Текст книги "Весы"

Автор книги: Дон Делилло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Он работал над карточкой «Обеденного клуба», удаляя чернила с рельефных букв с помощью ватной палочки, смоченной в полиэфирной смоле. Из радиоприемника на полке доносилась спокойная музыка. Он прижал карточку к теплому утюгу и стал медленно нагревать его, чтобы расплющить буквы. Затем бритвенным лезвием срезал оставшиеся выпуклости. Нужно будет еще раз нагреть карточку и напечатать на ее лицевой стороне новое имя и номер с помощью адресографа.

Он научился этому тонкому ремеслу в самом начале своей карьеры офицера-оперативника. До этого преподавал в нескольких гуманитарных колледжах на Среднем Западе, в городках вроде Франклина, Индиана, где проницательный коллега, каким-то образом связанный с ЦРУ, завербовал его для секретной работы. Сразу же стало ясно – вот именно то, что нужно, возможный выход для того нетерпения, что он ощущал, работая в своей системе, необходимость рисковать чем-то важным, бросать вызов своему нравственному довольству, чтобы почувствовать себя состоявшимся. Вскоре он уже обучался полезным способам распечатывания и запечатывания конвертов (как читать чужую почту, чтобы адресат об этом не догадывался) и то и дело вспоминал сонные дни в маленьком Франклинском колледже. Проведя несколько лет в Гаване и Центральной Америке – в частности, на должности начальника базы в Гватемале, – он оказался в числе людей, которым поручили координировать обучение бригады кубинских эмигрантов. С тех пор он постоянно спешил. Подводные диверсии в Пуэрто-Рико и Северной Каролине, парашютные маневры в окрестностях Феникса, организация групп в Никарагуа, Майами, Ки-Уэст.

Сейчас он был энергичен как никогда, он на пике событий.

Следующим пунктом шла записная книжка молодого человека. Главный проект. Как только появится образец почерка, Уин нацарапает на этих небольших страницах вдоволь ложных следов, примет бурной жизни, неуловимой тайны, такое количество реальных и вымышленных лиц, что следователи будут обеспечены работой на несколько месяцев.

Уин открутил колпачок универсального клея «Элмер». Лезвием вырезал из листа матовой бумаги новую полоску для подписи. Сверил длину и ширину полоски с пустым местом на кредитной карте. Потом нанес ровный слой клея на бумагу и слегка прижал ее к карте. Пока клей подсыхал, он слушал радио.

С тех пор он постоянно спешил. Форт-Гулик в зоне Панамского канала. База Траке в Гватемале. Теперь все стихло. У него достаточно времени, чтобы перелистать страницы всех книг, которые он намеревался прочесть.

После записной книжки он займется вымышленными именами. Он с нетерпением ждал этого. Школьным ластиком дочери удалил излишки клея с оборотной стороны карточки. Выключил радио, выключил свет и поднялся по старой дощатой лестнице.

Снайпер появится из-за живописной марлевой кулисы. Нужны совпадения, неуловимая тайна. Так будет правдоподобнее.

Он проверил, заперта ли входная дверь. Дни приходят и уходят. Снова пора спать. Теперь все время пора спать. Он обошел дом, выключая повсюду свет, проверил заднюю дверь, проверил, выключена ли плита. Это означало, что все идет как надо.

Когда-нибудь эту операцию будут изучать на высочайших уровнях разведки в Лэнгли и Пентагоне.

Уин выключил свет в кухне. Начал подниматься по лестнице, но решил еще раз проверить плиту, хотя и был уверен, что она выключена. Поразить их воображение. Создать настолько странную цепочку совпадений, что им придется поверить. Создать одиночество, терзающее жестоким вожделением. Вот такого человека. Арест, вымышленное имя, ворованная кредитная карта. Выслеживать жертву – способ организовать свое одиночество, сплести из него сеть, ткань связей. Отчаявшиеся люди посвящают свое одиночество цели и судьбе.

Плита была выключена. Он постарался это запомнить. Поднялся наверх и услышал тихую музыку из радиоприемника в спальне.

