Текст книги "Весы"

Автор книги: Дон Делилло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

На борту «Маасдама» он продолжал писать. Роттердам – Нью-Йорк. Он писал речи, которые ему, возможно, однажды придется произносить как человеку, прожившему долгое время в капиталистической и коммунистической системе.

Он написал предисловие к «Коллективу».

Написал очерк под названием «Об авторе». Автор – сын страхового агента, чья ранняя смерть «оставила далеко идущую полосу независимости возникшую вследствие принибрижения».

Женщины на корабле были сплошь из Америки или Европы, модно и со вкусом одетые. Марина на их фоне казалась девчонкой – маленькая, в потрепанной одежде, с ребенком, укутанным по-русски в льняные пеленки. Она сидела в их каюте третьего класса. И почти не выходила оттуда – только на завтрак, обед и ужин.

– Мне уже пора учить английский? – спросила она.

Рано утром 13 июня – июнь по-английски «джун», как имя его дочки – он стоял на палубе и смотрел, как на горизонте вырисовывается южная оконечность Манхэттена, дуга громадных зданий, громоздящихся в дымке. То же самое видел и Лев Троцкий в конце второй зарубежной ссылки в 1917 году: очертания Нового Света. В России он почти не вспоминал о Троцком. Но теперь понял этого человека. Троцкий искал пристанища. Его вышвырнули из Европы. Его преследовала тайная полиция. Он пересек океан до Уолл-стрит на ржавом испанском пароходе.

Ли боялся, что полиция будет ждать его на причалах Хобокена. Явился дезертир с женой-нищенкой и дочкой-нищенкой. Он заготовил для них ответы, два набора ответов, которые набросал и выучил наизусть в корабельной библиотеке. Если он почувствует, что может сойти за невинного путешественника, то станет отвечать дружелюбно и аполитично. Но если власти будут враждебны к нему, если заставят его обороняться, если у них есть информация о его деятельности в Москве, он готов к неповиновению и презрению. Он поставит вопрос о своем праве на определенные убеждения. Смело встретить их, издеваться над ними, бесстрашно смотреть в прищуренные полицейские глаза и дать им понять, кто они и кто ты.

Буксир двигался по рассветной гавани, появились мосты, волнорезы, огни над шоссе вдоль Гудзона.

Только бы добраться до Техаса, и все будет хорошо.

Часть вторая

«Кому-то придется собирать меня по кусочкам…»

Джек Руби.Из свидетельских показаний

15 июля

Эта женщина умела быть незаметной. Можно находиться с ней в одной комнате и забыть о ее существовании. Она уходила в тишину, растворялась в окружающих предметах. Ти-Джей любил думать, что это искусство она оттачивала годами.

Он стоял у окна и ел виноград из бумажного пакета, разорванного сбоку. Норфолк – чужой город. Здесь стажеры с Фермы совершенствуют свои тайные техники. Взломы, шпионские тайники, слежка, прослушивание. Ньюпорт-Ньюс и Ричмонд также назначены чужими. Балтимор – чужой время от времени. Но Ти-Джей здесь не для того, чтобы наблюдать, как проводятся взломы, и оценивать работу парней.

Она сидела на кровати, держа в обеих руках карты, и сама с собой играла в покер. Она родом с Формозы, по ее словам, и выглядела достаточно юной, чтобы изображать в рекламе сироту, потерявшую родителей на войне. В эту тесную комнату он приходил уже третий раз. Она была в футболке с надписью «ВМФ Диксон», и Ти-Джей не заметил, когда она успела ее надеть. Ее нагота не привлекала внимания, казалась совершенно естественной. Он бы с легкостью поверил, что так она и живет.

Она шлепнула журналом по стене, чтобы убить слепня. Через несколько мгновений он снова о ней забыл.

Всякой тайне угрожает одно – предательство. Рано или поздно кто-нибудь доходит до того состояния, когда хочется рассказать о том, что знаешь. Мэкки не доверял Парментеру. Есть тысячи карьерных служащих, подобных Парментеру. Самое сильное их убеждение – это обед. Не доверял он и Фрэнку Васкесу. За несколько месяцев до вторжения Фрэнк по указанию Мэкки шпионил за своими же ссыльными товарищами. Фрэнка сложно просчитать. У него душа chivato, [10]10
  Стукач, информатор (исп.).


