Текст книги "Полуостров сокровищ (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Зимин
Соавторы: Татьяна Зимина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Я посмотрел на Куксу.
– Вы даете Пыльцу младенцам?
– Они не те, кем кажутся.
– Но вы живете на Том свете! Как это возможно?
– Здесь никто не живет.
– Тогда что это? Галлюцинация? Морок?
– Видит горы и леса, облака и небеса, а не видит ничего, что под носом у него… – словно детский стишок, продекламировал недомерок, шурудя в костре прутиком.
Я сел прямо на землю и почувствовал под собой твердь. Протянув руку, провел ею сквозь пламя, и ощутил жар: волоски на руке скрутились и осыпались. Принюхался – в ноздри проник вкусный дух жареной рыбы. В животе забурчало.
– Это не похоже на Навь, – сказал я. – Как вы это делаете?
– Просто смотри…
Мимо прошел дух. Он был одет в кухлянку и широкие кожаные штаны, и выглядел бы как любой нормальный человек, если б не был прозрачным. На одном плече духа покоилась такая же призрачная, как и он сам удочка, а в другой он нес ведро, из которого свешивался щучий хвост. Хвост был вполне реальный: от него пахло тиной и мокрой чешуёй. Поравнявшись с нашим костерком, дух приветливо кивнул, бросил что-то нойде на почти понятном, но вывернутом языке, и пошел дальше. Дети, игравшие у большого костровища, завидев духа, начали свистеть и кричать что-то, похожее на дразнилку: – «Немец-перец-колбаса»…
– Видит горы и леса… – пробормотал я про себя, глядя на духа.
Кукса снял с распорок прутик с карасем и грибами, улыбнулся и протянул его мне. Я замер. Первое правило посещения Нави: не брать ничего у тамошних жителей. Ничего не пить и не есть. Иначе не вернешься.
Желудок раздраженно забурчал, в носу засвербело. Рыбка выглядела аппетитно, грибы истекали соком, от них шел такой запах… А, какого черта! У Водокрута я уже и ел и пил, и – ничего, остался жив…
Взяв из рук мальчишки прутик, я откусил кусочек гриба и начал жевать.
– Пойдем к авторитету. Он с тобой базарить хочет, – сказал Кукса, когда мы съели всех карасей. Нойда задул костер, снял с пояса веревку и примотав один конец к моему запястью, другим обернул свой кулак.
– Я что, арестованный?
– Ты глупый. Ходить не умеешь. Можешь ненароком за горизонт шагнуть, как богатырь Ляйне.
– Да я вроде как не первый раз замужем…
– Не выпендривайся, Нав. Потом спасибо скажешь.
Мелкий совсем пацан. А ва-ажный…
Шли мы и вправду интересно: оглянувшись на следы, я заметил, что правой ногой иду нормально, а пальцы левой вывернулись и смотрят назад. Тощие стволики северных березок, шатры, даже детей, будто специально встающих на нашем пути, мы проходили насквозь, но споткнувшись о камень, я рассадил палец до крови. Больно адски.
Стойбище оказалось довольно большим, шатров на тридцать. На натянутых меж ними веревках сушилась рыба, колыхались оленьи шкуры и пучки трав, от запаха которых кружилась голова. Запах трав кое о чем.
– Говорят, вы тут Пыльцу выращиваете.
– Трохи, тильки для сэбэ… – подражая говорку Сигурда сказал Кукса и захихикал. Нет, ну на редкость противный пацан! Так и просится на воспитательный подзатыльник… – Кто живет в Нави, и питается от Нави. Но на экспорт – держим. Плантации там… – он махнул рукой куда-то за горизонт.
– Ух ты! Покажешь?
– Сам увидишь. Если сможешь.
– А оленей вы тоже в Нави пасете? – припомнились шкуры, растянутые для просушки.
– Саамы – оленный народ однако.
– И как это вас угораздило?
– Не мы такие, жизнь такая…
Шли довольно долго, во всяком случае, я опять проголодался. Да и ноги устали. Но Кукса брел и брел меж холмов, да по-над берегом озер, круглых, как монетки, и чистых, как зеркальца. Иногда мы натыкались на шатры, детей и костровища. Через некоторое время я стал подозревать, что нойда водит меня по кругу. Вспомнилось наше приключение с Олегом и Сигурдом: здесь что, мода такая – по кругу ходить?
