Текст книги "Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян?"
Автор книги: Дмитрий Яшенин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
Стыдливо опустив голову, д'Артаньян пал на колени перед королевой и припал губами к ее руке.
Он поднял голову лишь после того, как ее величество отняла свою руку и, прошелестев юбками, исчезла за дверью.
Д'Артаньян вздохнул, тяжело поднялся на ноги и, разжав ладонь, посмотрел на перстень. Крупный, яркий алмаз играл и переливался даже здесь, в сумраке королевской гардеробной. Знатный камушек, подумал разведчик. Если он стоит тысячу восемьсот экю, то мое производство в мушкетеры – вопрос двух-трех недель.
Дверь снова отворилась, и псевдогасконец мгновенно укрыл драгоценность во внутреннем кармане камзола.
– Д'Артаньян!
– Констанция!
Возлюбленные слились в долгих, крепких объятиях.
– Господи, д'Артаньян! – вымолвила наконец госпожа Бонасье. – Как я счастлива! Государыня только что назвала меня своей первой подругой! Королева назвала меня своей лучшей подругой!
– Я старался ради вас, звезда моя! – ответил лазутчик.
– Ради меня! Господи, ради меня!!! – не помня себя от счастья, воскликнула кастелянша королевы, в один миг ставшая ей лучшей подругой. – Но чем же, чем я могу отблагодарить вас?! Что вы хотите в награду, мой рыцарь?
– В награду?! Мне не требуется никакой награды, кроме одного вашего взгляда, звезда моя! – ответил д'Артаньян, придерживаясь верной, отработанной схемы.
Эх, следовало бы ему, как человеку военному, знать, что в одну воронку два ядра не попадают!
– Не требуется никакой награды?! – обрадовалась Констанция. – Ой, слава тебе господи! А то у меня и нет-то ничего!
Должно быть, лицо молодого человека вытянулось слишком уж красноречиво, потому что госпожа Бонасье рассмеялась и, прижавшись губами к его уху, прошептала:
– Ждите письма, друг мой. Как только я освобожусь от дел, я тут же вам напишу. Ждите письма!
– А сейчас…
– А сейчас уходите! Уходите той же дорогой, что пришли сюда. Уходите, ибо никто не должен видеть вас здесь!
Сказав это, она махнула ему ручкой и выпорхнула в ту же дверь, что и вошла. Не иначе спешила к своей лучшей подруге…
Когда дверь за ней закрылась, д'Артаньян снова вытащил на свет божий алмаз королевы и покрутил его, любуясь роскошной игрой великолепного камня. Продавать такую прелесть, безусловно, жалко, но… чего не сделаешь для Родины! Он поколебался еще мгновение, размышляя: стоит ли нацепить перстень на палец да пофорсить перед пацанами?
Однако, пожалуй что не стоит, подумал он, убирая алмаз обратно в карман. Арамис и так слишком болезненно воспринял происшествие в трактире «Золотой якорь» славного города Кале, чтобы еще больше травмировать его психику. Не ровен час, еще обидится, отобрать захочет, в драку полезет.
Размышляя подобным образом, д'Артаньян подошел к двери и, обернувшись, бросил последний взгляд на кушетку, притаившуюся в сумраке гардеробной. И почему, спрашивается, бабу французского короля подчас легче завалить в койку, чем свою? Отчего этот мир так несовершенен?
– Отчего этот мир так несовершенен, сударь? – переспросил эскулап, осторожно, в меру затягивая узел на перевязке. – Так это ж давно известно, сударь! Этот мир так несовершенен из-за того, что люди не помнят своих корней! Не помнят, кто был твой отец, кто был твой дед, кто был твой прадед! Вот вы, сударь, только что рассказали мне об этом негодном мэтре Гийоме из города Кале, опоившем вас с товарищем какой-то гадостью, из-за которой вы ни черта не соображали, а я спрашиваю: кто был отец этого самого мэтра Гийома? Кто был его дед? Прадед? Врачи? Как бы не так! Ставлю десять против одного – это были какие-нибудь отравители, ну или в лучшем случае кондитеры! Подвигайте-ка рукой, сударь. – Д'Артаньян покачал рукой. – Не туго? Не туго! Я, сударь, могу сказать не хвастаясь: лучших перевязок в Париже не делает ни один лекарь! А все почему? Да потому, что и мой отец, и мой дед, и вообще все мои предки до седьмого колена были врачами! Лекарями они были! Целителями, не то что некоторые! Профессия, воплощенная в нескольких поколениях семьи, становится частью самого человека, проникает в кровь, откуда ее уже ничем не вытравишь! Правильно я говорю, сударь? Конечно же правильно! Если ты дворянин – воюй, как и все твои предки. Если ты врач – лечи, как и все твои предки. Если ты отравитель – трави, как и все твои предки. Если ты кондитер – выпекай, как и все твои предки. Но не в свое-то дело лезть не надо! Отлично, сударь, можете одеваться!