[Закрыть]блеющего шпиона с козлиным лицом, но когда появляется цель, он исполняется тихой решимости. Мэкки не доверял Дэвиду Ферри. Ферри знает, что оружие для этой операции поставляет Гай Банистер. Возможно, он также знает, что Банистер предложил переправить деньги, которые нагреб в Новом Орлеане, команде стрелков. Чем серьезнее тайна, тем опаснее доверять ее таким, как Ферри. Есть и другие, кого придется посвятить в дело. Кто-то из них наверняка не выдержит. Он знал, о чем думают эти люди, плывущие по течению чужих заговоров. Они хотят шепотом разболтать все человеку, укрывшемуся в тени.

Он придвинул стул к кровати и взял одну руку. Почему-то возникло ощущение, что он испортил ей удовольствие. У нее были стриженые волосы, узкие бедра, небрежная, почти легкомысленная манера двигаться, своеобразный язык тела; Ти-Джей считал, что так она приспособила к себе местный стиль поведения. Она ходила так, будто толкала тележку в супермаркете.

– Я научу тебя кункену. На двоих лучше играть в него.

– А что, ты еще придешь?

– Может быть.

– А может, и нет.

– Может, и нет.

– Тогда зачем учиться? – спросила она.

Ему нравилось думать, что шлюхи – глубокие личности. Он уважал шлюх. Они быстро делают выводы – у них вообще быстрая работа, – и порой казалось, что они могут сказать о нем такие вещи, которых он никогда не замечал. Им доступны самые ошеломительные факты. Поэтому он уважал их и остерегался.

Она взяла его правую руку и приложила его ладонь к своей. Сначала он не понял, зачем. Затем сообразил, что она сравнивает их по величине. Увидев разницу, она хихикнула.

– Что смеешься?

Она сказала, что его рука смешная.

– Почему моя? Ане твоя? – спросил он. – Если они такие разные, может, это твоя смешная.

– Нет, твоя, – ответила Лю Ван.

Она сравнила левые ладони и с хохотом упала на кровать. Возможно, он казался ей представителем другого вида. Причем экзотического, в отличие от нее.

Пиво уже согрелось. Он встряхнул бутылку и посмотрел на девушку.

– Магазины закрыты, – сказала она.

Прорыв сделал Эверетт. Эверетт обдумал смелую идею убить Кастро и счел ее бессмысленной и жестокой. Вместо этого он предложил контрмеру, более разумную во всех отношениях. Незаурядную, четкую, ясную. На самом деле нам нужен Дж. Ф.К. Мэкки доверял Эверетту. Это сложный, страстный человек, который умеет находить разумные решения. В Лэнгли и Майами до сих пор разрабатывают планы убить Фиделя. Это стало индустрией, подобно производству целлюлозы или обуви. Эверетт счел более правильным действовать дома. У этого плана есть сила и подтекст. Конечно, Эверетт не собирается застрелить Кеннеди в прямом смысле слова. Только открыть огонь на улице. Ему нужен хирургически точный промах.

Второй прорыв совершил Мэкки. Сделал он это, узнав о плане Эверетта, когда ехал один к границе Луизианы через два года после залива Свиней, его темные очки лежали на приборной доске в мягком сумеречном свете. Нужен еще один шаг. Одержимость Эверетта растворилась в технических деталях. План стал слишком запутанным и сложным. Эверетт хотел построить лабиринт, уходящий в бесконечность. Хлопотный план ради плана. Ему не хватает пылающей страсти. А им следует довести его до конца. Для Мэкки стало откровением, когда в минуту прозрения, пробиваясь на машине сквозь толщу воздуха, он почувствовал, что ему, как ни странно, чертовски жаль президента Джека.

В холодильнике стоял сок. Он отпил глоток и протянул ей бутылку. Она вытерла рот ладонью, отпила и снова вытерла. На реке загудел корабельный ревун. Он отставил бутылку, и девушка выскользнула из футболки. Он уперся коленом в край кровати, глядя, как она незаметно перетекает в свою вторую кожу. Личность исчезла бесследно. Он никогда не встречал женщины, которая бы столь полно превращалась в тело. Ее тело могло менять форму, скатываться в клубок, творить из секса таинственную игру солнечного света и теней. Он держался за спинку кровати. Они совокуплялись на журнале, страницы прилипли к ней и громко шуршали.