Намеренно споткнувшись, я наклонился, подобрал камешек и положил его на другой. Камень, покачавшись, встал вертикально, острым концом вниз. Кукса забеспокоился. Сбросил ногой маленький камешек с большого и строго покачал тощим пальцем перед моим носом.
– Нельзя так делать, – противным голосом, как маленькому, попенял он.
– Да я и не знаю, как так вышло. Просто хотел дорогу отметить. На всякий случай.
– Больше не отмечай. А то приканают по кривой дорожке злые вертухаи, и будет нам всем кирдык.
– А это тогда что? – я указал на громадный валун, стоящий на маленьких камнях, как на коротких ножках. Он был похож на горбатого, обросшего моховой шерстью мамонта. Только без бивней.
– Это Сейд, – сплюнув себе под ноги, пояснил пацан. – Закрывает дырку в старший мир. Его поставил Шаи-Хулуд, когда вертухаи прорвались впервые. Были они серые, обожженные, и всё время хотели мяса…
– А что такое Бел-Горюч камень?
– Он – Алатырь, всем камням камень.
– Что, закрывает самую большую дырку?
– Можно и так сказать однако. Такую, что если его убрать – весь мир наизнанку вывернет. И станем мы тогда карликами, и будем жить на внутренней поверхности полой Земли…
– Ты что, серьезно?
– А ты как думаешь? – Кукса с каменным лицом подмигнул.
– Слушай… – через какое-то время спросил я. – А может, ты мне его покажешь? Алатырь?
– Ты его уже видел.
– Когда?
– Да мы раз пять мимо прошли. Я уже заманался, в натуре, меж трех сосен тебя водить, а ты так и не просёк.
– Что не просёк?
– Да камень, котелок ты дырявый, – грубо дернув меня за запястье, нойда содрал веревку и опустил её за пазуху. – Хожу тут, как вертухай голодный, голова уже кругом идет, а ты всё на месте топчешься.
– Но… Зачем? – у меня самого уже шарики за ролики от этих загадок заехали.
– Ты должен увидеть камень. Сам. Горь вот его видел. И жена его, когда знакомиться приходила…
Отвернувшись от меня, Кукса сказал в сторону, будто невидимому собеседнику:
– Он не Тот. Ты ошибся, Старший.
– Да Тот он, Тот, – раздалось рядом с нойдой. – Ты сам виноват, Мелкий. Не понял, что парень с железом ходит. Оно-то ему взор и застит… – я посмотрел на своё пузо. Мать-перемать! Гостинцы от Арины Родионовны. Совсем о них забыл.
Морщась, оторвал приклеенный намертво пакет и с поклоном, как было велено бабкой, протянул его пацану.
– Вот. Гостинец вам с Той стороны.
Хмыкнув, Кукса развернул подарок. В нем оказалась запаянная стеклянная ампула и россыпь стальных иголок. Самых разных: от громадных цыганских, до тоненьких, едва заметных.
– Ну вот, теперь другое дело.
Повернувшись теперь на голос, я увидел мужика. Невысокий, но очень крепкий и плотный. Круглая бритая голова на короткой шее, покатые могучие плечи, бочкообразное туловище, затянутое в старый, много раз штопанный тельник… На ногах старые, седые от времени кирзачи.
– Здарова, гость потусторонний! – широко улыбнулся мужик и протянул сплошь исколотую татуировками руку. – Илюха я. Мурманский. Авторитет здешний.
– А я Иван. Э… Спаситель. Очень приятно, – пожав твердую и теплую, даже горячую руку, я почувствовал себя значительно лучше. Слава Макаронному монстру, хоть один нормальный мужик попался.
– Ну вот! Даже погоняло у тебя подходящее: Спаситель, – осклабился Илюха. – Нам как раз такой и нужен.
– Да это не погоняло. Фамилия у меня такая.
– А это, друг Ванюха, абсолютно фиолетово. Главное, ты здесь.
И он вновь улыбнулся. Лицо Мурманского, покрытое множеством морщинок, стало похоже на добродушное печеное яблоко.
Глава 15
Маша
«У каждого додика своя методика», – говаривал Таракан, отправляясь на охоту за очередным монстром. Сейчас его теория проявила себя как нельзя лучше: Ванька за своим монстром ушел в Зону, а Лумумба – в запой. Обидно то, что никто из них не подумал обо мне. Друзья называются.
