто говорю. Сумел пропихнуть четыре часа сверхурочно.

– Ты бросаешься в глаза. Не тот случай, когда стоит выделяться.

– На дерьмо никто не смотрит. Мы проскочим быстро и незаметно. Іде пистолет?

Ли снял револьвер с ремня и положил на сиденье между ними.

– Патроны достал?

– Полно, – сказал Дюпар. – Купил пятнадцать штук у какого-то школьника на улице. Изготовители разные, но 38-го калибра, так что, думаю, проблем не будет.

– А я думаю, что выстрелов не будет. Только в крайнем случае.

Притормозив на первом светофоре, Бобби снял магазин, вынул из нагрудного кармана шесть патронов и вставил их в гнезда.

– Есть хороший знак, – сказал Ли. – Револьвер я заказал в январе, винтовку – в марте. Оба пришли в один день. Жена назвала бы это судьбой.

– А что ты ей скажешь насчет сегодня?

– Она считает, что я на машинописи. Я бросил эти курсы две недели назад. Меня уволили с работы в прошлую субботу.

– Я жутко боюсь, что меня уволят.

– Сказали, я неточно работаю. К этому все и шло. Так же, как все шло к сегодняшнему вечеру. В Гаване узнают об этом. Еще до полуночи новость долетит до Фиделя.

Они пересекли реку Тринити и съехали на виадук Коммерс-стрит.

– Я так понял, что эта винтовка – из военных излишков. Откуда ты знаешь, что она стреляет?

– Я завернул ее в плащ и поехал на Лав-Филд. Затем спустился к реке, на запад от автострады, там есть место, где люди испытывают оружие. Просто война среди бела дня.

– А ремень-то, лямка эта, будто сняли с тенор-саксофона.

– Она вполне годится. Все работает нормально. Все на месте. Я все тщательно продумал. Обошел шесть оружейных магазинов, пока нашел боеприпасы для такого карабина.

– Об одном только думаю – генерал должен умереть.

– Я застрелю его с первого раза, – тихо произнес Ли.

– Надоело так погано себя чувствовать все время.

– Можно четко попасть в любое окно.

– Пусть сдохнет.

– Меньше сорока ярдов, – сказал Ли.

– За Миссисипи, за Джона Бёрча, за «Ку-клукс-клан», за все, блядь.

Глаза Бобби слегка затуманились. Оба помолчали какое-то время. Жаркий ветер дул в окна. Они ехали по Стеммонс к Оук-Лоун-авеню.

– На Эвондейл повернем влево, – сказал Ли, – в переулок, который ведет к парковке у церкви, до нее где-то двести пятьдесят футов. Поедем медленно. В конце переулка я выйду. Ты поедешь дальше и повернешь направо к церкви. Там будет идти служба. А ты как бы мормон, который опоздал. Остановишься и будешь ждать. Фары выключишь. Я буду целиться через ограду в заднюю часть дома Уокера. Линия огня свободна. Ты ждешь. Я вижу его сейчас, как на картинке. Он любит, когда в доме повсюду горит свет. По вечерам он сидит у себя в кабинете.

У него была подписка на «Тайм» на тридцать девять недель. Он представил, что в «Тайм» поместили ту фотографию с заднего двора. Кастровский партизан с оружием и подрывными журналами. Представил обложку «Тайм». Эту фотографию увидят во всем социалистическом мире. Человек, который стрелял в фашистского генерала. Друг революции.

– В Гаване оценят по достоинству, что мы это сделали семнадцатого апреля, – сказал Ли. – Два года с того дня. Вторжение породило генерала Уокера – больше, чем любое другое событие.

Они свернули на Эвондейл. Ли заметил, что Дюпар уставился на него, подняв белые от муки брови.

– Семнадцатое. Какое семнадцатое? – спросил он.

– Сегодня же среда, так?

– Сегодня десятое.

Тед Уокер сидел за столом в своем кабинете. Холостяк пятидесяти трех лет, он выглядел чьим-нибудь обыкновенным соседом: довольно высокий, кустистые брови, подбородок и шея слегка дряблые, чуть сутулый, строгий с детьми сосед. Он заполнял свою налоговую декларацию.

Самая большая американская нелепица. Генерал Уокер заполняет налоговую декларацию.

Он привык говорить о себе в третьем лице. Он говорил журналистам о положении дел Уокера, о попытках заставить Уокера замолчать. Ничего удивительного, что у него есть личность «для публики», учитывая пристальное и трепетное внимание местной прессы, где он в прошлом октябре по горячим следам комментировал кубинский ракетный кризис. Именно президент Джек сказал об «Утренних новостях»: «Я уверен, жители Далласа рады, когда наступит день».

Пожилые дамы любят своего Теда. Они – его последние истинные соратники. Он бормочет стихи об их неудавшихся жизнях.

В пепельнице тлела сигарета. Он сидел спиной к окну, складывая цифры в отрывном блокноте, подсчитывая налоги, как любой дурак и простофиля в Аппарате Истинного Контроля. Справа в корзине лежала стопка писем от истинных соратников. От женщин из «Христианского крестового похода», мужчин из «Общества Джона Бёрча», от работающих пенсионеров, от разгневанных, обманутых, от тех, кто всегда остается ни с чем. Они изнутри знают Аппарат Контроля. Это не какая-то абстрактная политика. Не просто делишки продажных специалистов и мягкотелых политиков, слабаков и незадачливых стратегов. Аппарат обездвижил не только наши вооруженные силы, но и наши жизни, сводя на нет нормальные американские амбиции, пропитывая наши умы и тела фтором, подкрадываясь лихорадкой профсоюзов, левой прессы и подоходных налогов, каждой современной болезнью иссушая волю нации к сопротивлению вражеской атаке.