Постепенно за всю свою жизнь – брак, работа разъездного полувоенного, впадение в официальную немилость – он стал человеком без определенного адреса. В каком-то смысле это повод для глубокого отчаяния. Ему почти сорок, он болтается по миру, ничего не приобрел за годы риска. Но когда он завел машину и тронулся в долгий путь на юг, то почувствовал странное удовлетворение – он все-таки в выигрыше. Перед глазами стояло лицо Джека Кеннеди, и никто не знал, что он здесь, человек, которому платили за обучение других людей основам смертоносных приемов.

Уин Эверетт сидел в комнате дочери и слушал, как она читает вслух книжку с картинками. Мэри Фрэнсис передала уроки чтения ему. Ее выводила из себя Сюзаннина склонность к актерству, она считала, что ребенок должен учиться читать, а не декламировать. Уин следил за каждым словом. Его лицо менялось вместе с лицом девочки, вместе с эмоциями персонажей.

Поразительно, как эти сказки действовали на него: он словно возвращался в детство. Он обнаружил, что может раствориться в голосе дочери. Он изучал ее лицо, казалось, будто он видит то же, что она, как строчка за строчкой неторопливо разворачивается зловещий сюжет. Его глаза сияли. Он чувствовал столь сильную радость, что ее можно было описать языком ангельских чинов, языком могущества и власти. Они сидели одни в комнате, и сама комната была одна, одна над всем миром.

После он спускался вниз и листал журнал. Он понимал, что отошел от переднего края операции. Он использовал Парментера, чтобы тот поговорил с Мэкки. Они оба использовали Мэкки, чтобы тот выяснил, что происходит на Кэмп-стрит, 544. Он опасался Освальда. Он не хотел знать всего. Слишком отдалился от остальных. Ждет ли он, что его идеи разовьются с помощью неких сверхъестественных сил? Он совершал те же ошибки, что и «Высшая Исследовательская Программа» перед вторжением на Кубу. Неизвестно, сможет ли он заставить себя собраться. Отчасти ему хотелось выпустить ситуацию из рук. Хотелось избавиться от страхов и предчувствий.

У заговора всегда своя логика. Заговор обычно сопровождается смертью. Уин считал, что любой заговор по природе неотделим от смерти. Устный заговор – это интриги вооруженных людей, не меньше. Чем напряженнее сюжет, тем вернее он приведет к смерти. Описывая заговор в книге, мы собираем на страницах силы смерти, отыгрываем их, удерживаем там. Народы античного мира инсценировали битвы природных сил, чтобы меньше бояться богов, сражающихся в небесах. Он опасался, что его заговор направлен на смерть. Он уже ясно дал понять, чтобы снайперы стреляли в агента Секретной службы и легко ранили его. Но пугал не промах, не случайное убийство. Здесь подстерегало нечто большее. Он предчувствовал, что заговор достигнет высшей точки, и наступит логический конец.

Улан отправляется в Майами.

За дверью ходила Мэри Фрэнсис. Включила воду на кухне. Он слышал, как она что-то ищет у задней лестницы. На кухне играло радио. Он ждал, когда она с лейкой пройдет мимо крыльца. Со старой металлической лейкой, серой и помятой. И он ждал, когда ее шаги раздадутся на крыльце. Внимательно прислушался. Она еще на кухне. Значит, все хорошо. Он знает, где она. Она должна быть рядом, а он должен знать, где она. Таковы два его внутренних правила.

На кухне по радио говорил старый знакомый голос, голос начала эпохи радио, имя не вспоминается, но это кто-то очень известный. На заднем плане раздавался смех, и Уин замер, словно желая растянуть это мгновение, – его поразило сложное чувство, которое пробудил голос другой эпохи, мягкий и раскатистый, трехстрочный анекдот, возродивший прошлое.

Он перевернул страницу.

Дата поездки президента не назначена. Но это обязательно случится, уверял Парментер. Он хочет поехать во Флориду, потому что этот штат в 1960 году проголосовал за республиканцев и потому что весь Юг злобно шипит по поводу его программы о правах человека. Мыс Канаверал, Тампа, Майами. По Майами проедет кортеж.