Чуть с ума не сошла от скуки, честное слово. Чтобы отвлечься, попыталась сунуться на улицу, но не вышло: ливень такой, что ничего не видно – сплошная стена воды. А ветер – я вообще молчу. Не ветер, а чугунная баба какая-то.
К тому времени, как гроза стихла, у меня уже свербело во всех местах. От отчаяния даже попробовала подружиться с птицей Гамаюн – ничего не вышло. От сырости железная бестия совсем заржавела и только поскрипывала, как сломанный пулемет. Кот предложил вышивать крестиком – чтобы руки занять, но я лучше оружие чистить буду с утра до ночи, чем иголку в руки возьму. Найдя на подоконнике книжку, сперва обрадовалась – книжки я с детства люблю, но через пять минут захлопнула, положила обратно, а сверху еще чугунный утюг поставила. Оказалось, это какой-то бабкин гримуар: буквы, как жучки, то и дело перебегали с места на место, составляясь в неприличные ругательства, и пытались царапаться. А еще мне показалось, что книжка пытается читать меня…
Словом, когда гроза наконец стихла, я вздохнула с облегчением и поспешила на улицу. Одолжив у бабки красные сапожки на резиновом ходу и древнюю, оставшуюся с Великой Отечественной плащ-палатку. В пронизанном электричеством воздухе витали запахи влажной земли, травы и сирени, на заборе возбужденно чирикали воробьи, а над головой сияло умытое солнышко. Впервые здесь, в Мангазее, показалось голубое небо. Оно было такое чистое, такое голубое, что захотелось забыть все свои печали, обернуться маленькой птичкой и взмыть в его прозрачные выси.
Но даже умиротворяющая картина счастливой природы не позволила моему мятущемуся духу принять неопределенное будущее с кротостью и смирением. И, выражая протест против безоблачного, но поистине унылого существования, я разбежалась и обеими ногами плюхнула в не успевшую высохнуть лужу. Брызги взметнулись выше головы, окатив проходившего мимо кота, кучку воробьев и случившегося рядом совершенно постороннего петуха. Переполох поднялся до небес: петух орал, как оглашенный, воробьи выражались так пронзительно и ёмко, что захотелось запомнить парочку ругательств на будущее, и только кот отряхнулся молча, всего лишь покрутив лапкой у виска.
А мне как-то полегчало. Решив не останавливаться на достигнутом, я хищно оглядела бабкин двор в поисках приключений, но тут за спиной послышался ехидный кашель.
На завалинке перед баней сидел Лумумба. В новых белых кальсонах и исподней рубахе, сунув босые ноги в стоптанные калоши, он щурился на солнце, затягиваясь от исполинской козьей ноги, свернутой из вчерашней газеты. Глаза тонут в сеточке морщинок, пальцы, отмытые до розового блеска, чуть подрагивают, а суточная щетина покрывает щеки налетом белого одуванчикового пуха. Не погрешив против истины, можно смело сказать: Базиль выглядел как старик, который, проболев всю зиму, впервые выполз погреться на весеннее солнышко.
– Привет алкоголикам и тунеядцам, – поздоровалась я. А что? Им можно, а мне нельзя? Может, у меня тоже склонность к самоубийству прорезалась.
Не ответив, Лумумба бросил бычок, поднялся и вновь скрылся в бане.
Ну привет. Даже в лягушку не превратил… Значит, совсем плохи наши дела.
К моему удивлению, из предбанника великий сыщик вышел буквально через минуту: кудрявая шевелюра уложена волосок к волоску, гладко выбритые щеки лоснятся, а голубой, под цвет неба, вышитый золотыми рыбками жилет играет новыми красками.
Я восхищенно вздохнула: вот бы и мне так научиться! Отбоя от кавалеров не будет…
– За мной! – бвана, проходя мимо, едва удостоил взглядом. Что характерно: никакого перегара, только земляничное мыло и французский одеколон. – Докладывай, что у нас плохого?
– От Ваньки до сих пор никаких вестей.
– В смысле? – наставник резко затормозил, я ткнулась ему в спину.