Вот такого человека. Он сам себе сторож, он живет в случайном пространстве. Если мир – это место, где мы прячемся от самих себя, то что делать, когда мир оказывается недоступен? Мы придумываем себе новое имя, придумываем судьбу, заказываем по почте огнестрельное оружие.

Улан отправляется в Гонолулу.

На этом уровне он действовал безукоризненно. Полный энергии, проницательный, все под контролем. Дальше идет записная книжка. Нам нужен живописный промах.

Голос радиостанции «КДНТ» сообщил, что комитет Организации Американских Государств, состоящий из представителей восьми держав, обвинил Кубу в подготовке марксистского переворота в Западном полушарии. Остров – место подготовки агентов. Правительство вступило в новую фазу поощрения насилия и беспорядков в Латинской Америке.

Ему не нужны подобные напоминания. Не нужны дикторы, сообщающие, во что превратилась Куба. Его удел – безмолвная борьба. Онпреисполнен тихой ярости и решимости. Ему не нужны попутчики. Чем больше людей верит в то же, во что и он, тем менее чистым становится его гнев. Страна гудит от дураков, позорящих его гнев.

Он надел пижаму. Кажется, будто теперь он постоянно в пижаме. Еще и полдня не прошло, а уже снова пора спать. Мэри Фрэнсис спала. Уин выключил радио, выключил лампу. Он мысленно обратился к той неизвестной силе, что правит небом, бесконечными водородными спиралями, сферой ночи, всеми земными душами. И просто попросил: пожалуйста, пусть я засну и не увижу снов.

Сны приносят с собой необъяснимые кошмары.

В Москве

Он открыл глаза и увидел большую комнату. Высокий потолок, старые плюшевые кресла, рядом на стене – тяжелый ковер с затхлым запахом. Он выбрался из постели и дошел до окна. Люди спешат, на автобус длинные очереди. Он умылся и побрился. Надел белую рубашку, серые фланелевые штаны, темный узкий галстук, коричневый кашемировый свитер и снова босиком подошел к окну. «Москвичи», – подумал он. Затем надел носки, добротные ботинки и фланелевый пиджак. Взглянул в зеркало с позолоченной рамой. Потом уселся в одно из старых кресел в комнате с тюлевыми занавесками и аккуратно положил ногу на ногу. Теперь он – историческая личность.

Позже он впишет в свой «Исторический дневник» краткий отчет об этих днях и следующих за ними неделях и месяцах. Буквы в основном печатные, строки перекошены и гуляют по странице. Листы испещрены словами сверху донизу и от края до края: вычеркнутые слова, замазанные слова, слова, написанные без пробела, попытки исправлений и добавлений, нечаянные переходы на письменный почерк – ощущение, что человек писал, не переводя духа, лишь изредка попадаются спокойные фрагменты.

Он сообщил своему интуристовскому гиду, молодой женщине по имени Римма, что собирается подать прошение о советском гражданстве.

Она изумилась, но соглашается помочь. Расспрашивает меня обо мне и почему я это делаю. Объясняю ей, что я коммунист и т. д. Она вежлево сочув. но теперь тревожится. Старается быть дружелюбной. Ей меня жалко. Ведь я новичок.

На двадцатилетие (два дня спустя после его прибытия) Римма подарила ему роман Достоевского на русском языке и написала на титульном листе «Поздравляю! Пусть все твои мечты сбудутся!».

После этого время ускорилось. Он не успевал следить за смыслом событий, не получалось стать прежним и думать по-прежнему. Тайна, которую он больше года лелеял в морской пехоте, – план дезертирства, – была главным смыслом его жизни до этого момента. Теперь в кабинете какого-то лысого чиновника он пытался объяснить, что для него означает жить в Советском Союзе, в центре мировой борьбы.

Чиновник смотрел сквозь Освальда на закрытую дверь кабинета.

– СССР велик только в литературе, – сказал он. – Отправляйтесь домой, друг мой, и примите наши наилучшие пожелания.

Но Освальд не шутит.

Я ошеломлен я снова повторяю просьбу, он говорит, что проверит и даст мне знать.