Д'Артаньян встал и, сняв с крючка свой колет, стал натягивать его, стараясь не тревожить исцеленную потомственным эскулапом руку.
Вчера, расставшись с Констанцией, он после непродолжительных блужданий нашел-таки своих товарищей и вместе с ними направился к капитану де Тревилю доложиться о возвращении в Париж. Капитан, торопившийся к королю, выслушал их на бегу и велел всем четверым завтра же, в обеденный час, быть у него дома. После этого друзья покинули Лувр и расстались, уговорившись встретиться утром на улице Добрых Ребят. Там проживал один лекарь, делавший, по словам Атоса, отличные перевязки. Хотя раны Арамиса и д'Артаньяна мало их беспокоили, пренебрегать собственным здоровьем все же не стоило.
Арамису перевязка уже была сделана, и он вместе с Атосом и Портосом ждал на улице, когда эскулап закончит возиться с рукой д'Артаньяна.
Дело свое лекарь явно знал, но при этом был словоохотлив до невозможности, вываливая на голову пациента всю свою философию.
– Профессия, воплощенная в нескольких поколениях семьи, становится частью самого человека, проникает в кровь, откуда ее уже ничем не вытравишь! – повторил он, провожая псевдогасконца до двери. – Традиции – великая вещь! Не сомневаюсь, мой сын, подобно мне, станет врачом. И его сын – тоже. Мы представители самой гуманной и человеколюбивой профессии в мире и никогда не позволим себе сделать какую-нибудь гадость людям, как этот мерзкий жуликоватый эскулап Гийом!
– Прекрасно, мэтр! Прекрасно! – одобрил его гуманизм и человеколюбие разведчик и спросил, уже выйдя на улицу: – Я не запомнил, как ваша фамилия, мэтр?
– Гильотен, сударь! – поклонился добрый медик. – Жак Гильотен, всегда к вашим услугам.
– Спасибо, я запомню! – улыбнулся д'Артаньян, принимая поводья из рук Портоса и вскакивая в седло.
А через час четыре товарища уже сидели за накрытым столом в гостиной де Тревиля и, перебивая друг друга, рассказывали о путешествии капитану, который слушал их разинув рот, не в силах поверить, что все это – правда. Но это и в самом деле была правда, за исключением одного эпизода о сражении с великанами-людоедами, придуманного Портосом для собственной услады.
Узнав о мужестве и стойкости д'Артаньяна, капитан поднял тост в его честь:
– Вы железный человек, д'Артаньян!
В ответ псевдогасконец лишь скромно улыбнулся.
Капитан де Тревиль конечно же не мог знать, что других людей в русском спецназе просто не держат…
Когда же командир спросил мушкетеров о дальнейших планах и услышал в ответ, что они намерены приступить к исполнению служебных обязанностей, он лишь отрицательно покачал головой.
Капитан сказал своим подчиненным, что есть как минимум две причины, по которым им не стоит сейчас находиться в столице. Во-первых, сказал он, это маленькое дорожное приключение наверняка привлекло самое пристальное внимание его высокопреосвященства, и потому мушкетерам вместе с д'Артаньяном гораздо безопаснее сейчас находиться за пределами Парижа. Ну а во-вторых, до сих пор не поступало никаких известий от их духов, господ Гримо, Мушкетона и Базена.
