Текст книги "Спящие боги"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Следующим утром он вновь был направлен в атаку…

И вернулся уже вечером – с несколькими новыми, но незначительными ранами на теле, и с безумным, исступленным пламенем в очах. Он много пил, а потом вцепился в плечо своего, такого же пьяного соседа, и зашипел:

– Мне бесы в душу лезут… Сегодня я сначала с отвращением рубил, ну а потом – как взяла меня злоба, уже не мог остановиться. И рубил. И рубил! И рубил!! Нескольких насмерть зарубил… Тошно мне… О-о-ох, тошно!..

Воин впился в него мутными глазами, что-то невразумительно пробормотал, и побрел на улицу…

Ночь. Палата храпит, смердит, кто-то во сне стонет, кто-то ругается…

Пьяный Творимир грыз грязную ткань, которая составляла стены, из глаз его текли слезы – захлебываясь в материи, он хрипел:

– Здесь все обезумели… И, если я не сбегу – тоже разума лишусь…

Так он решил бежать.

Спотыкаясь об тела, прошатался к выходу, вывалился под звезды. Пригибаясь, побежал меж иными палатами.

Уже у выхода из лагеря его окрикнул пост.

– Эй, кто идет?!

– Оставьте меня! – нервно крикнул Творимир – метнулся в сторону.

Бежал очень долго, а, когда наконец остановился – понял, что он среди поля, что лагерь остался где-то далеко, и что никакой погони нет.

Надеясь тут же обрести благодать, повалился он в травы.

И тут началось безумие.

Прежде всего, Творимир понял, что намертво врос в землю, и не может пошевелиться. Затем его грудь стала набухать, расти вверх – трещали, рвались кости, и, если бы он мог, то закричал от боли.

Кости складывались в стены, в здания, дворцы, стены. На стенах и на улицах складывались фигурки «разбойников», а вблизи от города, из лица Творимира сложился огромный военный лагерь. Тысячи и тысячи озлобленных, жаждущих крови воинов пребывали в душных палатках, и каждого из этих воинов чувствовал своим раздробленным сознанием Творимир. И он вопил тысячью голосов, он пил тысячью глоток, от терзался тысячами ран. На него наползали бессмысленные нагроможденья образов, но главенствовала злоба…

И Творимир вновь оказался в палате, где пили и гарлопанили. Некто одноглазый, с перекошенной ненавистью мордой, налетел на Творимира, и всучил ему отдающую сильным смрадом чашу, прохрипел:

– Ну, что же ты не пьешь?!.. Пей, тебе говорят…

Творимир, что было сил оттолкнул его, рванулся к выходу, запутался в темном от грязи пологе, под оглушительный хохот повалился… затем, все-таки вырвался на улицу.

Он был среди лагеря, который казался безмерно большим, нежели покинутый им недавно. Лагерь окружали рвы, были массивные стены, некоторые постройки вполне походили на дома.

Ну а возвышающийся над лагерем град был настоящим исполином. Сложенные из массивных гранитных блоков стены вздымались на десятки метров, и казались совершенно непреступными.

А войско государево готовилось к штурму. Кажущиеся бесконечными отточенные колонны маршировали, выстраивались в боевые порядки.

И повсюду была кровь. Кровь текла густыми ручьями, кровь дымкой висела; кровью была пропитана почва, дальние поля блистали кровавой росой.

Тогда Творимир сжал голову, медленно осел на колени, прохрипел:

– Что это?.. Откуда это наваждение?.. Как мне бежать отсюда?!.. Ну же ответьте!.. Кто-нибудь – ответьте!!!

И тут две сильные руки обхватили его сзади, сжали за ребра. Руки показались жгучими, тяжело было дышать. В глазах Творимира потемнело.

Он, думая, что это либо Бриген Марк, либо какое-нибудь чудище, из всех рванулся вперед, прохрипел исступленно:

– Выпусти!.. Ты, сволочь, гадина! Выпусти!

Руки разжали – он повалился на окровавленную землю. Вот уже вскочил, а знакомый голос приветливо окликнул:

– Да что с тобой, любимый?..

– Любава?! – он резко обернулся.

Она постарела. Прибавила весу, на лице появились морщины, но все же Любава по-прежнему была красивой, и, видно, очень гордилась, козыряла этой красотой. Высокая, сильная физически, одетая в мужицкие штаны и широкую рубаху, подошла, полошила полную руку ему на плечо.