Решение сообщили в тот же день. Виза Ли X. Освальда перестанет действовать в восемь часов вечера. У него остается два часа на то, чтобы покинуть страну. Казалось, будто полицейский чиновник, который принес ему эту новость, понятия не имел, что Освальд в тот же день, но раньше, разговаривал с чиновником в паспортном отделе. Ли попытался объяснить, что первый чиновник не ставил ему жесткого срока, надеялся, что визу можно продлить. Он не мог вспомнить ни имени чиновника, ни названия отдела в Министерстве внутренних дел, где тот работал. Принялся описывать его кабинет, одежду. Отчаяние захлестывало его. Второй чиновник не понимал, о чем он говорит.

Ужасала именно эта беспомощность. Никто не осознавал его исключительности. Существовала некая уловка, которая разом бы все уладила, но он ею не владел. Другие знали, как следует поступать, а он нет. Другие справлялись, ему же это не удавалось. Он самостоятельно добрался сюда. Гавр, Саутгемптон, Лондон, Хельсинки – затем на поезде через советскую границу. Он строил планы, готовился к новой жизни, а теперь никто не хочет уделить ему десяти минут и уяснить, кто он такой. Ноль в системе. Он сидел у окна, уставившись на открытый чемодан, что стоял на подставке в другом конце комнаты. Часть вещей он даже не успел распаковать.

Я потрясен!! Мои мечты!

Здесь он – иностранец. Возмущаться бессмысленно. Он не знал, как выразить обиду. Она американского происхождения и здесь не имеет веса. Освальд впервые осознал, какой опасный поступок он совершил, покинув свою страну. Попытался бороться с этим осознанием: он терпеть не мог узнавать то, чего узнавать не хотелось. Он открыл дверь и выглянул в коридор. Женщина, раздающая ключи, сидела за маленькой конторкой возле лифта. Она повернулась и взглянула на него. Он вернулся в комнату.

7 часов вечера. Я решаю покончить с этим. Подержу запястье в холодной воде, чтобы не чувствовать боли.

Он стоял возле раковины, закатав левый рукав. Он вытащил руку из-под холодной воды, чтобы вставить новое лезвие в бритвенный станок. В ванну наливалась теплая вода.

Хайдел пытается прикончить собственного создателя, ха-ха.

Разве это смешно? Ему так не казалось. Его все время заставляли покинуть места, из которых не хотелось уезжать. Холодная вода притупит боль. Это первый шаг. В теплой воде кровь легко вытечет. Это второй шаг. Придется сделать лишь небольшой надрез на коже. «Жилетт» спонсирует телетрансляцию ежегодного чемпионата по бейсболу – у них еще в рекламе говорящий попугай. Свободной рукой он ослабил галстук.

Мои сокравенные мечты разбились вдребезги.

Он представил, как в восемь часов придет Римма и обнаружит его труп. Торопливые звонки чиновникам по домашним телефонам. Он следил за тем, как наполняется ванна. А есть ли смысл наполнять ее? Он же не собирается залезать туда? Только опустит в воду надрезанное запястье. Советские чиновники начнут звонить американским чиновникам. Он всегда оказывался чужаком, всегда нужно приспосабливаться. Он выключил холодную воду, взял лезвие и сел на пол рядом с ванной.

Затем резануть левое запястье.

Но что здесь смешного? Почему он наблюдает за собой, не издав ни стона, ни крика? Первая ниточка крови выступила наружу, капли одна за другой вытекали из аккуратного надреза. Не то чтобы личная жизнь его не удалась. Просто у него твердые убеждения, практический опыт. Он свесил левую руку через край ванны.

где-то играет скрипка, а я смотрю, как вихрем уносится прочь моя жизнь.

Как они здесь измеряют порезы, в сантиметрах? Срочные звонки в Техас. Это я, мама, я лежу в луже крови в гостинице «Берлин». Он смотрел, как вода становится мутно-розовой. Я учился по «Берлицу». Я еще плохо говорю по-русски, но буду больше с этим работать. Я не стану отвечать на вопросы о моей семье, но вот что скажу для прессы. Эмиграция – непростое дело. Никому не посоветую. Ты оказываешься в новой стране, ты всегда чужак, постоянно приспосабливаешься. Я не то чтобы полный идеалист. Мне довелось наблюдать американскую армию в действии. Если вы хоть раз видели морскую базу в заливе Субик, вы понимаете, о чем я. Военные машины до самого горизонта. Иностранцев эксплуатируют ради выгоды. Через некоторое время он закрыл глаза и положил голову на край ванны. Размякни. Пусть делают что хотят.