– А то вы не в курсе, что он опять в Зону побег, доказательства для вашей бывшей искать. Или с перепою не помните? – невинно задрав бровки, спросила я, подпустив в голос побольше ехидства. Видно, демон раздора во мне соскучился за время грозы, и теперь собирался взять реванш за бесцельно прожитые сутки.
– Я помню, что запретил своему ученику предпринимать какие-либо опасные для жизни действия.
– Ну да. Конечно. И подтвердили личным примером беспробудного пьянства.
– Но-но! Тебе по рангу начальство критиковать не положено.
– А начальству положено посреди дела в запой уходить? А подчиненных без присмотра бросать?
– Это был не запой, – высокомерно бросил Лумумба, взбираясь на высокое крыльцо. – А творческий поиск.
– Белочек или маленьких зеленых человечков?
Остановившись, он посмотрел на меня со ступеней. Зрачки в желтых глазах, вдруг став вертикальными, то сжимались в булавочную головку, то расширялись на всю радужку.
– Шалишь, младший падаван. Может, превратить тебя в обезьянку? Продадим бродячему шарманщику, а он тебя фокусам обучит и на ярмарках показывать станет…
Покраснев, я ковырнула носком сапожка асфальт:
– О, товарищ майор, вы столько обещаете… – а потом отскочила на безопасное расстояние и показала язык. – Черта с два вы меня превратите! Пыльцы-то не в одном глазу… А продавать её теперь запретили, так что хренушки.
Лумумба хитро прищурился.
– Ты в этом абсолютно уверена?
– По глазам вижу.
Вытянув шею, и став похожим на седого удава, Лумумба приблизил свою голову к моей, заглянул в глаза и плотоядно улыбнулся, облизав губы раздвоенным языком.
Я сглотнула сухим горлом.
– Ладно, прощаю на первый раз, – став прежним, он подмигнул.
– А в запой уходить больше не будете?
– Постараюсь.
– Тогда я вас тоже прощаю.
– Премного благодарен, – с совершенно серьезным лицом поклонился наставник. – Век воли не видать. По гроб жизни…
– Да поняла я уже, поняла.
– Где Гамаюн? – как ни в чем ни бывало спросил он, бодро вбегая в сени.
– На печи дрыхнет, без задних лапок. Заржавела уже от лени.
– Ничего. Сейчас мы её разбудим. Гамаюша! Ко мне! – распахнув дверь в нашу комнату, Лумумба застыл на пороге, победительно оглядывая плацдарм.
Птица, заслышав голос хозяина, осторожно выглянула из-за вьюшки. Затем бочком вышла, встопорщила перья – послышался тихий железный шорох, – и только после этого неуклюже спорхнула на стол.
Кот уже разводил пары под самоваром.
– Чего изволите, хозяин? – как-то невесело спросила птица.
– А найди-ка ты мне Ивана-молодца! – распорядился наставник, усаживаясь к столу. – Где он, что делает…
– Не могу знать, хозяин. Не вижу я его.
Лумумба отставил только что наполненный чаем стакан.
– То есть как не видишь? Ослепла?
– Вы же знаете, хозяин: я только живых зрить способная.
До меня не сразу дошел смысл сказанного. А когда дошел…
– Что ты несешь, железяка ржавая?
Схватив ворону за жесткую сегментированную шею, я принялась её душить. Гамаюн не сопротивлялась. Как тряпочка, провисла она в моих руках, раскинув крылья, и только горько, закатывая глазки, вздыхала.
– Отставить экзекуцию! – гаркнул Лумумба, отнимая у меня птицу и пристраивая её обратно на стол. – Гамаюша, вдруг я чего не понял: где Иван? – попросил он так ласково, что у меня мурашки по всему телу забегали.
– Я не вижу его среди живых. А это значит, что он…
– Не каркай, – поднял руку бвана. – Не надо делать поспешных выводов. Иван – мой ученик. А я, как ты знаешь…
– Унган, Великий и Ужасный, – покорно кивнула Гамаюн. – Но и вы, хозяин, должны помнить, что мои глаза открыты день и ночь, и видят всё, что творится на белом свете, если я чего не вижу, значит этого больше…
– Клюв скотчем замотаю, – флегматично предупредил Лумумба. Птица захлопнулась. – То, что ты его не видишь, ничего не значит. Я верю в своего ученика.
– Кто-то недавно говорил, что вера – это катахреза, – съехидничала ворона.
– Вера вере рознь, – отрезал наставник.