– Это ты после вчерашнего?

– А что было вчера? – Творимир затрясся, и зашептал совсем уж жалобно. – Выпусти меня… Молю…

– Да как же я тебя выпущу, после всего?

– Выпусти меня из этого безумия… – по щеке Творимира покатилась слеза. – …За что мне такое наказание…

– Да – наверное, это у тебя после вчерашнего. Вчера яростный бой кипел! С рассвета и до заката. Сорок тысяч наших воинов зарублено! Но мы выбили ворота, теперь осталось совсем немного и город будет наш…

– Подожди, подожди… – Творимир пристально вглядывался в ее глаза. – Что это за город…

– У, они, гады – Любава погрозила городу кулаком. – До чего тебя довели! Тебе отдых нужен, но в тоже время – отдыхать никак нельзя! Скоро грянет решительный, последний бой!.. Это город Гробополь, и вот уже восемь лет как мы его осаждаем…

– Восемь лет! – в ужасе прокричал Творимир. – Чего же ради?!

– Бедный… Ради Гроба Весны, конечно… Ух, ну и зададим мы этим гнидам!

– А что между нами?! – стенал Творимир.

– Мы помолвлены! Я уже жду от тебя ребенка, и надеюсь, что это будет мальчик. Воспитаем из него воина-героя, полного ненависти к врагам…

Творимир трясся, вот схватил Любаву за плечи, встряхнул:

– Ты – дьяволица!.. Это ты создала Гробополь! Восемь лет жизни потеряно?!.. Нет – не верю!..

– Так взгляни на себя!

Любава выхватила небольшое зеркальце и поднесло к лицу Творимира. И он увидел испещренное шрамами, потемневшее от гари лицо. Глаза холодные, злые – видно, что человек этот привык к убийствам.

Творимир повернулся и побежал. И теперь он вспоминал, что действительно были сотни кровавых схваток. Почти каждый день он ходил на штурм, терял товарищей, напивался, иногда виделся с Любавой. Любава ему не нравилась, но в этой страшной жизни, она одна говорила, что любит его, и он как утопающий цеплялся за нее.

…Долго-долго бежал по лагерю. Вот и ворота. На его счастье въезжал какой-то обоз – Творимир проскочил. Сзади заорали, вот свистнули стрелы. Одна огненным жалом впилась Творимиру в руку. Он не чувствовал физической боли, но все бежал и напряженно думал:

"Неужели действительно восемь лет пролетело в бойне?.. Нет! Не верь! Это наваждение!.. Но вот они – сонмы воспоминаний: однообразных, кровавых, злых. Просто вчера был особо тяжкий бой – ты получил удар по голове. Когда вернулся в лагерь – от усталости едва на ногах стоял. Но ты не мог заснуть, упился до поросячьего визга, а, когда очнулся – вышло помутненье… Но то прежнее воспоминанье: как я выбежал на поле, и этот город вырос на мне – ведь так отчетливо помню. Что если – это и есть правда? Если еще раз упаду – еще восемь лет пролетит, и тогда уж не знаю, что будет!.. Надо найти коня и скакать в город, к матери! Она спасет!.."

Меж тем жжение в руке усиливалась. Он остановился, сжав зубы, резко выдернул стрелу, и тут приметил, что она смазана чем-то липким. Сразу догадался:

– Яд!.. – и дальше забормотал. – Что же это за яд? Когда подействует?.. Мама наверняка знает противоядие, вот бы только добраться до нее…

Но тут он почувствовал сильное головокружение, слабость по всему телу. Разом обессилевшие ноги подкосились, и он рухнул. Глаза стремительно захлестывал мрак.

– Отпусти меня! – возопил он, и не получил никакого ответа.

Стал вытягиваться вперед, но тут страшный жар ударил изнутри, вывернул тело. Глаза вылезли из орбит, язык вывалился из пересохшей гортани. Грудь его пучилась, и вдруг разразилась городом исполином с многотысячным населением, с пятидесятиметровыми стенами. А на месте головы Творимира был военный лагерь, не меньший, чем сам город.