У дверей стояла Мэри Фрэнсис в резиновых перчатках и со щеткой.

– Не замечал ничего странного? Я не знаю.

– Что? – спросил он.

– У Сюзанны. Хотя, наверное, ничего.

– На тебя не похоже.

– Волнуюсь по пустякам.

– С ней все хорошо. Все нормально. Она здоровая девочка.

– С нездоровыми наклонностями.

– О чем ты?

– Не знаю. Недавно так показалось.

– Почему?

– Она все время убегает с Мисси Тайлер. По сути дела, они от меня прячутся. Не знаю, просто она так занята чем-то в последнее время, вся в себе, и мне показалось, вдруг тут что-то кроется.

– Мисси – тощая, маленькая, рыжая?

– Приемный ребенок. Они прячутся по углам, шепчутся с серьезным видом. Мисси приносит с собой такое настроение… Настоящий дом с привидениями. Мороз по коже. По коридорам что-то бродит. Такое чувство, что это я. Я – очень подозрительный субъект в этом доме. Девочки замолкают, как только слышат мои шаги.

– Они живут в своем мире. Сюзанна – фантазерка, – ответил он.

– Она слушает диск-жокея из Далласа по имени Скирда-Борода.

– И что он играет?

– Дело не в том, что он играет. Он крутит хит-парад. Дело в том, что он говорит между песнями.

– Например?

– Невозможно воспроизвести. Что-то вроде – вот он я, и так далее. Будто говорит на другом языке. Но девочка прилипает к радио.

– Тарабумба-карабумба.

– Знаю. На меня это не похоже. Обычно мои тревоги имеют основание.

– Они читала мне сорок минут без остановки. Замечательно, просто замечательно.

–  «Ну папочка, можно еще почитать?»

– Ты работаешь с плутонием в этих перчатках?

–  «Ну папочка, пожалуйста!»

Он поднялся наверх, ступая как всегда легко и неслышно. Майами имеет влияние, вызывает отклик. Город изгнанников, город незаживших ран. Президенту нужен кортеж, потому что, судя по опросам, он теряет популярность с каждой минутой. Он предстанет перед массами в длинном синем «линкольне», люди на мотоциклах оттесняют толпу, люди в темных очках висят на подножке сопровождающей машины. Улан встает и машет рукой. Необходимо подстрелить прохожего или телохранителя, чтобы подтвердить наши полномочия. Так мы покажем, что все по-настоящему. Заговор. Античные народы сливались с природой, подражая жестокости ураганов и шквалов. Сливаться с природой – древнейшая уловка человека. Подходящая мысль перед сном.

Лейка была из шероховатого металла, с уродливым тупым носиком.

Когда он заглянул к Сюзанне, та еще не спала. В ногах на кровати лежала пластмассовая кукла, футболист по прозванию Чудо-Вилли, с плечами, набитыми ватой, и в блестящих штанах. Уин повернул ключик в спине Вилли и запустил его по кровати. Он сопровождал бег футболиста возбужденными комментариями, описывал, как тот уворачивается от подножек и подкатов, изобразил рев болельщиков, в качестве судьи зафиксировал гол, когда Вилли врезался спиной в подушку. Сюзанна сияла от восторга, казалось, будто ее радость пробежала от ступней до головы, и глаза расширились и заблестели.

Если бы он мог всегда так удивлять ее, она любила бы его вечно.

Мэкки ехал по разводному мосту через реку Майами. Шины взвыли на металлической решетке. В темноте вверх по течению плыл белый шлюп, изящное, проворное чудо. В двух кварталах к югу от моста он увидел первый лозунг «Volveremos» [11]11
  Мы вернемся (исп.).


[Закрыть]на бампере. Безлюдные улицы. Руки прилипали к рулю.

Он оставил машину в переулке, завернул за угол и вышел к большой автостоянке. Через десять минут обнаружил Уэйна Элко, который нелепо развалился на заднем сиденье красной «импалы». Верх машины был опущен, и Уэйн глазел в ночное небо.

– Как просто я сюда попал, да?

– Ти-Джей…

– Я слышал, ты здесь сторож.