В ушах было ватно и глухо. Ноги дрожали. Если я правильно всё понимаю, Ванька… Стоп. Фигушки. Я тоже верю. Даже мысли не буду допускать, что он…
По лесам, по полянам, дружат Марья с Иваном… Тут любовь без обмана…
Без дружка, без Ивана, жить и Марья не станет, а зачахнет, завянет…
Я помотала головой, чтобы вытряхнуть из ушей назойливый голос. Свой собственный, между прочим.
– Извините, господин начальник. Не объясните ли насчет веры?
– Вот ты, падаван… – он отхлебнул черного, тягучего, как кофе чаю, и зажмурился. – Ты веришь в чудеса?
– Конечно верю, – я даже удивилась. – Потому что сама неоднократно становилась свидетельницей, и даже объектом…
– А зря. На самом деле, чудес на свете не бывает.
– Как вы можете так говорить? Вы же маг.
– Магия – это всего лишь продукт человеческой воли, усиленной наркотическим стимулятором. Верить надо в факты.
И тут до меня кое-что дошло. Вцепившись в раскаленный стакан и крепко зажмурившись, я выпалила:
– Вы не верите, что Ольга невиновна! Вы и бухали, потому что убедили себя в том, что ваша бывшая – убийца!
Повисла тишина. Только старинные бабкины ходики на стене негромко, но отчетливо, выплевывали бисеринки секунд. Вокруг лица воздух сгустился и стал горячим, я не выдержала и приоткрыла один глаз. От кота над столом торчали одни уши. Ворона, схоронившись за самоваром, подавала безмолвные знаки: беги, мол, спасайся…
Лумумба, в первый миг показавшийся спокойным и собранным, гнул взглядом ложки. Когда очередная, покорная его воле, сгибалась буквой «зю», он откладывал её на скатерть и брался за следующую. После шестой посмотрел на меня и спросил:
– И откуда ты взялась, такая умная?
– А что, не правда?
Наставник вздохнул и отвернулся. Кот вылез из-под стола, ворона, выкатившись из-за самовара, принялась чистить клюв. Я поняла, что пронесло.
– У меня нет доказательств, – не поворачиваясь, угрюмо сказал наставник. – А на суде, как ты понимаешь…
– Ванька отправился на тот берег за духом Игоря, – напомнила я.
– Духа к присяге не призовешь.
– Да какая разница? Если Игорь сам, при всем честном народе, скажет, кто его убил… Помните, как вы допрашивали Ядвигу Карловну?
– Дух – это не зомби. Как ученица угнана, ты должна знать разницу.
– Да как я могу что-то узнать, если вы мне ничего не говорите? Ваньки нет, вы в бане штаны просиживаете, ворона на печи ржавеет… А мне что остается?
Вздохнув, Лумумба поднялся и потянулся за плащом.
– Вы куда? – спросили мы хором с Гамаюн и котом.
– Как куда, а Душегуб? Хотела расследование вести? Идем, младший падаван, буду учить тебя уму-разуму…
Не помня себя от радости, я вскочила. Наконец-то! Наконец-то мы собираемся что-то делать! Ура!!!
Уже возле калитки нас догнал взъерошенный кот. Шаркнув лапкой, он протянул небольшой узелок, связанный из косынки в мелкий красный горошек.
– Вот, извольте. Хозяйка кланяется, просит передать: всё исполнено, как велели…
Выйдя за калитку, Лумумба развязал узелок. Я думала, там какие-нибудь ватрушки или сухари на худой конец – позавтракать-то так и не успели, но это оказалась ромашка. Крупная, с желтой бархатной серединкой и почему-то разноцветными лепестками.
– Цветик – Семицветик, – удовлетворенно кивнул Базиль, осторожно вынимая ромашку из узелка. – Спасибо Арине Родионовне, постаралась голубушка…
– Это как в детской книжке, да? – спросила я. – Шесть глупых желаний, а седьмое – чтобы отменить всё, что натворили первые? – не внушал мне доверия этот лукавый цветочек. Уж больно хитёр на вид.