Творимира затягивало в этот лагерь, он завопил, тщетно пытался за что-нибудь ухватится, но…

– Отец! – голос резкий, злой. – Ответь скорее – есть ли такой враг, которого можно щадить?.. Что же ты молчишь…

Перед ним стоял худой, но с хорошо развитыми мускулами юноша, в котором Творимир признал свои черты. Юноша глядел вызывающе, раздраженно с неюношеским раздражением. И чувствовалась, что много он зверств перевидал, и вряд ли какое зверство могло его смутить.

И вступила женщина – массивная, красная, видно – привыкшая орать:

– А он совсем онемел! Родному сыну ответить не может!.. Ну, конечно, никому нельзя давать спуска. Враг он и есть враг. Не важно кто: женщина, ребенок – это враг Государя, а значит – достоин смерти. Они, гады проклятые, уже тридцать лет не сдаются. Но ничего – скоро стены будут взорваны…

– Что?.. Тридцать лет? – тихо прошептал Творимир. – Дайте мне зеркало. Скорее…

– На, гляди! – усмехнулась постаревшая Любава. – Было бы на что глядеть…

Творимир долго не мог унять дрожь в руках, но вот, наконец управился… Из зеркала на него глядел раньше времени состарившийся, поседевший человек. У него не было одного глаза, лицо перекраивали многочисленные, и некоторые очень глубокие шрамы. Зато одет он был весьма богато, да и вообще – окружающий шатер был завален всякой роскошью.

– А ведь все это грабленое. – догадался Творимир.

– Ты чего? – женщина уперла руки в бока, раздраженно на него уставилась. – Это у врагов отвоевано, этим нас государь наградил! Ты что – беднякам это раздать вздумал, дурень?!..

Творимир отшатнулся в сторону, и горестно вскричал:

– Ведь я уже старик!.. Верните мне годы…

– Да совсем ты что ли спятил, дурень?! – взревела Любава. – Какие тебе годы возвращать?..

– Куда ушли эти годы, куда?! – Творимира трясло, он чувствовал в себе темную, мучительную злобу.

И наплывали воспоминанья. Уже не сотни – тысячи схваток. Однообразных, кровавых. Почти каждый день на протяжении этих тридцати лет он кого-нибудь убивал. Вначале убийство пугало, убитые снились, но потом привык. Ему доводилось убивать и женщин, и почти детей. Он часто получал раны. Раз ему рассекли живот, и он с выпотрошенными кишками несколько часов полз до своего лагеря, кишки цеплялись за трупы и их приходилось выдергивать… после этого он поседел.

К врагам, похитителям Гроба Весны Творимир относился с однообразной, всегда сильной ненавистью. И в каждом дне он уделял несколько часов на ненависть, на исступленную ругань в их адрес.

А еще у него была Любава. Вначале исступленно в него влюбленная, она со временем также исступленно его возненавидела. Однако, она не уходила от него. Повопить на супруга, а иногда и вступить с ним в рукопашную было для нее величайшим наслаждением. Творимир уже не раз думал, чтобы убить ее, и раз даже травил, но она выжила…

Сына назвали Володом, в честь художника, воспоминания которого уже почти истерлись из памяти Творимира. Волод-младший не знал ничего кроме войны, и первого человека убил, когда ему едва исполнилось тринадцать. Сейчас ему было двадцать два… Он истово бился за государя, но также он мог драться и за какого-нибудь бандитского атамана.

– Отец. – резко выговаривал он. – Ты так устал от всего. А завтрашний бой – решающий.

– Да… – прошептал Творимир. – Я слишком устал. От всего.

– А раз устал – доверь это дело мне! – торжествующе крикнул Волод-младший.

– Возьми эти пять тысяч… – устало выдохнул Творимир.

И Любава и Волод-младший младший были в заговоре. Они ждали долгого спора, и уже распределили роли. Столь быстрая победа их ошеломила. Они заподозрили, что у Творимира что-то замышляет, и теперь глядели на него зло, чего-то ждали. А Творимир медленно уселся в глубокое кресло, и тихо попросил, чтобы принесли ему вина.

Любава взвизгнула:

– Вина захотел?!.. Да чтобы ты родному сыну чего дал?!..

Творимир зажал уши, закрыл глаза, склонил голову и мучительно застонал.