– Откуда ты взялся?

– Я проехал почти тысячу миль, чтобы только увидеть тебя, Уэйн.

– А я почти перестал ждать.

Мэкки прислонился к машине и стал смотреть на улицу, словно ему не слишком хотелось видеть босого грязного Уэйна и раскиданные вещи.

– Я встречался с Раймо и вторым, как его там. Был с ними на учениях в Глэйдс. Там полным-полно парней из «Альфы-66». Мы потренировались с ними чуток. Я к ним спиной не поворачивался, разве что отлить.

– «Альфа» нас не волнует. У меня там давние связи.

– Ти-Джей, ты ЦРУ или как?

– Уже нет, Бубба. Продал свой фургончик за гроши, и все. Как там нас называют, отставные?

– Мы тренируемся с дерьмовейшим оружием.

– Оружие будет.

– Тут звезды охрененные. Люблю Глэйдс за ясные ночи. Совершенно другой мир. Смотри, как ястребы пикируют. Хорошо бы снова куда-нибудь податься. Спина болит от спанья в машине.

– У нас есть надежный источник средств, скоро они к вам прибудут.

– Когда я работал в «Интерпрене», мы жили в отеле, и у нас были деньги на казино.

– У нас есть человек в Новом Орлеане.

Мэкки не доверял Гаю Банистеру. Гай сейчас вне игры – этот некогда могущественный человек, ставший свирепым и непостоянным в своей ненависти. Он посылает деньги и оружие, но не станет поддерживать операцию вслепую. Мэкки придется сказать ему, кто мишень, или же придумать. Иначе есть риск предательства. Гай глубоко завяз в своих делах и связях. Его влияние распространяется в десятках направлений. Глупо предполагать, что такой человек будет просто сидеть и наблюдать за ходом событий. Ему захочется активных действий. Он подключит стихийные силы, разрушительные для замкнутой системы, которую хочет создать Мэкки.

Он не доверял Уэйну Элко. Дело не в том, что Уэйн может сознательно изменить. Это вопрос темперамента, непредсказуемости. Элко способен перевернуть все вверх дном. А также он мгновенно взрывается. В нем есть что-то от ядовитой змеи. Он может неторопливо болтать о чепухе, полуприкрыв глаза и поглаживая худой подбородок, и вдруг обидеться. Он из тех, кто обижается всерьез. Длинный и костлявый. Глаза навыкате. Думает о себе, как о прирожденном воине. Мэкки знал точно, что сможет заставить Уэйна сделать почти все, если только это будет грозить выходом за рамки.

– Мы в Глэйдс немного позанимались стрелковым оружием, – говорил он Ти-Джею. – Мне велели стрелять из пистолета в неподвижную цель. Я так подозреваю, что ты их об этом просил.

Задание Уэйна не даст ему приблизиться к президенту Джеку. Он станет работать только с короткой дистанции. Все дело в соответствии человека поставленной задаче. Он убивает наедине.

В Форт-Уорте

Она ходила в шортах, как любая американская домохозяйка. Сначала ей казалось, будто она во сне – идет по улице с голыми ногами, коротко стриженная, и разглядывает витрины. Она видела такие вещи, которых в России не купить, даже если у тебя огромное состояние, если шкафы забиты деньгами под завязку. Она знала, что еще слишком молода для того, чтобы сравнивать, и Россия ужасно пострадала во время войны, но невозможно было смотреть на всю эту мебель, на бесконечные ряды одежды и не поражаться.

У них было очень мало денег, почти совсем не было. Но Марине нравилось просто так ходить по супермаркету рядом с домом Роберта. Упаковки замороженных продуктов. Многоцветное изобилие.

Они жили, как все люди, как люди, начавшие жить заново. А ссорились лишь потому, что в Америке у него другой характер, и только так он может любить.

Неоновый свет стал открытием – эти яркие огни в витринах и на кинотеатрах.