Про себя я думаю: как легко умирать.

Я хотел бы рассказать о случившемся со своей точки зрения. Я хотел бы заставить людей в Соединенных Штатах задуматься. Он понимал, где находится, мог представить себя на кафельном полу, но при этом смотрел со стороны.

и «сладкая смерть (под звуки скрипки)

Захотелось спать. Ложное спокойствие. Нечто предательское. Почувствовал себя ребенком в белом кафельном мире, полном порезов и пластырей и воды в ванной, голова слегка кружилась от едких запахов, щиплет крепкий йод, лавровишня мистера Экдала. Внутри мира существует особый мир. Я сделал все, что мог. Пусть теперь другие совершают свой выбор. Ощутил, как время сгущается. Почувствовал в воздухе некую насмешку, когда, истекая кровью в теплой воде, соскальзывал с той единственной известной поверхности, которая доступна нашему пониманию, пониманию обычных людей.

Министерство здравоохранения СССР

ЭПИКРИЗ

21 окт. Пациент доставлен на машине «скорой помощи» в приемное отделение Боткинской больницы, после чего направлен в 26-й корпус. Порез первой трети левого предплечья с целью самоубийства. Рана линейного характера с отчетливыми краями. Первичная хирургическая обработка: четыре шва и антисептическая повязка. Пациент прибыл из США 16 октября с туристической целью. Окончил техникум по радиотехнике и электронике. Родителей нет. Настаивает на нежелании возвращаться в США.

Его поместили в отделение с шизиками. Кормят ужасно, все время пялятся добрыми глазами. Римма навещала его, она похлопотала о переводе в нормальное отделение. Как-то достала из пальто банку без этикетки и велела пить мелкими глотками. Водка с кусочками огурца. За твое здоровье, сказала она.

После выписки она отвела его в отдел виз и регистрации. Он поговорил с четырьмя чиновниками о получении гражданства. Они о нем слыхом не слыхивали, не подозревали о его беседах с другими чиновниками. Сообщили, что ответа придется ждать довольно долго.

В своей новой гостинице, «Метрополе», он провел три дня в одиночестве. Это был первый из периодов молчания, которые Ли X. Освальду придется пережить за два с половиной года в Советском Союзе.

Он прохаживался по коридорам мимо громадных живописных портретов героев Советского Союза. Брал ключ у дежурной по этажу, которая заплетала волосы в косы. Вдыхал запах лака и табака.

У себя в комнате он сидел в резном кресле под канделябром. Переставил время на наручных часах по часам на камине. Часы, кольцо, деньги и чемодан, аккуратно упакованные, прислали из первой гостиницы. Нетронутыми. Деньги до единой копейки.

Он набросал в блокноте примерный план улиц Москвы, в центре – Кремль.

На третий день одиночества поел только один раз. Ждал звонка чиновника. Пытался читать Достоевского. Он слышал, как туристы проходят мимо двери и беседуют о достопримечательностях, красивых станциях метро, потрясающих бронзовых и мраморных скульптурах. В конце коридора стояла статуя. Обнаженная, в полный рост. Русский язык – трудный. Он думал, что Достоевский пойдет легче.

31 окт. Ловлю такси. «Американское посольство», говорю.

Служащая в приемной велела расписаться в регистрационном журнале. Он сказал ей, что пришел аннулировать свое американское гражданство. Понятно. Она отвела его в кабинет консула. Он подошел к креслу слева от стола и сел нога на ногу, как дома.

– Я марксист, – начал он.

Консул поправил очки.

– Я знаю, что вы мне ответите. «Ступай, подумай хорошенько. Потом вернешься, и мы это обсудим». Но я хочу заявить прямо сейчас, что готов подписать необходимые бумаги и отказаться от гражданства.

Консул сказал, что подготовка бумаг займет какое-то время. На лице его читалось: «Это еще кто?»