– Не совсем, – не обиделся моему недоверию наставник, рассматривая сквозь лепестки, как сквозь стеклышки, солнечные лучи. Он поворачивал цветок по кругу, как зонтик, и зеленые, желтые и синие блики плясали в еще не просохших лужах. – Он конечно выполняет желания, но не те, что ты произносишь вслух. Хороший Цветик угадывает, в чем ты по-настоящему нуждаешься. А получишь это или нет – зависит только от тебя…
Сорвав желтый лепесток, он подкинул его в воздух, подул, а потом пропел:
Лети, лети лепесток, лети на запад, восток,
Лети на север, на юг, лети, наматывай круг.
Во след сплошной полосе, над незнакомым шоссе,
По черно-белым полям, вдоль земляничных полян…
Лепесток закружился, его подхватил ветер, а меня подхватил Лумумба и мы понеслись…
Временами он походил на листок, сорванный с дерева, на золотую искорку, на конфетный фантик из фольги, на мятую, никому не нужную бумажку… Ветер гнал его над деревянными мостовыми, над узкими, прижатыми к заборам тротуарами, над проходными дворами и заросшими бурьяном огородами. Дважды мы перелезали через плетни, первый раз – безнаказанно, а на втором меня чуть не съел громадный злющий кобель. Задыхаясь от ярости и брызжа слюной, он прыгнул и ухватил резиновый бабкин сапог. Взвизгнув, я дернула ногой и, босая, свалилась на ту сторону. Лумумба только фыркнул и припустил дальше.
Нас исхлестала крапива, исцарапали крепкие, как проволока, ежевичные побеги, босая нога тут же замерзла и онемела, а еще я больно порезала пятку осколком стекла…
Наконец мы оказались на Веселой улице, прямо перед борделем Мадам Лады. Я принялась хохотать. Аж задохнулась, честное слово, до того было смешно.
– Ничего забавного не вижу, – буркнул наставник.
– Вы сказали, лепесток тайные желания исполняет. И он привел нас на улицу красных фонарей…
– Набрал стендап-комиков на свою голову, – возведя очи горе проворчал Лумумба, а потом сиганул через низкий заборчик в палисадник борделя.
Лепесток попетлял меж кустов сирени и жасмина, над дорожками, засыпанными мокрыми лепестками, над белесой от дождевых капель травой, а затем, покружившись на одном месте, как собачонка, опустился на взрыхленный, расчищенный от травы и листьев пятачок. Вспыхнул в последний раз и исчез.
– Однако, – протянул Лумумба. – Ты понимаешь, где мы находимся?
– Чего ж тут непонятного, – буркнула я, балансируя на одной ноге, и пытаясь согреть вторую руками. – Это то самое место, где убили Лидочку. Пойдемте отсюда, бвана, а то на нас из окон уже пялятся… Еще подумают, что вы извращенец.
– Что ты скачешь? – раздраженно спросил он в ответ. – Не мельтеши, я сосредоточиться не могу.
– Сложно, знаете ли, не скакать, когда сапог в зубах у собаки остался. У меня, может, обморожение сделалось. Теперь пальцы отвалятся и замуж никто не возьмет…
– Так лучше? – на моих ногах оказались кроссовки. Новенькие, с белоснежными шнурками и подошвами. Как раз мой размер! Они были такие чистые и блестящие, что ходить в них по сырой грязи казалось кощунством.
– Ой, спасибо, я даже не знаю…
– А не знаешь, так и не говори, – отмахнулся Базиль и, встав на четвереньки, принялся обнюхивать землю. – Здесь он и лежал, голубчик, – пробормотал наставник, водя носом над прелой листвой. Затем немного разгреб грязь и приложил ухо. Закрыл глаза…
– Это тот мертвяк, из-за которого вас в милицию замели?
Приоткрыв один глаз, Лумумба пренебрежительно фыркнул и поднялся. Отряхнул мокрые насквозь, заляпанные грязью брюки…
– Это еще кто кого замел, – буркнул он и полез за пазуху. Достал Цветик, оторвал еще один лепесток, на этот раз – зеленый, и вновь на него подул.
Лети, лети лепесток, лети на Дальний Восток,
Лети за ближний острог, лети, наматывай срок.
Быстрей тугих парусов, над острой кромкой лесов,
Над ровной гладью морей, чужой ракеты быстрей…
На этот раз лепесток полетел над центральным проспектом. Кувыркаясь и кружась, он опускался будто принюхиваясь, к крышам автомобилей, к шляпам прохожих, к фонарным столбам и афишным тумбам – никто, кроме нас с Лумумбой, его не замечал.