Однажды вечером они проходили мимо универмага, просто гуляли. Марина посмотрела на телевизор в витрине и увидела потрясающую штуку, настолько необычную, что остановилась, крепко ухватившись за Ли. Там показывали мир наизнанку. С экрана на них изумленно уставились они же сами. Марина была в телевизоре. Ли – тоже, он стоял с Джун на руках. Она посмотрела на них живьем, затем перевела взгляд на экран. Увидела, как Ли посадил ребенка на плечо, а за их спинами проходят люди. Она обернулась и проверила те же самые идут люди или нет. Конечно, те же самые, но она не могла удержаться. Марина не подозревала о существовании подобных вещей. Она вышла за пределы картинки, затем снова вошла. Посмотрела на Ли с Джун на экране, затем на тротуаре. Так она и переводила взгляд с экрана на тротуар, входила и выходила за пределы изображения. Изумлялась всякий раз, когда видела свое появление.

Ли стоял перед домом Роберта и смотрел, как к нему приближается мать. Она стала ниже ростом, круглее, волосы, собранные в пучок, поседели. Она работала медсестрой, и пришла в рабочей форме, вся в белом, очки в темной оправе, на голове шапочка, какую носят медсестры. Это официальный наряд материнства, и она казалась ангелом ужаса и памяти, слетевшим с неба.

Она, плача, обняла его. Взяла его лицо в ладони и всмотрелась в глаза. Она искала своего потерянного сына в заостренном подбородке и редеющих волосах. Такая любовь и страдание смутили его. Такая глубина чувств. Он ощутил, как в нем прорываются жалость и раскаяние.

Она сказала, что пишет книгу о его дезертирстве.

Только что они жили у Роберта, и вдруг стали жить у матери. Он не понял, как это случилось. Она снимала довольно большую квартиру, им всем хватало места, хотя ей приходилось спать в гостиной. Будто он снова рос рядом с ней, опять спальня в гостиной, и однажды они засиделись допоздна, когда Марина с ребенком уже уснули.

– Она совсем не похожа на русскую.

– Мама, она русская.

– В общем-то, она красивая.

– Она тобой восхищается. Говорит, что в доме чисто и аккуратно. Ей нравятся твои мягкие волосы. Только книгу не пиши, мама.

– Я ходила к президенту Кеннеди. Провела расследование. У меня много смягчающих обстоятельств из-за твоего дезертирства.

– Мама, не надо писать книгу.

– Она о жизни, которую мне пришлось вести, не зная, жив ты или мертв. Я могу писать о своем, Ли.

– У нее там родственники, которых ты поставишь под угрозу.

– Под угрозу. А сам ты отдал десять долларов машинистке, чтобы напечатать страницы своей книги.

– Моя о другом.

– О России и ужасах той системы.

– О другом. Называется «Коллектив». Она об условиях жизни и работы. Я изменю фамилии, так что люди не пострадают. И не думай, будто мы не ценим, что ты купила одежду ребенку, готовишь нам еду и так далее.

– Те десять долларов я дала тебе, а ты их отдал машинистке.

– Мама, это книга наблюдений. Я должен денег правительству штата за то, что меня доставили домой. Роберт оплатил перелет из Нью-Йорка. Я просто ищу способы расплатиться с долгами.

– Я имею право на свою книгу, – ответила она. – Президент оказался занят на тот момент, но я переговорила с людьми из правительства во время метели, и они обещали, что рассмотрят дело.

– Это всего лишь статья, а не книга. Мне напечатали заметки для статьи. Там так много страниц.

– И сколько она тебе напечатала?

– Десять. Больше денег не хватило.

– Доллар за страницу – это грабеж.

– Я провез эти заметки на себе из самой России.

– Марина смотрела днем фильм с Грегори Пеком. Я сидела рядом, и она, оказывается, знает Грегори Пека.

– Ну и что, его знают повсюду.

– Мы разговариваем со словарем.

– Потихоньку научится.

– Кажется, она знает больше, чем показывает, – сказала мать.

Он устроился обработчиком листового металла. Тяжелая, грязная, долгая работа и маленькая зарплата. Они переехали в собственный дом, половину дощатого бунгало с мебелью, через дорогу – стоянка грузовиков и погрузочные платформы. Это был приемный пункт всей огромной сети «Монтгомери Уорд». Марина сходила в магазин, побродила между полками. Сказала Ли, что там играет очень приятная музыка.

На их улице стояли одни бунгало. Все называли эту улицу Мерседес-стрит. В договоре о найме записали «Мерседес-стрит». На карте Форт-Уорта значилась Мерседес-стрит. А надпись на указателе гласила – «Мерседес-авеню».