– Я получил секретную информацию, когда служил оператором радара. Если стану советским гражданином, то передам эту информацию их властям.

Похоже, ему удалось привлечь внимание чиновника. Он наблюдал всю сцену как бы из будущего. Три дня в одиночестве. За это время он убедился, что нужно достичь предела, откуда нет пути назад. Сталина звали Джугашвили. «Кремль» означает крепость.

Я покидаю посольство счастливым, я раскрыл свои карты. Уверен, после такого знака доверия русские сделают для меня исключение.

Он так и жил в своем номере, питался скудно, некоторое время сидел на одном супе, мучаясь от дизентерии, почти сломленный, почти две недели одиночества провел в плюшевом кресле, небритый, в рубашке и галстуке.

Его перевели в другой номер – поменьше, очень простой, без ванной – и попросили всего три доллара в день, будто знали, что у него больше нет денег на стандартные интуристовские условия.

Он написал свое имя русскими буквами в записной книжке.

Дни полного одиночества

Выпал первый снег. Восемь часов в день – внушительное время – он занимался русским языком по двум самоучителям. Еду ему приносили в номер. Он уже задолжал гостинице и со дня на день ожидал визита заместителя заведующего.

Никто не пришел.

Он отправился в отдел виз и регистрации. Сообщил о своем визите в посольство США, о желании стать гражданином. Они, казалось, не понимали, что с ним делать.

На улице мальчишка принял его за американца и стал выпрашивать жвачку. Температура воздуха ниже нуля. Толстые тетки сгребают лопатами снег. Его впервые поразила громадность окружающей тайны. Он находился посреди гигантского секрета. Другой склад ума, бесконечное пространство снега и мороза.

Ленин и Сталин лежали рядом в оранжевом свете, в мавзолей вела каменная лестница. Одна из немногих достопримечательностей, которые ему удалось увидеть.

Осталось двадцать восемь долларов.

Он писал по-русски в своей записной книжке. Я имею, ты имеешь, он имеет, ты имеешь, мы имеем, вы имеете, они имеют.

На следующее утро, около семи, в номер вошли двое мужчин. Он стоял босиком во фланелевых штанах и пижамной рубашке и следил за ними. Он не питал иллюзий на их счет – это не Дед Мороз и Снегурочка. Теперь комната принадлежала им. Он не заметил, как им удалось так быстро ее захватить, но уже начал чувствовать себя незваным гостем, этаким бестактным туристом. Ведь по его вине им пришлось вставать так рано.

Они одеты не как чиновники. Это не работники «Интуриста» и не сборщики денег по просроченным счетам. На одном – черная куртка и темные очки, как у гангстера из «Шоу Для полуночников». Второй мужчина заметно старше, в зимних ботинках, с лысеющей головой.

Он и указал Освальду на кровать, предлагая сесть. Сообщил, что его фамилия Кириленко.

– Ли X. Освальд, – ответил Освальд.

Мужчина кивнул, едва заметно улыбнувшись. Потом прямо в пальто сел в кресло напротив Освальда, свесив правую руку между колен.

Ли по собственной инициативе продолжил:

– Мой паспорт лежит в посольстве США. Я передал его им в качестве свидетельства, что не желаю больше быть гражданином. О чем я решительно сообщил.

Мужчина снова кивнул, прикрывая веки.

– Вы знаете, какую организацию я представляю?

Освальд криво улыбнулся.

– Комитет государственной безопасности. Мы полагаем, что вы пытались связаться с нами доступным вам способом. Возможно, вы не знали, как это следует делать. Видите ли, мы всегда с подозрением относимся к таким попыткам. Это от нервов. Надеемся, что когда-нибудь пройдет.

У Кириленко были светло-голубые глаза, серебристая щетина, слегка отвисший подбородок. Приземист, дышал с небольшим присвистом. В нем сквозило некое лукавство, которое Освальд принял за проявление дружелюбия. Казалось, что он наполовину говорит с самим собой – так мужчина средних лет непринужденно беседует с ребенком, чтобы развлечь заодно и себя.

– Рассказывайте. Как вы себя чувствуете?

– У меня бывает понос.

Кивок.