Ввиду этого, сказал господин де Тревиль, он бы на их месте, не медля ни одного дня, отправился в сторону Кале по Амьенской дороге и навел справки о молодых мушкетерах, ибо настоящий дедушка обязан проявлять строгость, но ни в коем случае не жестокость по отношению к своему оруженосцу и никогда не бросать его в беде.
Поблагодарив капитана за дельный и стоящий совет, четверо друзей тем же вечером оседлали коней и отправились по Амьенской дороге, останавливаясь в каждом населенном пункте и скрупулезно собирая информацию о своих младших товарищах.
Довольно скоро их усилия были вознаграждены. Они отыскали Мушкетона в Шантильи, пронзенного ударом шпаги и окруженного толпой девиц, жаждавших поухаживать за красавцем мушкетером. Базена в Кревкере – с пулей в плече и окруженного сонмом монахов из соседнего монастыря, уговаривавших его отречься от всего земного и принять постриг. И, наконец, Гримо непосредственно в самом Амьене – целого и невредимого, но запертого в подвале трактира уродом трактирщиком и окруженного кучей обвинений в фальшивомонетничестве.
Сразу было видно: отвлекающий маневр удался молодым мушкетерам на славу, и они действительно отвлекли на себя колоссальные силы противника.
Довольные своими оруженосцами, старослужащие как следует повеселились с девицами в Шантильи, разогнали монахов в Кревкере и настучали по физиономии уроду трактирщику в Амьене (Атоса едва удержали от того, чтобы спалить трактир дотла). После этого друзья объявили духам благодарность за то, что те вели себя как настоящие рыцари, и, дав им пару дней на поправку, двинулись в сторону столицы.
В общем, отлично порезвившись на лоне природы и почувствовав себя хорошо отдохнувшими, д'Артаньян и шестеро мушкетеров вернулись в Париж, убежденные, что Ришелье про них уже и помнить забыл.
Эта убежденность доказывала лишь одно: мушкетеры еще не знали, кто такой Ришелье…
По возвращении в столицу Атос заказал себе пару дюжин шампанского и налег на тренировки, памятуя о конфузе в Кале, а Портос закрутил роман с какой-то герцогиней. Арамис принялся спешно разыскивать даму, так и не дождавшуюся от него вожделенных английских румян, а д'Артаньян, оставшись в одиночестве, постарался до мельчайших подробностей вспомнить удивительное и невероятное происшествие, круто сломавшее размеренный ритм его парижской жизни и давшее его мыслям новый импульс…
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
Джордж Вильерс
Герцог Бекингемский. Первый министр Англии.
Уроженец города Лондона. 1591 от Р.X. года рождения.
Злобный протестант. Беспощаден к врагам Английской короны и носителям Французской.
Характер твердый, нордический, решительный (немного безбашенный).
Чрезвычайно богат, влиятелен и опасен.
В связях, порочащих его, не замечен (женщины не в счет, женщины для мужика не порок).
Слабости – Анна Австрийская (ради нее пойдет на что угодно).
Впрочем, кроме лондонского вояжа мысли лазутчика занимала еще одна тема. Констанция.
Вернувшись в Париж и не обнаружив обещанного письма, он стал ждать его с упорством, присущим лишь влюбленным и психически больным маньякам, что, по мнению Атоса, было приблизительно одно и то же.
Действительно, оказав королеве Франции услугу, вознесшую скромную труженицу-кастеляншу на необыкновенную высоту в глазах Анны Австрийской, д'Артаньян вправе был рассчитывать на благодарность. Сидя дома у окна или же стоя в карауле во время службы, он непрестанно размышлял о Констанции, о том, что его может ждать с этой женщиной. Понятное дело – она замужем, но все люди (даже галантерейщики) смертны, и, если господин Бонасье однажды оставит этот мир (ведь он в два раза старше своей жены), ничто уже не помешает возлюбленным соединиться узами законного брака. Черт возьми, в такие моменты псевдогасконец чувствовал, что просто сходит с ума от любви! Как мог он, разведчик, находящийся в глубоком тылу врага и готовый в любой момент отдать жизнь во имя Отечества, думать о подобных вещах?!