Он сидел на бетонных ступенях крыльца рядом с маленькой юккой и читал русские журналы.

Мать принесла им кресло. Принесла посуду. Ли сказал, что им не нужны подачки. Она принесла попугая в клетке. Такого же попугая в такой же клетке, как он подарил ей в Новом Орлеане, когда работал курьером.

Тени прежней жизни все появлялись.

– Хватит, – сказал он Марине. – Не открывай дверь.

– Но как я могу не открыть твоей матери? Она так добра к нам.

– Не открывай и все. А то она покоя нам не даст. Ни в коем случае не пускай. Придет с фотоаппаратом и начнет снимать ребенка.

– Но она же бабушка.

– С этого все и начнется.

– Это просто снимок, Алик.

– Вот так она и навязывается. Так и проберется к нам в дом.

– Ты не хочешь пускать ее, а сам используешь при первой же возможности.

– Для этого и нужны матери.

– Это жестоко.

– Я пошутил, и не называй меня больше Аликом. В этой стране нет Аликов. И Джун – не Джунка. Все решат, будто ты не знаешь, как зовут членов твоей семьи.

– Ты не шутишь, когда повышаешь на все голос.

– Привыкай, так шутят в Америке. Так мы друг с другом разговариваем.

– Она вкалывала, чтобы вырастить тебя.

– Она это сказала со словарем? Нашли общий язык с «Мамочкой».

– Я и так знаю. Это же сразу видно.

– То, что сразу видно, – лишь половина правды.

– А что тогда вторая половина?

Он ударил ее по лицу. Дал пощечину, и Марина отшатнулась к плите. Там она и стояла, прижавшись щекой клевому плечу и подняв руку в изумлении.

Человек разговаривал с ним через проволочную сетку. Ли смотрел на его обрюзгшее лицо, на удостоверение, которое он держал у подбородка. Фрейтаг, Дональд. Федеральное Бюро Расследований. Темные глаза, легкая щетина. Они условились побеседовать в его машине.

В этой машине находился еще один человек, агент Муни. Агент Фрейтаг сел вперед рядом с Муни. Ли сел сзади, дверцу оставил открытой. Он вспомнил слово «феды», которым называют агентов ФБР. Был обеденный час, стояла духота.

– Дело вот в чем. Мы хотим знать, чем вы занимались в Советском Союзе, – сказал агент Фрейтаг. – И какие контакты были у вас уже здесь, из тех, что нас интересуют.

– То есть, если я знаю о чем-то секретном, вас это интересует.

– Совершенно верно.

– Я собираю вентиляторы. Это не секретное производство.

– Вы удивитесь, как много людей связывают фамилию Освальд с дезертирством и предательством.

– Я утверждаю, что ни разу не обращался к советским властям с целью передачи информации о моей службе в армии.

– Почему вы отправились в Советский Союз?

– Не хочу вспоминать прошлое. Просто поехал, и все.

– Но сам по себе путь долгий.

– Я не обязан объяснять.

– Вы состоите в Коммунистической партии Соединенных Штатов?

– Нет.

Агент Муни записывал.

– Вы не хотите провериться на детекторе лжи?

– Нет. Кто сказал вам, где меня найти?

– Это было несложно.

– Но кто сказал вам?

– Мы беседовали с вашим братом.

– И он сказал, где я живу?

– Совершенно верно, – ответил Фрейтаг с некоторым Удовлетворением. На его верхней губе блестели капельки пота.

– За мной установят слежку?

– Разве я сказал бы вам?

– В России за мной следили.

– Я думаю, в России следят за всеми.

Агент Муни тихо рассмеялся и закивал.

– Жена ждет меня обедать.

– Как вам удалось вывезти жену? Ведь они не выпускают людей просто по желанию.

– Я с ними ни о чем не договаривался.

Они обсудили несколько вопросов. Затем Фрейтаг сделал знак своему напарнику, тот убрал ручку и блокнот. Наступила пауза, явно сменилось настроение.

– Главное, что нас интересует: если возникнут подозрительные обстоятельства, информировать нас немедленно.

– То есть дать вам знать.