– Вы счастливы здесь? Или все это ошибка, и вы хотите вернуться домой?

– Сейчас уже хорошо. Вполне счастлив. Все прояснилось.

– И насколько я понимаю, вы хотите остаться.

– Стать гражданином вашей страны.

– У вас здесь друзья.

– Никого.

– В Америке у вас семья.

– Только мать.

– Вы любите ее?

– Мне бы не хотелось больше с ней встречаться.

– Сестры и братья?

– Они не понимают, к чему я стремлюсь. Два брата.

– Жена. Вы женаты.

– Не состою в браке. Детей нет.

Мужчина наклонился ближе:

– Девушки. Молодая женщина, о которой вы думаете, лежа в постели.

– Я ничего там не оставил. Ни с кем не ссорился.

– Скажите, почему вы порезали запястье?

– От разочарования. Мне не разрешали остаться.

Кивок.

– Вы на самом деле чувствовали, что умираете? Лично мне очень любопытно.

– Я хотел, чтобы все решил за меня кто-нибудь другой. Я больше не управлял ситуацией.

Кивок, прикрытые веки.

– У вас есть средства, или вам пришлют их из дома?

– У меня практически ничего не осталось.

– А теплые вещи? У вас есть ботинки?

– Вопрос в том, разрешат ли мне остаться. Я готов работать. Я прошел специальную подготовку.

Кириленко, казалось, пропустил это мимо ушей.

– Где вы собираетесь работать? Кто даст вам работу?

– Я надеялся, что государство. Я готов делать все, что потребуется. Работать и учиться. Я хотел бы учиться.

– А скажите, вы верите в бога?

– Нет.

Улыбка.

– Совсем не верите? Мне просто интересно.

– Я считаю религию глубоким предрассудком. Люди строят свою жизнь вокруг этой лжи.

– Почему, если я правильно помню, вы перечеркнули в паспорте родной город?

– Все это осталось далеко позади, поэтому я так поступил. И потом, я не хотел, чтобы они связались с моими родственниками. Все равно прессе это удалось. Но я не отвечал на их телефонные звонки и телеграммы.

– Почему вы сообщили в своем посольстве, что собираетесь раскрыть военные секреты?

– Я хотел добиться их согласия с моим отказом от гражданства.

– И они согласились?

– Сказали, что сейчас суббота и они рано закрываются.

– День невезения.

– Сказали: приходите еще, мы сделаем все, что в наших силах.

– Мне нравится с вами разговаривать.

– Я не доставил им такого удовольствия, и не стал приходить снова. Вместо этого изложил свою позицию в письменном виде.

– А эти секреты, которые вы пронесли с собой…

– Я служил в Ацуги.

Кивок.

– Это закрытая база в Японии.

– Мы еще поговорим об этом. Хотя я вот думаю, не утратили ли эти секреты ценности, как только вы объявили о своем намерении раскрыть их?

Последние слова предназначались для второго человека из КГБ, который курил, прислонясь к оконной раме. Кириленко произнес эту фразу подчеркнуто в сторону. Он снова придвинулся к Освальду.

– Скажите, шрам хорошо заживает?

– Да.

– Вы хорошо переносите холод? Это же совсем не смешно, правда?

– Я начинаю к нему привыкать.

– А еда? Вы едите то, что здесь готовят? Недурственно, да?

– Мне не понравилась только больничная еда. Но это во всех больницах так.

Он опустил взгляд и увидел, что из-под брюк высовываются пижамные штаны. Торопился открыть дверь, надел брюки прямо на пижаму.

– А как вам русские люди? Очень любопытно, что вы о нас думаете.

Ли прочистил горло, прежде чем ответить. Этот вопрос его несказанно обрадовал. Он предвкушал, что об этом спросят, и более или менее подготовил ответ. Кириленко терпеливо ждал, явно развлекаясь, будто в точности знал, о чем думает Освальд.

Освальд думал: «Вот человек, которому я могу полностью доверять».