Но он думал о них! Что поделать: ему было всего двадцать лет, и он был влюблен, и он был готов пойти на риск ради своей любимой! Он был готов увезти Констанцию с собой, в Россию, когда подойдет время возвращаться. Увезти, не думая, как посмотрит на это Центр. А родители? Как они посмотрят на такой мезальянс? Ведь она женщина низкого происхождения, галантерейщица, а он…
Черт возьми, несколько раз он действительно ловил себя на том, что всерьез думает о разнице в их социальном статусе! Шевалье д'Артаньян настолько прочно вошел в него, с такой силой пронизал все его существо, что он вполне серьезно стал воспринимать себя как знатного француза, а не русского простолюдина.
Впрочем, по-другому, наверное, и быть не могло: не случись этого, он уже давным-давно провалился бы, сгорел – словом, был бы разоблачен. Только лишь перевоплотившись в француза настолько, насколько это возможно для человека, родившегося на Русском Севере, можно было надеяться на успех в том нелегком деле, которым он занимался…
В подобных размышлениях д'Артаньян провел три дня после возвращения из Амьена, а на четвертый вечером к нему заглянул его домовладелец – Бонасье.
– Вечер добрый, сударь, – сказал он, останавливаясь возле двери и почтительно кланяясь.
Как и положено человеку благородного происхождения, псевдогасконец лишь небрежно кивнул в ответ на приветствие, продемонстрировав тем самым, что готов слушать галантерейщика.
– Сударь, – начал тот, – я к вам вот по какому делу: моя жена Констанция только что прислала мне письмо, вызвавшее у меня тревогу…
– Отчего же? – спросил лазутчик, насторожившийся, как только прозвучало имя его возлюбленной.
– Она пишет, что хотела бы прийти завтра вечером после службы домой, однако опасается это сделать…
– Отчего же? – повторил д'Артаньян.
– Она пишет, что в последнее время, стоит ей только выйти из Лувра, она тотчас же начинает чувствовать слежку за собой: какой-то мужчина крадется за ней по пятам до самого дома!
– Не может быть! – воскликнул молодой человек, охваченный дурными предчувствиями: уж не в этом ли разгадка того, что от Констанции до сих пор нет никаких вестей?
– Именно так, сударь, – подтвердил Бонасье. – Моя дорогая Констанция очень опасается за свою жизнь и… честь, и хотела бы… – Галантерейщик осекся и, вытащив письмо, прочитал по бумажке, словно не доверяя своей памяти: – «Чтобы доблестный рыцарь, чья шпага хранила наш покой в Альпийских горах, встретил меня завтра в девять часов вечера возле служебного входа в Лувр».
– А! – кивнул псевдогасконец, стараясь не выдать вспыхнувшей в нем радости. – Так она хочет, чтобы я встретил ее и проводил до дома?
– Да, сударь! – Галантерейщик поклонился. – Вы были очень добры к нам в прошлом, и, если бы вы оказали нам еще одну услугу, моя признательность не имела бы никаких границ. Сам я человек мирный, и случись что…
– Толку от вас будет мало! – расхохотался разведчик, потом напустил на себя усталый вид и лениво протянул: – По правде говоря, господин Бонасье, я недавно вернулся из караула, сильно устал и собирался посвятить завтрашний день отдыху, но!.. – Он взмахнул рукой, видя, что галантерейщик снова собирается упрашивать его. – Но поскольку я крайне ценю возможность безвозмездного проживания под вашей крышей, то, так уж и быть, окажу вам еще одну услугу!
– О, сударь! Благодарю вас! Благодарю! – рассыпался в благодарностях галантерейщик и исчез за дверью, повинуясь властному жесту квартиранта.
А тот, оставшись в одиночестве, прошелся по комнате, не в силах сдержать радостного возбуждения, и, сняв со стены Прасковью, нежно, с любовью помял в руках ее упругое, острое жало, глядя, как сталь играет, сгибаясь и распрямляясь, сгибаясь и распрямляясь, сгибаясь и распрямляясь…
Значит, господин Бонасье, завтра, в девять часов вечера у служебного входа в Лувр? – подумал д'Артаньян. Ну что ж, посмотрим, кто желает покуситься на жизнь и… честь вашей жены!
– Констанция!