Подумал было, вновь бежать к полям, но уже чувствовал – на это нет сил. Да и какой смысл бежать? Чтобы вновь провалиться сквозь время? Оказаться уже перед самой смертью?..

Ему было страшно. Он жаждал вырваться из этой бесконечной войны, и в тоже время, он тупая, темная ненависть к «разбойникам» терзала его.

И в таком болезненном состоянии он забылся сном…

Разбудил его быстрый, тут же оборвавшийся всхлип. В темноте шатра быстро шевелился какой-то контур. Вдруг запах крови ударил в ноздри – тогда Творимир завопил:

– Стража!..

Силуэт бросился на Творимира, но во тьме споткнулся об один из переполняющих шатер предметов. Распахнулся полог, метнулся свет факелов. И вот уже схватили, до треска костей вывернули руки. Это был мужчина лет тридцати пяти или сорока. Лицо бледное, темными от ненависти глазами глядел он на Творимира.

А Творимир огляделся – жена и сын уже остывали – глотки их были перерезаны. Только то, что он по обыкновению спал в глубине шатра, спасло ему жизнь. С одной стороны они ничего для него не значили, а с другой – какая-то часть его сознания налилась чернотой и разъела все остальное.

– Убийца! – заскрежетал он.

– Это ты убийца! – смело крикнул пойманный – попытался плюнуть в Творимира, но не попал.

Несчастного повалили, стали извивать ногами.

– Довольно пока! – крикнул Творимир.

Пойманного поставили на ноги – теперь его лицо было разбито, залилось кровью. Он зло усмехался:

– Что не узнал меня?! А я вот узнал! Все это время на тебя охотился! Ведь ты мою мать убил! А сколькие еще были тобой убиты, скольких по твоему приказу замучили!..

– Не правда! – вновь крикнул Творимир, хотя уже знал, что все это правда.

– Я готов к мукам и смерти, жаль только, что не удалось до тебя добраться!..

– Все равно – правда на нашей стороне! – топнул ногой Творимир (но он чувствовал себя и неправым, и слабым, и совсем запутавшимся).

– Ради чего вы начали эту войну?..

– Увести его? – осведомился начальник стражи (тоже, кстати бледный, предчувствующий расправу за то, что убийца проскользнул через все его заставы).

Но Творимир дал знак оставаться – с деланным презрением обратился к убийце:

– Мы начали войну ради Гроба Весны, который вы выкрали…

– Верно. Но только не называй нас разбойниками. Разбойники это вы. С чего вы взяли, что Гроб Весны ваш? Весна вам об этом сказала? Сомневаюсь! Просто захотели прикарманить благодать. При приближении к Гробу прибавляются силы – за это чудо «святоши» прибирали немало золотых. Но многие ли знали, что, если гроб заполнить зернами, то из этих зерен взойдут плоды втрое больше обычных, взойдут втрое быстрее, и дадут такое потомство, что всю землю родимую разом накормить можно? Мы, простые люди, могли бы жить сыто, но вместо того – голодали. Выкрали?.. Нет – просто забрали то, что вы себе нагло прикарманили. Вначале нас было очень мало – иные слепо подчинились тирану. Но мы быстро множились, и город наш чудесным образом рос. Вскоре нас станет так много, что мы выйдем из города, и просто растопчем ваш лагерь. Гнусные убийцы! Истязатели! Презираю вас!..

Он хотел еще раз плюнуть в Творимира, но его сильно ударили, и затем, уже бесчувственного вынесли из шатра.

Появились еще какие-то люди, выражали соболезнование, разражались ветвистыми ругательствами на «разбойников». Творимир стоял, рассеяно их слушал. Разные противоречивые чувства мешались в нем, но все это были сильные чувства…

И вот в палату вошел Бриген Марк. За эти годы Бриген располнел, изъелся морщинами. Бриген был обвешен драгоценностями. Его большое тело не вмещало всего того, что он желал уместить. Сокровища теснились одно на другое, и, видно немало весили. Но Бриген привык к этому неудобства.

Глаза у Бригена были глубоко несчастными, и злыми от этого безысходного, долгого несчастья. Под глазами вздрагивали темные мешки. И Творимир вспомнил, что Бриген – второй после Царя человека.

– Убиты?! – спросил Бриген громко, и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Ну, и что же ты, старый вояка, медлишь?! Почему не взываешь о мщении? Или совсем в рухлядь превратился?..