По проверенным данным, у границы Калифорнии собираются китайские коммунисты.

Вот человек, леди и джентльмены, который поднялся на пьедестал памятника Конфедерации в Оксфорде, Миссисипи, чтобы поднять массы против интеграции университета. Этот человек в достойном сером «стетсоне», так сказать, возглавил мятеж. Да, это было неподражаемо. Четыре сотни федеральных маршалов, пять сотен человек из полиции штата и местные копы, вертолеты, джипы, пожарные машины, три тысячи национальных гвардейцев, по улицам несет слезоточивый газ, горят автомобили, повсюду летают камни, мелкая дробь, стреляют снайперы, двое погибли, несчетное количество раненых, две сотни арестованных, военные грузовики, набитые солдатами, шестнадцать тысяч спецназа против нескольких тысяч студентов, плюс деревенские парни и патриоты Юга, а вот мотив, основание и причина переполоха, один угрюмый ниггер с носовым платком на лице, чтобы защититься от слезоточивого газа.

Возьми флаг, палатку и кастрюлю.

Эту фразу Тед на самом деле и произнес. Будто в сказании о скаутском походе, несколько дней в лесах и полях.

Слева стояла вторая корзина, полная новостей, вырезанных из газет помощником. Вот Тед выставляет свою кандидатуру на выборы губернатора в демократической гонке, предварительные выборы, на которых Аппарат Контроля позаботится о том, чтобы он пришел шестым из шести возможных кандидатов, а это смерть по всем прикидкам. Вот он со своей дорогой матушкой Шарлоттой у зала для слушаний в Оксфорде, где шелестят листвой эвкалипты и клены. Как раз тогда его пытались на якобы законном основании запереть в психиатрической клинике вместе с кучкой редкозубых придурков. Аппарат в своей наиболее жестокой фазе, прямо по коммунистическому справочнику, хочет бросить награжденного ветерана в резиновую камеру. Вот о чем снова думает генерал, леди и джентльмены, собратья-патриоты, верные сторонники Бёрча, члены Совета белых граждан, бойскауты, христиане, дорогая матушка.

В кабинете заседаний старого Сената его попросили назвать по именам членов Аппарата Истинного Контроля. Это все равно что назвать по именам частицы воздуха, перечислить молекулы и клетки. Аппарат – это как раз то, чего нельзя увидеть, чему нельзя дать имя. Его не измерить, джентльмены, и не сфотографировать. Это тайна, которую нам не понять, заговор, который не раскрыть. Хотя это не значит, что самих заговорщиков не существует. Это избранные чиновники нашего правительства, члены Кабинета, филантропы, люди, узнающие друг друга по тайным знакам, которые управляют нашими жизнями из тени.

Но этого он не сказал. Он бормотал и ворчал в этой переполненной комнате, затем ударил репортера в лицо.

Временами я в замешательстве. Перед нами трагедии речи, трагедии человеческого тела. Существуют силы, которых нам не постичь.

Он потушил одну сигарету, взял другую. Теперь он быстро устает. Это последствия операции «Полночная прогулка», нескольких перестоев в Луисвилле, Нэшвилле, Амарилло, его поездки по центральной части страны, чтобы поднять людей, заставить их слушать. Сент-Луис, Индианаполис и так далее, и он до сих пор не пришел в себя. Пикетировать явились битники, безобразный сброд двойников Кастро, каких свет не видывал.

Настало время искоренить напасть, которая захватила остров Кубу.

Поездка утомила его, вымотала, полностью опустошила. Эти убийственные номера в отеле, нигде еще он не был настолько одинок и лишен удобств. Временами я в замешательстве и растерянности, готов поддаться тоскливому отчаянию, устал подтасовывать и увиливать, скрывая свои знания и чувства. Думаю об этих нечесаных юнцах в потертых джинсах, плакатоносцах, которые выкрикивают ругательства в темноту. Под этими встрепанными кубинскими волосами скрывается мягкость. Отели. Вот где происходит перемена, он становится чужаком, мозги которого сносит на другую сторону, вслед за его истинными чувствами.

Некоторые считают, что черномазый – это загоревший белый.

Гораздо лучше было в Техасе, где он баллотировался на предварительных выборах. Толпы веселились. Толпы скандировали и пели, это были люди, полные надежды, а не изношенные души на «Полночной прогулке». Он записывал цифры, складывал доллары, но думал о флагах, которыми размахивали в залах по всему, черт побери, штату, о развевающихся знаменах, о чистых американских голосах, которые пели:

 
Бери чепчик голубой
С Одинокою Звездой —
И поможем Теду Уокеру идти.
 

Что это, петарды? Он повернулся к окну, одновременно поднимаясь со стула, но медленно, соображая. Мальчишки взрывают петарды? А мы вставили обратно сетку? Сетка на месте, он видел, и окно закрыто. Все окна закрыты, потому что работает кондиционер. Он отошел в тень, и что-то привлекло его внимание. Дырка в стене размером с полудолларовую монету. Он решил проследить, откуда это. Снова посмотрел на окно – на стекле, рядом с пересечением деревянных рам, оказались радиальные трещины. Он шагнул в тень подальше. Сигарета тлела в пепельнице. Он поднялся наверх и взял револьвер. Быстро спустился снова. Вышел в заднюю дверь и постоял в полумраке, всматриваясь, не шевелясь: впереди стена жаркого воздуха. Затем вернулся в дом и позвонил в полицию. Тогда он и заметил осколки и деревянные крошки в волосках на правой руке, прямо под закатанным рукавом, с примесью зернистых фрагментов, светлых, как песок. Он посчитал их остатками медной гильзы от пули с высокой начальной скоростью.