– Д'Артаньян!
Пылкий лазутчик едва не сгреб свою возлюбленную в охапку, однако сдержался и, поклонившись, предложил:
– Позвольте проводить вас до дому, мадам?
– С радостью, сударь! – улыбнулась госпожа Бонасье, беря его под руку.
– Сначала о главном, звезда моя: нам действительно нужно опасаться некоего мужчину, который крадется за вами всякий раз, когда вы идете из Лувра домой? – осведомился псевдогасконец.
– Ну что вы, д'Артаньян! – рассмеялась Констанция. – Что вы! Нет никакого мужчины! Это же просто уловка, чтобы встретиться с вами, дорогой мой!
– Вы прелесть, Констанция! Вы прелесть! – рассмеялся в ответ разведчик.
Д'Артаньян занял наблюдательный пост неподалеку от служебного входа, располагавшегося на улице Эшель, еще в половине девятого и пристально всматривался в прохожих, чтобы заранее выделить из их потока того, кто мог претендовать на роль соглядатая. Хотя он и был почти уверен, что жалобы на преследователя не более чем хитрая уловка королевской кастелянши, но выработанная еще в России и окрепшая здесь, в Париже, в логове врага, привычка проверять все варианты, заставила его тщательно присматриваться ко всем подозрительным личностям. Как оказалось – без надобности. В пять минут десятого крупненькая фигурка госпожи Бонасье показалась на пороге Лувра, и они, рука об руку, неторопливо направились в сторону улицы Могильщиков…
– Констанция, дорогая, так мы действительно идем домой?! – воскликнул д'Артаньян.
– А вам это неприятно? – лукаво улыбнувшись, спросила она.
– Я боготворю каждое мгновение, проведенное подле вас, но неужели все, на что я могу претендовать, это просто проводить вас до дому?!
– А вам бы хотелось большего, шевалье? – рассмеялась госпожа Бонасье.
– О! Много большего, звезда моя! Много большего!
– Ну что ж, если есть желание – нет ничего невозможного! Предоставьте сегодняшнюю ночь господину Бонасье, чтобы он был покоен на мой счет, а послезавтра…
– Послезавтра?
– Послезавтра я с лихвой отплачу вам и за сегодняшнюю ночь, и за все остальное!
– Ах! – вскричал д'Артаньян, чувствуя, что сердце его готово выскочить из груди. – Послезавтра!
И они еще плотнее прижались друг к другу, шагая сквозь теплые, летние парижские сумерки.
Увлеченные этими таинственными, невесомыми сумерками, своими чувствами, своей беседой и более всего – друг другом, молодые люди за всю дорогу так ни разу и не обернулись.
И, прибавим, совершенно напрасно, ибо от самого Лувра и до самой улицы Могильщиков, грамотно и профессионально маскируясь в сгущающейся темноте, за ними следовал невысокий, плотно закутанный в черный плащ мужчина. Он следил за влюбленными, пока они не остановились возле двери дома Бонасье, так и оставшись не замеченным ни кастеляншей ее королевского величества, ни агентом русской антиразведки.
– Итак… – прошептал д'Артаньян, когда его бесценному сокровищу осталось лишь перешагнуть порог и затворить за собой дверь.
– Итак, послезавтра, в десять часов вечера в Сен-Клу, против павильона, примыкающего к дому господина д'Эстре, – так же шепотом ответила она, подавшись к нему.
На мгновение прикоснувшись устами к губам псевдогасконца, Констанция ловко захлопнула дверь перед самым его носом, оставив д'Артаньяна ослепленным ее прощальной улыбкой, сладкой как глоток свежего липового меда, и опьяненным ароматом ее духов, дурманящих как выдержанное шампанское. Глубоко вздохнув, он постоял еще пару минут, привалившись спиной к двери галантерейщика и глядя в парижское небо, усыпанное крупными, яркими звездами, а потом, не в силах забыть поцелуя, отворил свою дверь и начал подниматься по лестнице, не видя перед собой ничего, кроме глаз любимой, сверкающих ярче любых звезд…
Повернув ключ в замке и войдя в комнату, разведчик закрыл дверь на засов, на ощупь нашел огниво, лежащее на полке, и несколько раз ударил кресалом, пытаясь поджечь трут, чтобы было от чего запалить свечу. Искры брызнули раз, другой, третий…
– Не зажигайте огня, д'Артаньян, – прозвучал голос из темной глубины комнаты. – Не стоит…
Глава 11
АУДИЕНЦИЯ
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
Арман Жан дю Плесси Ришелье
Кардинал. Первый министр Франции. Глава Королевского совета.