Вдалеке в воздухе висел фабричный дым, неподвижные высокие серые столбы в промерзшем голубом небе. Они с Кириленко ехали на заднем сиденье черной «волги». Сонно-белый город казался оглушенным. Освальд пытался вычислить, в какую сторону его везут, высматривая ориентиры, но когда они проехали главное здание Московского университета, больше ничего знакомого не попадалось. Он со стороны видел, как описывает эту поездку кому-то похожему на Роберта Спраула, его школьного друга из Нового Орлеана.

Розенбергов убили Эйзенхауэр с Никсоном.

В комнате двенадцать на пятнадцать стояла железная кровать, некрашеный стол и комод в занавешенном углублений. В темном коридоре находился умывальник, за ним – туалет и маленькая кухня. Кириленко сказал что-то второму сопровождающему, тот вышел, вернулся с низеньким стулом и поставил его у стола. Освальду дали заполнить биографическую анкету, затем еще одну – о причинах побега, и еще одну – о военной службе. Он писал весь день, с энтузиазмом, выходя далеко за рамки поставленных вопросов, царапал на полях и на оборотной стороне бланков. Стул оказался слишком низким для стола, и длинные предложения он выводил, привстав с него.

Вечером состоялся короткий разговор с Кириленко. О Хемингуэе. Теперь на кровать сел сам Кириленко, так и не сняв дубленку. Он вспоминал строки из хемингуэевских рассказов.

– Однажды, когда я здесь обживусь и стану учиться, – сказал Освальд, – я начну писать рассказы о современной американской жизни. Я многое видел. Молчал и наблюдал. Меня и привело сюда то, что я видел в Штатах, плюс чтение марксистской литературы. Я всегда относился к СССР как к своей стране.

– Мне бы страшно хотелось когда-нибудь увидеть Мичиган. Только лишь из-за Хемингуэя.

– Мичиганские леса.

– Когда я читаю Хемингуэя, у меня текут слюнки, – сказал Кириленко. – Ему даже не обязательно писать о еде, чтобы я проголодался. Все дело в стиле. У меня просыпается аппетит, когда я его читаю.

Освальд улыбнулся.

– Если он гениален, то гениален именно в этом. Он пишет о грязи и смерти, а я чувствую голод. Вы когда-нибудь ездили в Мичиган?

– Я ездил, куда мне велели, – ответил Освальд.

В полумраке Кириленко выглядел усталым. На ботинках проступили солевые пятна. Он встал, достал из кармана дубленки шапку из выхухоли и хлопнул ею по ладони другой руки.

– Нам многое нужно обсудить, – сказал он. – И кстати, можете называть меня Аликом.

Утром они говорили об Ацуги. Освальд описывал четырехчасовую вахту в радарной. Алика интересовали подробности, имена офицеров и срочнослужащих, конфигурация комнаты. Он хотел знать детали процедур, терминологию. Освальд объяснял, как все происходит. Рассказывал о мерах безопасности, типах оборудования высотомера. Алик делал пометки в записной книжке, смотрел в окно, когда собеседник не мог чего-нибудь припомнить или говорил неуверенно.

Когда речь зашла об «У-2», к беседе присоединились еще двое. Один из них бесстрастно называл его «метеосамолетом». Привели с собой стенографиста. Им нужны были имена пилотов «У-2», описание взлетов и посадок. Суровые люди. Стенографист оказался пожилым человеком с розеткой в петлице.

Когда Освальд не знал правильного ответа, он придумывал что-нибудь или пытался спрятаться за возбужденный синтаксис. Казалось, Алик понимал его. Они общались друг с другом вне общей беседы, молча, без жестов, без взглядов.

Имя конкретного пилота. Имя механика или охранника.

Непроницаемые люди склонились к нему. Он описывал случаи, когда радарная команда получала запросы о ветре на высоте восьмидесяти тысяч футов, девяноста. Описывал голос, доносившийся оттуда,напряженный, тусклый, дребезжащий, звук, раздробленный на элементарные частицы – урок физики или голос призрака. Они выжимали из него факты, имена. Масса новых вопросов. Скорость движения в воздухе, дальность полета, приспособления для глушения радаров. Он с досадой признавал, что ничего об этом не знает.

Алик сказал, что они продолжат утром. Ли ждал от него какого-то знака. Правильно ли он все делает? Разрешат ли ему остаться, поручат ли важные задания, разрешат ли изучать политэкономию?