На улицах царили тишина, покой и воля. Граждане, благолепно улыбаясь, уступали друг другу дорогу. Гордо выступали, придерживая за ручки румяных деток с леденцами на палочках, хорошо одетые дамы. Вежливые, как архангелы на небесах, военные цепко следили за прохожими.
Архангелов в черном было довольно много. Они кучковались на перекрестках, бродили парами по тротуарам, усмехаясь, жевали сигареты и переговаривались по рациям. Дула автоматов скромно смотрели вниз.
Кое-где меж домами зияли провалы, и там, за растянутой на шестах мешковиной, шла бурная деятельность: споро растаскивались сгоревшие терема, заново стеклились витрины – почитай, каждые две из трех были разбиты. Красились свежей побелкой уцелевшие стены…
Быстро князь Сварог навел порядок, подозрительно быстро. Как по мне, получившие наконец-то зарплату докеры и старатели должны непросыхать еще, как минимум, неделю – пока не спустят в городскую казну половину заработка… Но всё было тихо. Разве что в подворотнях угадывались тяжелые махины БТР-ов, а над головой то и дело проносились, шелестя винтами, беспилотники.
Вспомнились первые дни, когда мимо распахнутых дверей кабаков и казино спокойно нельзя было пройти. Теперь совсем другое дело: никто не орал, высунувшись из окон, похабных песен, не поливал мостовую и головы прохожих прокисшим пивом. Никто, хвастаясь молодецкой удалью и широтой бродяжьей души, не посыпал дорожки золотым песком и не бегали, визжа, дамы легкого поведения в одном неглиже…
– Вот! Здесь он от меня вырвался, – сказал Лумумба. Вокруг ревели клаксонами автомобили и надрывались, поливая нас бранью, водители.
Оказалось, мы стоим прямо на перекрестке, мешая движению.
– Бвана, давайте уйдем с перекрестка. А то нас опять заметут, за создание аварийной ситуации.
Наставник, недовольно покрутив носом, всё же послушался: к нам приближался патруль из троих толстомордых вояк с бритыми затылками. На нашивках их красовался знак, которого я еще не видела: отрезанная собачья голова.
– Предъявите документики. – сказал один, для внушительности качнув дулом автомата. Базиль полез за пазуху и достал удостоверение.
Мазнув глазами по корочке и уважительно притронувшись к козырьку фуражки, мужик повернулся ко мне. Я растерялась. Не было у меня никаких документов, отродясь не водилось. Откуда?
– Она со мной, – высокомерно бросил Базиль. – Ученица.
– Без документов нельзя, – развел руками дружинник. – Если нет бумаги, удостоверяющей личность – депортация за пределы периметра. Приказ князя Сварога. Пройдемте, гражданочка, – он вежливо, но крепко взял меня за локоть.
Лумумба махнул рукой у него перед глазами.
– Всё в порядке. Вам не нужно смотреть её документы, – тихо и властно сказал он. Мужик повернулся к остальным.
– Всё в порядке. Нам не нужно смотреть её документы, – повторил он слова наставника. Вся троица заморгала, посмотрела на нас, как на пустое место и пошла дальше.
Я облегченно выдохнула, а бвана уже доставал ромашку.
Лети, лети лепесток, лети скорей, со всех ног,
Лети с большой высоты, минуя все блок-посты,
Не нарушая рядов, не оставляя следов,
Пока дымятся угли, лети, пока не сожгли…
Теперь я по-настоящему устала. Мы пробежали весь город, притормозив только у железной стены. Лепесток сиганул сквозь распахнутые ворота и был таков.
– Что будем делать? – спросила я, уперев руки в коленки. Бегать в кроссовках было гораздо удобней, чем в резиновых сапогах, но ноги всё равно гудели.
Ворота охранялись. Проход загораживала черно-желтая перекладина, а рядом стояла будочка, в которой сидел дружинник. Завидев нас, он вышел. В одной руке – надкусанный бутерброд, в другой – автомат Калашникова.
– Выход из города запрещен до семи ноль-ноль утра, – сообщил он казенным голосом.
– А нельзя сделать исключение? – вежливо спросил Лумумба. Мы ненадолго: за грибочками только, и назад… Дождик-то какой был, жалко грибочки упускать.