– Мы просим о сотрудничестве, если встретится индивидуум с убеждениями марксиста или коммуниста.

– Вы нанимаете меня информатором?

– Мы просим о сотрудничестве.

– То есть, если кто-то свяжется со мной…

– Так.

– То я должен рассказать ФБР.

– Совершенно верно.

Ли сказал, что подумает. Вылез из машины и захлопнул дверцу. Бросил взгляд на номер машины, когда обходил ее сзади, перешел дорогу и зашел в дом. Он записал номер машины и фамилию агента в своем блокноте. Затем отыскал в справочнике телефон ФБР в Форт-Уорте и записал его рядом с номером машины и фамилией – просто так, чтобы записи накапливались.

Марина позвала его обедать.

Он сидел в углу просторной комнаты и наблюдал, как они едят и беседуют. Говорили с набитыми ртами. Они толпились и ходили взад-вперед, эти русские, эстонцы, литовцы, грузины, армяне. Это был вечер встречи местных эмигрантов, в Далласе и Форт-Уорте их двадцать или тридцать семей, англоговорящих, русскоговорящих, франкоговорящих. Они постоянно сравнивали свое образование и происхождение. Малышка Джун сидела у него на коленях.

В эти вечера Марина всегда выглядела очаровательно. Люди окружали ее, выспрашивали новости. Она ведь приехала недавно, а некоторые эмигрировали десятки лет назад – кто тридцать, кто сорок. Ее чистый русский язык поражал старую гвардию. Марина была маленькая и хрупкая. А они думали, что советские женщины подобны метательницам молота, огромные и мускулистые, и все работают на кирпичных заводах. Марина стояла, дымя сигаретой, и пила вино. Она носила одежду, которую они подарили. Ей дарили платья, чулки, удобные туфли. Он не мог себе позволить напечатать книгу, которая лежала в шкафу в конверте, в виде записок на клочках бумаги, на обертках, а они водят ее к дантисту и дарят чулки. Все измеряется деньгами. Они всю жизнь копят материальные ценности и называют это политикой.

Он смотрел, как они жмут друг другу руки и обнимаются. Они жаловались Марине, что он не здоровается с ними по-человечески. Они считали его советским шпионом. Каждый, кто вернулся из России и не разделял их убеждений, был советским шпионом. А их убеждения – это «кадиллаки» и кондиционеры.

Ему подарили рубашки, он их вернул.

Теперь только несколько человек приходили к ним, затем вели ее к дантисту или по магазинам. Учили покупать. Вот детское питание. А вот швейцарский сыр. Свои библиотечные книги он складывал на столике у дверей, где они могли их заметить, когда входили или выходили. Книги о Ленине и Троцком, а также «Активист» и «Рабочий». Пусть видят, кто он. Они хотели слушать о России только плохое. Они замкнулись на плохом.

Рядом сел Джордж. Единственный, с кем он мог беседовать, – Джордж де Мореншильдт. Высокий, доброжелательный, уверенный, любитель поговорить, голос умиротворял, подобно тихому дню.

– Ли, а ведь вы почти не рассказывали мне о Минске.

– Там ничего интересного.

– Мне интересно все. Вы знаете, я жил там в детстве. Мой отец был председателем дворянского собрания в Минской губернии еще при царе. Это все, конечно же, чепуха. Но я балтийский дворянин, и некоторые мои жены были от этого в восторге.

– В Минске приходилось стоять в очереди за овощами.

– Вам больше нравится Техас?

– Мне – нет. Марине нравится больше.

– Хотите, я расскажу вам, что такое Даллас? Этот город – доказательство того, что бог мертв. Посмотрите на них. В большинстве своем прекрасные люди, но они специально приехали в эту унылую, пустынную местность правых убеждений. Их привлекает именно местная политика. Антикоммунисты там, антикоммунисты сям. Конечно, кто-то из них пострадал, так или иначе, кто-то ужасно пострадал. Вы знаете, как я отношусь к марксизму. Скажу вам откровенно – само слово «марксизм» вызывает у меня скуку. Мне крайне сложно подобрать более скучное слово или тему. Но мы с вами знаем, что Советский Союз имеет место быть. Мы принимаем его как данность. Для этой же старой гвардии такой страны нет. Не существует. Белое пятно на карте.