И вот тогда Творимир задрожал от ненависти. Он метнулся к стене, сорвал тяжеленный двуручный меч и обрушил его на стол. Стол переломился на две половины, а Бриген мрачно усмехнулся, молвил:

– Кажется, ты вполне созрел, чтобы идти в наступление. Подкоп вырыт, твои пять тысяч только и ждут…

И вот Творимир вспомнил, что последние несколько месяцев осаждающие занимались рытьем подкопа. Была проделана воистину титаническая работа. Ход вел глубоко под стенами, к площади у городских ворот. Под площадью была вырыта целая зала. В определенный момент мостовая должна была рухнуть, а из проема устремились бы пять тысяч воинов. В их задачу входило разбить сильный «разбойничий» гарнизон, который охранял ворота.

– Я хочу, чтобы это все закончилось! Выпустите меня! – закричал Творимир.

Темные глаза Бригена еще больше потемнели.

– В тебе столько ненависти. Никто лучше тебя не справиться. Иди же и командуй своими пятью тысячами. Говоришь, война надоела? А кому она не надоела?.. Вот захватим Гробополь…

Творимир уже не слышал его – выскочил из своих покоев, и дальше – меж, до боли знакомых, однообразных, трепещущих в кровавом зареве палат, устремился туда, где возбужденно шумело, ожидало его войско.

Вот они – его пять тысяч. Стоят, возбужденно переговариваются, нетерпеливо теребят клинки. Все воины бывалые, к убийствам привыкшие. Как увидели Творимира – замерли, напряглись. Потом заговорили громко, зло:

– Знаем уже про ваше горе!.. Но мы за вас отомстим!.. Клянемся!.. Пусть наши клинки об их кости затупятся, так мы их клинками рубиться будем!.. Клянемся!..

Они вздернули клинки вверх, в сторону трепещущего в кровяном зареве города-исполина Гробополя.

– Покончим с этим сегодня, да?! – проскрежетал Творимир, и вдруг мучительно взмолился. – Устал я от этой войны!.. Как же я ненавижу все – ВСЕ это!.. Ну, пошли…

…Вот начало подземного хода. Вообще-то, было два темных прохода, и оба в высоком, обросшим кустарником холме. В один вход прежде входили копатели, из другого – выносили на носилках землю. Эту землю складывали на телеги, крыли их тканями, и под покровом ночи вывозили на дальние поля.

– Эти две пещеры – мои две ноздри… – прошептал Творимир, когда они вошли в темный, влажный туннель.

Его слова отдались эхом, и все их услышали. Все же шагавший рядом воин, тщетно стараясь придать своему грубому голосу вежливость, осведомился:

– Что сказать изволите?

– Ничего… я ничего не понимаю… Если это действительно мой нос, а город и лагерь – они поднялись из моей груди и головы, когда я заснул на поле – так, выходит все это происходит в моей голове… Нет – я уже ничего не понимаю… Лучше мне было оставаться на Земле…

И, как только он вспомнил о Земле, впереди, в полумраке появился некий контур. Подошли ближе – на камне сидел, ясными, печальными очами глядел на Творимира-старого Творимир-молодой.

– А! – резко крикнул, остановился, схватился за морщинистую голову Творимир-старый, затем зашипел:

– Ну, кто ты?.. Отвечай немедля!

Творимир-молодой ничего не отвечал, и тогда Творимир-старый бросился на него. Руки скользнули в темный, влажный воздух – он споткнулся, ударился головой о камень. Его подхватили, поставили на ноги – в лицо, безжалостно слепя, плеснул свет факелов.

Заботливо спрашивали:

– Здоровы ли?.. Не слишком ли ушиблись?..

Но с заднего плана слышались и иные голоса:

– Совсем старик рехнулся… Вот сын бы его был хорошо командовал… Сына зарезали, жену зарезали… вот рассудок и помутился…

Творимир сдвинул седые, опаленные в прежних схватках брови, рявкнул:

– Пошли!..

И уже вышагивая по этому, кажущемуся бесконечным туннелю, стонал:

– Матушка… прости ты меня!.. Спаси! Спаси!.. Вырви из этого ада!..