Уроженец города Парижа. 1585 от Р.X. года рождения.
Добрый католик. Беспощаден к врагам святой католической церкви, Французской короны и своим собственным.
Отменный мыслитель, стратег и тактик. Чрезвычайно опасен и влиятелен. Имеет собственную гвардию наподобие опричников Ивана Грозного.
Характер уравновешенный, твердый, нордический.
В связях, порочащих его, не замечен (не считая госпожи д'Эгилъон, но эту связь мало кто заметил, а кто заметил – тому же хуже).
Слабости – драматургия (хотя, по моему субъективному мнению, каждая пьеса Ришелье – это два с половиной-три часа здорового, крепкого сна, которого вечно не хватает нам, разведчикам).
– Знаете, что я вам скажу, друг мой? – спросил Атос, задумчиво глядя, как острые, яркие лучи утреннего солнца, поднимающегося над крышами и шпилями древней Лютеции, пронзают зеленое стекло бутылки и без следа растворяются в темно-рубиновой глубине вина. – Я вам скажу следующее: ну и мерзкое же вино стали нынче делать! Вот что я вам скажу.
– Черт возьми, Атос, вы опять уклонились от темы!
– Да? – Мушкетер перевел задумчивый взгляд с бутылки на разведчика. – А, ну да, уклонился. Я вам вот что скажу, друг мой: всякой наглости есть предел. Только кардинальской наглости предела решительно нет. Вломиться в дом дворянина в его отсутствие! Нет, это же надо такое сотворить… Ах, это, верно, Арамис с Портосом! – встрепенулся он, услыхав шум на лестнице. – Сейчас мы узнаем, что они думают обо всем этом.
Действительно, через мгновение на пороге комнаты возникли мушкетеры, под плащами которых угадывался серьезный арсенал, захваченный ими в соответствии с распоряжением Атоса.
– В чем дело? – с ходу осведомился Арамис.– Что случилось?
Атос молча налил им вина и, только после того как вновь прибывшие выпили, ответил:
– Сегодня ночью с нашим молодым другом произошла престранная история, которая может иметь весьма серьезные последствия.
– Вроде заливной рыбы в трактире «Золотой якорь»? – спросил, весело округлив глаза, афроанжуец.
– Портос! – осадил его Арамис, единственный из всей четверки не находивший в истории с заливной рыбой и трактиром «Золотой якорь» решительно ничего веселого.
– Расскажите им все, д'Артаньян, – велел Атос.– Расскажите, а потом… потом мы вместе подумаем, что нам делать.
Псевдогасконец кивнул и принялся рассказывать:
– Возвращаюсь, стало быть, я вчера ночью из караула, вхожу в свою квартиру и только успеваю щелкнуть огнивом, как вдруг за спиной у меня раздается такой жуткий, леденящий кровь голос: «Не зажигайте огня, д'Артаньян! Не стоит!»
…Разведчик от неожиданности замер на мгновение, а после аккуратно вернул огниво на место и опустил руку.
– И за шпагу хвататься также не стоит! – продолжал инструктировать его ночной гость. – У меня под рукой заряженный пистолет со взведенным курком. И хотя о вашей удали ходят настоящие легенды, я не уверен, что вы успеете воспользоваться оружием.
Ну что ж, подумал д'Артаньян, нарочито медленно оборачиваясь, коль уж незнакомец до сих пор не воспользовался имеющимся под рукой пистолетом, то, надо полагать, он преследует иные цели, нежели убийство молодого гвардейца роты Дезессара. Зрение его уже успело адаптироваться к темноте комнаты, и, развернувшись, лазутчик рассмотрел фигуру сидевшего подле стола человека.
– Присаживайтесь, господин д'Артаньян, – предложил незваный гость, гостеприимно указывая на стул напротив себя.