– Когда я наклоняюсь, коленка хрустит, – заметил Кириленко. – Возраст, наверное, как считаете?

Похоже, он хотел сказать: всему свое время. Время вспоминать мельчайшие подробности, время пересматривать жизнь, время менять сознание. Мы здесь, чтобы помочь тебе прояснить лейтмотивы твоей жизни.

Они потратили не один день на ранние воспоминания Освальда о службе в армии, еще столько же – на «У-2» и Ацуги, разделяя каждую тему на фрагменты, затем разделяя сами фрагменты. В конце концов они добрались до Девятой эскадрильи наведения авиации морской пехоты, радарной части, в которой он служил в Калифорнии.

Как раз тогда на политическую арену ворвался Кастро. Освальд хотел отправиться на Кубу и тренировать новобранцев. Он был квалифицированным военным специалистом и симпатизировал Фиделю.

Он подписался на русскоязычную газету и социалистический журнал. Кагэбэшникам в своей каморке он отвечал по-русски «да» и «нет». Их это очень забавляло. Они окрестили его «Освальдовичем».

Он сообщил Алику, что краем уха слышал о программе подготовки ложных дезертиров, проводимой Военно-морской разведкой. В Восточный блок забрасывали агентов – тщательно отобранных людей, провозгласивших себя жертвами американской системы, одинокими и впечатлительными, стремящимися к иной жизни.

Как раз в то время он предпринимал все возможное для побега. Эту программу придумали как будто специально для него. Он отчасти ждал, что к нему обратятся из Военно-морской разведки. Трудно было поверить, что они не слышали о его просоветских выступлениях и русскоязычной газете. Он объяснил бы, что пытался выйти с ними на связь доступным ему способом. Они бы организовали для него интенсивное обучение. Он стал бы настоящим дезертиром, выдающим себя за ложного дезертира, выдающего себя за настоящего дезертира. Ха-ха.

Алик сидел за столом напротив него и тряс в кулаке соленые орешки. Он сказал, что должны принести телевизор. Освальд удивился, когда услышал, что передачи начинаются в шесть вечера. Это чуть ли не самое странное, что ему доводилось слышать с тех пор, как он пересек океан.

Появился охранник. Он появлялся каждый вечер перед уходом Алика. Алик не представил его, словно не замечал его присутствия в квартире. Обычно охранник сидел рядом с умывальником в прихожей, положив шляпу на колено.

Было кое-что, о чем Освальд не стал рассказывать Алику, – например, подробности о радарной системе «МПС-16», только что введенной в сеть. Он хотел посмотреть, как будет развиваться их дружба. Ему пришло в голову, что теперь, когда он переметнулся на чужую сторону, американским военным в любом случае придется потратить уйму денег на переустройство системы. Как удивительно просто оказалось распоряжаться судьбами и событиями.

Еще об одном он не сказал Алику – касательно программы ложных дезертиров. Когда никто не вышел с ним на связь, Оззи решил записаться на экзамен по иностранному языку. По русскому. Просто чтобы его заметили.

Он получил «П», что означало «плохо» во всех отношениях.

Пришли врач и медсестра, чтобы осмотреть его. Прослушали сердце, посветили в уши фонариком. Взвесили, измерили его и ушли с образцами крови и мочи. Затем появились трое мужчин и отвели его в бетонное здание примерно в получасе ходьбы. Он оказался в современной квартире. Его заставили вынуть содержимое из карманов. Усадили на стул, подключенный к столу с миллиметровкой, скорописцами, наборными дисками, переключателями и т. д. Велели поставить ступни на пол. Затем прикрепили трубочки и прочие приспособления к предплечьям, груди и ладоням Освальдовича. Один из мужчин сел напротив. Вас зовут так-то и так-то? Пользовались ли вы когда-нибудь другим именем или кличкой? Ваш любимый цвет – голубой? Вы агент разведки США? Вы поддерживаете тайную связь с кем-то в этой стране? Ваши волосы каштановые? Вас послали сюда, чтобы убить человека или нескольких людей? Вы женаты? Вы гомосексуалист? Вы употребляете алкоголь или табак?