Но вот ступили они в большую залу, которая притаилась под площадью у ворот. Вверх подымались колонны. Стоило нажать рычаг, как колонны эти складывались, да с таким расчетом, чтобы увлечь за собой часть мостовой, и не рухнуть на головы воинов.

– Все готовы? – без всякого интереса осведомился Творимир.

Ряды уже выстроились. В напряженных руках поблескивали клинки. Затаенное «Да» глухо прокатилось. Тогда Творимир подошел к рычагу и дернул его…

Колонны сложились, прежде подпиленная мостовая убралась за ними. Теперь надо было бежать вверх по широкой лестнице, но…

– Предательство! – взревело разом несколько сот злых и испуганных голосов.

Их уже ждали. Без лишних слов, давно готовые, застывшие у края лучники, метнули стрелы, присели; за ними открылся следующий ряд – вновь стрелы. По команде поднялся первый ряд – стрелы свистели беспрерывно.

Безмолвно лежали, истекали кровью убитые; корчились, вопили раненые. Иные собрались, выставили высокие щиты, и, пригибаясь за ними, все же двинулись в атаку. Но тут раздался скрип, и хлынули потоки кипящей смолы. Вопли мучеников вплелись в густые, раскаленные клубы – и прежде это был ад, но теперь стал адом вдвойне, втройне… Ряды наступавших смешались, щиты пали – они вновь открылись стрелам.

На Творимира навалилось нечто массивное, придавило к стене. Несмотря на жар, его била дрожь. Вспомнился колодец – льющийся из таинственной бездны свет. На мгновенье мелькнула мысль: "Сейчас уйти из этого существования. Нырнуть в свет, узнать ответы на все вопросы". Сразу вслед за тем волнами хлынул ужас: "Уйти?! Куда?! Эта планета поглотит меня навсегда, а что там дальше – это никому неведомо!.. Жить! Жить! Жить!"

И он, со страстью начал бороться за это существование. Переборол слабость, бросился вверх по липкой, кипящей лестнице. Завопил хриплым, надорванным голосом:

– За мной!.. Сегодня последний день! Кончим войну! Ну-у!..

Стрела вонзилась ему в левую руку – он озлобленно заскрежетал зубами, и уже оказался перед лучниками – могучим ударом размозжил одному из них голову.

И вновь взревел: "За-а-а-м-н-о-й!!", и, иступлено работая кровоточащим клинком, стал пробиваться куда-то, не разбирая дороги.

Выжившие, а их было еще весьма много – больше трех тысяч – обоженные, с темными от злобы и страха глазами, стремительно вырывались из проема, крушили лучников.

Но уже бегут на них мечники. Склинилились, вошли друг в друга ряды. Удары, вопли, скрежет – все слилось в страшный, вибрирующий грохот. Мостовая дрожала, жадно плескалась на нее густая кровь, в безумной феерии метались кровавые отсветы.

Творимир, ни на мгновенье не останавливался – удар-удар-удар – еще-еще удар! Он отплевывался кровью, безумно ухмылялся, хрипел:

– А-А-А!!! Получите!.. Жить хотите забрать?! Не удастся! Вот – еще!..

Неожиданного нападения не получилось. На площадь сбегались все новые и новые отряды защитников города. Отряд Творимира стремительно таял. Словно в адскую, дымящуюся воронку, стекала кровь в разлом мостовой. На Творимира налетел один из его воинов – с выбитым глазом, без оружия, обезумевший, заорал:

– Нас всех побьют! ВСЕХ!!!

Откуда-то сбоку сорвалась стрела – пронзила воину шею; струя крови ударила Творимиру в лицо, и он, уже ничего не видя, слепо замахал оружием, и кого-то, по случайности зарубил. Он не смел остановиться – рубил и рубил, ничего не было видно, и от того – жуть. И он, дрожа, чувствуя тошнотворную слабость, закричал:

– Стройтесь клином! И к воротам!.. Помогите мне! Я ничего не вижу! Где вы все!.. – и, уже не сдерживая животного ужаса, завопил. – А-А-А-А!!!

На него налетели – он еще кого-то зарубил, но – выхватили клинок, подняли на руки, стремительно понесли. Кто-то нервно частил:

– Где здесь ворота?! Этот дым! Ничего не видно! Где же здесь ворота?!..