Сообразив, что в данный момент незнакомец слишком полно владеет ситуацией, чтобы можно было пробовать вырвать инициативу из его рук, псевдогасконец пожал плечами и воспользовался любезным предложением. А там, бог даст, и инициативу перехватить случай представится…
Сев по другую сторону стола, д'Артаньян принялся изучать неизвестного, насколько это позволяла темнота. Тот сидел неподвижно, одной рукой поддерживая шляпу, лежащую на коленях, другой – отбивая дробь на рукояти пистолета, действительно наличествовавшего на столе. Разглядывая профиль ночного гостя – все, что можно было рассмотреть при данном уровне освещения, лазутчик все сильнее утверждался в мысли, что обладатель сего профиля ему, несомненно, неизвестен.
– Итак, – начал он, переходя в наступление, – мое имя, сударь, для вас загадки не представляет. Позволительно ли и мне будет узнать, кого я имею честь принимать у себя в столь необычный для визитов час?
– Граф Рошфор, к вашим услугам, – коротко и четко ответил визитер.
Граф Рошфор. Прекрасно, подумал д'Артаньян, однозначно слышавший это имя от своих друзей и капитана де Тревиля. Теперь бы еще выяснить, какого лешего этот самый Рошфор явился к нему именно сейчас, когда в его услугах нет решительно никакой надобности.
– Не извольте беспокоиться, шевалье, – будто прочитав его мысли, молвил граф, – я не доставлю вам много неудобств. Пять минут – и меня здесь не будет.
Псевдогасконец молча кивнул, предоставив собеседнику самому истолковать этот кивок: как благодарность за то, что через пять минут его здесь не будет, или же как предложение скорее заканчивать прелюдию и переходить к сути дела.
– Сударь, – начал Рошфор, избрав второе, – я имею честь уведомить вас, что его высокопреосвященство кардинал Ришелье, наслышанный о храбром гасконском дворянине шевалье д'Артаньяне, желает видеть его завтра в шесть часов вечера в своем дворце.
– Его высокопреосвященство желает видеть меня?! – воскликнул разведчик, и голос его прозвучал неожиданно резко в комнате, окутанной мраком.
– Ну если шевалье д'Артаньян – это вы, то именно вас, – ответил Рошфор, поднимаясь.
– Да, шевалье д'Артаньян – это я, – заверил графа псевдогасконец на тот случай, если это проверка.
– Отлично! – уже стоя возле двери, сказал граф Рошфор. – Стало быть, завтра, в шесть вечера, во дворце его высокопреосвященства. Потрудитесь не опаздывать. – И поклонился, прежде чем исчезнуть: – Спокойной ночи, шевалье!
Д'Артаньян механически кивнул в ответ, запоздало сообразив, что последние слова графа наверняка являлись шуткой и ему, хотя бы приличия ради, следовало рассмеяться.
Спокойной ночи, понятное дело, не получилось. Пускай после ухода Рошфора он не только самым тщательным образом запер дверь, но и забаррикадировал ее могучим сундуком, спокойствия это нисколько не прибавило. Не раздеваясь и не зажигая свечей, лазутчик всю ночь маршировал из угла в угол, припадая к оконному переплету при малейшем звуке на улице и уныло размышляя о ненадежности своего убежища. Прасковья, предусмотрительно извлеченная из ножен, и четыре знаменитых пистолета тульской работы лежали на столе в полной боеготовности, однако предосторожность оказалась излишней – никто не потревожил его до самого утра. Когда же наконец ночная мгла сменилась первыми серыми сумерками, д'Артаньян понял, что более ждать у него сил нет, схватил оружие и опрометью ринулся на улицу Феру.
Разбудив товарища, он рассказал о полночном визитере. Атос, сославшись на свою извечную мудрость «Рюмка вина добавит ума», велел Гримо принести побольше и принялся обмозговывать проблему.