– Не велено, говорю же. Завтра приходите.
– Ну дяденька… – заканючила я.
Охранник вскинул автомат.
– Скопление перед охранной зоной запрещено! – гавкнул он и махнул стволом.
– Послушайте, милейший… – попытался еще раз Лумумба.
– Ска-а-апление больше одного прекратить! – истерично закричал дядька, а потом добавил нормальным голосом: – Ну отойдите вы, христа ради. Беспилотники так и шныряют, увидят – и мне и вам на орехи достанется. Утречком приходите за своими грибами. Пропущу.
Мы отошли.
– Что будем делать? – повторила я вопрос, но Лумумба меня не слушал.
Сняв свой любимый плащ, он аккуратно его свернул и спрятал под камушек. Выглянул из-за угла и убедился, что охранник вновь скрылся в будочке. Потом повернулся ко мне.
– Ничему не удивляйся. Дыши спокойно, и делай то же самое, что и я… – и дотронулся до моей макушки.
Земля приблизилась, а деревья, заборы и дома вдруг стали значительно выше. Вновь обрушилась волна цветных запахов, а тело налилось новой силой.
– Гав! Гав, гав, гав!!!
– Ко…
Я села на хвост и вывалила от удивления язык. Вместо наставника передо мной стоял громадный, черный, с налитым гребнем и радужным хвостом, петух. Ростом выше меня!
– Ко! – строго повторил петух, подмигнул желтым, как у бваны, глазом, и гордо пошел к воротам.
И шествуя важно, походкою чинной, рыжая собака и черный петух спокойно миновали блокпост.
Охранник подавился колбасой и уронил автомат себе на ногу.
Лепесток, оказывается, нас ждал. «Завидев» Лумумбу, он подпрыгнул, сделал радостное сальто и устремился в ближайшую березовую рощу.
…И вот мы на кладбище. О том, что это именно кладбище, я поняла задолго до того, как увидела первую могилу – к запаху влажной земли и травы примешался запах тления. Он не был неприятным. Скорее, сладковатым, с нотками поедаемого древоточцами дерева и ветхих тряпок.
Лепесток, сделав широкий круг по поляне, рассыпался золотыми искрами, а рядом со мной возник наставник, в своём собственном облике, и одетый, как обычно. Я с готовностью подставила голову, но он только почесал мне за ушами.
– Извини, дружок. Одежка-то твоя осталась там, в городе, так что иди, погуляй пока…
И я пока погуляла: погналась за бабочкой. Потом еще пока погуляла, охотясь за кузнечиком, за толстой, как блюдце, лягушкой… А потом спустились сумерки.
Ну, не то, чтобы сумерки… Учитывая местные географические особенности, небо просто затянула белесая мгла, а мутный желток солнца завис над самым горизонтом. Но всё равно чувствовалось, что уже вечер: наверное, собаки, в отличие от людей, в таких вещах разбираются. Жучки-козявки попрятались – кто под листики, кто в щели в коре деревьев; мелкая живность затихла, готовясь ко сну. Зато поблизости обнаружились несколько хищников, сладко потягивающихся в предвкушении ночной охоты… И как-то сразу стало неуютно. Тоскливо как-то стало, неинтересно.
Со всех лап я побежала назад, к бване. Сначала угодила в болотце – просто очередная кочка ушла из-под ног, и я оказалась по брюхо в зеленой густой жиже. Затем заплутала в поле режущей осоки, вспугнув нескольких устроившихся на ночлег уток, а затем… Я поняла, что нужно просто сосредоточиться. Поймать запах наставника – мыло, табак и немножко куриных перьев, и тогда бежать.
Лумумба сидел на пригорке посреди кладбища, а вокруг колыхались призраки. Уверена, что, будучи человеком, ни за что бы не заметила зыбкие, похожие на невыстиранные полотенца, тени. Они толпились вокруг наставника, простирая в его сторону лохматые рукава. В том месте, где у них должны быть головы, были только сгустки тьмы, в которых едва угадывались слабые искорки глаз.
– Все ли собрались, уважаемые? – спросил бвана, поигрывая прутиком.
– Все… – прошелестело в ответ.
– Видели ли вы неупокоенного, у которого не хватает одного пальца на правой руке?
– Не видели…
– Не видели…
Будто ветер пронесся, играя длинными березовыми ветками.