И Творимир кричал:

– Ничего не вижу!.. Куда меня несете?!.. Отвечайте!!! А-А-А!!!

Какая-то жесткая материя процарапалась по его лицу, и Творимир получил возможность видеть. Вообще-то, видеть было нечего. Наползал, нервно клубился кровавый дым. В этом дыму беспорядочно бились и исчезали людские фигурки. Не понять было, где свои, где чужие. Творимира окружала жалкая, беспомощно озирающаяся кучка воинов. Они пробивались неведомо куда…

От воя, от жара, у Творимира все сильнее ломило в висках, и вот он схватился за голову, застонал:

– Но это же все в моей голове! Этот город из меня родился – выходит, я его могу и разрушить!..

И тут закричали:

– Мы пробились к воротному механизму! Скорее – Все – Сюда!.. Их здесь слишком много! А-А! – вопль резко оборвался.

А Творимир по-прежнему держался за голову, стонал:

– …Может, я, по-своему желанию могу изменить все это?.. Ну, вот представлю сейчас зеленое поле, и будет поле…

С немалым трудом представил поле: среди колышущихся травных волн возвышался холм, а неподалеку блистала под ясным небом широкая река. И ничего не изменилось! По-прежнему вопили, убивали, и все перемешивалось в адской, хаотичной круговерти…

От пятитысячного отряда уцелела едва ли треть, но эта треть пробилась-таки к воротам. Ясно, что здесь сопротивление достигло наивысшего предела. Каждый шаг обильно кропился кровью.

– Я должен жить… я должен жить… – бесконечно повторял Творимир, и, подхватив чей-то клинок, продолжал прорубаться.

И вдруг, в кровавом месиве, перед ним выросло его же, Творимирово лицо! И этот Творимир был одним из защитников города!

Лишь мгновенье длилось замешательство, и в это мгновенье клинок вспорол Творимира. Разрывая кишки, живот, печень, пылающая сталь рванула вверх.

– ЖИТЬ! – страстно взмолился Творимир, и потянулся за клинком.

Дрожащими руками ухватился за лезвие, но этим лишь распорол ладони. Клинок еще раз рванул – затрещали ребра – в глазах зачернело – "ЖИТЬ!!!" – последняя страстная мысль-вопль-жажда.

От неожиданного перехода заломило в висках, и он, стеная, рухнул на колени.

Две волны воспоминаний смешивались, бились с исступлением не меньшим, чем окружающие воины.

Да – он был Творимиром, начальником пяти тысяч, супругом Любавы и сына Волода (нынче уже мертвых), он тридцать лет осаждал Гробополь. Но он же был и другим Творимиром. Этот Творимир в самом начале бежал в Гробополь, так как знал – правда на стороне «разбойников» (а на самом то деле – честных людей). Здесь, в Гробополе, жила его мать, но, почему-то (он и не знал, почему) – за все эти годы, он ни разу не навестил ее, а если и встречал – то это были случайные, в несколько мгновений укладывающиеся встречи…

– Прости… – прошептал этот новый Творимир – защитник города.

Рядом оказался один его знакомый – раненый, истекающий кровью. Этого знакомого клонило к земле, и он, чтобы не упасть, вцепился Творимиру в плечо. Кровавой пеной захрипел:

– Все – кончено наше дело. Они ворота захватили. Сейчас откроют.

– Быть может, нам еще удастся уйти! – крикнул Творимир, и потащил раненого за собой.

А позади протяжно заскрипели многие годы простоявшие закрытыми врата. Уже слышались крики царских отрядов: "УРА!", но, среди этого гула, отчетливо прозвучал голос Бригена Марка:

– А вот и Творимир – мертвый. Вынесите его отсюда. Завтра устроим ему пышные похороны…

А Творимир-защитник впихнулся на маленькую улочку, и тут понял, что его знакомый тоже мертв. Он оставил его, и, что было сил, помчался по лабиринту улочек… Он приговаривал:

– Еще давно, когда я только попал в этот город – моя мама была старушкой. И сейчас – ты знаешь это! – она мертва. Есть ли толк просить у мертвых прощенья? Слышат ли они?.. Но найти бы могилку…

Он и не знал, где эту могилку искать, и вскоре понял, что окончательно запутался. Блики пламени укрылись в отдалении, а здесь было очень тихо. Глянул вверх – среди редких облачков примостилась одноглазая Луна; тихо переливались почти земные созвездия…

Вдруг на Творимира ливанула световая колонна, обдал приветливый женский голос:

– А, вернулся, все-таки. Ну, проходи…

– Любава! – громко крикнул Творимир.