Увы, на сей раз мудрость дала осечку: несмотря на то, что они уже приговорили на двоих не одну бутылку, ни у благородного мушкетера, ни у агента русской антиразведки так и не появилось ни одной стоящей мысли…
По новой изложив события минувшей ночи друзьям, д'Артаньян вдруг почувствовал себя напрочь разбитым и совершенно обессиленным. Он посмотрел на Портоса с Арамисом, выслушавших его повествование с огромным интересом и ни разу не перебивших его, и поинтересовался:
– Ну а что думаете вы, господа?
– Серьезное дело, черт меня побери! – покачал головой арап.
– Исключительно верное замечание, друг мой! – усмехнулся Арамис, наполняя стаканы вином, и спросил: – Скажите, д'Артаньян, вы твердо намерены идти на это свидание?
– Да! – ответил псевдогасконец, чувствуя, что голова вот-вот развалится от боли. – Да, Арамис, я твердо намерен идти на встречу с его высокопреосвященством.
Разумеется, он не собирался распространяться об истинных причинах, толкавших его отправиться на свидание с тайным властелином Франции, полагая, что обычного мушкетерского «надо – значит надо!» окажется вполне достаточно.
– Черт меня побери! – повторил Портос, рассеянно поглаживая подбородок пятерней. – Этот Рошфор – наперсник Ришелье и, как я слыхал, препорядочная каналья и мерзавец, погубивший уже не одного дворянина. Право же, д'Артаньян, вы сделали бы гораздо вернее, найдя повод уклониться от этой встречи.
Не имея сил спорить, лазутчик отрицательно качнул головой. Чернокожий мушкетер хотел было привести новые аргументы, но Атос повелительным взмахом руки остановил его:
– Это дело чести, Портос! Если д'Артаньян считает необходимым отправиться на встречу с кардиналом, значит, того требует его совесть. Друг мой, – он положил руку на плечо псевдогасконца, – выглядите вы просто ужасно! Вот вам еще полстакана, и отправляйтесь-ка вы на боковую. – Мушкетер кивнул в сторону своей спальни. – Сегодня вечером вам потребуются все ваши силы. А мы тут еще посидим втроем. Глядишь, чего-нибудь да сообразим. Ибо соображать на троих – это самое верное дело, – прибавил он, выставляя на стол свеженькую бутылочку.
– Ну, дружище, ни пуха тебе, ни пера! – сказал Портос, тряхнув руку псевдогасконца.
– Удачи вам, д'Артаньян. – Атос положил ладонь на плечо разведчика. – Помните, случись что, мы рядом.
– Спасибо, друзья! Учту! – Д'Артаньян обернулся к Арамису.
Они посмотрели друг на друга, а потом Арамис протянул руку:
– Семь футов под килем!
Д'Артаньян стиснул узкую, крепкую ладонь и придержал ее в тот момент, когда мушкетер хотел уже убрать руку. На несколько мгновений на лице Арамиса поселилось недоумение, но потом его глаза потеплели, и мушкетер обнял товарища, словно передавая ему на счастье частичку своего тепла. Портос положил правую руку на плечо д'Артаньяна, левую – на плечо Арамиса, а Атос, напротив, левую отдал д'Артаньяну, а правую – Арамису, замкнув кольцо дружественного объятия.
Д'Артаньян и три мушкетера стояли, слившись в безмолвном единении.
Разведчик переводил взгляд с красивого, благородного лица Атоса, где одни лишь глаза могли рассказать обо всех переживаниях, на утонченные черты Арамиса, а потом на добродушную физиономию Портоса, живо и верно отражавшую все, что лежало на душе чернокожего мушкетера. Он смотрел на них с какой-то тихой, даже печальной радостью, осознавая, что наступил тот самый миг, которого он так ожидал и так опасался.
Он полюбил этих людей! Не только Атоса, Портоса и Арамиса, но и вообще всех этих непутевых и безалаберных, но очень трогательных французов! Он стал понимать их, начал думать как они и даже проникся подлинно дружескими чувствами к некоторым из них. Разумеется, д'Артаньян знал, что все это не помешает ему решительно и твердо довести до конца миссию, возложенную на него Родиной. Но теперь, сроднившись со своими друзьями, он чувствовал, что любая боль, которую ему придется причинить Франции, горьким эхом отзовется в его собственной душе. Каждый удар, который ему придется нанести этой стране, оставит жестокий рубец и на его сердце…