И оказалось, что он стоит возле того затерявшегося в лабиринте улочек домика, от которого бежал тридцать лет назад.

Любава совсем не постарела, и была очень привлекательна. Одной рукой она уперлась в бок, а другую – уложила на дверную перекладину. Она чуть выгнулась, спросила:

– Ну, что же ты не идешь?

Творимир отступил – вздрогнул, когда уперся спиной в стену. Крикнул:

– Я должен найти мать! Оставь меня! Ведьма!..

И как тогда, тридцать лет назад, он собирался зажать уши и бежать, но девушка окликнула его:

– И долго ли будешь бегать от меня, брат мой? Мать свою ищешь? Так, где же ей быть, как не в нашем доме?

Творимир обернулся – порывисто шагнул к проему, прохрипел:

– Сестра…

Он смертно побледнел, осунулся, его била дрожь – и все же это был не иссеченный шрамами, седой старик, но молодой Творимир, он прошептал:

– Сестра…

– Ну, конечно же – сестра твоя, Любава. Забыл что ли? Брат мой, Волод…

Губы Творимира сильно дрожали – он едва мог говорить:

– Ну да… у Волода-художника… то есть у меня… ох, как же все смешалось… Когда я жил в этом… В этом ли?.. Ну, конечно же в этом городе! Была сестра Любава. Как же я мог забыть…

– Не знаю. – Любава обижено надула губки. – А еще ведьмой обзывает. Ну, ладно – после стольких лет разлуки – прощаю.

Любава быстро чмокнула Творимира в пылающий лоб, а он вскрикнул, отшатнулся – его бил озноб, он вцепился в угол дома, он хрипел:

– Но как же так! Ведь мы были мужем и женою!..

– Что? – глаза у Любавы округлились. – Брат мой, похоже, ты нездоров! Тебя бьет лихорадка, и ты мелешь такой вздор!..

Творимир обернулся, пристально стал вглядываться в небо – ни единого отблеска пламени. Тишь.

– Все привиделось… Все воспоминания… Тридцать лет жизни… Все эти страсти – ничего этого не было! Ни осады города, ни сына – ничего!..

– Брат мой. – в сильной тревоге приговаривала Любава – она подошла к нему, заботливо положила руку на плечо. – …Похоже, ты был очень тяжко болен. Как ты сейчас?

Но Творимир не слышал ее – он хрипел:

– А что тебе не привиделось? Озеро, башня с тремя сестрами; безумные пиры, дикость "Черных Псов" – это было на самом деле? Казалось, что на самом деле, но потом все рассыпалось! А вспомни – ведь все, что ты сейчас видишь, сложилось из дев-птиц на берегу озера. Ты просто взмолился, чтобы вернулось прошлое – вот они и вернули. Сейчас из стен вырастут перья – они развалятся в отдельные тела, и в небо живыми реками взлетят…

– Брат мой… – Любава так разволновалась за него, что едва сдерживала слезы.

И тут раздался новый – очень теплый, похожий на парное молоко голос:

– Ну, что же ты, Любавушка, ничего мне не скажешь. Вот и сыночек вернулся…

Любава незаметно смахнула набежавшие слезы, и даже улыбнулась, обернулась к крыльцу:

– Просто не хотела волновать тебя, мама. Он, знаешь ли, уже раз рядом пробегал. Я его окликнула, а он уши зажал и дальше побежал. Но вот он здесь… – обернулась к Творимиру, и прошептала. – Не говори больше глупостей, не волнуй маму…

– Да, конечно, я постараюсь… – спешил заверить ее Творимир.

Ну, а дальше они прошли в маленький домик, где оказалось очень свежо, чисто и уютно. Тепло, по-домашнему, сияла, потрескивала печка. Мурлыкал, терся об ноги Творимира кот.

Перед Творимиром поставили большую тарелку с аппетитными, искусно прожаренными блинами, вот и сметана; вот и соки. Матушка подошла, положила большую, морщинистую, жесткую от тяжелого физического труда ладонь Творимиру на лоб.